Текст книги "Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной"

27. Вербовка рекрутов

Я принял участие в конференции. Вице-король очень хотел, чтобы я поддержал резолюцию о вербовке. Я попросил разрешения выступить на хинди-хиндустани. Вице-король согласился, но попросил также повторить свои слова по-английски. Никакой речи я не подготовил. Мое выступление состояло из одной-единственной фразы:

– Полностью осознавая свою ответственность, я прошу всех поддержать данную резолюцию.

Потом меня многие хвалили за то, что я говорил на хиндустани. Как мне объясняли, это был первый случай, когда кто-то выступал на хиндустани на таком важном мероприятии. Но все поздравления и сообщения, что я был первым, только уязвили мою национальную гордость. Я посчитал трагедией то, что на язык страны наложили табу на встречах, проводившихся в этой самой стране, и в работе на благо этой страны. Краткая речь на хиндустани может стать поводом для поздравлений! Подобные инциденты лишь напоминают о том унизительном положении, в которое нас поставили.

Всего одна фраза, произнесенная мной на конференции, имела для меня большое значение. Конференция и резолюция, что я поддержал, навсегда запечатлелись в моей памяти. Оставалась еще одна задача, которую я должен был выполнить, пока находился в Дели. Мне нужно было написать письмо вице-королю. Для меня это было нелегко, но в интересах правительства и народа я должен был объяснить, как и почему принял решение участвовать в конференции, а также указать, чего именно народ хочет от правительства.

В письме я выразил сожаление, что в конференции не поучаствовали такие лидеры, как Локаманья Тилак и братья Али, а также обозначил минимальные политические требования народа и требования мусульман, которые касались сложившейся в ходе войны ситуации. Я попросил разрешения опубликовать письмо, и вице-король охотно дал мне его.

Письмо требовалось доставить в Симлу, куда вице-король отправился сразу же по окончании конференции. Для меня оно было очень важно, а отправлять его по почте было бы слишком долго. Я хотел сэкономить время, но не желал передавать свое послание с каким-либо посыльным из тех, кого знал. Письмо должен был доставить и вручить лично вице-королю в его резиденции честный человек. Динабандху Эндрюс и Рудра назвали мне имя добропорядочного английского пастора из Кембриджской христианской миссии. Он согласился передать письмо при условии, что сможет прочитать его и содержание покажется ему достойным. Я не возражал, поскольку послание ни в коей мере не носило интимного характера. Пастор прочитал письмо, оно ему понравилось, и он согласился стать посыльным. Я предложил ему билет второго класса, но он отказался, объяснив, что привык путешествовать в общих вагонах. Так он и отправился в путь, хотя ехать предстояло ночью. Его простота, прямодушие и честность пришлись мне по душе. Таким образом письмо было доставлено человеком с чистыми помыслами и, как я и ожидал, принесло нужный результат. Оно помогло мне очистить мысли и указало направление, в котором следовало двигаться дальше.

Еще одно мое обязательство состояло в вербовке добровольцев. Где я мог сделать это, если не в Кхеде? И кого я мог призвать стать первыми рекрутами, если не соратников? Как только я добрался до Надиада, я посоветовался с Валлабхаи и другими своими товарищами. Одни из них с тревогой выслушали мое предложение. Другие сомневались в конечном успехе кампании. Те, к кому я собирался взывать, едва ли питали особую любовь к правительству. Горький опыт общения с правительственными чиновниками был еще слишком свеж в народной памяти.

Однако все мои товарищи высказались за то, чтобы начать работу. Как только я взялся за выполнение этой задачи, у меня словно открылись глаза. Мой оптимизм был сильно подорван. Если во время кампании протеста против налогов люди охотно и бесплатно предоставляли нам свои повозки и два добровольца приходили тогда, когда нужен был лишь один, то теперь стало трудно добыть какое-либо средство передвижения даже за деньги, что уж говорить о добровольцах. Но сложности не заставили нас пасть духом. Мы решили обходиться без повозок и передвигаться пешком. Чтобы успевать, нужно было проходить примерно двадцать миль в день. А если даже повозки были недоступны, нечего было и надеяться, что крестьяне станут нас кормить. Было бы неправильно обращаться к ним за продуктами. А потому было решено, что каждый доброволец должен будет нести собственный запас продовольствия в вещевом мешке. Поскольку дело было летом, нам не требовались постельные принадлежности.

Куда бы мы ни приходили, повсюду собирали митинги. Люди участвовали в них, но обычно только один или двое соглашались стать рекрутами.

