Текст книги "Принцесса Клевская (сборник)"

«Наша разлука сделала для меня окружающий мир настолько невыносимым, что у меня нет никакого желания пребывать в нем, а недавний трагический случай нанес моей чести удар, который делает это пребывание невозможным. Я решила покинуть двор и найти место, где мне было бы не стыдно смотреть людям в глаза. Все мои несчастья исходят от Вас, но я не могу отбыть, не попрощавшись с Вами. Я должна также признаться, что продолжаю любить Вас, несмотря на все ваше безумство. Моя любовь к Вам и память о Вашей любви ко мне – самое дорогое, что я могу отдать в жертву Богу, с которым впредь будет связана моя жизнь. Суровые условия моего дальнейшего существования должны показаться мне благостью. Нет страшнее боли, чем оторвать себя от того, кто любит тебя и кого ты любишь больше всего на свете. Скажу Вам также, что мое решение служит единственным средством, способным отвратить меня от рокового шага – если бы, после того как мы расстались, Вы бы вдруг вновь появились в доме, где наделали столько бед, я скорее всего простила бы Вас и согласилась стать Вашей женой. Я не помню, возможно, я даже сказала Вам об этом в тот вечер, когда Вы обрушились на дона Манрикеса, а потом вновь мучили меня своими подозрениями, которые явились причиной всех наших несчастий. Прощайте, Альфонс. Вспоминайте иногда обо мне и пожелайте мне, ради моего успокоения, никогда не вспоминать о Вас».

Судьба решила, что недостаточно наказала меня, и нанесла завершающий удар, дав мне знать, что Белазира по-прежнему любит меня, что, не соверши я последнего безрассудного поступка, она, возможно, вернулась бы ко мне, что убийством своего лучшего друга я лишил себя всяких надежд и сделал ее несчастной на всю жизнь.

Я спросил посланца, где в данное время находится Белазира. Он ответил, что отвез ее в монастырь с очень строгими правилами, недавно основанный французскими монашками, и получил от нее два письма. Одно письмо она посылала своему отцу, другое – мне. Я отправился в монастырь, но меня не пустили даже на порог. В это время в монастыре у Белазиры находился ее отец, граф де Геварра. Когда он вышел, уже по его виду я понял, что она не изменила своего решения – ни отцовская воля, ни его слезные увещания не возымели никакого действия. Пока она была послушницей и могла покидать монастырь, и ее отец, и я не щадили усилий, чтобы вернуть ее к мирской жизни. Все было тщетно. Не потеряв надежды увидеть Белазиру, я отказался от своего решения покинуть Наварру. Но когда через год она дала монашеский обет и навсегда заточила себя в монастырь, я уехал, не сказав никому ни слова. Мой отец к тому времени умер, и некому было хотя бы попытаться удержать меня. Я отбыл в Каталонию, с тем чтобы морем добраться до Африки и провести в ее пустынях остаток дней. В этот дом я попал случайно, остановившись на ночлег. Он мне приглянулся, и хозяин согласился его продать. Живу я здесь пятый год горестной жизнью, которую заслужил, погубив своего друга и сделав несчастной достойнейшую из женщин. Я сам лишил себя счастья навечно связать с ней свою судьбу. Можете ли вы, Консалв, считать себя после этого самым несчастным на земле человеком?

* * *

Альфонс умолк. Его лицо отражало боль, вызванную заново пережитыми событиями прошлого. Консалву, который был поражен услышанным, показалось, что его друг вот-вот лишится чувств, и он постарался найти для него самые добрые и теплые слова. Про себя же подумал, что они действительно два самых несчастных человека на всем белом свете.

Разлука с Заидой становилась для Консалва все более тягостной. Он поделился с Альфонсом своим намерением покинуть испанскую землю и наняться на службу к королю Астурии[63]63
  Король Астурии. – Астурия – древняя испанская провинция, расположенная на севере страны в Пиренеях. Основанное в 718 г., Астурийское королевство с 757 г. стало называться королевством Овьедо, а с 913 г. получило название Леон (после того как астурийские короли завоевали территорию на северо-востоке Испании и расширили свои территории). Перенос столицы из Овьедо в Леон состоялся около 917 г., то есть в период правления Ордоньо II. В данном случае речь должна идти о короле Альфонсе III Великом, отце Ордоньо, поскольку именно он правил в это время Астурией-Леоном (см. примеч. 7).


[Закрыть], начавшему войну против сарацинов, которые захватили Сицилию и совершали опустошительные набеги на Италию. Альфонса это решение глубоко огорчило. Он попытался отговорить друга, но его усилия ни к чему не привели.

