Текст книги "Сиротка. В ладонях судьбы"

Глава 19
Рядом с ангелами

Дордонь, четверг, 18 марта 1943 года, 23 часа

Пальцы Тошана судорожно сжимали рукоятку револьвера. При этом он старался дышать неглубоко, чтобы не наглотаться пыли: это могло вызвать кашель. То же самое, судя по всему, делали Симона и ее сын. Он не видел медсестру, но полагал, что она прижала Натана к себе, и им обоим точно так же не хватает воздуха.

Немецкие солдаты столпились в нижней части амбара. Они громко переговаривались на своем грубом, лающем языке.

«Среди них наверняка есть офицер, может быть, даже люди из гестапо, – подумал он. – Что им здесь понадобилось? Наверное, кто-то из местных заметил нас и донес». Его терзал невыразимый страх. Он боялся не за себя. С тех пор как вступил в Сопротивление, он был готов к жестокой смерти. Но он не мог допустить ареста Симоны и Натана.

«Почему Киона явилась мне? Каким чудом она узнала, что мне грозит опасность?» – спрашивал он себя, несмотря на панику, от которой все сжималось внутри. Тошану отчаянно хотелось верить, что его сводная сестра пытается их спасти. Он прислушался к шуму, раздававшемуся прямо под ними, и понял, что немцы ворошат солому и отодвигают три старые бочки, стоявшие вдоль стены.

– Hier ist niemand[63]63
  Здесь никого нет (нем.).


[Закрыть], – послышался чей-то голос.

Тошан стиснул зубы. Он изо всех сил молился, чтобы патруль убрался отсюда, чтобы этот кошмар скорее закончился. Но тут ему почудилось, что скрипнула нижняя перекладина лестницы. Было очевидно, что добросовестные военные, которых он мысленно сравнивал с хищниками, рыщущими в поисках добычи, обязательно должны обыскать сеновал. В ту же секунду он почувствовал, как маленькая холодная рука вцепилась в его запястье. Симона на ощупь отыскала его, чтобы хоть немного успокоиться. «Или чтобы попрощаться со мной, если нас обнаружат, – подумал он. – У меня всего три пули, и выстрелы вызовут мгновенный отпор, а эти боши вооружены лучше меня. Нас всех убьют в течение несколько секунд».

Но в это мгновение раздался характерный хруст, за которым последовало звучное «scheisse!»[64]64
  Дерьмо! (нем.)


[Закрыть]. Три перекладины сломались под весом солдата. Тем не менее он продолжил подниматься и остановился, когда его нос оказался на уровне пола. И тогда пространство, заваленное сеном, быстро пересекла куница и бросилась наружу через слуховое окно. Мужчина тихо рассмеялся.

Сердце Тошана билось так сильно, что ему казалось, немцы услышат этот стук и вытащат их из укрытия. Но солдат спустился вниз. Через некоторое время снова послышался шум мотора, на этот раз удаляющийся.

Симона не шевелилась. Ее сын тоже. Метис еще немного выждал, не веря в чудесное спасение. «Мы наверняка забыли что-нибудь на полу, – говорил он себе. – Солома должна была сохранить форму наших тел, ведь мы спали на ней целую неделю. Но отсюда пора уносить ноги, они могут вернуться и проверить все еще раз».

Женщина выбралась из сена раньше его, подняв Натана, который тут же заплакал. Тошан скорее угадывал их, чем видел в полумраке. Симона по-прежнему была обнажена.

– Почему ты без одежды, мама? – спросил мальчик.

– Я мылась на улице, когда пришли солдаты. Это уже неважно, Натан. Главное, что мы спасены! Спасибо, Господи!

В голосе женщины звучала боль, и Тошан погладил ее по щеке, чтобы успокоить.

– Все закончилось, Симона. Но мы чуть не попались. Я сделаю тебе плотную повязку, и мы снова отправимся в путь. Наше спасение в Бордо; мы больше не можем ждать.

– Перестань мечтать, – резко оборвала она его. – Нас поймают по дороге. Как ты собираешься обходить патрули? Нам придется идти через деревни. Если бы только у нас с Натаном были документы! Мы могли бы сесть на поезд. У меня достаточно денег, чтобы доехать в хороших условиях и пересесть на корабль. Но нас будут проверять, и мы не сможем скрыть, что мы евреи.

