Текст книги "Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной"

22. Пост

В течение первых двух недель фабричные рабочие демонстрировали незаурядную отвагу и сдержанность и ежедневно собирались на митинги. Каждый раз я напоминал им об их обещании, а в ответ слышал заверения в том, что они скорее умрут, чем нарушат данное слово.

Но затем появились первые признаки слабости. Подобно тому, как физическая слабость человека часто проявляется в раздражительности, так и забастовщики стали относиться к штрейкбрехерам все хуже по мере того, как стачка теряла силу, и я с тревогой ожидал вспышек насилия. Участников ежедневных митингов становилось все меньше, а на лицах тех, кто присутствовал, теперь читалось уныние и даже отчаяние. Наконец до меня дошел слух, что среди забастовщиков начались волнения. Меня это сильно обеспокоило, и я стал думать о том, как поступить дальше. У меня был опыт руководства большой забастовкой в Южной Африке, но нынешняя ситуация была совершенно другой. Рабочие дали обещание по моему предложению. Они постоянно напоминали мне об этом, и сама по себе мысль, что они могут отступиться от своего слова, была очень болезненной. Было ли все дело в гордости или в моей любви к рабочему люду и страстном стремлении к истине? Кто знает.

Однажды утром (это было во время митинга рабочих), когда я все еще размышлял и не знал наверняка, каким путем двинуться дальше, на меня вдруг снизошло озарение. Слова сами сорвались с моих губ.

– До тех пор, пока вы не сплотитесь, – объявил я участникам митинга, – и не продолжите бороться, пока не будет достигнуто соглашение или пока вы не покинете своих фабрик, я не прикоснусь к еде.

Рабочие замерли. Слезы заструились по щекам Анасуябай. Рабочие дружно ответили:

– Это не вы, а мы должны поститься. Будет просто чудовищно, если вы будете поститься в одиночку. Простите нас за наши ошибки. Мы останемся верны нашему обещанию до самого конца.

– Вам не нужно поститься, – сказал я. – Достаточно оставаться верными своему слову. Как вы знаете, у нас нет средств, но мы не хотим продолжать забастовку и жить на благотворительные взносы. А потому вы должны найти любую другую работу, чтобы эта проблема вас не волновала, даже если стачка продлится достаточно долго. Поститься же я перестану лишь тогда, когда забастовка закончится успешно.

Тем временем Валлабхаи старался найти для забастовщиков любую работу в муниципалитете, но практически безуспешно. Маганлал Ганди выступил с предложением нанять многих рабочих, чтобы носить песок для фундамента школы ткачества в ашраме. Рабочие охотно согласились. Анасуябай возглавила шествие с корзиной на голове, и за ней потянулись рабочие с такими же корзинами песка, который мы брали из русла реки. Это было великолепное зрелище. Рабочих захлестнул энтузиазм. Вот только выплачивать жалованье стольким людям сразу оказалось сложно.

Сам по себе мой пост тоже стал причиной многих проблем. Как уже было упомянуто, я стремился поддерживать дружеские отношения с владельцами фабрик, и мой пост, конечно, не мог не повлиять на их решения. Как опытный сатьяграх я знал, что не должен принуждать их к чему-либо, тем более с помощью поста, ведь достаточно самой забастовки. Я начал голодать не из-за промахов фабрикантов, а из-за неправильных действий рабочих, в которых была доля моей вины. К владельцам фабрик я мог только взывать, а вот пост, подчеркнуто начатый из-за них, стал бы инструментом принуждения, то есть насилия. И все же, хотя я и понимал, что это непременно окажет на них давление (как и произошло в действительности), мне пришлось пойти на этот шаг. Таков был мой долг.

Я постарался все объяснить владельцам фабрик.

– Вы не должны пересматривать свою позицию из-за моего поста, – говорил я им.

Но они равнодушно восприняли мои слова и даже отвечали мне довольно насмешливо, на что, если разобраться, имели полное право.

Возглавлял владельцев фабрик шет Амбалал. Его решительность, сила воли и неподдельная искренность очаровали меня. Вступить в схватку с таким человеком было для меня чистейшим удовольствием. Но напряженность, возникшая из-за моего поста между мной и оппозицией, которую он возглавлял, обострила наши отношения. А ведь его жена Сарладеви была привязана ко мне, как родная сестра, и потому для меня было невыносимо видеть ее мучения, вызванные моими действиями.