Консалв не мог оставаться в бездействии. Вопреки рассудку в нем теплилась надежда найти Заиду, и эта надежда гнала его из рокового места. Даже мысль о том, что ему навсегда придется расстаться с Альфонсом, не останавливала его. Прощание было грустным. Друзья посетовали на свою судьбу, с трудом сдержали слезы разлуки, пообещали давать о себе знать, и Консалв, оставив у дома одинокую фигуру Альфонса, направился в Тортосу, где ему предстояло провести ночь.

Он нашел ночлег недалеко от дома, окруженного великолепным садом, террасами спускавшимся к Эбро. Это место считалось самым красивым в городе, и Консалв весь вечер и часть ночи провел, прогуливаясь по берегу реки. Утомившись, он присел у подножия одной из террас, настолько невысокой, что мог отчетливо различать голоса прогуливающихся. Людской говор не мешал ему предаваться размышлениям, и он не обращал на него внимания, пока его слуха не коснулся голос, напоминавший голос Заиды. Удивление и любопытство заставили его вслушаться в разговор. Консалв даже встал, чтобы быть ближе к краю террасы, оставаясь при этом невидимым для разговаривающих. Голоса удалились – люди на террасе дошли до края и повернули обратно. Консалв решил подождать. Вскоре, как он и рассчитывал, голоса вновь приблизились, и он услышал поразивший его голос.

– Слишком многое воспротивилось моему счастью, – услышал он. – Конечно, мне не суждено быть счастливой, но на душе у меня было бы гораздо спокойнее, если бы я смогла рассказать ему о своих чувствах и узнать, как он ко мне относится.

Прогуливающиеся вновь удалились, а когда вернулись, тот же голос продолжал:

– Возможно, меня извиняет то, что это было мое первое увлечение, и я не смогла сдержать душевного порыва. Но вдруг случится так, что это первое чувство, в котором я увидела предначертание судьбы, будет всю жизнь болью отдаваться в моем сердце.

Это были последние слова, которые донеслись до Консалва. Голос, похожий на голос Заиды, взволновал его до глубины души. Возможно, он даже поверил бы, что слышит именно ее, если бы разговор велся не на испанском языке. Его слух уловил, правда, легкий акцент, но он не обратил на это внимания – в этих краях говорят совсем не так, как в Кастилии. Консалв подумал лишь, что ему жаль эту девушку и что в ее судьбе есть что-то необычное и загадочное.

На следующий день он отправился из Тортосы в ближайший порт, с тем чтобы погрузиться на корабль и отплыть в Африку. Его путь лежал вдоль Эбро. Любуясь рекой, он заметил большую, богато убранную лодку, посреди которой возвышался шатер с поднятыми краями. Под красивой тканью шатра расположились несколько женщин, и среди них Консалв узнал Заиду – она стояла, задумчиво глядя на пробегающую мимо лодки воду. Только тот, кто, как Консалв, навсегда потерял возлюбленную и вдруг нежданно-негаданно нашел ее, мог бы понять, что происходило в его душе. Он был настолько поражен, что забыл, где находится и что привело его в эти неведомые места. Чем пристальнее он вглядывался, тем отчетливее различал знакомые черты лица, все еще не веря своим глазам. Ему представлялось невероятным, что Заиду от него отделяет всего-навсего река, а не бескрайние, как он думал, просторы морей. Он хотел закричать, чтобы она обернулась на его голос, броситься к ней, заговорить с ней, но побоялся показаться назойливым и не осмелился привлечь ее внимание, тем более выказать свою радость при посторонних. Неожиданное счастье и захлестнувшие воспоминания сковывали его мысли. Наконец, несколько оправившись от потрясения и полностью убедившись в реальности происходящего, Консалв решил остаться незамеченным и добраться до порта, не теряя лодку из виду. Он не сомневался, что в порту найдет способ увидеться с ней наедине и наконец-то узнает, где ее родина и куда она направляется. Он даже подумал, что вместе с ней в лодке может находиться его соперник-двойник и ему удастся разрешить все сомнения и, кто знает, возможно, открыть Заиде свое сердце. И все-таки он страстно желал, чтобы Заида посмотрела в его сторону, но она продолжала стоять в глубокой задумчивости и не отрывала глаз от воды. Он вдруг вспомнил девушку, чей голос слышал в саду тортосского сада. Она говорила по-испански, но иностранный акцент ее речи и присутствие Заиды здесь, совсем рядом, посреди реки, не могли не навести его на мысль, что и там он слышал ее голос. Эта догадка омрачила радость Консалва – ему вспомнились слова той девушки о первом увлечении. Любой на его месте принял бы эти слова на свой счет, но не Консалв, по-прежнему уверенный, что на пустынном берегу моря около дома Альфонса Заида оплакивала погибшего, как ей тогда казалось, возлюбленного. Но он вспомнил и другие, сказанные девушкой слова, и в нем вновь зародилась надежда, – в конце концов в жизни нет ничего невозможного. Размышляя, Консалв бросался из одной крайности в другую, не переставая выискивать поводы для сомнений; в частности, подумалось ему, могла ли Заида выучить испанский язык за такой короткий срок.