– Вы же исповедуете ахимсу. Как вы можете призывать нас взять в руки оружие? Много ли хорошего сделало британское правительство для Индии, чтобы заслужить наше сотрудничество?

Эти и подобные им вопросы нам задавали постоянно.

И все же наша упорная работа начала приносить плоды. В нашем списке было уже достаточно много имен и фамилий, и появилась надежда, что приток добровольцев не прекратится. Я уже вступил в переговоры с комиссаром округа и обсуждал, где нам можно разместить рекрутов.

Комиссары каждого округа проводили у себя конференции, похожие на ту, что состоялась в Дели. Одна из них была проведена в Гуджарате. Я и мои товарищи получили приглашения, но эта конференция понравилась мне даже еще меньше, чем делийская. В царившей здесь атмосфере низкопоклонства перед властями я чувствовал себя не в своей тарелке. Но тем не менее я приехал и произнес достаточно длинную речь. Мне нечего было сказать, чтобы угодить чиновникам, зато им пришлось выслушать несколько неприятных вещей.

Я печатал листовки с призывом записываться добровольцами. Один из приводимых мной аргументов особенно не понравился комиссару: «Из всех ошибок британского правительства в Индии, самой грубой стал закон, лишивший население права носить оружие. Если мы хотим добиться его отмены, если хотим научиться владеть оружием, то сейчас самое время. Нужно только добровольно оказать помощь правительству в час тяжелых испытаний, и недоверие исчезнет, а запрет на владение оружием будет снят». Комиссар указал мне на эту фразу, но отметил, что ценит мое участие в конференции, пусть даже наши взгляды и расходятся. Мне же пришлось отстаивать свои позиции настолько тактично, насколько это вообще было возможно.

А вот текст упоминавшегося выше письма вице-королю:

«Как Вам уже известно, после продолжительных раздумий я был вынужден сообщить Вашему Высокопревосходительству, что не смогу принять участие в конференции по причинам, изложенным в письме от 26 апреля. Однако, побеседовав с Вами, я убедился в необходимости моего участия, поскольку бесконечно уважаю Вас. Одной из причин моего первоначального нежелания участвовать в конференции – и, вероятно, самой главной причиной – стало отсутствие на ней таких признанных лидеров общественного мнения, как Локаманья Тилак, миссис Безант и братья Али. Я и сейчас считаю серьезным упущением то, что их не пригласили в Дели, но со всем уважением предлагаю исправить эту оплошность, пригласив указанных лидеров на провинциальные конференции, которые, насколько мне известно, будут вскоре проведены. Позволю себе заметить, что ни одно правительство не может не считаться с такими лидерами, ведь они, пусть даже их взгляды и отличаются от общепринятых, ведут за собой народ. В то же время должен с удовольствием отметить, что всем партиям удалось свободно изложить свою позицию в комитетах конференции. Что касается меня, то я намеренно не стал высказываться как в комитете, членом которого я состою, так и с трибуны самой конференции. Я осознал, что смогу наилучшим образом содействовать достижению целей, поставленных организаторами конференции, просто поддерживая нужные резолюции. Именно так я и поступил без малейших колебаний. Надеюсь претворить свои слова в конкретные дела, как только правительство сможет принять мои предложения, которые я прикладываю в отдельном письме.

Я прекрасно понимаю, что в час опасности мы должны оказать (и уже приняли решение на этот счет) всю возможную помощь империи, с которой хотели бы в недалеком будущем стать партнерами, как другие доминионы. Поступая так, мы надеемся, что наша цель будет вскоре достигнута. А потому, даже если выполнение долга автоматически дарует соответствующие права, народ должен поверить, что в неизбежные реформы, о которых Вы упомянули в своей речи, войдут все основные выработанные Конгрессом и Лигой принципы. Уверен, что именно вера в это вдохновила многих участников конференции на сотрудничество с правительством.

Если бы я мог повернуть время вспять, я бы убедил соотечественников отозвать все резолюции, принятые Конгрессом, и не шептаться о „самоуправлении“ или „ответственном правительстве“[123]123
  Здесь имеется в виду правительство, ответственное не перед Лондоном, а перед народом Индии.