Анасуябай и еще несколько товарищей и рабочих начали поститься вместе со мной в первый день. Я с трудом уговорил их перестать голодать.

В конце концов доброжелательная атмосфера все-таки установилась. Владельцы фабрик были тронуты и принялись искать компромисс. Дом Анасуябай стал центром дискуссий. Адвокат Анандшанкар Дхрува вмешался в дело и был в конце концов назначен третейским судьей. Забастовка завершилась, и получилось, что я постился всего три дня. Фабриканты решили отпраздновать окончание стачки и раздали всем рабочим сладости. Итак, соглашение было достигнуто на исходе двадцать первого дня забастовки.

На митинге, устроенном в честь этого соглашения, присутствовали и владельцы фабрик, и комиссар округа. Последний сказал собравшимся рабочим:

– Вам следует всегда прислушиваться к советам мистера Ганди.

Вскоре, однако, мне пришлось вступить в схватку с этим же джентльменом. Обстоятельства изменились, и его позиция изменилась вместе с обстоятельствами. Он предупредил крестьян-патидаров Кхеды, чтобы они впредь не прислушивались к моим советам!

Я не могу закончить этой главы, не рассказав об одном инциденте – одновременно забавном и печальном. Это случилось, когда владельцы фабрик раздавали рабочим сладости. Угощение было заказано в огромном количестве, и, конечно, возник вопрос, как раздать его тысячам рабочих. Для этого было выбрано открытое пространство рядом с тем самым деревом, под сенью которого рабочие дали свое обещание. Собрать их в каком-либо другом месте было бы неудобно для всех.

Я думал, что люди, соблюдавшие строгую дисциплину в течение двадцати одного дня забастовки, сумеют поддержать порядок, дожидаясь угощения, а не устроят свалки. На деле оказалось совсем по-другому. Буквально через пару минут ровные ряды распались и воцарился хаос. Лидеры рабочих делали все возможное, чтобы восстановить порядок, но безуспешно. Началась давка, все смешалось, и многие сладости в конце концов оказались потерянными или растоптанными жаждущими получить их. Раздачу сладостей под деревом пришлось приостановить. Не без труда нам удалось доставить оставшееся угощение в принадлежащее шету Амбалалу бунгало в Мирзапуре. На следующий день сладости спокойно раздали во дворе бунгало.

Комическая сторона этого происшествия кажется очевидной, но я должен сказать и о другой стороне. Изучив причины произошедшего, я понял, что многие нищие обитатели Ахмадабада, узнав, что под деревом «Эк-тек» раздают сладости, стеклись туда в полном беспорядке, и именно их отчаянный голод стал причиной смятения и давки.

Жестокая бедность и голод в Индии настолько маштабны, что каждый год все больше и больше людей превращаются в нищих. Борьба за кусок хлеба лишает их всякой скромности и самоуважения. А наши филантропы вместо того, чтобы обеспечить их работой и объяснить, что этот самый кусок хлеба зарабатывается трудом, предпочитают подавать им милостыню.

23. Сатьяграха в Кхеде

У меня совершенно не было времени перевести дух. Едва забастовка рабочих в Ахмадабаде подошла к концу, как я погрузился в сатьяграху в Кхеде.

Этому округу грозил массовый голод, поскольку там случился повсеместный неурожай. Патидары Кхеды размышляли о том, как отсрочить уплату налогов за текущий год.

Амритлал Таккар уже успел разобраться в ситуации и обсудить ее с комиссаром округа. Затем я дал некоторые советы патидарам. Моханлал Пандья и Шанкарлал Парикх тоже поддержали нас в этой борьбе и начали агитацию в Законодательном совете Бомбея через Валлабхаи Пателя и ныне покойного сэра Гокулдаса Кахандаса Парекха. Несколько депутаций было направлено к губернатору.

Я был тогда председателем сабхи Гуджарата[119]119
  Сабха Гуджарата – общественно-политическая организация, возникшая в 1887 г. в Ахмадабаде. Позднее стала комитетом Индийского национального конгресса в штате Гуджарат.


[Закрыть]. Сабха отправляла петиции и телеграммы правительству, игнорируя оскорбления и угрозы со стороны комиссара округа. Поведение чиновников было столь нелепым и недостойным, что сейчас оно даже кажется невероятным.

