Текст книги "Поздравляю со смертью"

Наконец я решила проверить, кому понадобилась. Ведь это мог быть кто-то другой. Кто-то, кто не связан с этой историей. Кто-то, кто не связан с семьей Филипповых…

Да, слава богу, это оказался Жан.

– Приветик! – радостно сказал он. – Не надоедаю?

– Нет. Я рада, что ты позвонил.

– М-да? А голос расстроенный.

– Просто кое-что случилось. Но это не важно, на самом деле. Рассказывай, что у тебя.

– В общем, пересекся я с ведьмочкой своей. То есть со своей знакомой… – зачем-то уточнил он. Наверно, чтобы я не подумала, что у него с ней роман. Ведь местоимение «своя» можно прочитать по-разному. – Короче, она подтвердила, что то, что нарисовано на открытке, – это порча на смерть.

– На смерть, – эхом отозвалась я, не совсем даже понимая, что слышу.

– Судя по голосу, тебя мощно придавило… Давай приеду. Утешу, – хохотнул парень.

– Нет, не надо. Как-нибудь встретимся, но в другой день.

– Хорошо. Завтрашний день подойдет?

– Пока не знаю.

– Серьезно? – он как будто удивился. – Ну ладно. Звони тогда, как освободишься. – И он отключился, вроде бы обидевшись.

Не хотелось ссориться с Жаном, но личная драма сейчас правила бал в моем сердце, и мне было не до чего.

Стемнело. Мне не хватило сил подняться, чтобы занавесить окна и зажечь общий свет. Да и поесть бы не мешало, после кусочка пиццы, проглоченного еще в половине второго, во рту не было ни соринки, но пойти на кухню тоже казалось подвигом.

Наконец в дверь позвонили.

Я нашла в себе силы встать и открыть дверь: второе дыхание будто ждало именно этого момента – когда кто-то придет ко мне в гости.

Это был Федор. Он набросился на меня прямо с порога. Весь всклоченный, ветровка распахнута, рубашка не застегнута на верхние пуговицы – будто в нем кипел пожар. В то время как Федор сгорал от страсти, я сгорала от стыда. И я оттолкнула его.

– Федя, не надо…

– Я не могу больше, Инесса… Я знаю, я помню, мы договорились больше не делать этого, но я не могу без тебя, пойми!

– Я… – я запнулась. Я хотела сказать «я тоже», но что-то внутри воспротивилось этому. – Она знает, Федя.

– Кто?

Филиппов не был дураком, отнюдь, просто в данную минуту мозг был занят другими вещами. Или просто отключен по вине этих «других вещей».

– Тетя Лена.

– Ленка? – Федор отпрянул от меня так быстро, словно в какой-то момент понял, что обознался, и друг, которому он бросился в объятия после долгой разлуки, оказался посторонним человеком, лишь отдаленно на него похожим. – Черт, я не… Я не говорил ей!

– Не глупи, я знаю, что не говорил.

– Но как тогда она?..

– Она застукала нас, когда я сидела с ее больной матерью.

– Ах, вот черт… – Он с отчаянием провел ладонью по лицу. Новость была им воспринята так же ужасно, как и мной. Если уж и я не хотела обижать тетю Лену, то Федор подавно не горел желанием обижать свою жену, с которой почти уже отпраздновал серебряную свадьбу и воспитал двоих детей.

Детей, которые уже мертвы…

– Сделай мне кофе, – бросил мне Федор, проходя в комнату.

* * *

Мы согрешили всего три раза. Впрочем, все в этом мире относительно. Для кого-то три – это мало. Для кого много. Для чего-то слишком много, нереально, невыполнимо… К примеру, родить троих. Или построить три дома. Или трижды начинать жизнь заново, с нуля, в новой стране, новой обстановке, с новой профессией. Для меня же три раза – это мало. Я влюбилась в него с первого взгляда. С тогда еще новой подружкой Изольдой мы шли мимо отделения, она только и успела сказать, что тут «вкалывает» ее «папаня». Я не могла мысленно связать глагол «вкалывать» с ловлей преступников и пыталась найти какое-то другое объяснение ее словам, к примеру, что он тут полы моет в здании (уборщицы в моем понимании как раз «вкалывают», то есть занимаются физическим трудом), как тут он сам вышел нам навстречу с какими-то другими людьми.

