Текст книги "Архив Шевалье"

– Не сгущай краски, дядя Коля! – хмыкнул Ефим Правых. – Педерасты во все времена были. Даже в ЦК КПСС.

– Может, и были, – согласился Глушков. – Я не встречал. Только запомни, сынок: грех потому и называется грехом, что существует сам по себе, независимо от твоих оценок. Вот ты живешь сразу с пятью бабами и грехом это не считаешь. А ведь грех! И рано или поздно шарахнет тебя судьба по шаловливости твоей!

– Типун тебе на язык! – взвизгнул Ефим. – Антон! С какого фига этот дед нас уму-разуму учит? Зачем он вообще здесь сидит?

– Затем, чтобы у тебя хотя бы иногда зачесалось в том месте, где совесть должна быть! – неожиданно резко ответил Братский. – Так что, Николай Петрович, – обратился он к Глушкову, – все-таки скажи: это точно, что отбросы мы?

– Точно! – твердо ответил Глушков. – Лучшие – они давно уже кто от инфаркта, кто от пули, а кто и от водки… А теперь другая историческая эпоха. В кинематографе серость топчет Бондарчука. Малевич у них гений, а Пластов – отстой! Про Фешина эти нынешние и слыхом не слыхивали!..

– И что из того? – снова вступил в разговор обиженный Ефим. – Ну не знаю я ничего про вашего… как там его? Фешина. Да и про Пластова тоже! А Бондарчук давно нафталином пропах. Вы бы, Николай Иванович, еще Берию в пример привели! Он же ядерный щит страны ковал! Чем не герой?

– Да нет, – спокойно отозвался Глушков. – Про Берию не буду. И про себя не буду, поскольку сам такой же, как вы. Слаб в коленках. Вас всех, мерзавцев, ненавижу, а за одним столом сижу, старость спокойную выпрашиваю. Стыдно, конечно.

– Да ладно, не стыдитесь, – не унимался Правых. – Сейчас все так! Новые боги, новые песни!

– Не все! – упрямо возразил Глушков. – Есть настоящие люди! Не много, но есть! Их всего-то, может быть, человек десять. Сахаров, Солженицын, Лихачев… Потом… министр Пуго. Слава Говорухин. Генерал Варенников. Высоцкий, конечно!

– Так они же умерли…

– Я же говорю – титаны уходят, а мы, пигмеи, остаемся… Наше время пришло – смутное и грязное.

«Сделаю как скажете, мадам!»

Путь Каленина лежал на вокзал, который представлял собой небольшое двухэтажное здание, расположенное в десяти минутах ходьбы от исторического центра города. Беркас любил это место и всегда удивлялся, как можно расположить железнодорожные пути прямо рядом с жилыми домами, недалеко от одного из престижных жилых кварталов города, и при этом сохранить не только идеальную чистоту вокруг, но и тишину.

Когда он, несколько месяцев назад, впервые искал вокзал, то пытался ориентироваться на звук колес. Каково же было его удивление, когда он уперся носом в симпатичное старинное здание, так и не догадавшись, что находится в двадцати метрах от железнодорожных путей.

…Каленин купил в автомате билет до Кёльна и уселся в вагон первого класса. Хотя ехать было всего ничего – двадцать минут, Беркас любил делать это с комфортом, устроившись в мягком кресле. Двадцати минут как раз хватало, чтобы купить у курсирующего по вагону официанта бутылочку великолепного немецкого пива и опорожнить ее без спешки, смакуя каждый глоток. В этот раз Каленин выбрал светлое «Kцlsch», которое отличалось особой легкостью и не вызывало даже намека на опьянение.

Он воспроизвел в памяти события вчерашнего дня и снова испытал крайне неприятное чувство – примерно такое, какое должен переживать ребенок, которому предложили желанную конфету и в последний момент спрятали ее за спину. В который раз коварная немка оставила его в дураках! И это Беркаса откровенно злило, так же как неведение относительно странного поведение Ганса Беккера. Каленин не сомневался в том, что компрометирующие материалы, которые он показал ему, задели Беккера за живое. Тот откровенно испугался и явно не хотел огласки. Тогда почему же он исчез вместе с немкой? Не потому ли, что боялся ее больше, чем Каленина? Или, может быть, все дело в деньгах, которые фрау Шевалье ему пообещала? Принял решение сорвать куш и залечь где-нибудь в теплых краях?