– Мне очень жаль. Я согласен, фальшивые документы необходимы. Симона, мы должны продолжать пробираться этой ночью к Бордо. Я понесу Натана на плечах, а ты будешь опираться на палку.

– Это займет месяц. А у нас больше не осталось еды.

– Я знаю, – сдался Тошан, поскольку понимал, что она права.

– Но мы хотя бы пока на свободе, благодаря твоей идее подняться сюда. Правда, я была уверена, что этот солдат начнет ворошить сено.

– Это была не моя идея.

– Ну да, скорее, твой инстинкт самосохранения, – уточнила она.

Он не стал говорить ей о Кионе. Рассказ получился бы долгим, с оттенком мистицизма, а в своем нынешнем состоянии гнева и страха она вряд ли восприняла бы его правильно.

– Неважно, – отрезал он. – Собирайся. Мне кажется, ты хотела переодеть платье, вот твой чемодан. Пойдем, Натан, мы спустимся с тобой вниз.

Ребенок относился к Тошану с враждебностью, смешанной с равнодушием. Он все больше замыкался в себе, перестал капризничать, шуметь, лишь тихо ныл и разочарованно смотрел на мать.

– Нет! – внезапно завопил он. – Я хочу вернуться жить к тете Брижитт!

После этого крика души он отчаянно раздрыдался. Тошан схватил его поперек тела. Мальчик вырывался, и он с трудом мог с ним справиться.

– Только не бей его! – взмолилась, лихорадочно одеваясь, Симона.

– У меня нет привычки бить детей, – отозвался метис. – Но твой сын должен понимать, что происходит.

Спустившись вниз, Тошан вывел ребенка на улицу. Он опустился на колени, чтобы оказаться на одном уровне с ним.

– Выслушай меня, Натан. Я догадываюсь, что ты меня не любишь, что я для тебя чужой. В моей стране, Канаде, у меня тоже есть сын. Его зовут Мукки, ему десять лет, то есть он чуть старше тебя. Я уверен, что он не стал бы пререкаться со мной, если бы я велел ему вести себя тихо и смирно. Только что ты проявил себя молодцом, сидел в сене как мышка. Я понимаю, что тебе тяжело, что ты еще маленький, но, если немецкие солдаты нас поймают, нам будет очень плохо. Я знаю, очень трудно идти ночью по лесу и спать в таких местах, как это, но у нас нет выбора. А я делаю все возможное, чтобы спасти вас с мамой. Ты ведь не хочешь остаться без мамы?

– Нет, не хочу.

– Тогда ты должен быть храбрым. Я веду вас в Бордо, в большой город, где есть порт. Там вы сядете на корабль, и вам больше ничто не будет угрожать. У тебя появятся еда и кроватка для сна. И твоя мама будет рядом.

Ребенок кивнул. На его похудевших щеках блестели слезы. Растрогавшись, Тошан вытер их кончиками пальцев.

– Идем, малыш, пора двигаться в путь.

Симона спустилась к ним в темно-синем трикотажном платье с белым воротником. Она собрала волосы в пучок и накинула сверху куртку.

– Что ж, не будем терять времени. А завтра вечером остановимся возле деревни, я пойду туда и куплю какой-нибудь еды. У меня есть фальшивый паспорт на случай проверки.

– Я видела его в твоих вещах, когда лечила тебя. Ты мог бы быть уже далеко и в безопасности, если бы мы не висели у тебя на шее.

– Не говори глупости, Симона! Участники Сопротивления считают своим священным долгом бороться с нацистами любыми средствами: диверсиями, пропагандой, а также вырывая из их лап как можно большее количество евреев. Я недостаточно щадил вас с сыном. Наверняка можно было найти лучшее решение, чем эти изматывающие ночные переходы.

– Какое, Тошан?

– Провести ночь в отеле и попытаться добраться до Бордо на машине. Я изучил карту. Нам осталось проделать около восьмидесяти километров. Доверься мне, нас охраняет ангел.

Симона пожала плечами. Она давно уже перестала верить в ангелов.