– Папка, приветик! – Изольда помахала рукой и даже, как я помню, послала ему воздушный поцелуй.

Я еще с первых дней знакомства с ней стала задаваться вопросом: она такая непосредственная или просто стервозная? Через какое-то время пришла к выводу, что скорее второе, ведь реальную непосредственность я вскоре увидела у Живцовой, с которой познакомилась чуть позже. Все, что делала Изя, она делала с неизменной издевкой.

Федор, однако, и не думал разбираться с поведением дочери, которая поцелуи посылает то ли ему самому, то ли его коллегам-операм, он быстро бросил нам: «Я на задание» – и сел в машину. Остальные мужчины, стреляя в нас заинтригованными взглядами, тоже расселись, кто-то вместе с Федором, кто-то в другой транспорт. И они уехали.

– И это мой папочка! – то ли с восторгом, тот ли с иронией констатировала она (сейчас я думаю, что второе, но тогда, повторюсь, еще не умела ее читать).

Всем моим сознанием завладел Федор. Серьезный, строгий, в форме, а по возрасту совершенно не годился ей в отцы. Помню, я даже переспросила, мол, точно твой отец? А то вдруг она собственного отца не признает. Затем я спросила, сколько же ему лет. Не знаю, поняла ли она истинную причину моего интереса – наполовину духовную, наполовину телесную. Любовь – это всегда пятьдесят на пятьдесят… Как в рецептах пишут: на стакан воды одна порция романтики и одна порция страсти. Только обычно умалчивают про две порции слез и три порции стыда сверху.

Помнится, она сказала что-то вроде: «Закатай губу, папаня женат. На мамане, прикинь?» Я тогда отмахнулась, посмеявшись, мол, какие глупости говоришь. Но в тот момент я поняла, что мне придется ее терпеть. Столько, сколько нужно. Возможно, невыносимо долго. Если бы не Федор, я бы давно с ней рассталась. Да, помню, я говорила, что любила Изольду за ее острый язык, самоуверенность и нестандартное мышление. Но это неправда. Или отчасти правда. То есть когда я поняла, что мне придется с ней примириться и продолжать общение, я уже изо всех сил старалась что-то в ней найти, за что ее можно полюбить. Знаете, как в известном анекдоте: если тебя насилуют, расслабься и получай удовольствие. Ну или вот еще расхожая фраза: не можешь изменить обстоятельства – измени свое отношение к ним. Вот и я в какой-то момент даже смогла найти в себе чувства, похожие на привязанность. Ни Наташка, ни Алла, ни сокурсницы или другие люди, знакомые с Изольдой, не могли понять меня. Чуть ли не каждый из них в какой-то момент отводил меня в сторонку и спрашивал, как я с ней дружу. Что я могла им ответить? Все как и всегда: «Она такая классная!», «Она интересная!», «Она остроумная!» – и так далее.

Я не могла сказать им правду.

Изольда быстро взяла меня в оборот. Все, что было нужно, я выполняла. Когда ей нужно было на свидание, я оставалась с ее парализованной бабушкой. А такое было чаще, чем мог бы себе представить какой-нибудь ответственный, воспитанный человек, реально заботящийся о своих близких. Даже тетя Лена была далека от истины, говоря, что я сидела с ее матерью дважды в неделю. Вам я скажу по большому секрету: Изольда просидела только день с собственной бабушкой. Точнее, полдня. Затем она вызвала нас с Наташкой (мы уже дружили втроем, но Живцова, как уже, наверно, понятно по моему рассказу, больше дружила со мной, а с Изей постольку-поскольку), и мы ее развлекали до вечера, пока не появился отец и не освободил нас от повинности. Затем уже я приходила одна. Изольда, будучи довольно хитрой, за час до появления второй смены присылала Аллу или являлась сама. И я, расстроенная, что не увижу Федора сегодня, уходила домой. Но я не роптала, не ждала и не молилась. И в принципе ни на что не надеялась. Я просто молчала. Изольда смеялась, что у меня нет парня, а я молчала. Некоторые более язвительные сокурсницы звали меня то монашкой, то лесбиянкой. И я снова молчала. Изя, к ее чести будет сказано, рьяно за меня заступалась, и девчонки отставали. Возможно, это из-за того, что она не любила, когда кто-то другой играет с ее добычей, с несчастной пойманной мышкой. А может, нечто вроде привязанности испытывала и она ко мне. Живцова же, более внимательная к людям, чем иные представители гомо сапиенс, безошибочно читала на моем лице мучительное томление, взгляд, уходящий внутрь себя, и вселенскую тоску в глазах, и неизменно спрашивала, в кого меня угораздило влюбиться. А я все так же молчала.