Требования земледельцев были совершенно ясны и настолько умеренны, что было просто неразумно их оспаривать. По закону о земельном налоге, земледелец мог потребовать приостановки уплаты налога за текущий год, если стоимость урожая составляла четыре анны или менее. Официальные данные говорили, что стоимость урожая превышала четыре анны. Земледельцы в свою очередь утверждали, что стоимость была ниже. Однако правительство не желало прислушаться к ним, а требование об арбитраже восприняло как оскорбительное для себя. Наконец, когда все петиции и мольбы были отвергнуты, я, побеседовав с соратниками, посоветовал земледельцам прибегнуть к сатьяграхе.

Помимо добровольцев из Кхеды, моими ближайшими товарищами в борьбе стали Валлабхаи Патель, Шанкарлал Банкер, шримати Анасуябай, Индулал Яджник, Махадев Десаи и другие. Вступив в эту схватку, Валлабхаи вынужден был оставить на время свою процветающую и перспективную адвокатскую практику, которую в силу различных обстоятельств так и не смог возобновить в будущем.

Своей штаб-квартирой мы сделали анаташрам в Надиаде, поскольку не нашли другого места, достаточно просторного, чтобы вместить нас всех.

Участниками сатьяграхи была подписана следующая петиция:

«В точности зная, что стоимость урожая в наших деревнях не превышает четырех анн, мы попросили правительство отложить сбор налогов до следующего года, но правительство не услышало нас. А потому мы, нижеподписавшиеся, заявляем, что не станем добровольно платить правительству причитающиеся с нас налоги за текущий год. Правительство вольно принять любые законные меры, которые оно сочтет необходимыми, и мы готовы понести ответственность за уклонение от уплаты налогов. Мы скорее предпочтем, чтобы принадлежащие нам участки земли были конфискованы, чем, по своей воле заплатив этот налог, позволим усомниться в правоте нашей позиции и потеряем чувство собственного достоинства. Однако если правительство согласится отложить сбор второго взноса налогов во всем округе, те из нас, кто в состоянии, заплатят сумму в полном размере или остаток. В настоящий момент те, кто способен заплатить, не делают этого лишь потому, что, если они все же заплатят, беднейшие земледельцы поддадутся панике, начнут продавать имущество или влезут в долги и будут страдать. Итак, в сложившихся обстоятельствах даже те из нас, кто способен заплатить, считают своим долгом воздержаться от уплаты налогов в интересах бедных земледельцев».

К сожалению, я не могу посвятить этой борьбе больше глав. А посему многие дорогие моему сердцу воспоминания, связанные с ней, придется опустить. Те читатели, которые пожелают ближе познакомиться с этой крайне важной схваткой, должны обратиться к исчерпывающей и достоверной книге по истории сатьяграхи в Кхеде, написанной Шанкарлалом Парикхом из Катлала (Кхеда).

24. «Луковый вор»

Чампаран находится в отдаленном уголке Индии, а потому пресса почти не вмешивалась в чампаранскую кампанию. Никто не приезжал туда. С кампанией в Кхеде все было иначе, и ее ход освещался прессой изо дня в день.

Жителей Гуджарата очень заинтересовало это противостояние, поскольку оно стало для них совершенно новым опытом. Они были готовы жертвовать немалые средства на наше дело. Им было трудно осознать, что для сатьяграхи нужны не только деньги, и более того, что деньги – это последнее, в чем она нуждается. Несмотря на мои возражения, торговцы из Бомбея присылали нам значительно больше денег, чем было необходимо, и под конец кампании у нас еще оставались неизрасходованные средства.

Добровольцам, участвовавшим в сатьяграхе, преподали новый урок простоты. Не могу сказать, что они поняли его в полной мере, но их образ жизни довольно сильно изменился с тех пор.

Для крестьян-патидаров эта борьба тоже стала чем-то совершенно новым. А потому нам приходилось переезжать из деревни в деревню и объяснять им принципы сатьяграхи.

Необходимо было избавить земледельцев от страха, помочь им понять, что чиновники являются не хозяевами, а слугами народа, поскольку получают свое жалованье из средств налогоплательщиков. Они никак не могли осознать, что бесстрашие должно сочетаться с учтивостью. Как только страх перед чиновниками пропадал, крестьянин немедленно отвечал оскорблениями на оскорбления. А ведь неучтивость отравляет сатьяграху, подобно тому как капля мышьяка отравляет молоко. Позже я увидел, что крестьяне усвоили урок учтивости даже хуже, чем я рассчитывал. Опыт показал мне, что учтивость – самая трудная часть сатьяграхи, ведь она заключается не просто в вежливых выражениях, подобранных специально для конкретного случая, а во внутренней сдержанности и желании благополучия оппоненту. Это должно проявляться в каждом действии сатьяграха.