Ясно, что Беккер подал докторше какой-то сигнал. А когда Каленин выскочил, желая догнать исчезнувшую немку, они спокойно покинули квартиру.

…Каленин вспомнил, как метался по пустой квартире, не в силах поверить, что его так хитроумно обвели вокруг пальца; как в полной растерянности выскочил на улицу; как вновь столкнулся с вежливым немцем и его добропорядочным псом, продолжающим деловито обнюхивать кусты в палисаднике перед подъездом.

– Я, кажется, могу вам помочь, – произнес немец, снова приподымая в приветствии свой головной убор. – Ваша бабушка в сопровождении какого-то молодого человека уехала на такси. Так что можете не волноваться, провожатый у нее есть. Но я подумал о вас: вдруг вы снова разминетесь, – и поэтому записал номер машины. Вы можете прямо сейчас связаться с диспетчерской службой, и вас по рации соединят с водителем. А позвонить можно из магазина, который за углом. Там же вам скажут телефон диспетчера. Вот номер машины! – Немец протянул клочок бумаги, снова приподнял кепку и, дернув за поводок, исчез вместе со своим псом в подъезде.

…Сеть магазинов «АЛЬДИ» очень распространена в Германии. Это самые дешевые продуктовые магазины, которые чаще всего располагаются в тех районах, где проживают не самые обеспеченные немцы. Куприн, заметив как-то, что Каленин покупает продукты в «АЛЬДИ», прочел ему целую лекцию про то, как следует питаться и где покупать продукты.

– За здоровье мое опасаетесь? – ехидно уточнил Каленин.

– Да нет! Здоровью вашему ничто не угрожает. Пока! По крайней мере за тот год, что вы покупаете продукты в этих магазинах, консерванты и прочая химическая гадость не успеют разрушить ваши почки и сожрать печень. Но я очень рекомендую провести эксперимент: купите пакет молока и поставьте его на горячий радиатор центрального отопления. Что, по-вашему, должно произойти с молоком через сутки? Правильно! Оно должно скиснуть! Но уверяю вас, оно не скиснет и через неделю!

Каленин проверил: действительно не киснет!

– Тогда что же получается? – спросил он при очередной встрече. – Где же хваленое немецкое качество? Где забота о здоровье людей?

– Зато дешево и доступно! – ответил Куприн. – Все по законам демократии: хочешь без консервантов и безопасно для здоровья – иди в дорогой магазин и покупай натуральное молоко. Ведь на всех продуктах указано, сколько в них консервантов, сколько сои вместо мяса. Все по-честному! Впрочем, – доверительно уточнил он, – я сам часто заглядываю в «АЛЬДИ». К примеру, картошка или туалетная бумага здесь не хуже, чем в дорогих магазинах! Но мой вам совет: не экономьте на еде.

…Каленин зашел в магазин, на который ему указал владелец собаки. Прошло уже минут сорок с момента, когда фрау Шевалье уехала на такси, и Беркас решил, что она наверняка уже покинула машину. Купив пакет картошки и тюбик зубной пасты, он двинулся к кассе и, расплачиваясь, попросил у кассирши разрешения связаться по телефону с автомобилем. Каково же было его удивление, когда водитель без всяких эмоций сообщил, что высадил «его бабушку» у отеля «Шератон» в центре Кёльна.

Это было так просто и так близко, что Каленин даже насторожился – не путает ли фрау Шевалье следы? Ведь она могла доехать на машине до Кёльна, а потом пересесть, к примеру, на электричку и добраться в любой другой, более отдаленный город.

В тот же вечер он побывал в отеле и без труда узнал, где и под каким именем живет мятежная владелица архива, и даже установил, что она намерена прожить в Кёльне еще три дня, а затем улететь в Нью-Йорк, куда ей заказаны билеты.

…Теперь он ехал в Кёльн, имея конкретный план действий. Он знал, что сказать вдове доктора Шевалье. Накануне утром Каленин встретился с Дитрихом Фрюллингом – сержантом полиции, который вел дело о смерти доктора и с которым Каленин провел несколько долгих часов, когда объяснялся по поводу своего присутствия в квартире фрау Шевалье в ночь ее исчезновения.