И вот в какой-то момент Федор приехал к свекрови чуть раньше, чем обычно. Он уже ушел со службы, занялся бизнесом и теперь сам распоряжался своим временем.

– Ты? – удивился он, как мне тогда показалось, недовольно.

Это вызвало не только болезненный укол в сердце, но и придало силы для борьбы.

– Я! Почему вам так неприятно мое присутствие? – Да, тогда мы были на «вы».

– Мне? Неприятно? О чем ты? – его голос смягчился. Он прошел в глубь квартиры, осмотрелся. Я аккуратистка, везде прибрано, посуда помыта, бабушка была мною перевернута несколько раз, дабы не возникло пролежней. В кресле лежала книга, взятая мною с полки. – «Уход за больными», – прочитал он название. – Ты читала? Или девочки?

– Я, – пожала я плечами, мол, за других не ручаюсь.

– Но зачем? Ведь это не твоя бабушка.

Мой вид, должно быть, говорил: ну и что? А вербальный ответ я не дала.

И тут он сказал такое, чего не только все вокруг – но и, как оказалось, собственный отец не мог понять:

– Инесса, ты такой прекрасный человек, как ты ее терпишь?

Да, прямо так и сказал. Прекрасный человек. А кого «ее», понятно было без уточнений. Явно не парализованную бабушку, которая за весь день только один раз сказала «у-у» и еще один раз «угу».

– Я не… – Я осеклась. Я ведь и самой себе на тот момент не могла до конца признаться, отчего я с ней дружу. – У нее есть как минусы, так и плюсы, – наконец выдавила из себя я, глядя ему прямо в глаза.

– Например? – его глаза смеялись, но как-то не по-доброму. Как будто ты за маской смеха пытаешься спрятать свою боль.

– Например, у нее отличное чувство юмора. И… – я запнулась. Перечисление на этом закончилось.

– И? – поторопил он, улыбаясь уже в открытую.

– И отличная семья! – «Отец» имелось в виду.

– М-да? – он продолжал улыбаться, но я настойчиво глядела ему в лицо, не отводя томливого взора, и… он понял. Он просто все понял. Федор – очень умный человек. – М-да? – повторил он уже как-то странно, будто испытывая неловкость или не желая и не смея верить чему-то.

Я сделала шаг вперед – ближе к нему.

– Да, – прошептала я.

Потом мы бранили себя, клялись друг другу, что это первый и последний раз (в следующие два раза просто клялись, что в последний), искали какие-то оправдания… Вероятные отношения мы никогда не обсуждали. Но мне казалось, что не только я хочу чего-то большего от этих встреч. Может, я ошибалась, как любая другая дурочка, влюбленная в женатого человека. Как это обычно бывает: она мечтает выйти за него замуж, хочет, чтобы он развелся, а ему и так хорошо и очень удобно.

* * *

Мы сидели возле журнального столика, куда я водрузила дымящиеся чашки с блюдцами. Фарфор, подаренный мне Изольдой. У нее был изумительный вкус. Нежные бутоны цвета чайной розы с золотистыми лепестками на черном фоне. Кто думает, что фарфор – это старомодно, тот просто не видел эти две чайные пары. Я тогда была брюнеткой, у меня было любимое платье – как раз этого нетривиального цвета: не какой-нибудь поросячий ярко-розовый или старческий коралловый, а именно этот оттенок, изящный, девичий, бежевато-розовый. Я на день рождения пришла как раз в этом платье и посмеялась, достав подарок из коробки. Изольда знала, что мне понравится. Или просто насмехалась, намекая, что я слишком часто ношу этот предмет одежды? Не знаю. Плевать, я все равно обожаю эту посуду. И достаю ее только в крайних случаях. Как этот, например.