Валь-Жальбер, тот же день

В ожидании ужина Жослин и Лора читали в гостиной. В доме было очень тихо: дети играли на втором этаже, а простуженная Мирей больше не пела своих любимых песен в кухне. Громкий крик, раздавшийся в одной из комнат, нарушил это умиротворение.

– Ты слышал, Жосс? – воскликнула Лора. – Кто-то из детей поранился!

– Я уверен, это Киона, – ответил он, поспешно поднимаясь из кресла. – Я узнал ее голос. Пойду посмотрю, что там стряслось.

– Мадлен наверху, с детьми. Надеюсь, ничего страшного не произошло.

В это мгновение, словно для того, чтобы опровергнуть слова своей бабушки, по лестнице сбежала испуганная Лоранс.

– Дедушка, иди скорее, с Кионой плохо! Она упала в обморок, потом с криком очнулась. Мадлен пытается ее успокоить.

– Боже мой! – воскликнул Жослин, бросившись на второй этаж. – Что опять случилось?

– Она вся белая, – добавила Лоранс, не отставая от него.

Мадлен встретила Жослина как спасителя. Она держала в руке влажную салфетку.

– Я растерла ей виски прохладной водой, но она продолжает задыхаться от рыданий.

Мари-Нутта и Акали окружили плачущую девочку, а встревоженные Мукки и Луи держались в стороне.

– Не бойтесь, милые, – сказал Жослин.

Он взял Киону на руки и прижал к себе. Его отцовское сердце обливалось кровью при виде мертвенно-бледного личика дочери. У нее не случалось подобных приступов уже несколько месяцев, и он опасался какого-нибудь рокового видения, касающегося Эрмины. Его старшая дочь сообщала о себе редко: репетиции «Фауста» занимали у нее все время.

– Киона, доченька, папа здесь, с тобой, – прошептал он ей на ухо, целуя в лоб. – Умоляю тебя, успокойся!

Он смотрел на дочь, не переставая удивляться ее необычной красоте. Ее светло-рыжие волосы, едва доходящие до плеч, вились вокруг совершенного овала лица. С закрытыми глазами она была очень похожа на Эрмину своим изящным тонким носом и контуром полных розовых губ.

– Киона, папа здесь. Ты слышишь, папа здесь, – повторил он.

Девочка наконец открыла глаза, взгляд у нее был затуманенным, щеки блестели от слез. Узнав Жослина, она извиняюще улыбнулась.

– Прости, папа. Я не нарочно.

– Я знаю, милая. Мне не за что тебя прощать. Дыши глубже и скорее приходи в себя.

– Уверяю тебя, я прошу с утра до вечера Иисуса сделать меня нормальной. Я вижу ужасные вещи по ночам, и днем тоже, я больше так не могу.

Чувствительная по натуре Лоранс тоже заплакала. Мадлен перекрестилась, не осмеливаясь задавать вопросы.

– Что ты видела? – спросила Мари-Нутта. – Я знаю: когда ты такая, значит, у тебя было видение. Это связано с мамой? Она умерла?

– Нет, это касается Тошана, – слабым голосом призналась необычная девочка. – Моего брата Тошана! Он испытал такой сильный страх, что я переместилась к нему туда, во Францию. Немецкие солдаты приближались, и ему пришлось спрятаться с женщиной и ее маленьким сыном.

Жослин был в шоке. Он не знал, что стало с адъютантом Тошаном Дельбо. Даже Эрмина на почтовой открытке с изображением Эйфелевой башни написала закодированное сообщение: «Я не нашла следов детеныша волчицы». Лора и Жослин сразу поняли, что их дочь имеет в виду своего мужа. Тем не менее они предполагали, что их зять жив и ведет подпольную деятельность.

В дверь осторожно постучали. В комнату вошли Андреа Дамасс и Лора.

– Ну что? – спросила Лора. – Это действительно Киона? Что ты видела, малышка?

– Боже правый! Я решила, что одна из девочек серьезно поранилась, – воскликнула учительница, эффектные округлости которой были обтянуты розовым фланелевым халатом.

– Вам не стоило утруждаться, мадемуазель Дамасс, – несколько несправедливо сочтя ее бестактной, сказал Жослин. – Киона заболела, и мы с женой отнесем ее в свою комнату. Мадлен, будьте любезны, отведите детей в столовую и скажите Мирей, чтобы она покормила их ужином прямо сейчас.