Полицейский тогда показался Беркасу славным малым. Убедившись в том, что Каленин не имеет к исчезновению старой докторши никакого отношения, он стал живо интересоваться, как живут люди в СССР, и был сражен наповал, узнав, что в Советском Союзе проживает более миллиона немцев. А когда Каленин рассказал ему придуманную на ходу историю про то, что его предки приехали якобы в Россию из Германии в годы царствования Екатерины Великой, которая, как известно, тоже была немкой, то окончательно расположил господина Фрюллинга к «русскому с немецкими корнями». При каждой очередной фразе, произнесенной Беркасом, сержант подпрыгивал на вращающемся стуле и хлопал Каленина по плечу.

– Признайтесь, вы меня разыгрываете! – с недоверчивым восхищением говорил он. – Вы, наверное, из-за «стены»[24]24
  Вероятно, имеется в виду Берлинская стена.


[Закрыть]? Ну откуда у русского парня такой немецкий, даже если учесть, что его прапрабабушка была немкой?

– В нашей семье это традиция! – соврал Беркас, желая расположить к себе полицейского и опасаясь, что рассказ про отца-переводчика, совершенствовавшего свой немецкий во время многомесячных допросов плененного под Сталинградом фельдмаршала Фридриха фон Паулюса, вряд ли вызовет такую же позитивную реакцию немецкого сержанта…

В этот раз он встретил Беркаса как старого доброго знакомого и выразил искреннее сожаление по поводу того, что в истории с исчезновением фрау Шевалье нет никаких хороших новостей.

– Ничем не могу вас обрадовать, – виновато объяснял сержант. – Грустная история. Тело фрау Шевалье до сих пор не найдено, но у нас почти нет сомнений в том, что произошло непоправимое. Это убийство! Ищем!..

– Да-да! – рассеянно соглашался Каленин, которому не терпелось перейти к главному – к тому, ради чего он, собственно, и пришел…

Фрюллинг же пустился в пространное изложение подробностей всех проведенных экспертиз, идентификации отпечатков пальцев, обнаруженных в квартире исчезнувшей докторши. В частности, он поведал, что в квартире обнаружены отпечатки пальцев некоего Луки Циммермана, который уже несколько лет находится в розыске как один из боевиков террористической группы Баадера – Майнхоф. Эта информация Каленина, конечно же, удивила, учитывая, что он-то знал: хитроумная фрау Шевалье жива и, судя по всему, вполне здорова.

Фрюллинг же продолжал строить всякие умозаключения и даже предположил, что докторша пала жертвой коварных террористов. Правда, сам же усомнился в ней, поскольку те, совершая очередную акцию, орали об этом на всех перекрестках. А тут – молчок! И потом, кто такая для Германии фрау Шевалье? Не очень-то удачный выбор для того, чтобы создать вокруг убийства политический шум.

Улучив минутку, Каленин мягко перевел рассуждения сержанта на интересующую его тему. Он попросил его вспомнить события другого дня – когда покончил жизнь самоубийством доктор Шевалье.

Фрюллинг охотно рассказал обо всех обстоятельствах того дела, не упуская ни одной мельчайшей подробности.

– Скажите, – поинтересовался Каленин, – а какое объяснение вы даете тому, что у доктора были обожжены обе ладони? Я слышал об этом от фрау Шевалье…

Сержант пожал плечами:

– Честно сказать, мы особенно не искали этому объяснений. Следов насилия мы не обнаружили. Смерть наступила от асфиксии, причем точно установлено, что след на шее оставлен именно собачьим поводком. А ладони… Может быть, в состоянии агонии он схватился за трубу отопления?

– Или, когда его тащили к месту удушения, он, сопротивляясь, вцепился в эту трубу?

– У вас богатая фантазия, молодой человек. Повторяю, никаких следов насилия мы не обнаружили.

– А дверные замки вы осматривали?

– Конечно. Никаких признаков того, что кто-то посредством взлома проник в подъезд, а потом в помещение клиники…

– А собака? Где была собака, когда вы прибыли на место происшествия?

– Собаки внизу не было. Это точно! Я еще обратил внимание на то, что покойный повесился на собачьем поводке, а собаки рядом нет. Жена доктора объяснила нам, что собаку отвели на третий этаж, в квартиру.

– То есть фрау Шевалье сначала обнаруживает скулящего в подъезде пса. И не где-нибудь, а прямо возле двери, ведущей в подвал. Пес один, без хозяина, скорее всего сильно волнуется. Может быть, даже прыгает на дверь, за которой недавно скрылся хозяин. Она же берет собачку и уносит наверх, видимо, на руках, так как поводка на собаке не было. Так? А потом хватается мужа: не случилось ли чего?

– На что вы намекаете? – растерялся Фрюллинг, которому подобный вопрос не приходил в голову.