– Значит, Ленка знает… – лохматил Федор свои давно не стриженные волосы, вместо того чтобы пить заказанный кофе. – Черт… Ну и что мне теперь делать? Рассказать ей все? Прийти с повинной? Как быть? – Он поднял на меня глаза, чтобы я поняла, что это не риторические вопросы, они адресованы конкретно мне.

– Если она молчала все это время, значит, ее устраивает это молчание, – разумно заметила я.

– Ну да, ну да… – Было видно, что у Федора отлегло от сердца, и он взялся за чашку.

Но я не хотела больше обсуждать наш любовный треугольник.

– Ты лучше скажи, что там с расследованием. Открытку проверили?

– Да ты что… Открытка не улика для них. Пока во всяком случае. Сначала вскрытие сделают. Мне тут же должны позвонить. Если смерть криминальная, тогда уже и сумкой займутся, и до открытки доберутся.

– А сумку где нашли?

– Там же, ее закопали прямо к… – Он не стал продолжать, а я кивнула. Теперь звуки металла о дерево можно было объяснить. Человек копал яму прямо в тот момент, когда я бегала по лесу. Мне повезло, что я не наткнулась на преступника, когда у него было такое тяжелое орудие в руках. Он ведь еще успел выйти на поле и украсть сумку. – Вот, – продолжил Федор, – красную куртку под моим давлением приобщили к делу. Ее тоже тщательно исследуют.

– Хорошо, значит, дождемся вскрытия.

– Нет, Инесса, я желаю разобраться. Да будь я проклят, если… – повысил он на миг голос, но быстро стих. – Короче, это моя дочка, и ничто меня не остановит. Я выясню правду. И ты мне в этом поможешь.

– Я?

– Да. Для начала расскажи мне все, что знаешь, а особенно то, что знают другие люди.

– Я не понимаю тебя, – покачала я головой, забыв даже об остывающем кофе. – Какие другие люди?

– Ну, к примеру, я так понял, что вы со своей Наташкой затеяли собственное расследование, ты ей многое рассказываешь. Но под подозрением у меня абсолютно все, в том числе и она. И поэтому я должен знать все то, что знает она. Понимаешь? – с надеждой посмотрел он на меня.

Я в задумчивости покусала губы. В принципе он ничего такого страшного не просил меня сделать, но отчего-то мне казалось, что меня назначили шпионом и заставили подглядывать за друзьями. А потом кто-нибудь напишет на бумажке слово «ябеда-корябеда» и повесит мне на спину.

– Хорошо. – Я пересказала ему все наши разговоры с Живцовой касательно сестер и их смертей, а также беседу с Глебом и Сашкой.

Он внимательно меня слушал, отпивая кофе из маленькой чашечки, выглядя аристократом из позапрошлого века. Отхлебывал маленькими глотками абсолютно беззвучно и ни капли не пролил. Когда рядом такой человек, как кто-то другой может заинтересовать девушку вроде меня? Грязное вонючее быдло с пивасиком и шаурмой, роняющее на себя и на диван кусочки еды из лаваша, а потом сальными, жирными от соуса руками трогающее все подряд. Рыгающее смачно после каждого приема пищи и сплевывающее и сморкающееся прямо на тротуар под ноги несчастным прохожим, которым не повезло идти следом за ними. Матерящееся и смотрящее тупые передачи по телику с громко орущей рекламой. Вот это мне предлагали озабоченные отсутствием у меня личной жизни добряки? Ну уж нет, живите со своими быдло-мужиками сами.

– Это всё? Это все, кто что-то знает, все, с кем ты говорила об этом?

Я только открыла рот, чтобы сказать «да», и тут… Жан!

Мной овладело смятение. Я впервые не знала, как поступить. Рассказать?

Но бывшего оперативника молчанием не отвлечешь и не заставишь верить, что сказать больше нечего. Он уже как ищейка, взявшая след.

– Что? О ком ты подумала? – Я молчала. – Инесса, это может быть важно!