[Закрыть]до окончания войны. Я бы убедил Индию принести в жертву всех своих самых сильных сыновей в такой сложный для империи период, поскольку знаю, что в этом случае Индия смогла бы стать наиболее предпочтительным партнером Британской империи, а расовые предрассудки остались бы в прошлом. Однако практически вся образованная часть населения Индии решила пойти значительно менее эффективным путем, и невозможно утверждать, что интеллигентные индийцы не имеют никакого влияния на народные массы. После возвращения в Индию из Южной Африки я очень близко общался с земледельцами и хотел бы Вас заверить, что стремление к самоуправлению уже живет в сознании каждого из них. Я также присутствовал на последней сессии Конгресса и поддержал резолюцию об „ответственном правительстве“, гарантированном империей Британской Индии на тот период, который будет окончательно установлен парламентским актом. Я осознаю, насколько сложно сделать подобный шаг, но все же я уверен, что ничто, кроме обещания самоуправления, которое должно быть предоставлено в кратчайшие сроки, не удовлетворит народ Индии. Я знаю, как много среди индийцев тех, кто считает, что ради достижения этой цели можно пойти на все. Эти люди достаточно разумны и понимают, что они сами должны быть готовы пожертвовать собой ради блага империи, в рамках которой они надеются и желают получить новый статус. Отсюда следует, что мы сможем ускорить свое продвижение к поставленной цели, спокойно и просто отдавшись работе по избавлению империи от грозящей ей опасности. Игнорировать столь очевидный факт было бы подлинным национальным самоубийством. Мы должны осознать, что, защитив империю, мы обретем самоуправление.

Итак, мне понятно, что мы должны предоставить для защиты империи подходящих людей. Однако, боюсь, я не могу сказать того же о финансовой помощи. Мое тесное общение с земледельцами убедило меня, что Индия уже внесла в казну империи достаточные суммы. Делая подобное заявление, я выражаю мнение подавляющего большинства соотечественников.

Для меня и, полагаю, для многих из нас конференция стала шагом к объединению ради общего дела. Но при этом мы оказались в двусмысленном положении. Сейчас мы не можем назвать себя равноправным партнером империи. Посвящая себя ей, мы лишь стремимся к лучшему будущему. Я бы покривил душой перед Вами и перед своей страной, если бы откровенно не рассказал, к чему мы на самом деле стремимся. Я не хотел бы, чтобы это выглядело как сделка, но Вы и сами понимаете, что несбывшиеся надежды – всегда разочарование.

Есть еще одна тема, которую я обязан затронуть. Вы призвали нас покончить с нашими внутренними конфликтами. Но если Ваш призыв означает наше дальнейшее терпеливое отношение к тирании и злу, творимому чиновниками, я здесь бессилен. Я буду бороться с организованной тиранией до последнего вздоха. Ваш призыв должен быть адресован в первую очередь чиновникам; им нужно запретить обходиться дурно с людьми, а также их необходимо заставить уважать общественное мнение, как никогда прежде, и советоваться с представителями общественности. В Чампаране, вступив в борьбу со столетней тиранией, я показал пределы британского правосудия. Население Кхеды, прежде проклинавшее правительство, теперь прониклось пониманием, что не правительство, а сами люди становятся властью, когда они готовы пострадать во имя правды. Народ, таким образом, утрачивает свое недоверие к правительству и начинает считать его правительством для людей, если оно терпимо относится к ненасильственным актам гражданского неповиновения, которые являются следствием произвола. А потому моя деятельность в Чампаране и Кхеде стала моим особым вкладом в войну. Просьба приостановить мою деятельность в этом направлении равносильна просьбе приостановить саму жизнь. Если бы я мог популяризировать использование силы души, которая есть сила любви, вместо грубой физической силы, то мне удалось бы показать Вам такую Индию, которая готова противостоять всему злу мира. А потому я обязан постоянно поддерживать суровую внутреннюю дисциплину, подчиняя свою жизнь извечному закону страдания, и пусть ко мне присоединятся те, кому это не безразлично. Любая деятельность, в которой я буду участвовать, призвана показать ни с чем не сравнимое превосходство этого закона над остальными.

Наконец, я бы хотел, чтобы Вы обратились к министрам Его Величества и попросили дать определенные гарантии магометанским государствам. Уверен, Вам известно, что каждый мусульманин глубоко заинтересован в этом вопросе. Я – индус, но не могу остаться равнодушным к проблемам мусульман. Их печали должны стать нашими. В тщательном соблюдении прав этих государств, в уважении к чувствам мусульман и местам, где они возносят свои молитвы, в справедливом и своевременном выполнении обещания предоставить Индии самоуправление и заключается безопасность империи. Я пишу об этом, потому что люблю англичан и хочу пробудить в каждом индийце преданность англичанам».