– Или другой вариант, – бесстрастно продолжал Каленин. – Она видит скулящего пса возле двери, ведущей в подвал, то бишь в клинику. Дверь закрыта. Фрау Шевалье открывает ее своим ключом и спускается на один пролет, причем делает это, видимо, вместе с псом. Тут, в кухне, она видит мертвого мужа, висящего в петле. И что же она делает? Она берет песика, поднимается с ним на третий этаж и вызывает полицию…

Фрюллинг с каждой минутой раскрывал свои голубые глаза все шире и шире, а его лицо, не лишенное доселе печати интеллекта и солидности, стало казаться Каленину откровенно глуповатым.

– Подтвердите или опровергните еще одно мое предположение, господин Фрюллинг! – продолжал Беркас свою атаку. – Скажите, с какого номера был звонок, которым вас вызвали на место происшествия?

– Мы тогда сразу установили, что звонят из квартиры доктора Шевалье. Это легко было сделать, так как зафиксированный номер указан во всех справочниках.

– Все верно! Я так и думал, что она звонила не из клиники. А ведь если мое предположение верно, то фрау Шевалье могла позвонить сразу, как только обнаружила тело мужа. Рядом, прямо в подвале, есть телефон! Таким образом, можно с высокой степенью вероятности предположить, что она сначала занялась собакой, поднялась с ней наверх, откуда и позвонила в полицию, а уже потом снова спустилась вниз, чтобы рядом с телом умершего мужа встретить врачей и полицию… Так? Вам не кажется нелогичным такое поведение женщины, потрясенной неожиданной смертью мужа?

Фрюллинг довольно долго и напряженно молчал, а потом спросил:

– Так вы подозреваете… Вы считаете, что фрау Шевалье как-то причастна к смерти доктора?

– Я, господин Фрюллинг, ничего не могу утверждать определенно. Я лишь привлекаю ваше внимание к отдельным несуразностям, на которые не обратило внимания следствие. Впрочем, пусть все останется как есть. Фрау Шевалье исчезла…

– Нет-нет! Она не исчезла в том смысле, о котором вы говорите. Там все признаки убийства. Ее нет в живых…

– Ну да! Ее, конечно же, нет в живых… Спасибо, господин сержант. Скажите, можно с вами сфотографироваться на память, на мой фотоаппарат?…

…Каленин оторвался от свежих воспоминаний и обнаружил, что поезд уже въехал в Кёльн и приближается к вокзалу. Он вложил фотографию, на которой был запечатлен вместе с Фрюллингом, в конверт, где лежало заранее заготовленное письмо.

Текст был такой:

Мадам! Знаю, что вам вовсе не хочется меня видеть. Но у вас нет выбора! Мне известны все обстоятельства смерти вашего мужа. Повторяю, все, в том числе и те, которые касаются лично вашей роли в этой мерзкой истории.

Надеюсь, вам знаком человек, который запечатлен рядом со мной на фото? Напомню, это полицейский. Вы общались с ним в день гибели мужа. Вспомнили? Так вот, он пока – подчеркиваю, пока – не знает всех обстоятельств, которые известны мне. Прежде всего он уверен, что вас нет в живых! Но он уже вполне готов к тому, чтобы начать новое расследование! И я могу ему в этом помочь! Или не помогать? Сделаю как скажете, мадам!

К примеру, могу рассказать, что вы живы и посещаете Германию по подложному паспорту! Или про ваши контакты с господином Мессером! Согласитесь, после этого вам не удастся избежать повышенного интереса к вашей персоне со стороны Интерпола. В том числе и в Нью-Йорке, где вы изволите скрываться от задремавшего правосудия.

Мадам! Я могу всего этого и не делать! Как скажете, мадам! Одним словом, жду с нетерпением встречи в вестибюле вашего отеля сегодня, в 15:00. Там многолюдно, и это первый залог моей безопасности.

Есть и второй! Все, что мне известно, изложено на бумаге и заверено у нотариуса. Появление этого текста, к примеру, в прессе и в кабинете господина Фрюллинга может серьезно усложнить вашу жизнь! Мы так и договорились с нотариусом на тот случай, если что-то со мной случится в ближайшие две недели.

Не стану продолжать, мадам, ибо продолжение полностью зависит от вас! Все сделаю так, как вы скажете! До встречи. Искренне ваш, Б. Каленин.