– Вряд ли… То есть это новый человек, он Изольду и Аллу никогда не видел, но я ему переслала фотографию открытки.

– Зачем? – в голосе зазвучало сильное недовольство.

– Потому что он специалист в этом деле!

– В каком деле?!

– Господи, в деле этих символов чертовых! Я же вам всем проела всю плешь с этими знаками на открытках, но вы все лишь смеялись надо мной! А он – начинающий ведьмак, скажем так. Короче, интересуется плотно этой темой. И вот он и рассказал мне, что символы на открытке – это рунический став, который насылает порчу на смерть. Ну то есть… если верить в это, – смущенно добавила я, слегка покраснев. Не хотелось выглядеть совсем уж дурочкой перед Федором.

Сам Федор, не боясь меня обидеть, только и делал, что закатывал глаза, слушая весь этот, по его разумению, бред.

– Ладно, ты нашла ведьмака, – выделил он это слово интонацией, – который наплел тебе про порчи и проклятия. Ты хотя бы не рассказывала ему подробно о преступлениях?

Я смутилась еще сильнее и опустила голову.

– Черт! Инесса!

– Ну что?! Я не виновата, что я единственная, кто хотел во всем разобраться и спасти твою дочь! Я на тот момент единственная видела ее тело, а мне никто не хотел верить! Поэтому я переслала ему ту фотографию, что ты мне отправил, и примерно обрисовала, что произошло. Без фамилий и других личных данных. Просто имена.

– Просто имена, – передразнил он меня, встал и заходил по комнате. Я молчала, чтобы не мешать ему думать. Через некоторое время он успокоился, сел на корточки возле моего кресла, взял меня за ладонь, и голос его смягчился. – Инесса, ты такая доверчивая… Ну почему ты не подумала, что он как-то с этим связан?

– Что? Каким образом? Он их не видел!

– Ну откуда же тебе знать, кого он видел, а не кого нет, а? Глупышка. Ну скажи, кто из вас к кому подошел. Ведь я уверен, что это была не ты.

– Ага, ты намекаешь на то, что я влюблена в тебя по уши, и на других мужиков просто неспособна смотреть, да?

– Ну зачем ты так… Я тебя ни в чем не обвиняю. Я же тебе ничего никогда не обещал, у меня нет на тебя никаких прав. Я это прекрасно знаю. И все-таки… ты не думаешь, что он специально к тебе подошел?

Я вспомнила тот жаркий солнечный день. Казалось, что прошла как минимум неделя, и я с удивлением поняла, что знакомство с Жаном состоялось только вчера.

– Он действительно первый со мной заговорил. Но я думаю, что я просто ему понравилась. Все говорят, что новый цвет волос мне очень идет и я стала красавицей. Но тебе приятнее думать, что любой, кто ко мне подходит, преследует какую-то нехорошую цель…

– Да не приятнее! – Федор повысил голос, из-за чего в нем слышались резкие, неприятные, низкие ноты ревности. – Я просто оберегаю тебя! Мне кажется, тебе лучше с ним не видеться. – Я открыла рот, но он не дал сказать: – До поры до времени, я имею в виду!

Я не верила в то, что он реально так думает. «До поры до времени» означало «пока я не решу, что время пришло», и оно в итоге не придет никогда. Но, как Федор сказал сам, он не имеет права решать, с кем мне видеться, а с кем нет.

– А пока я не буду с ним «видеться», – передразнила я, – ты будешь «видеться» со своей женой, да?

– Инесса… – вздохнул он и поднялся. – Я вижу, у нас сегодня не получается разговор.

– Да, и он у нас не получается уже долгое время.

– Ну и что ты предлагаешь? Перестать встречаться?

– А мы и так не встречаемся.

Он молча посмотрел на меня, затем махнул рукой и ушел.

