Текст книги "Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной"

13. Добрые люди из Бихара

Я познакомился с маулана[118]118
  Маулана – мусульманский титул, присваиваемый уважаемым людям.


[Закрыть] Мазхарулом Хаком еще в Лондоне, где он изучал юриспруденцию. В 1915 году я встретил его на сессии Конгресса в Бомбее (его тогда избрали председателем Мусульманской лиги), он пожелал возобновить наше знакомство и предложил мне останавливаться у него, когда бы мне ни довелось оказаться в Патне. Я вспомнил об этом приглашении и отправил ему записку, указав цель своего приезда. Он немедленно приехал ко мне на машине и настоял, чтобы я воспользовался его гостеприимством. Я поблагодарил его и попросил помочь мне сесть на поезд до следующего моего пункта назначения – местное железнодорожное расписание было настоящей китайской грамотой для такого чужака, как я. Он побеседовал с Раджкумаром Шуклой и предложил мне начать с Музаффарпура. Поезд туда отходил тем же вечером, и Мазхарул Хак проводил меня на вокзал.

Тогда в Музаффарпуре находился Крипалани. Я был знаком с ним еще со времени своего визита в Хайдарабад. Доктор Чойтрам много рассказывал мне о его жертвенности, простом образе жизни и об ашраме, который сам Чойтрам мог содержать на средства, выделенные профессором Крипалани. Он был профессором правительственного колледжа в Музаффарпуре и ко времени моего приезда совсем недавно покинул этот пост. Я отправил телеграмму, сообщил о своем визите, и он встретил меня на станции в сопровождении целой толпы студентов, хотя поезд прибывал туда в полночь. У него не было своего жилья, и я остановился у профессора Малкани, у которого жил сам Крипалани. То, что профессор правительственного учебного заведения дал приют такому человеку, как я, считалось в те дни довольно необычным.

Профессор Крипалани рассказал мне о сложной ситуации в Бихаре, а особенно в округе Тирхут, и объяснил, насколько трудна вставшая передо мной задача. Он сам уже смог подружиться с бихарцами и поведал им о том, зачем я приехал в Бихар.

Утром ко мне пришла небольшая группа местных вакилов. Я до сих пор помню, что среди них был Рамнавми Прасад, чей серьезный подход к делу особенно понравился мне.

– Невозможно, – сказал он, – сделать то, ради чего вы приехали, если останетесь здесь (он имел в виду квартиру профессора Малкани). Вам следует перебраться к кому-нибудь из нас. Гаябабу – известный в Бихаре вакил. Я пришел, чтобы от его имени пригласить вас остановиться у него. Должен признать, мы все побаиваемся правительства, но все равно окажем вам посильную помощь. Бо́льшая часть того, о чем рассказал вам Раджкумар Шукла, чистая правда. Жаль, что сегодня с нами нет наших лидеров. Однако я послал телеграммы им обоим – Браджкишорбабу Прасаду и Раджендрабабу Прасаду. Предполагаю, что они появятся совсем скоро и наверняка смогут дать вам всю необходимую информацию, чтобы помочь. Но, пожалуйста, отправляйтесь сейчас в дом Гаябабу.

Я не мог отказать, хотя и колебался, потому что боялся поставить Гаябабу в неловкое положение. Однако он успокоил меня, и я перебрался к нему. Он и его домочадцы приняли меня очень тепло.

Браджкишорбабу приехал из Дарбханги, а Раджендрабабу – из Пури. Причем Браджкишорбабу оказался теперь совсем не тем Браджкишорбабу Прасадом, которого я встретил в Лакхнау. Теперь он поразил меня своими смирением, простотой, добротой и чрезвычайной религиозностью, столь характерной для обитателей Бихара, и я от всего сердца возрадовался подобной перемене. А величайшее уважение к нему вакилов из Бихара стало еще одним приятным сюрпризом.