– Хорошо, месье.

Порядок был быстро восстановлен. Киона оказалась сидящей на супружеском ложе Лоры и Жослина в красивой спальне с обоями в цветочек и белой лакированной мебелью, украшенной позолотой. Она разглядывала роскошную обстановку своими янтарными глазами, в которых еще жила тревога.

– А теперь, дитя мое, попытайся нам рассказать все подробнее, – заявила Лора довольно властным тоном. – Твой отец передал мне, что ты видела, но, если ты вспомнишь некоторые детали, это может помочь Эрмине найти своего мужа. На земле мало людей, которым повезло жить рядом с такой девочкой, как ты, наделенной необычными способностями.

– О нет, Лора! Не приставай к ней с расспросами! Она и так не может прийти в себя. К тому же мы договорились больше не упоминать о ее особом даре. Киона хочет стать такой, как и все дети.

– Но я же не такая! – возразила девочка. – Ты прекрасно знаешь это, папа. Мина хочет найти Тошана, и если я могу чем-то помочь…

– В таком случае постарайся вспомнить, – настаивала Лора, покровительственно обняв ее рукой, – что именно ты видела.

Жослин не сводил со своей драгоценной Кионы взволнованного взгляда. Он бы многое отдал, чтобы избавить ее от страданий.

– Это было в какой-то темной постройке, на земле лежала солома. Тошан посадил мальчика себе на плечи, и там была женщина. Они были очень напуганы из-за немецких солдат.

– Как ты поняла, что речь идет о немецких солдатах? – спросил ее отец. – Ты же их никогда не видела, милая!

– Они громко разговаривали на незнакомом мне языке и были вооружены.

– Жосс, не будь идиотом! Тошан мог испугаться только немецких солдат. И не перебивай ее.

Киона раздумывала. Должно ли говорить, что женщина, которую она видела, была полностью обнаженной? Инстинкт подсказал опустить эту деталь. Она продолжила:

– Снаружи луна освещала зеленую траву, снега не было. Я показала на лестницу Тошану, потому что он мог спрятать наверху женщину и мальчика. Это было предчувствие. А потом я сама испугалась этих солдат. Я закричала и вернулась сюда.

– Думаешь, солдаты тебя видели? – лихорадочно спросила Лора.

– Не знаю, но Тошан смотрел на меня!

– Все, этого достаточно, – вмешался Жослин. – Теперь тебе нужно отдохнуть, доченька, ты такая бледная. Твои видения забирают у тебя много сил. Теперь нам известно, что наш зять сейчас во Франции, где-то в сельской местности. Ты видела, что там ночь, и это нормально, учитывая разницу во времени. Остается надеяться, что Тошан вне опасности.

– Но почему он в компании женщины и ребенка? – удивилась Лора.

– Не нужно быть прорицателем, чтобы понять, что это евреи. Многие французские подпольщики пытаются их спасти, переводя через границу.

– Откуда у тебя такая информация? Поразительно! Не покидая Валь-Жальбера, ты в курсе вещей, о которых я никогда не слышала или знаю лишь в общих чертах!

– Онезим привозит мне газеты из Роберваля, и я слушаю радио, Лора. Завтра предупрежу Эрмину, но осторожно. Лучше, если она сама нам позвонит. Если ее не будет, я оставлю для нее сообщение в отеле.

– Ее не будет, Жосс. Премьера «Фауста» пройдет в субботу вечером. Наша дочь будет петь в Парижской опере, а я этого даже не увижу! Боже мой, как бы я хотела там присутствовать!

С этими словами, произнесенными трагическим голосом, Лора нежно коснулась лба Кионы, которая тут же прижалась к ней, как маленький зверек, жаждущий ласки.

– Сейчас я принесу тебе поднос с ужином, милая. Хочешь немного поспать?

– Нет, спать я не хочу. Папа, ты со мной побудешь?

– Разумеется, и поужинаю здесь, вместе с тобой. Сделай все необходимое, Лора.

Его жена без возражений вышла из комнаты. Ей не давал покоя один вопрос: кто была та женщина, которая пряталась ночью в амбаре вместе с Тошаном?