На первых порах, хотя люди и стали более смелыми, правительство ничего не предпринимало. Но земледельцы долго не сдавали позиций, и тогда правительство прибегло к радикальным мерам. Чиновники, ответственные за сбор налога, стали продавать принадлежавший земледельцам скот и конфисковывать любое движимое имущество, какое попадалось под руку. Были разосланы уведомления о штрафах, а в отдельных случаях крестьянам запрещали распоряжаться еще не сжатыми урожаями. Это напугало земледельцев. Некоторые все-таки заплатили налоги, другие попытались отдать чиновникам самое ненужное имущество, чтобы погасить хоть какую-то часть долга. Но многие были готовы сражаться до победного конца.

Пока все это происходило, один из арендаторов Шанкарлала Парикха заплатил налог с обрабатываемой им земли. Это поразило нас. Шанкарлал Парикх немедленно принял меры, чтобы исправить ошибку свого арендатора. Он отдал земельный участок, с которого был уплачен налог, на благотворительные цели. Так он сумел спасти свое честное имя и показать пример остальным.

Чтобы ободрить напуганных крестьян, я посоветовал им вместе с Моханлалом Пандьей собрать урожай лука с поля, на которое наложили незаконный, на мой взгляд, арест. Я не рассматривал это как акт гражданского неповиновения, но даже если это и было им, я предпочитал пойти на такой решительный шаг. Пусть арест наложили и по закону, думал я, но подобные действия правительства противоречат морали и близки к воровству. А потому долг земледельцев состоял в том, чтобы собрать урожай, игнорируя полученный ордер на арест. Народ выучил этот горький урок и узнал, что такое штраф и тюремное заключение, которыми обычно сопровождается любое гражданское неповиновение. Моханлалу Пандье это даже понравилось. Он полагал, что в ходе нашей кампании хотя бы один человек должен попасть за решетку во имя принципов сатьяграхи. Он охотно согласился собрать лук вместе с семью или восемью друзьями.

Правительство не могло после этого оставить их на свободе. Арест Моханлала и его товарищей вдохновил народ действовать еще решительнее. Когда страх перед тюремным заключением пропадает, репрессии лишь вселяют мужество в людские сердца. Целые толпы окружили здание суда в тот день, когда рассматривалось дело. Пандью и его товарищей признали виновными и приговорили к короткому тюремному заключению. Я, разумеется, считал обвинение несправедливым, ведь сбор лука нельзя было приравнять к воровству по уголовному кодексу. Но мы не стали подавать апелляцию, поскольку считали необходимым избегать судебных разбирательств.

Процессия земледельцев сопровождала «каторжников» до тюрьмы, и в тот день Моханлал Пандья получил от земледельцев почетный титул дунгли чор (луковый вор), которым гордится и сейчас.

В следующей главе я расскажу о том, как закончилась сатьяграха в Кхеде.

25. Завершение сатьяграхи в Кхеде

Наша кампания закончилась совершенно непредсказуемым образом. Было ясно, что люди очень устали, и я не мог допустить, чтобы самые несгибаемые из них дошли до полного изнеможения. Поэтому я упорно искал достойный участника сатьяграхи способ завершения борьбы. Такой способ нашелся совершенно внезапно. Мамлатдар[120]120
  Мамлатдар – чиновник среднего звена, отвечающий за талук (административная единица в некоторых странах Южной Азии).


[Закрыть] из талука Надиад сообщил мне, что бедные получат отсрочку, если обеспеченные патидары уплатят налоги. Я попросил письменное подтверждение и получил его. Но поскольку мамлатдар мог отвечать только за свой талук, я также снесся с главой налоговой службы и попросил его подтвердить, что эта информация относится ко всему округу. Тот ответил, что соответствующий приказ об отсрочках на условиях, о которых упомянул мамлатдар, уже отдан. Я ничего не знал о подобном приказе, но если это действительно было так, то земледельцы добились желаемого. Напомню, что это требование входило в подписанную ими петицию.