28. На грани смерти

Во время вербовочной кампании я едва не довел свой организм до полного истощения. В те дни моя пища состояла главным образом из арахисового масла и лимонов. Я знал, что чрезмерное употребление масла может повредить здоровью, но тем не менее продолжал позволять себе его в больших количествах. От этого у меня началась легкая дизентерия, но я не придал ей серьезного значения и тем же вечером отправился в ашрам: редкие визиты туда вошли у меня в привычку. Тогда я едва ли вообще принимал какие-либо лекарства. Я посчитал, что поправлюсь, если просто пропущу одну из ежедневных трапез, и действительно почувствовал себя намного лучше после того, как не позавтракал на следующее утро. Однако я понимал, что для окончательного выздоровления должен продолжить свой пост и отказываться от всего, кроме фруктовых соков.

В тот день отмечался какой-то праздник, и, хотя я предупредил Кастурбай, что не стану ничего есть на обед, она подвергла меня искушению, которому я поддался. Поскольку я воздерживался от молока и молочных продуктов, она специально для меня приготовила сладкую кашу из пшена, добавив в нее растительного масла вместо гхи (топленого). Кроме того, меня ждала целая миска бобов мунг. Мне всегда очень нравились эти блюда, и я принялся за них, надеясь без всяких последствий поесть немного, так, чтобы осталась довольна Кастурбай, а я достаточно насытился. Но дьявол ждал своего часа, намереваясь сотворить черное дело. Вместо того чтобы отведать понемногу и того и другого, я насладился полноценным обедом. Этого оказалось достаточно. Я увидал ангелов смерти. Буквально через час дизентерия стала острой.

Тем же вечером мне нужно было вернуться в Надиад. С превеликим трудом я дошел до станции Сабармати, то есть преодолел расстояние всего в десять фарлонгов[124]124
  Фарлонг – одна восьмая часть мили.


[Закрыть]. Валлабхаи, присоединившийся ко мне в Ахмадабаде, заметил, что мне нездоровится, но я не позволил ему догадаться, насколько сильную боль я испытываю.

Мы прибыли в Надиад примерно в десять часов. Анаташрам, где располагалась наша штаб-квартира, находился всего в полумиле от станции, но мне показалось, что в десяти, не меньше. Я сумел добраться до дома, однако резкая боль тем временем продолжала усиливаться. Вместо того чтобы воспользоваться обычным туалетом, стоявшим на некотором отдалении от дома, я попросил поставить судно в смежной комнате. Мне было стыдно просить об этом, но не оставалось другого выхода. Фулчанд незамедлительно принес его. Меня окружили озабоченные друзья. Они отнеслись ко мне с любовью и вниманием, но это не могло облегчить боль. Мое упрямство лишь усугубляло их растерянность. Я отказался от всякой медицинской помощи. Я не принимал никаких лекарств, а предпочел выносить муки, считая их своим наказанием за безрассудство. Товарищи наблюдали за мной в тревоге и смятении. За двадцать четыре часа я, должно быть, справлял нужду тридцать или сорок раз. Я ведь постился и не пил поначалу даже фруктовых соков. Аппетит полностью пропал. Я всегда считал свое тело крепким, но сейчас обнаружил, что оно уподобилось комку глины. Мой организм перестал сопротивляться. Приехал доктор Кануга и стал умолять меня принять лекарство. Я не внял его мольбам. Он предложил сделать мне укол. Но и это предложение я отверг. Мое невежество было в то время просто нелепым: я считал, что в любой инъекции обязательно содержится своего рода сыворотка. Доктор же собирался сделать мне укол с какой-то растительной субстанцией, как я узнал позже, когда было уже слишком поздно. Частые дефекации продолжались, доводя меня до изнеможения. Переутомление спровоцировало приступы лихорадки и бреда. Друзья нервничали все сильнее и вызывали ко мне новых врачей. Но что они могли поделать с пациентом, который отказывался прислушиваться к их советам?

Шет Амбалал с его добрейшей женой приехали в Надиад, поговорили с моими товарищами, после чего крайне осторожно перевезли меня в принадлежащее им бунгало Мирзапур в Ахмадабаде. Невозможно себе представить, чтобы кого-то окружили такой заботой, как меня во время той болезни. Но лихорадка продолжала одолевать меня, изматывая все больше день ото дня. Я чувствовал, что болезнь затянется и исход, не исключено, будет фатальным. По-прежнему окруженный любовью и вниманием под крышей дома шета Амбалала, я все равно не находил себе места от тревоги и умолял вернуть меня в ашрам. Ему пришлось смириться с моим упрямством.