* * *

С удивлением я обнаружила, что накопилось много мусора, и он уже попахивал. Бабуля меня учила никогда на ночь из дома сор не выносить, а то денег не будет, но у самой бабушки их в принципе никогда не было, а все приметы она неукоснительно соблюдала, поэтому я посчитала безопасным для себя и своих сбережений (не аховых, если честно, так что их не жалко) прогуляться до ближайшей помойки. Завязав черный мешок узлом, я сменила удобные домашние лосины на джинсы, обула сандалии и отправилась на улицу. При выходе из подъезда ничего странного не заметила, а вот возвращаясь, обнаружила странную тряпичную куклу на крыльце, обмотанную какой-то веревкой. Зрелище меня так заинтриговало, что я даже присела возле нее, чтобы внимательнее рассмотреть. Веревка была вся в узлах, а кукла страшненькая, словно сшитая на скорую руку, но вот что удивительно – цвет волос, сделанных из ярких ниток с блеском, напоминающих мулине, в точности совпадал с моим.

От осознания этого у меня побежали мурашки по спине и ногам, а живот скрутило какой-то непонятной болью. Чем больше я смотрела на куклу, тем больше сходства находила между нами. При этом я все еще считала куклу уродливой, а себя довольно симпатичной. Так что объяснить это все можно было лишь моим внезапным безумием или разыгравшимся не на шутку воображением. Однако, когда рисуют шаржи, жертвы насмехательств и их знакомые тоже неизменно себя узнают, даже если на картинке безобразный человек. Шарж – на то и шарж, чтобы подмечать такие мелкие детали, которые составляют самую суть человека.

Вот и я совершенно неожиданно в валяющейся на пороге дома кукле узнала саму себя. Но тут за спиной раздались дружные визги, я скинула с себя странное наваждение и обернулась: три девочки лет семи бегали кругами, играя то ли в салки, то ли в какую-то ими же самими придуманную игру.

– Боже, я схожу с ума… – вздохнула я и поднялась с корточек. Это же просто чья-то кукла. Я в детстве, имея кучу барби, тоже бралась пару раз шить новых кукол. Так что это не от недостатка игрушек, отнюдь. Просто энергию и жажду творчества нужно было во что-то вылить. Вот точно так же одна из этих первоклашек и сделала куклу, заняла себя на пару часов, чтобы потом показать подружкам, хвастаясь, дескать, вот что я могу – игрушки шить!

Посмеявшись еще раз над собой, я переступила через куклу и вернулась домой.

Ужин я пропустила, поэтому сейчас позволила себе яичницу из одного яйца и чай с тостом и улеглась спать.

«Покрывало», – внезапно вспомнила я посреди какого-то серого, мутного сна. Мне надо постирать покрывало. Оно светлое, Наташкин подарок, лежит уже год на моей кровати, и я его ни разу не стирала.

Я поднялась, с тем чтобы засунуть его в стиральную машинку и запустить программу с отложенным стартом на раннее утро, но почему-то никак не могла его найти. Ложась спать, я скидываю покрывало на ближайшее кресло. Сейчас оно было пустым. Я поискала покрывало на полу, не понимая, отчего ковер такой странный на ощупь, затем вышла в коридор, предполагая, что машинально сунула уже его в барабан и забыла.

В квартире снова было темно. Не просто темно, как бывает ночью, когда, приглядевшись, ты начинаешь видеть очертания предметов. Все-таки уличные фонари, яркая луна и неплотные шторы делают свое дело. В таких случаях черное пространство постепенно, секунда за секундой, становится темно-серым. Но сейчас в квартире правила бал чернота. Полный мрак. Я похолодела. Это все было так похоже на те ужасные сны, когда рука проваливалась сквозь выключатель и когда мужчина с вырезанными на груди символами пытался на меня напасть. Мне не хотелось повторения какого-то из этих сюжетов.

Так, спокойно, без паники. Я просто проверю, лежит ли покрывало в барабане. Это можно сделать и на ощупь. А вообще-то, никто не вправе запретить мне в собственной квартире включить свет!

Подходя к двери в ванную, я уже потянулась рукой к тому месту, где должен быть выключатель, но так и замерла. Нет, не хочу. Я еще помню тот ужас, который испытала, не сумев включить свет. Я проверю так.

Дверь в ванную была открыта, хотя я обычно все двери закрываю – не то чтобы у меня агорафобия, скорее любовь к порядку. Это как когда вы выдвигаете ящик, чтобы что-то достать, вы всегда его задвигаете обратно, даже если взятый предмет собираетесь вернуть в ближайшие минуты.