Вскоре я почувствовал, что нашел новых друзей на всю жизнь. Браджкишорбабу сообщил мне все необходимые сведения. Он взял себе за правило защищать бедных арендаторов. Он как раз занимался двумя такими случаями, когда я встретился с ним. Если ему удавалось выиграть любой процесс в суде, он искренне радовался, потому что чувствовал, что делает что-то хорошее для этих несчастных людей. Впрочем, гонорары он все равно брал. Многие адвокаты придерживаются мнения, что без вознаграждения они уже не смогут больше помогать беднякам, так как лишатся средств к существованию. Размеры гонораров адвокатов в Бенгалии и Бихаре потрясли меня.

– Такому-то нам пришлось выплатить десять тысяч рупий за консультацию, – говорили мне.

Это всегда были четырехзначные цифры.

Друзья выслушали мои сдержанные упреки, но поняли меня правильно.

– Изучив материалы дел, – сказал я, – я понял, что нам не следует обращаться в суд. Судебное разбирательство ничего не даст. Там, где крестьяне настолько раздавлены обстоятельствами и запуганы, обращение в суд бесполезно. Настоящее облегчение арендаторам принесет только избавление от этого постоянного страха. Мы не сможем успокоиться, пока не ликвидируем в Бихаре систему тинкатья. Я думал, что уеду отсюда уже через два дня, но теперь понял, что эта работа может продлиться и два года. Я готов, если будет нужно, уделить ей столько времени. Я наконец обрел твердую почву под ногами, но мне все равно понадобится ваша помощь.

Браджкишорбабу выслушал мои слова с редкостным спокойствием.

– Мы окажем вам посильную помощь, – хладнокровно сказал он. – Но только объясните, как именно помочь.

А потом мы беседовали до полуночи.

– Мне не понадобятся ваши юридические знания, – объяснил я им. – Мне понадобится помощь клерков и переводчиков. Может возникнуть угроза тюремного заключения, но как бы мне ни хотелось услышать, что вы готовы к подобному риску, решать все равно вам. Даже просто оставить основные профессиональные обязанности и стать клерками на неопределенное время уже будет большим вкладом в общее дело. Мне трудно понимать местный диалект хинди. Я не смогу читать документы, написанные на кайтхи или урду. Нужно будет, чтобы вы переводили их для меня. Мы не можем себе позволить оплачивать такие услуги. Все это придется делать, опираясь лишь на любовь к людям и служение им.

Браджкишорбабу все схватывал на лету. Он сразу же принялся расспрашивать меня и своих товарищей. Он уточнял каждую деталь: на какой срок может понадобиться помощь, сколько человек будет необходимо выделить, смогут ли они работать по очереди и так далее. Затем он обратился к вакилам и спросил, готовы ли они пойти на такие жертвы.

Они сказали мне:

– Столько-то человек из нас готовы делать все, о чем вы попросите. Некоторые смогут пробыть с вами столько времени, сколько вам потребуется. А вот новость о том, что нам может угрожать тюремное заключение, – это для нас нечто новое. Мы постараемся ее тщательно обдумать.

14. Лицом к лицу с Ахимсой

Я должен был разобраться в положении земледельцев Чампарана и понять суть их жалоб на плантаторов индиго. Для этого требовалось поговорить с тысячами крестьян, но я посчитал, что сначала неплохо было бы уточнить позицию плантаторов и встретиться с комиссаром округа. Я обратился к ним, и мне назначили встречи.

Секретарь Ассоциации плантаторов прямо заявил мне, что я чужак и не имею права вмешиваться в отношения между плантаторами и арендаторами их земель, а если мне необходимо сделать какое-либо заявление, я могу подать его в письменной форме. Я вежливо возразил, что не считаю себя чужаком и имею полное право разобраться в положении арендаторов, раз они сами захотели, чтобы я сделал это.

Комиссар, с которым я также встретился, грубо давил на меня на протяжении всего нашего разговора и посоветовал немедленно покинуть Тирхут.