Однако такое завершение борьбы не слишком обрадовало меня. В нем не было какой-то благодати, которой непременно сопровождалась каждая кампания сатьяграхи. Глава налоговой службы продолжал действовать так, как будто ничего не знал о соглашении. Беднякам предоставлялись отсрочки, но едва ли кто-то из них выиграл от этого. Сам народ был наделен правом решать, кто считается бедным, а кто нет, но вот правильно воспользоваться этим правом люди не могли. Оставалось только сокрушаться, что это им не под силу. И хотя завершение конфликта преподносилось как триумф сатьяграхи, я не мог разделить всеобщего веселья, поскольку полный успех так и не был достигнут.

Кампания сатьяграхи успешна только в том случае, если ее участники становятся сильнее, чем были до того, и если эта борьба укрепляет их дух.

И все же у описанной мной кампании были косвенные положительные результаты, которые мы можем наблюдать и сегодня. Сатьяграха в Кхеде способствовала пробуждению самосознания крестьян Гуджарата и положила начало их подлинному политическому образованию.

Великолепная агитация доктора Безант в поддержку самоуправления Индии, разумеется, затронула земледельцев, но именно наша кхедская кампания помогла образованным общественным деятелям установить контакт с крестьянами и понять, как устроена их жизнь. Они научились отождествлять себя с земледельцами, поняли, в каком направлении должны двигаться, и их способность к самопожертвованию развилась. То, что Валлабхаи нашел свое место в этой кампании, стало само по себе важным достижением. Мы сумели оценить это по достоинству во время борьбы с последствиями наводнения в прошлом году и в ходе сатьяграхи в Бардоли в текущем году. Общественная жизнь в Гуджарате закипела. Крестьянин-патидар осознал всю свою силу, что стало для него незабываемым опытом. Этот урок навсегда запечатлелся в умах общества: спасение людей зависит от них самих, от их умения переносить страдания и жертвовать. Сатьяграха прочно обосновалась в Гуджарате благодаря кхедской кампании.

А потому, хотя я и не особенно радовался завершению сатьяграхи, земледельцы Кхеды торжествовали от осознания, что приложенные ими усилия оправдали себя. Крестьяне нашли верный и надежный способ справляться со своими горестями. И этого осознания было для них достаточно.

Однако крестьяне Кхеды не смогли до конца постичь сущность сатьяграхи, и это дорого им обошлось, как мы убедимся в последующих главах.

26. Страстное стремление к единству

Кампания в Кхеде началась во время ожесточенной войны в Европе. Война вступила в новую критическую фазу, и вице-король пригласил лидеров всех партий и движений на военную конференцию в Дели. Меня тоже позвали. Я уже упоминал о приятельских отношениях, сложившихся между вице-королем лордом Челмсфордом и мной.

Итак, я отправился в Дели. Вообще имелись веские причины, по которым я мог воздержаться от участия в конференции, и главной из них было исключение из числа приглашенных таких лидеров, как братья Али[121]121
  Али Шаукат (1873–1938) и Мухаммад (1878–1931) – общественные деятели, активные участники общественно-политической жизни Индии, лидеры халифатского движения, выступавшие за объединение мусульман ради защиты интересов халифа и всего ислама.


[Закрыть]. Они в то время находились в тюрьме. Я встречался с ними лично не более двух раз, но многое слышал о них. Все мои собеседники были высокого мнения об их служении обществу и храбрости. Тогда я еще не очень хорошо знал Хакима Сахиба, но Рудра и Динабандху Эндрюс похвально отзывались о нем в разговорах со мной. С мистером Шуайбом Куреши и мистером Хваджей я познакомился на собрании Мусульманской лиги в Калькутте. Среди других моих друзей были доктор Ансари и доктор Абдур Рахман. Я пытался ближе сойтись с правоверными мусульманами и стремился понять их видение мира, общаясь с наиболее яркими и патриотичными представителями ислама. А потому меня не нужно было долго уговаривать, и я охотно отправлялся с ними, куда бы они меня ни пригласили.

Достаточно рано – еще в Южной Африке – я понял, что нет подлинной дружбы между индусами и мусульманами, а потому я никогда не упускал возможности устранить препятствия на пути к их единству. Не в моем характере было льстить или пытаться угодить кому-то ценой потери самоуважения, но опыт, полученный в Южной Африке, убедил меня, что именно в попытках соединить индусов и мусульман моя ахимса подвергнется самому тяжелому испытанию и что сам по себе этот вопрос станет неиссякаемым источником экспериментов с ахимсой. Я и сейчас твердо верю в это. Каждую секунду своей жизни я ощущаю, что Бог проверяет меня.