Я подошла к стиральной машинке, но не было смысла наклоняться и проверять содержимое барабана: боковым зрением я увидела, что какой-то предмет висит над ванной. У меня там протянуты стандартные веревки для сушки, все как у всех, так что сам факт того, что там что-то сушится, не должен меня шокировать. Шокировало меня другое: я ничего не стирала и ничего туда не вешала! Я это помню однозначно! Более того, в полнейшей мгле проступали очертания моего покрывала и даже рисунок: светло-бежевые цветы на кремово-желтом фоне. Вопрос, почему я так четко вижу расцветку в полной темноте, я пока оставила и протянула вперед руку, словно не доверяя собственным глазам, дабы потрогать покрывало, понять, как давно оно тут висит. Если оно влажное, то выходит, что я лунатик и загрузила его в барабан, а потом пришла, достала и развесила – и все это данной ночью. Если оно сухое… то я вообще не знаю. То ли я и по этой версии лунатик, но вместо стирки просто взяла да и повесила грязное, нестираное покрывало. То ли у меня амнезия, и стирала и вешала я его раньше, а сегодня целый день, заходя в ванную, просто этого не замечала. И лежала на простыне вместо покрывала и тоже не замечала, что что-то не так?..

В следующую секунду, как я это подумала, у меня в голове раздался щелчок догадки-воспоминания, как я снимаю это самое покрывало, чтобы лечь спать. Сегодня. Пару часов назад. Что же это тогда? Как это возможно?

Уже увереннее я тянула руку вперед и сделала шаг к ванне, и тут… Прозрачная рука. Незримая. Держит мое покрывало. Точно так же к нему тянется. Я натыкаюсь на нее своей рукой. Я ощупываю ее. Она круглая и теплая – как и моя. Сердце забилось сильнее и поднялось куда-то к горлу, готовое выскочить из тела. Меня затрясло в ужасе. Кто это в моей ванне?! Почему я его не вижу?! Он невидимка?! Это он постирал мое покрывало?! Зачем?! Я ничего не понимаю! Голова закружилась, словно втягивалась в какую-то черную воронку. Именно по этой причине я не сразу поняла, что меня по ней бьют. Тихо, осторожно, не в полную силу, но часто, монотонно. Что это? Я подняла голову, чтобы понять, что меня задевает. И раскрыла рот в немом ужасе. Я пыталась кричать, но не могла. Язык и полость рта словно были заморожены как при уколе дантиста. И я стала медленно оседать на холодный кафель. Дело в том, что меня били ноги. Ноги повешенного человека. Да, в моей ванной висел удавленник! Он раскачивался на веревке, завязанной многочисленными узлами, и задевал меня ступнями ног.

Я открыла глаза, проснувшись от собственного мычания. Оказывается, это все было во сне. «Да-да, во сне, успокаивай себя!» И действительно, сны, в которых я хожу по собственной квартире в полнейшей темноте, были похожи на что угодно, только не на сны. Помню, когда-то давно я читала про астральные выходы. Их еще называли аббревиатурой ВТО – внетелесный опыт. Иначе почему мне так тяжело физически? Как будто я не лежала на удобном матрасе, а таскала мешки с картошкой. Как будто меня засунули в консервную банку, а я при этом гораздо большего размера, и для этих нужд меня пришлось сложить в четыре раза, а где-то и малость подрезать все выступающее.

Я перевела взгляд на часы. 3:33. Ну конечно, как и всегда, могла и не проверять.

Понимая, что уснуть после такого нереально, я встала и пошла заваривать себе крепкий кофе. На третьем глотке мне позвонила Наташка.

– Инька, ты жива? – вот так нестандартно поприветствовали меня посреди ночи.

– Да, в чем дело? Ты знаешь, который час?

– Инька, собирайся! Я еду за тобой!

– Что? Куда? Зачем?

– Прости, что разбудила, но дело срочное! – Я не стала ее разубеждать, иначе пришлось бы рассказывать, отчего я в половине четвертого ночи не сплю, просто продолжила слушать. – Санек Сафронов появился у меня! Мамка сегодня ночует на работе, но я решила, что ей удалось выбраться, а ключи она забыла. Я пошла открывать, а там он! Набросился на меня, я еле успела цепочку накинуть. Орал, что убьет и меня, и тебя.