Я рассказал обо всем своим товарищам и добавил, что, по всей вероятности, правительство не позволит мне вести здесь дальнейшую работу. Я могу попасть в тюрьму гораздо раньше, чем предполагал, сказал я, и будет лучше, если меня арестуют в Мотихари или, возможно, в Беттиахе. Вот почему мне следовало отправиться в одно из этих мест как можно скорее.

Чампаран относится к округу Тирхут, а Мотихари – его главный город. Дом Раджкумара Шуклы находился недалеко от Беттиаха. Арендаторы участков земли (коти) в его окрестностях были самыми бедными в округе. Раджкумар Шукла хотел, чтобы я непременно встретился с ними, и я не возражал.

В тот же день в сопровождении моих новых помощников я выехал в Мотихари. Горакхбабу Прасад разместил нас в своем доме, и он стал похож на караван-сарай, поскольку места для всех не хватало. Почти сразу мы услышали, что примерно в пяти милях от Мотихари один из плантаторов избил своего арендатора. Было решено, что уже на следующее утро я отправлюсь туда в сопровождении Дхаранидхарбабу Прасада и встречусь с пострадавшим. Мы выехали верхом на слонах. Должен отметить, что слоны в Чампаране использовались так же часто, как буйволы в Гуджарате. Мы едва ли проделали половину пути, когда нас нагнал посыльный от начальника полиции и сказал, что тот велел передать мне привет. Я понял смысл этого приветствия. Оставив Дхаранидхарбабу, я пересел в экипаж посыльного. Только тогда он сказал о том, что мне приказано покинуть Чампаран, и привез меня назад. Когда посыльный попросил меня подтвердить получение уведомления, я написал записку, в которой указал, что не собираюсь подчиняться предписанию и уезжать из Чампарана, пока мое расследование не будет закончено, после чего мне вручили повестку, предлагавшую явиться на следующий день в суд, поскольку я отказываюсь подчиниться требованиям властей.

Следующую ночь я провел без сна, занятый написанием писем и составлением инструкций для Браджкишорбабу Прасада.

Новость об уведомлении и повестке распространилась со скоростью лесного пожара, и мне сказали, что в тот день в Мотихари происходили невероятные события. Дом и двор Горакхбабу заполнились людьми. К счастью, я закончил всю необходимую работу ночью и потому мог теперь попытаться справиться с толпой. Мои товарищи очень помогли мне. Они контролировали людей, которые следовали за мной всюду, куда бы я ни направился.

Между главой налоговой службы, судьей, начальником полиции и мной установились вполне сносные отношения. Я имел законные основания не подчиняться требованиям, но тем не менее принял чиновников, и мое поведение по отношению к ним было предельно корректным. Они поняли, что в мои намерения не входит наносить им личные обиды, что я собираюсь лишь оказать гражданское неповиновение приказам. Это успокоило их, и, вместо того чтобы продолжать изводить меня, они приняли помощь от меня и моих товарищей, старавшихся усмирить толпу. Впрочем, им ясно показали, что власть их подорвана. Люди в тот момент перестали бояться возможных наказаний и подчинялись только силе любви, которую принес сюда их новый друг.

Важно помнить и о том, что в Чампаране меня никто не знал. Все крестьяне были неграмотны. Чампаран, расположенный далеко к северу от Ганга, у самого подножия Гималаев, рядом с Непалом, отрезан от остальной территории Индии. О Конгрессе здесь практически никто не слыхал, а те, кто все-таки слышал, боялись присоединиться к нему и упоминать о нем. И вот теперь Конгресс и его члены оказались в этих краях. Пусть они действовали не от имени Конгресса, зато их цели были реальными.

Поговорив с товарищами, я решил и дальше ничего не предпринимать от имени Конгресса. Мы хотели настоящих результатов, а не громких слов, дела по существу, а не по видимости. Конгресс в этих краях был объектом ненависти правительства и тех, кто им манипулировал, – плантаторов. Для них Конгресс стал символом юридического вмешательства в их дела, нарушения закона, взрывов бомб, анархической преступности, дипломатических уверток и лицемерия. Нам необходимо было вывести из заблуждения как правительство, так и плантаторов. Потому мы приняли решение даже не упоминать о Конгрессе и не рассказывать крестьянам, что это за организация. Мы подумали, что им следует проникнуться самим духом Конгресса и следовать именно ему, а не букве.