Вернувшись из Южной Африки с окончательно оформившимися взглядами на эту проблему, я попытался сойтись с братьями. Но прежде чем я смог узнать их ближе, их посадили. Маулана Мухаммед Али писал мне длинные письма из тюрем в Бетуле и Чхиндваре, когда надзиратели позволяли ему. Я попытался получить разрешение видеться с братьями, но мне отказали.

После того, как братья отправились в тюрьму, я получил приглашение от друзей-мусульман на сессию Мусульманской лиги в Калькутте. Когда меня попросили выступить, я обратился к присутствующим и напомнил об их долге добиться освобождения братьев. Позже эти же друзья отвезли меня в мусульманский колледж в Алигархе. Там я призвал молодых людей стать факирами, чтобы служить своей родине.

Затем я снесся с правительством, чтобы обсудить возможность освобождения братьев Али. Я также изучил их взгляды и деятельность в халифатском движении[122]122
  Халифатское движение – религиозное и политическое движение индийских мусульман, сформировавшееся во время Первой мировой войны. В 1920 г. лидеры халифатского движения заключили союз с Индийским национальным конгрессом и включились в борьбу за независимость Индии.


[Закрыть] и побеседовал на эту тему с мусульманскими друзьями. Чтобы стать подлинным другом мусульман, подумалось мне, я обязан сделать все возможное для освобождения братьев и справедливого решения халифатского вопроса. Я не мог оценивать достоинства или недостатки движения в поддержку халифата, однако в требованиях мусульман не было ничего аморального. В вопросах религии люди неизбежно расходятся, и каждый считает именно свою веру правильной. Если бы у нас всех было единое мнение по всем религиозным вопросам, в мире существовала бы только одна религия. С течением времени я обнаружил, что требования сторонников халифатского движения не противоречат ни одному этическому принципу. Более того, даже премьер-министр Великобритании признал их справедливость. Поэтому я почувствовал необходимость настоять на том, чтобы премьер-министр сдержал свои обещания. Его заявление было выдержано в столь ясных выражениях, что теперь изучение требований мусульман стало необходимым только для успокоения моей совести.

И друзья, и недруги не одобряли моего отношения к халифатскому вопросу. Но как бы то ни было я не вижу причин пересматривать свои взгляды или сожалеть о сотрудничестве с мусульманами. Я бы поступил точно так же, если бы похожая ситуация сложилась вновь.

Поэтому, отправившись в Дели, я намеревался объяснить свою позицию вице-королю. Халифатский вопрос тогда еще не приобрел окончательной формы.

В Дели возникло еще одно препятствие на пути к моему участию в конференции. Динабандху Эндрюс поднял вопрос о моральной стороне моего присутствия на военной конференции. Он рассказал мне о противоречивых сообщениях в британской прессе относительно секретных договоров, заключенных между Англией и Италией. Как мог я участвовать в конференции, если Англия действует по тайному сговору с другой европейской державой? – вопрошал меня мистер Эндрюс. Я ничего о договорах не знал, но слова Динабандху Эндрюса было для меня достаточно. Поэтому я написал лорду Челмсфорду о своих сомнениях по поводу участия в конференции. Он пригласил меня к себе для обсуждения вопроса. Мы долго разговаривали с ним и его личным секретарем мистером Маффи. В результате я принял решение все-таки участвовать в конференции. Аргументы вице-короля были такими:

– Вы, разумеется, не думаете, что вице-королю Индии известны абсолютно все шаги британского кабинета министров? Я, как и многие другие, не считаю британское правительство безупречным. Но если вы согласны с тем, что империя в целом – это держава, стоящая на стороне добра, если вы полагаете, что Индии принесла пользу тесная связь с Великобританией, разве не должны вы признать, что долг каждого индийца состоит в том, чтобы помочь империи в критический момент? Я тоже читал сообщения в британских газетах о неких секретных соглашениях. Могу заверить, что больше ничего не знаю об этом, а вы наверняка понимаете, насколько часто в прессе появляются «утки». Неужели из-за этих публикаций вы откажете империи в помощи в столь горький час? Вы можете поднимать какие угодно нравственные проблемы и критиковать нас в свое удовольствие после окончания войны, но только не сейчас.

Эти доводы не были для меня новыми, но я воспринял их по-новому в тот момент из-за того, ка́к они были преподнесены, и из-за обстановки. Итак, я согласился участвовать в конференции. А требования мусульман я решил изложить в письме вице-королю.