Он продолжал свой путь. Сомнения постепенно рассеялись, уступив место радостным мыслям о скорой встрече с Заидой, о том, что он вновь может почувствовать на себе взгляд ее прекрасных глаз. Консалв ехал довольно медленно, стараясь не опережать лодку, и его обогнала уже скакавшая какое-то время сзади группа всадников. Не желая, чтобы его узнали, он предусмотрительно повернул лошадь в сторону, но, увидев, что один из всадников задержался, решил, забыв всякую осторожность, расспросить его о людях, едущих в лодке, – ему не терпелось хоть что-то разузнать о Заиде.

– О, это мавританские вельможи, – ответил всадник. – Они провели в Тортосе несколько дней и теперь возвращаются на родину. В порту их ждет огромный корабль.

Отвечая Консалву, он пристально вглядывался в его лицо, затем пришпорил коня и пустился вдогонку за отрядом. То, что Заида ночевала в Тортосе, окончательно убедило его, что ночью в саду он слышал ее голос. Лодка в это время, следуя изгибу реки, скрылась в месте поворота за небольшим пригорком, и в тот же самый момент из-за пригорка выехали обогнавшие его несколькими минутами раньше всадники. Консалв понял, что его узнали, и решил повернуть назад, но было поздно – он был окружен со всех сторон. Отрядом командовал Олибан, один из хорошо известных Консалву старших офицеров гвардии дона Гарсии. Сердце Консалва сжалось до боли, когда он увидел, что Олибан узнал его, а услышав от офицера, что тот разыскивает его уже несколько дней, имея на руках приказ герцога доставить его во дворец, взорвался от гнева:

– Вот как! Герцог не удовлетворился тем, как он обошелся со мной, и теперь хочет отнять у меня свободу! Это все, что у меня осталось, и за нее я готов положить голову.

Консалв выхватил шпагу и, не обращая внимания на численное превосходство противника, с таким остервенением ринулся в бой, что трое всадников тут же рухнули с коней на землю. Олибан приказал гвардейцам взять его живым и ни в коем случае не причинить вреда. Гвардейцы нехотя, но повиновались приказу. Однако под ударами Консалва им пришлось думать не столько о том, чтобы захватить его живым, сколько о сохранении собственной жизни. Олибан, видя столь мужественное сопротивление и опасаясь потерять свою должность из-за невыполнения приказа, соскочил на землю и, изловчившись, поразил коня Консалва. Смертельно раненный конь, падая, придавил Консалва. Его шпага сломалась, и, безоружный, лежа на земле, он оказался в окружении гвардейцев. Олибан с учтивым поклоном показал ему на сгрудившихся вокруг всадников, как бы давая понять, что всякое сопротивление бесполезно и что придется подчиниться приказу герцога. Консалв понимал безвыходность своего положения, но возвращение в Леон казалось ему верхом всех его несчастий. Найти Заиду и тут же потерять – было от чего сойти с ума. Увидев подавленный вид Консалва, гвардейский офицер подумал, что его пленник страшится сурового обращения со стороны герцога, и решил успокоить его:

– Вам, сеньор, видимо, неизвестно, что произошло в Леоне за время вашего отсутствия, иначе вы бы так не противились возвращению.

– Я не знаю, что произошло в Леоне, и меня это совершенно не интересует. Я знаю одно: вы доставите мне гораздо больше удовольствия, если здесь же убьете меня, чем приволочете в Леон.

– Я мог бы вам сказать большее, – невозмутимо продолжал офицер, – если бы не получил от герцога приказа не сообщать вам о причинах его действий. Могу лишь заверить вас, сеньор, что вам нечего опасаться.

– Думаю, – сказал Консалв, – что то состояние, в котором вы доставите меня в Леон, лишит его удовольствия проявить свои звериные инстинкты.

Во время их разговора лодка вынырнула из-за поворота. Консалв увидел Заиду – она сидела у борта и смотрела в противоположную сторону, лица ее не было видно. «Проклятье, – выругался он про себя. – Судьба вернула мне Заиду и тут же отняла ее. В доме Альфонса она была рядом, я мог разговаривать с ней, но незнание языка мешало мне понять ее. В Тортосе я слышал ее голос, понимал, о чем она говорит, но не узнал ее. Теперь я ее вижу, я узнал ее, мы можем понять друг друга, и я опять теряю ее, и на этот раз навсегда». Консалв поднял глаза на всадников и промолвил:

– Вы, как и я, понимаете, что мне не вырваться из ваших рук. Милостиво прошу вас, позвольте мне подойти к берегу и сказать несколько слов людям, сидящим вон в той лодке.