Понятно, что никаких эмиссаров Конгресс не отправлял туда ни тайно, ни открыто, чтобы подготовить почву для нашей деятельности. Раджкумар Шукла не был способен агитировать тысячи крестьян. Среди них не велось никаких политических мероприятий. Мир за пределами Чампарана оставался для них загадкой, и все же они приняли меня так, словно мы были давними друзьями. Я не преувеличу, если скажу, что, встретившись с этими крестьянами, я встретился лицом к лицу с Господом, ахимсой и истиной.

Когда я думаю о своем титуле «махатма», то не нахожу в нем ничего, кроме любви к людям. Такова моя несгибаемая вера в ахимсу.

Тот день в Чампаране стал памятным событием в моей судьбе. Днем с большой буквы и настоящим праздником и для меня, и для крестьян.

Согласно закону, я должен был предстать перед судом, но на самом деле перед судом предстало само правительство. Своими действиями комиссар добился только того, что власти запутались в собственных сетях, раскинутых для меня.

15. Дело закрыто

Суд начался. Государственный защитник, судья и остальные чиновники оказались в полной растерянности, не зная, как поступить. Защитник просил судью отложить слушание дела, но я вмешался и, в свою очередь, попросил слушание не откладывать, поскольку собирался признать себя виновным в неподчинении предписанию покинуть Чампаран. Затем я зачитал небольшое заявление:

«Если суд позволит, я хотел бы выступить с коротким заявлением и объяснить, почему предпринял столь серьезный шаг, который рассматривается как неподчинение приказам по статье 144 Уголовно-процессуального кодекса. Как мне кажется, все дело в конфликте мнений – моего и местной администрации. Я прибыл сюда, чтобы служить людям и интересам нации. Я поступил так в ответ на настойчивые просьбы приехать и помочь крестьянам, которые утверждают, что с ними несправедливо поступают плантаторы индиго. Но я не мог помочь, не разобравшись в этой ситуации. Итак, я приехал, чтобы разобраться, и рассчитывал на содействие администрации и самих плантаторов. Никаких других мотивов у меня не было, и я не верю, что мой приезд мог сколько-нибудь нарушить общественный покой или послужить причиной чьей-либо смерти. Смею утверждать, что приобрел некоторый опыт в подобных делах. Однако администрация восприняла все иначе. Я полностью понимаю затруднения ее представителей и согласен с тем, что они могли действовать только на основе полученной ими информации. Моим первым побуждением как законопослушного гражданина было подчиниться отданным мне приказам. Но я не смог бы сделать этого, не изменив своему долгу перед теми, ради кого приехал сюда. Мне думается, что я смогу послужить им, только оставаясь среди них. А посему я не имею права добровольно отойти в сторону. В сложившейся ситуации ответственность за свой отъезд я могу возложить только на правительство. Я также в полной мере осознаю тот факт, что человек, занимающий в общественной жизни Индии такое положение, какое занимаю я, должен соблюдать крайнюю осторожность, становясь примером для других. Я твердо уверен, что в этих сложных обстоятельствах уважающий себя человек может совершить только один благородный поступок: не протестуя, принять наказание за неподчинение властям.

Я выступаю с этим заявлением не для того, чтобы смягчить приговор, который может быть вынесен, но чтобы показать, что я проигнорировал приказ не из неуважения к законным властям, а подчиняясь самому высокому закону нашего существования – голосу совести».

Теперь вроде бы не оставалось повода откладывать слушание, но и судья, и защитник так удивились, что слушание все же отложили. Я сразу же телеграфировал обо всем вице-королю, друзьям в Патне, пандиту Мадану Мохану Малавию и прочим.