И пока я ворочался в постели, пытаясь унять боль, в ашрам приехал Валлабхаи с новостями о полном поражении Германии в войне. Он сообщил мне, что получил уведомление от комиссара округа: в вербовочной кампании теперь не было никакой необходимости. Я почувствовал облегчение, поскольку можно было больше не беспокоиться о вербовке.

Потом я попытался прибегнуть к гидропатии, которая принесла относительное облегчение, но вернуть телу утраченные силы оказалось слишком трудно. Множество врачей буквально засыпали меня своими советами, но я не мог заставить себя прислушаться хотя бы к одному из них. Двое или трое, ссылаясь на «Аюрведу» и цитатами подкрепляя свои аргументы, предлагали употреблять в пищу мясной бульон, чтобы не нарушать обета и не пить молоко. Один из докторов настойчиво советовал яйца. Но для всех этих людей у меня находился только один ответ – нет.

Для меня вопрос диеты был не из тех, которые решаются с помощью шастр. Он был крепко вплетен в мою жизнь, а в этой жизни я руководствовался принципами, уже давно не зависевшими от внешних авторитетных источников. У меня не возникало желания выжить, отказавшись от этих принципов. Как мог я пожертвовать ими сам, если настойчиво заставлял соблюдать их жену, детей и друзей?

Первая в моей жизни мучительная и затяжная болезнь дала мне, таким образом, уникальную возможность проверить действенность моих принципов и подвергнуть их испытанию. Однажды ночью я перестал сопротивляться и предался отчаянию. Возникло ощущение, что я нахожусь на грани смерти. Я отправил записку Анасуябай. Она примчалась в ашрам. Валлабхаи снова навестил меня с доктором Канугой, который посчитал мне пульс и сказал:

– С пульсом у вас все в порядке. Я не вижу абсолютно никакой опасности. У вас был нервный срыв, спровоцированный сильной слабостью.

Но меня его слова нисколько не ободрили. Я провел бессонную ночь.

Наступило утро, и смерть не маячила больше где-то рядом. Но все же я не мог избавиться от предчувствия, что развязка близка. Я стал посвящать часы бодрствования «Гите». Ее читали для меня вслух обитатели ашрама. Читать самостоятельно я не мог. Я не хотел даже разговаривать. Любой самый короткий разговор чересчур напрягал мой мозг. У меня пропал всякий интерес к жизни, поскольку меня никогда не привлекало существование только ради самого существования. Бессилие изматывало, потому что я ничего не делал, а только с благодарностью принимал услуги друзей и соратников, ощущая, как мое тело медленно умирает.

И пока я лежал, готовый к смерти, ко мне явился доктор Талвалкар и привел какое-то странное создание. Спутник Талвалкара приехал из Махараштры. Его имя не было широко известно, но при первом же взгляде на него я понял, что это человек с похожими на мои причудами. Он прибыл, чтобы испробовать на мне свой метод лечения. Ему почти удалось окончить курс в медицинском колледже Гранта, хотя диплома он так и не получил. Позже я узнал, что он был членом Брахмо-самадж. Доктор Келкар (так звали моего визитера) обладал независимым и строптивым нравом. Он разработал способ лечения льдом, который и хотел испытать на мне. Мы дали ему прозвище «ледяной доктор». Он был совершенно уверен, что открыл нечто, о чем и не догадывались квалифицированные врачи. К сожалению – и его, и моему – ему не удалось заразить меня своей верой в этот метод. Впрочем, до некоторой степени я все-таки уверовал в его эффективность, но, боюсь, Келкар слишком поторопился с некоторыми выводами.

Но какими бы ни были достоинства или недостатки его открытий, я позволил ему провести этот эксперимент. Я ничего не имел против наружного лечения. Метод Келкара заключался в наложении льда на все участки тела. Не могу поддержать его заявлений об эффективности такого лечения лично для меня, но Келкару удалось другое: он вдохнул в меня надежду и энергию, а реакция мозга положительно сказалась на теле. У меня начал появляться аппетит. Я стал выходить на маленькие прогулки продолжительностью от пяти до десяти минут. Но затем Келкар предложил внести изменения в мою диету.

– Уверяю вас, – сказал мне он, – что вы станете более энергичным и скорее обретете утраченные силы, если станете есть сырые яйца. Яйца безвредны, как и молоко. Их нельзя отнести к мясным продуктам. Кроме того, знаете ли вы, что далеко не все яйца оплодотворены? На рынке можно приобрести стерилизованные.

Я не был готов употреблять в пищу даже стерилизованные яйца. Однако мое состояние улучшилось настолько, что я вновь заинтересовался общественной деятельностью.