Париж, пятница, 19 марта 1943 года

Эрмина быстрым шагом вышла из метро на станции Шателе. Ей не терпелось оказаться в своей комнате в отеле одной, вдали от взглядов, комплиментов и, особенно, от навязчивого внимания одного немецкого офицера, уже неделю караулившего ее у служебного выхода из оперного театра. Одетая в серый плащ, с голубым платком на голове, она была похожа на молодую парижанку среди сотен других, спешащих укрыться от мелкого дождика, моросящего над столицей.

«И Октав не подает признаков жизни уже три дня, – думала она, обеспокоенно глядя на башни Нотр-Дам. – Я буду совершенно потеряна, если он не вернется, если его арестовали».

Вероятность этого действовала на нее угнетающе. С момента своего приезда во Францию она лучше узнала своего импресарио, человека своеобразного – одновременно пылкого и сдержанного, веселого и серьезного. Теперь она уже не сомневалась в том, что он возглавляет подпольную организацию. Он даже представил ее одному из своих заместителей, некоему Ксавье Дюбуа, владельцу кабаре, в котором она пела по вечерам.

– В случае возникновения проблем, моя дорогая, вы можете полностью ему доверять. Я имею в виду, если со мной случится несчастье, чего нельзя исключать. Он вам поможет.

Эрмина очень надеялась, что ей не придется обращаться к этому молчаливому и угрюмому человеку – полной противоположности Дюплесси. Несмотря на свой отталкивающий характер, Ксавье Дюбуа тонко и умело управлял своим кабаре. Он высоко ценил молодую канадку и восхищался ее талантом. Два раза в неделю она исполняла на маленькой сцене под аккомпанемент пианиста не оперные арии, а популярные песни.

«Какое счастье! Я наконец смогу отдохнуть сегодня вечером!» – думала она, шагая вдоль парапета моста, возвышающегося над Сеной.

Ей совершенно некогда было скучать, и она ложилась спать рано, чтобы выдержать изнуряющий рабочий ритм. Ее нервы были на пределе от такой беспокойной жизни, но, так же как и в Квебеке несколько лет назад, Эрмина испытывала огромную радость, занимаясь своим любимым делом.

«Если бы только среди публики было меньше немецких солдат! Но они повсюду и ведут себя как хозяева мира!»

К тому же пение тоже могло быть способом борьбы. Октав, к примеру, объяснил ей причину неослабевающего успеха песни «Мой любовник из Сен-Жана»:

– Сен-Жан – это квартал в Марселе, который нацисты стерли с лица земли, устроив облаву на тысячи евреев. Разумеется, песня была написана еще год назад, музыка замечательная и слова трогают женское сердце, но теперь слушатели прежде всего ассоциируют ее с этим варварским злодеянием. Среди многих других, увы!

– А я думала, что речь идет о празднике Сен-Жан.

– Нет, квартал Сен-Жан находился возле Старого порта, – возразил Дюплесси. – Ах! Я люблю Марсель так же, как и Париж. Как бы я хотел вас туда свозить…

И теперь Эрмина хотела включить эту песню в свой репертуар. Она мысленно напела ее строки как раз перед тем, как войти в дверь отеля:

 
Не знаю, зачем
Я пошла танцевать в Сен-Жан.
Но когда один парень меня поцеловал,
По спине пробежали мурашки,
И я пропала.
Как не потерять голову
В объятиях дерзких рук?
Ведь мы всегда верим
Сладким словам любви,
Когда их произносят с пламенным взглядом.
Он так мне нравился,
Казался самым красивым в Сен-Жане,
И я стояла, опьяненная, безвольная,
Под его поцелуями…
 

– Мадам Дельбо, – позвал портье из-за своей стойки. – Для вас есть сообщение от месье Шардена – он звонил после обеда.

– Ах! – воскликнула она, сразу запаниковав. – Что-то случилось?

– Не знаю, мадам. Этот месье просил, чтобы вы перезвонили ему домой.

Его недоуменный вид ясно давал понять, что он считает звонки своей клиентки за границу несколько странными и очень дорогостоящими. За несколько дней он сделал вывод, что эта красивая молодая женщина – весьма обеспеченная особа, о чем свидетельствовали также ее туалеты и драгоценности.

– Спасибо, я сейчас же перезвоню, если кабинка свободна! – взволнованно сказала Эрмина.