– Погоди, я думала, он в СИЗО!

– Нет, не в СИЗО, его задержали, допрашивали и отпустили. Сразу оттуда он поперся ко мне. Он считает, что это мы его сдали ментам. Начал с меня, знает, что у меня папка следак. Только вот живет он в другом городе, и я его с детства не видела! Но ему начхать. Вел себя неадекватно. Начал говорить, что это мы с тобой Изю с Алкой прихлопнули и на него пытаемся повесить!

– Совсем с катушек съехал…

– Да, якобы Изя перед смертью что-то такое говорила про нас, что мы ее ненавидим и мечтаем увидеть в гробу! Ну она-то экзальтированная была, как можно ее слова всерьез воспринимать?!

– Когда они вообще успели пообщаться, ежели месяц как расстались?

– Не знаю, может, это еще тогда было, а он вспомнил. Короче, говорю тебе, парень спятил. Я пригрозила полицией, сделала вид, что звоню, ведь он дверь, ирод, закрыть не давал! Но цепочку порвать не смог. И только сейчас он убрался. Я быстро вещички собрала, вызвала такси. Сейчас подъедет, я заеду за тобой, и обе мы отправимся ко мне на дачу. Он не знает, где у меня дача.

– Что? Сейчас? Но я…

– Да! – перебила она меня и добавила требовательно: – Именно сейчас! Собирайся!

Я, честно говоря, не видела в Сашке реальную угрозу. Парень он вспыльчивый, но отходчивый. И в роли убийцы я его представить ну никак не могла. Но Наташка уже едет за мной, делать нечего… Да и спать я по-любому этой ночью уже не буду.

Схватив рюкзак, я покидала туда кое-какие вещи, после кошмарного сна с трудом соображая, что нужно, а чего и там в избытке, и через двадцать минут спустилась вниз. Ожидая Наташку, я достала телефон и посветила на крылечко. Кукла так и лежала. Я вздрогнула и даже опустилась на нижнюю ступеньку, чтобы отойти от нее как можно дальше. Потом захотела и вовсе выйти на дорогу и ждать их там, но тут уже во двор свернуло такси.

– Зачем спустилась раньше времени? – накинулась на меня Живцова, забыв поцеловать в щеку, как обычно делала. – Я бы позвонила!

– Ой, да брось, никто ко мне не явится.

– Знаешь, ко мне явился! Твой адрес он, поди, тоже знает!

– Ладно, успокойся, все в порядке, едем на дачу. Но вечером нужно вернуться. У нас послезавтра экзамен, если ты не забыла. То есть уже завтра.

– Знаешь, тут уже не до экзаменов! Как бы живой остаться!

Я не стала с ней спорить, и дальше мы ехали молча.

* * *

Домик у Наташки и ее матери был в ближайшем Подмосковье, по пустым дорогам мы добрались очень быстро. Водитель даже не помог нам с сумками, как только мы расплатились и вышли из машины, он сорвался с места, едва за нами закрылась дверь.

– Мужчины, – фыркнула Наташа. – Вот и где можно найти приличного мужика? Везде ленивое быдло.

– Этот хотя бы работает, так что не такой уж и ленивый.

– Ты права! Большинство мужиков и работать не думает. Их бабы содержат. Моя мама любит говорить: «Мужик сейчас либо начальник, либо охранник».

Я подумала об одном начальнике и сморщилась.

– У твоей мамы как раз мужик был не то и не другое, – из вредности заметила я, подхватывая рюкзак с пакетом и двигаясь к дому, который представлял собой одноэтажную деревянную развалюху.

– Ну не скажи, все менты, сбежав из органов, становятся охранниками. – Подумав, добавила: – Либо начальниками над охранниками.

И мы засмеялись.

Живцова быстро подключила маленький холодильник в углу довольно просторной (по меркам квартир-«хрущевок») кухни и загрузила в него привезенные с собой продукты, а я в это время ставила чайник, наполнив его колодезной водой.

– Отопления тут нет, – сказала Наташа, – а ночью обещают всего плюс десять, так что дам тебе теплое одеяло. Себе возьму два тонких, авось не замерзну.