– …Я не убивала своего мужа, мистер Каленин. – Фрау Шевалье начала разговор именно этой фразой, демонстративно не поздоровавшись с Беркасом. Она присела рядом с ним на мягкий, обитый красным плюшем диванчик, стоящий в самом центре многолюдного гостиничного холла.

Каленин заранее занял именно этот диван. «Чем больше людей будет нас видеть во время беседы, тем меньше вероятность того, что ко мне будет применено какое-либо насилие», – думал он, ожидая продолжения начавшейся исповеди.

– Его убил Мессер. Не сам, конечно. Его человек… Я долго пыталась уговорить Германа разумно поступить с архивом. Мессер был готов заплатить за него большие деньги. Он их и заплатил. Половину. Мессер придумал отличный способ, как превратить эти бумаги с картинками в доллары и фунты, а Герман всучил ему фальшивку… Ну, дальше вы знаете…

– У вашего мужа были все основания не любить Мессера! – согласился Каленин.

– Откуда вы это знаете? А!.. Догадываюсь. Этот потливый верблюд? Надеюсь, он ничего не приврал? А то в его изложении все немцы во время войны были нацистами и подонками.

– Он всего лишь рассказал мне трагическую историю вашего мужа. Кстати, про Мессера я знаю еще и от брата вашего мужа, Вилли Штермана.

Немка с нескрываемым любопытством принялась рассматривать Каленина.

– Да! – наконец сказала она. – Я вас недооценила. Вы уже и с Вилли успели пообщаться?! Представляю, что наговорил вам этот тип! А ведь это именно он проболтался Мессеру про архив. Точнее, про архив Мессер, конечно, знал, но уж точно не догадывался, что Герман пополнял его всю свою жизнь. Причем самым полным было досье именно на Мессера. Ведь Герману удалось установить, что Мессер скрывается под чужим именем в Эстонии, и он собирался эту информацию передать в СССР.

– А что не поделили ваш Вилли и Мессер? Они же в сорок пятом были заодно?

– Вы точно агент КГБ, господин Каленин. Надо было мне раньше об этом догадаться, когда мне вас подсунул этот… как его? Куприн, кажется. Он меня неделю уговаривал…

– Уговаривал? – удивился Каленин. – А разве так трудно найти в Бонне жилье для советского стажера? Мне Куприн говорил, что вы были не против.

– Конечно, ведь он согласился за счет посольства доплачивать мне еще двести пятьдесят марок за ваше проживание. Вот я и согласилась.

Каленин открыл рот от изумления. Он никогда не слышал, чтобы посольство доплачивало за проживание стажеров. То есть Куприн совершенно осознанно поселил его именно в доме четы Шевалье! Но зачем? Неужели он заранее что-то знал про архив?

– …Вилли считал, что Мессер погиб, – продолжила между тем немка. – Он забрал себе все, что им вместе с Бруно удалось тогда, в конце войны, вывезти из Берлина. Я имею в виду часть золота партии, или, как его еще называют, «кассы Бормана». А Мессер, когда объявился спустя много лет, сумел найти Вилли где-то в Латинской Америке и стал требовать свою долю. На этой почве они поссорились, хотя, судя по всему, это Вилли надоумил Мессера купить у Германа архив…

– Да! Хорошая вокруг вас компания, фрау Шевалье! Ну и зачем же, скажите, вы вознамерились сделать то, чего не стал делать ваш муж?

– Что именно?

– Разве у вас не было намерений продать архив все тому же Мессеру?

Немка печально улыбнулась.

– Он считает, что уже купил его! И теперь речь идет о том, что я должна его просто отдать Мессеру. Во всяком случае, именно так он сказал мне незадолго до того, как я с вашей помощью нашла бумаги.

– Вы встречались?

– Нет, я даже не знаю, как он сегодня выглядит. Мессер прислал сюда своего человека, который и встретился со мной. – Фрау Шевалье неожиданно заплакала. – Я сама впустила его в клинику. Он сказал, что уговорит мужа. Что у него есть аргументы… – Она размазывала слезы, смывая густо нанесенную тушь. – Сказал, что иначе они убьют Вилли и поэтому Герман согласится… Сказал, что они дадут столько денег, сколько мы попросим… А потом… потом я увидела Томми, скулящего возле входа в клинику. А там… Я не хотела!

Фрау Шевалье утерла слезы.