– Она свободна, мадам.

Дрожащими пальцами Эрмина сняла трубку из черного бакелита. Ей представилось самое худшее: кто-то из детей заболел или что-нибудь серьезно себе повредил, а она не сможет быть рядом. Огромный океан отделял ее от семьи, от родных мест Лак-Сен-Жана, от Валь-Жальбера. Даже если ей придется разориться, она останется на линии столько, сколько потребуется, чтобы утешить Мукки, кого-то из близняшек, Киону, Акали или Луи. Ее сердце сжималось в груди, пока она ждала соединения со своим домом.

«Господи, пожалуйста! Только бы все были здоровы, только бы не случилось несчастья! Я буду казнить себя всю оставшуюся жизнь за то, что уехала искать мужа, который по-прежнему далек от меня, – так же далек, как и мои дети!»

Она уже еле сдерживала слезы, когда в трубке наконец раздался голос отца:

– Эрмина?

– Да, папа, говори скорее, что случилось!

– Ничего страшного, доченька. Успокойся, дети прекрасно себя чувствуют, мама тоже. Все домочадцы, в общем. Но у Кионы было небольшое недомогание.

Эрмина сразу все поняла. Октав посоветовал ей изъясняться завуалированными фразами, никогда прямо не называть имен или вызывающих подозрение вещей. Считалось, что телефонные разговоры могут прослушиваться при помощи радиостанций и радиопередатчиков и привести к гибели «воинов тени», как называли участников Сопротивления.

– Опять эти головокружения? – рискнула она. – Поцелуй ее от меня покрепче, папа. Мне так ее не хватает! Мне не хватает вас всех.

– Головокружения и кошмары, бедная девочка. Она много плакала, ей показалось, что она увидела во сне своего старшего брата во Франции, спасающегося от стаи кровожадных волков. Пришли ей красивую почтовую открытку, чтобы утешить. Хорошо, Мимина?

Жослин никогда ее так не называл. Она пыталась понять, почему он это сделал, придя в ужас от услышанного. Судя по всему, у Кионы было видение, в котором Тошан столкнулся с немецким патрулем.

– А эти ужасные волки не причинили вреда ее брату?

– Нет, но кошмар сильно ее напугал, – добавил Жослин, который, казалось, был не в своей тарелке. – Ты ведь знаешь малышей! Кионе также показалось, что она видела кошку с котенком в этом амбаре. Впрочем, прости, что побеспокоили тебя из-за такого пустяка… Передаю тебе маму, она хочет что-то сказать.

Лора постаралась выпалить все, что было у нее на душе, с такой скоростью, что Эрмина с трудом успевала за ней.

– Милая моя, ты так далеко! Я думаю о тебе изо всех сил в преддверии твоей премьеры «Фауста». Ты должна ослепить Париж, пообещай мне! Я так горжусь тобой, но очень расстроена, что не смогу присутствовать в зале. Доченька моя дорогая, будь сильной, будь лучшей! Господи, я так люблю тебя, Эрмина! У вас там хорошая погода? Здесь до сих пор идет снег.

– Да, в Париже очень тепло, уверяю тебя. Расскажи мне лучше о нашей семье, мама.

– Не волнуйся, у всех все хорошо! Шарлотта по-прежнему играет в затворницу в своем «маленьком раю», Мадлен прекрасно мне помогает, Мирей простудилась. А Жо женится на мадемуазель Дамасс в середине апреля. Я хочу подарить им в качестве свадебного подарка ночь во Дворце Роберваля. И я…

Соединение прервалось после оглушительного треска. Дрожа от волнения, Эрмина повесила трубку. Она вышла из кабинки на ватных ногах и попросила ключ у портье, который делал вид, что просматривает регистрационный журнал постояльцев.

– Все в порядке, мадам?

– Да, спасибо.

Она свободно вздохнула, лишь оказавшись в своей комнате. Тем не менее слезы отчаяния полились из глаз.

– Тошан! Любовь моя, где ты?

Лежа на кровати, она вспоминала каждое слово своего отца. Он неплохо справился, рассказав ей о главном и не назвав вещи своими именами.

«Мы оба во Франции, Тошан, но я никак не могу тебя найти, – сожалела она. – И эта кошка с котенком, по всей видимости, женщина и ее ребенок. В целом это сходится с предположениями Октава».