Но прежде чем я снова появился в суде, чтобы выслушать приговор, судья прислал мне письменное уведомление, что вице-король распорядился закрыть мое дело. Затем и глава налоговой службы написал мне о том, что я могу продолжать свое расследование и что чиновники окажут мне все необходимое содействие. Никто из нас не был готов к столь быстрому и благоприятному исходу.

Я навестил главу налоговой службы мистера Хейкока. Он показался мне порядочным и справедливым человеком. Он сказал, что я могу получить от него любые документы, с которыми пожелаю ознакомиться, а также навещать его лично, когда сочту это необходимым.

Таким образом страна получила первый наглядный урок гражданского неповиновения. Дело обсуждалось устно и в прессе, и мое расследование стало очень известным.

Чтобы моя работа продолжалась, власти должны были оставаться нейтральными. Я не нуждался в поддержке репортеров и программных статей газет. Ситуация в Чампаране была настолько деликатной и сложной, что чересчур энергичная критика или публикации, авторы которых нередко сгущают краски, могли все испортить. Поэтому я написал письма редакторам наиболее крупных газет с просьбой не присылать своих журналистов, а также предложил отправлять им все необходимые материалы и вообще держать их в курсе дела.

Я знал, что решение правительства не препятствовать моему пребыванию в Чампаране очень не понравилось местным плантаторам, и мне также было ясно, что и чиновникам, хотя они не высказывались об этом открыто, едва ли пришлось по душе такое решение. Вот почему недостоверные публикации только рассердили бы и плантаторов, и чиновников, а их гнев обрушился бы не на меня, а на несчастных, охваченных страхом крестьян, что помешало бы моим поискам истины в этом нелегком деле.

Хотя я и принял определенные меры предосторожности, плантаторы развернули бурную агитацию против меня. В прессе стали публиковаться разнообразные лживые сообщения о моих помощниках и обо мне самом. Но моя крайняя осторожность и приверженность истине в самых незначительных деталях притупили их меч.

Плантаторы не пожалели сил, чтобы очернить Браджкишорбабу, но чем неистовее они обливали его грязью, тем лучше становилась его репутация в народе.

Ситуация была крайне деликатная, и я посчитал, что будет неправильно приглашать лидеров из других провинций. Пандит Малавия заверил меня, что явится по первому моему зову, но я не тревожил его. Так мне удалось не позволить политике вмешаться в эту борьбу. Но я время от времени посылал лидерам и в редакции наиболее влиятельных газет свои отчеты – не для публикации, а просто для ознакомления. Я понимал, что делу, конечная цель которого политическая, а сущность – нет, нельзя придавать политический характер. Напротив, будет только лучше, если политика останется в стороне. Впрочем, борьба, развернувшаяся в Чампаране, стала доказательством того, что бескорыстное служение людям в любой сфере жизни в конечном счете окажется полезным для всей страны, в том числе и в политическом плане.

16. Методы работы

Чтобы представить читателю полный отчет о чампаранском расследовании, мне пришлось бы углубиться в историю крестьянства в этих краях, что совершенно невозможно в рамках настоящей книги. Работа в Чампаране стала смелым экспериментом с истиной и ахимсой, а потому я расскажу здесь только о том, что, как я считаю, достойно упоминания именно с этой точки зрения. Читателей, желающих узнать прочие подробности, отсылаю к истории сатьяграхи в Чампаране, написанной Раджендрой Прасадом на хинди. Насколько я знаю, ее английский перевод уже совсем скоро выйдет в свет.

Однако вернемся к главной теме этой главы. Расследование невозможно было продолжать, оставаясь в доме Горакхбабу, поскольку это вынудило бы самого хозяина покинуть свое жилище. А люди в Мотихари по-прежнему боялись сдать нам дом. И все же Браджкишорбабу сумел найти достаточно просторное помещение с большим садом, и мы перебрались туда.