– Я поняла за этот месяц, – продолжила она, – что не в моем возрасте начинать такие опасные игры. Я хотела продать архив по частям, без Мессера. Есть люди, которые ни при каких условиях не захотят, чтобы архив попал к журналистам или, того хуже, в руки спецслужб. Дьявол меня толкнул на этот путь.

– Вы хотели его продавать тем, кого оперировал ваш муж?

– И их родственникам тоже. Некоторым влиятельным людям из бизнеса или из политики совсем не понравится, если вдруг выяснится, что их дядя или старший брат вовсе не погиб в конце войны, а несколько десятилетий скрывался под другим именем.

Она пристально посмотрела влажными глазами на Каленина:

– Вы твердо приняли решение забрать архив?

– Да!

– Вы хотите заработать?

– Нет.

– Тогда зачем?

– Я отдам его тем, кто занимается поиском нацистских преступников!

– Вы, как истинный коммунист, готовы ради идеи отправить на смерть этих стариков? Будете гоняться за историческими химерами? Ну какие они теперь преступники? Вилли, к примеру, уже стоит одной ногой в могиле.

– В могиле он стоит уже обеими ногами. Но дело вовсе не в этом! Ваш Вилли, к примеру, ни в чем не раскаивается! А Мессер?! Он же убил вашего мужа. Его-то, надеюсь, вам не жалко отправить на Лубянку? А остальные из архива? Думаю, там праведников нет!

– Лубянка… это что?

– Это КГБ!

– Понятно… – Фрау Шевалье решительно встала. – Идемте! Я отдам вам архив!

– Я никуда не пойду, – угрюмо возразил Каленин. – Вы не раз преподносили мне жестокие уроки. Кстати, а где Беккер?

– В Южной Африке. Он там ищет людей из архива. Ну вы же все слышали… С ним договаривайтесь сами. Пусть прекращает поиски… Я дам вам связь с ним. А там – решайте вместе… Хотя, думаю, он не обрадуется очередной встрече с вами.

Фрау Шевалье шаркающей походкой направилась к лифту, и Каленин обратил внимание, что она снова выглядит на свой возраст и даже старше.

«Неужели все так просто! – думал Беркас. – Столько усилий, столько борьбы и даже крови!»

Каленин потрогал область правого глаза, который, казалось, до сих пор побаливал, хотя никаких внешних признаков травмы не осталось. Ему вдруг стало очень стыдно. В очередной раз накатило сомнение, а нужно ли гоняться за этим архивом? Конечно, можно все свалить на Куприна, который втянул его в эту историю. Можно и на фрау Шевалье – старушка уж точно не без греха.

Но свалить на других почему-то не получалось. Совесть ныла и не давала покоя. Она услужливо подсказывала, что и с Беккером, и с фрау Шевалье Каленин обошелся совсем не по-джентльменски. Что он слишком далеко зашел ради этих пожелтевших и опасных картинок.

Беркасу нестерпимо захотелось спрятаться от этих угрызений, поскорее убежать куда-нибудь и бесповоротно забыть эту историю. Он решительно встал и быстро пошел к выходу.

– Куда же вы, господин Каленин? – Голос фрау Шевалье снова стал старческим, скрипучим, с ярко выраженными басовыми нотками. – Решили убежать? Нет уж, господин член КПСС! Вы так яростно боролись за эти бумаги, что заслужили их. Это ваш приз! Но берегитесь, мистер Каленин! До сих пор архив сметал всех на своем пути. Если не боитесь, он ваш!

Каленин во все глаза смотрел на портфель и пухлую папку в руках фрау Шевалье. Та протянула ему папку, а портфель поставила на пол и толкнула его ногой в сторону Беркаса. А когда тот, будто под гипнозом, протянул руку, отдернула свою и с вызовом произнесла:

– Минутку, товарищ (она использовала именно это немецкое слово – Genosse)! Во-первых, дайте слово, что позволите мне спокойно уехать. На деньги Мессера я безбедно доживу свои дни где-нибудь на берегу Тихого океана. А во-вторых, вы, кажется, хотели какую-то информацию передать в полицию? Ваше желание, случайно, не пропало?

Каленин смутился и тихо ответил:

– Даю слово! Никто не станет вас преследовать. А вы, фрау Шевалье? Вы не передумаете? Не станете с помощью Мессера…

– Не стану! Даю слово! – повторила интонацию Каленина немка. – Держите! – Она наконец отдала папку. – В отношении Мессера вы правы! Этот заслужил не только небесную, но и земную кару!

Она повернулась и, приволакивая ногу, заковыляла прочь…