Она посмотрела на свои часы, испытывая искушение снова связаться с родителями. Те со своей стороны тщетно пытались дозвониться до отеля. Они намеренно скрыли от нее, что Киона до сих пор не оправилась от своего видения.

Валь-Жальбер, тот же день

Киона была одна в комнате Лоры и Жослина. Решив, что она уснула, они на цыпочках вышли за дверь. Уютно устроившись посреди широкой кровати, девочка разглядывала деревянный резной цветок на шкафу. Снаружи выл ветер, качая деревья, покрытые снегом.

«Если бы я была птицей, то сидела бы сейчас в своем гнезде, в укрытии, – думала она. – Или была бы лисенком в норе. Но я хочу быть нормальной девочкой и чтобы мама вернулась!»

Ее хорошенькое личико сморщилось, и она беззвучно заплакала. Правой рукой она коснулась медальона с Пресвятой Богородицей, который ей подарил отец и который раньше принадлежал его прабабушке Альетте. Украшение не защищало ее так сильно, как амулеты, брошенные в огонь главной монахиней того ужасного пансиона, из которого ее вытащила Эрмина. «Мама просила нашего старого шамана вложить много магии в амулеты. Они мне нужны, чтобы больше ничего не видеть», – подумала она, раздираемая гневом и горем.

Кионе было совсем непросто общаться со вселенной и неприкаянными душами людей – живых или мертвых. Между тем боги, наградившие ее этими невероятными способностями ясновидения и билокации, казалось, щадили ее. Девочка не имела доступа к сценам, которые навсегда сломали бы ее или лишили разума. Так, она не могла присутствовать при массовом истреблении тысяч евреев и цыган в лагерях, созданных в Германии и Польше, но ее юная невинная душа улавливала волны страдания и отчания, которые ослабляли ее и мешали радоваться жизни.

Никто из детей и взрослых, окружавших Киону, не догадывался, что она целыми днями только делает вид, что веселится, играет, хочет есть. Луи единственный подозревал, что она несчастна. Но он считал это естественным, поскольку его ангел, как он до сих пор ее называл, потерял свою мать.

Мадлен пыталась ее расспросить и приласкать, но бо́льшую часть времени она все же посвящала Акали, которую считала своей дочерью.

«Это должно прекратиться, – твердила Киона, укрывшись одеялом до самого носа. – Я хочу, чтобы Мина была здесь вместе с Тошаном». Судьба ее сводного брата внушала ей сильную тревогу. Она упрекала себя за то, что не увидела ничего конкретного и важного. Отличаясь ранним умственным развитием, она понимала, что необходимо было узнать название места: французского города или деревни. Но для того чтобы получить эту информацию, ей следовало сконцентрироваться на поиске Тошана. «Я не хочу. Эти солдаты меня слишком напугали! Они несли с собой смерть».

Странно, но это навело ее на мысли о Людвиге. Он носил ту же фашистскую форму, однако был совсем другим. Она сразу увидела в нем человека безгранично доброго и милого.

– Бедный Людвиг, бедная Шарлотта, – вполголоса произнесла она. – И бедный Симон…

Старший сын Маруа явился ей как-то вечером, когда она молилась в пустом классе. Киона часто молилась, спрятавшись от всех. Комната, где мадемуазель Дамасс давала им уроки, была выбрана ею для этих целей. Она любила пробраться туда тайком, коснуться пальцами своей парты, вдохнуть особый запах мела, чернил, учебников, выстроившихся на полке. Неделю назад, когда она усердно читала «Отче наш», чье-то присутствие рядом заставило ее повернуть голову. Возле стола учительницы стоял Симон. Он смотрел на нее с невыразимой улыбкой, полной любви и покоя. Никогда еще он не был так прекрасен: волосы его блестели, а лицо было словно озарено изнутри.

Киона внимательно посмотрела на него, одновременно радуясь и печалясь, потому что он был мертв и не мог показаться другим людям. Вскоре он исчез, но оставил девочке чудесное послание: он спокоен, свободен и счастлив.

Она пообещала себе рассказать об этом Эрмине, но только ей. Этот визит из другого мира не давал ей покоя, и на то была причина. «А как же мама? – спрашивала она себя с того вечера. – Почему мама не приходит меня проведать?»