Продолжать работу без денег было, конечно, невозможно, но и обратиться за средствами к местным жителям мы не могли. Браджкишорбабу и его друзья, преимущественно вакилы, либо брали средства из собственного кармана, либо получали их от знакомых, когда возникала такая необходимость. Они не хотели требовать денег у людей, пока могли достать их сами. Мне это казалось разумным. Я твердо решил ничего не брать у земледельцев Чампарана, ведь это почти наверняка было бы неверно истолковано. Не хотел я обращаться за деньгами и к населению всей страны, поскольку это придало бы нашему расследованию всеиндийский характер и опять-таки политическую окраску. Друзья из Бомбея предложили пятнадцать тысяч рупий, но я поблагодарил их и отказался. Я решил получить с помощью Браджкишорбабу как можно больше средств от богатых жителей Бихара, обитавших вне Чампарана, а если потребуется больше денег, обратиться к своему другу в Рангуне – доктору Мехте. Доктор Мехта охотно согласился переслать мне необходимую сумму, и мы успокоились. Нам не должно было понадобиться слишком много денег, поскольку мы соблюдали строжайшую экономию, соответствующую общей бедности чампаранского населения. И в самом деле, в конце концов мы обнаружили, что действительно не нуждались в крупной сумме. Если не ошибаюсь, мы истратили всего около трех тысяч рупий и сумели сэкономить несколько сотен рупий из собранных средств.

Образ жизни моих товарищей по работе с первых дней кампании стал предметом постоянных насмешек. Каждый из вакилов имел слугу, повара, отдельную личную кухню. Нередко они ужинали почти в полночь. Хотя они, конечно же, сами оплачивали свои расходы, их беспорядочная жизнь тревожила меня, но, поскольку мы стали близкими друзьями, между нами не было недопонимания, и они благосклонно встречали мои попытки шутить на эту тему. В итоге они все-таки решились избавиться от прислуги, объединить кухни и питаться в строго определенное время. Однако не все были вегетарианцами, а содержать две кухни было бы слишком дорого, поэтому мои товарищи согласились оставить одну вегетарианскую кухню. Мы также решили есть самые простые блюда.

Эти решения помогли нам сэкономить средства, время и силы, которые были так нужны нам. Толпы крестьян приходили к нам с заявлениями и приводили товарищей, заполнявших и дом, и сад целиком. Все усилия моих друзей избавить меня хотя бы от желающих получить даршан зачастую были напрасными, и нам пришлось даже составить расписание для тех, кто приходил за даршаном. Пять или семь добровольцев требовалось для записи показаний земледельцев, и все равно некоторые из посетителей уходили от нас поздно вечером ни с чем. Впрочем, нам уже и не требовалось столько заявлений, ведь многие из них повторяли одну и ту же историю, но мы продолжали эту работу, поскольку не хотели разочаровать людей. Мне нравилось их отношение к нашему делу.

Те, кто принимал заявления, должны были следовать определенным правилам. Каждый из крестьян подвергался тщательному допросу, и тех, кто не выдерживал этого своеобразного экзамена, мы отправляли домой. Конечно, это требовало немало времени, но зато мы могли быть уверены в том, что полученные нами показания правдивы.

Чиновник уголовного розыска непременно присутствовал при записи всех показаний. Мы могли бы запретить ему находиться с нами, но с самого начала решили не просто терпеть присутствие людей из уголовного розыска, но и относиться к ним подчеркнуто вежливо и предоставлять всю необходимую информацию. Это не приносило нам никакого вреда. Напротив, сам факт того, что показания записываются в присутствии чиновников, придавал крестьянам храбрости и уверенности в себе. С одной стороны, крестьяне постепенно переставали бояться уголовного розыска, с другой стороны, они не смели что-либо преувеличить в своих показаниях, поскольку чиновник старался подловить их и заставлял быть более осторожными в высказываниях.

Я не хотел раздражать плантаторов и стремился завоевать их доверие, а потому писал им письма и встречался с теми из них, против кого выдвигались наиболее серьезные обвинения. Я также встречался с представителями Ассоциации плантаторов, передавал им жалобы земледельцев и выслушивал их мнение. Некоторые плантаторы ненавидели меня, другие относились ко мне равнодушно, и лишь немногие проявляли вежливость и уважение.