Этот вопрос продолжал мучить ее, лежащую на огромной кровати. Лора оставила гореть ночник, розовый свет которого создавал в комнате особую атмосферу.

– Мама? – тихо позвала Киона. – Тала?

Но бессмертная душа прекрасной индианки не соизволила появиться. Девочка разочарованно всхлипнула. Незаметно ее веки отяжелели и закрылись. Она провалилась в глубокий сон.

Когда она проснулась, возле кровати сидел Жослин. Вид у него был встревоженный.

– Папа, теперь я знаю! Я видела каменный столб, а наверху написано название темно-синими буквами: «Монпон». Тошан там, во Франции… В отеле Монпона.

– Ты уверена? Монпон?

– Да, папа, и скоро там произойдет нечто ужасное, – добавила Киона, и ее золотистые глаза наполнились печалью.

Париж, суббота, 20 марта 1943 года

Эрмина разглядывала свое отражение в зеркале уборной. Ее гримерша Жанина, темноволосая девушка, чем-то напоминавшая Шарлотту, заканчивала припудривать ей лицо, продолжая разговаривать:

– Вы действительно очень красивая Маргарита! Вам нравятся ваши косы? Я не стала заплетать их слишком туго, чтобы сохранился объем.

– Все замечательно, Жанина, не беспокойтесь.

Эрмина уже находилась во власти непреодолимого страха. Биение сердца казалось ей замедленным. Ее бросало то в жар, то в холод, и она боялась лишиться чувств.

– Господи, я умираю от страха! Если бы вы только знали, как я мечтала петь в Парижской опере! Но сейчас, почти достигнув цели, мне хочется убежать куда-нибудь подальше.

Жанина кивнула с грустной улыбкой и нанесла немного помады на ее губы. Роскошный наряд Эрмины состоял из широкой красной юбки с вышивкой, шелковой белой блузки с головокружительным декольте и корсета из черного бархата, приподнимавшего ей грудь.

– Я чувствую себя голой. Костюм, в котором я выступала в Капитолии в Квебеке, был не таким красивым, но более целомудренным.

– Да сам сюжет этой оперы неприличен, – ответила Жанина, развеселившись. – Старый врач, заключивший договор с дьяволом, чтобы помолодеть и соблазнить красивую и очень целомудренную девушку! Меня это всегда шокировало. Вам обязательно нужно свести с ума этого Фауста, а заодно и парижскую публику.

– Включая всех этих немецких офицеров, которые приходят сюда в компании своих любовниц или в поисках любовных приключений…

В процессе репетиций, включая генеральную, состоявшуюся после обеда, Эрмина подружилась с Жаниной, а также с некоторыми танцовщицами из кордебалета. Для нее было настоящим удовольствием ходить по коридорам Дворца Гарнье, подниматься в танцевальный класс, чтобы понаблюдать за тренировкой балерин. Зрелище казалось Эрмине феерическим благодаря музыке, легкому стуку пуантов по паркету и воздушным движениям множества грациозных юных тел, стройных и мускулистых.

Никогда она не забудет тот вечер, когда Октав пригласил ее на единственное представление «Лебединого озера» Чайковского. Они сидели в ложе слева от сцены, и Эрмина пережила незабываемые мгновения.

Восхищенная романтичной музыкой русского композитора, покоренная похожими на пушистый снег костюмами танцовщиц, она полностью отдалась магии балета. К этому прибавилось удовольствие от ее дивного вечернего платья из темно-синей тафты, любимых украшений и красивой высокой прически. Дюплесси в смокинге щеголял рядом, изображая удачливого любовника.

«Каков актер! – подумала молодая женщина, с ностальгией вспоминая эти незабываемые минуты. – Но где же он?»

Словно прочитав ее мысли, Жанина спросила некоторое время спустя:

– У вас нет известий от месье Октава?

– Увы! Ни одного, и я ничего не понимаю. Надеюсь, он все-таки придет. Он знает, что я пою в «Фаусте», и очень хотел присутствовать. У него осталось меньше часа, чтобы зайти в мою уборную и подбодрить меня. Помню, в Квебеке он дарил мне розы из оранжереи, очень дорогие. Это меня успокаивало.