– Должен вас огорчить, – ответил Олибан, – но полученные мной указания не позволяют мне исполнить ваше желание. Вам запрещено разговаривать с кем бы то ни было.

Офицер прочитал на лице Консалва такое отчаяние, что, испугавшись, как бы пленник не позвал на помощь сидящих в лодке людей, приказал солдатам отвести его подальше от берега и располагаться на ночлег. Утром Олибан распорядился седлать коней, и, проделав почти без отдыха немалый путь, уже через несколько дней отряд спешился в двухстах шагах от города. Посланный в Леон нарочный вернулся с приказом доставить окольными путями пленника во дворец, в кабинет герцога. Убитого горем Консалва уже не интересовало, ни куда его ведут, ни чего от него хотят.

Часть вторая

Оказавшись во дворце в знакомой обстановке, где когда-то он чувствовал себя самым счастливым человеком на земле, Консалв еще острее ощутил трагичность своей участи. В нем вновь проснулась ненависть к дону Гарсии. Боль, причиненная утратой Заиды, на какой-то миг уступила место неистовому гневу и желанию высказать герцогу все, что накопилось у него в душе.

Отрешенный от действительности, Консалв вздрогнул при виде Герменсильды, направлявшейся к нему в сопровождении дона Гарсии. Их появление вдвоем в ночное время в месте, которое ничего, кроме неприятных воспоминаний, у него не вызывало, настолько поразило его воображение, что он не мог скрыть своих чувств и невольно отшатнулся. Уловив его замешательство, герцог заговорил первым.

– Наконец-то вы вновь с нами, мой дорогой друг! – обратился он к Консалву. – Неужели до вас не дошли слухи о тех событиях, которые произошли в королевстве? Позвольте представить вам мою жену. Да, я ее муж, и для полного счастья нам не хватает лишь вашего благословения.

Герцог нежно поцеловал Герменсильду, и она так же неясно ответила ему своим поцелуем. Затем оба стали умолять Консалва простить их за те страдания, которые по их вине ему пришлось пережить.

– Это мне надлежит просить у вас прощения за то, что я не мог совладать со своими подозрениями. Я надеюсь, вы простите мне мой первый недобрый взгляд, вызванный вашим совместным и столь неожиданным для меня появлением, и мою слепоту, помешавшую мне оценить милость, которой вы одарили мою сестру.

– Можете не сомневаться, ее красота и мое счастье простят вам еще большие грехи. Я же, со своей стороны, прошу вас забыть о том, что Герменсильда скрыла от вас свою любовь к хорошо известному вам герцогу, в чувства которого поверила.

– Счастливый конец уже оправдал ее поведение, – отвечал Консалв. – Скорее она имеет право предъявлять мне претензии за то, что я пытался воспротивиться ее счастью.

Дон Гарсия заботливо поинтересовался у Герменсильды, не устала ли она и не желает ли ввиду позднего часа удалиться к себе, попросив у нее позволения недолго побыть наедине с Консалвом.

Когда они остались вдвоем, герцог по-дружески обнял Консалва и сказал:

– Я бы очень желал, мой дорогой друг, чтобы вы забыли нанесенные вам мною обиды. Сделайте это хотя бы во имя наших прежних добрых отношений. Поверьте, я нарушил законы мужской дружбы, движимый страстью, которая лишает человека разума.

– Сеньор, я настолько поражен всем случившимся, что не знаю, как выразить свою признательность. Мне кажется, я вижу сон и не могу поверить в счастье вновь обрести ваше расположение. Но скажите мне, ради бога, чему я обязан своим возвращением.

– Вы, Консалв, задаете вопрос, ответ на который потребует долгого разговора, Но я, желая как можно скорее оправдаться перед вами, не хочу упустить случая и попробую в двух словах изложить суть того, что произошло.

Дон Гарсия хотел рассказать, как он воспылал страстью к Герменсильде, какую роль сыграл дон Рамирес, но Консалв, жалея время герцога, попросил его сразу перейти к событиям, случившимся после его отъезда из Леона, сказав, что до этого момента ему многое известно. Герцог согласился и продолжил свое повествование.

– Не сомневаюсь, что вы покинули Леон, прослышав о не извиняющем меня согласии на вашу ссылку в Кастилию и получив по ошибке отправленное вам письмо Нуньи Беллы к дону Рамиресу, из которого узнали все, что так тщательно от вас утаивалось. Дон Рамирес, в свою очередь, получил письмо, предназначенное вам, и, не сомневаясь, что вы стали обладателем его письма, невероятно забеспокоился. Меня это тоже привело в замешательство. Наша вина была общей, хотя цели мы преследовали разные. Он вашему отъезду несказанно обрадовался, я поначалу также вздохнул с облегчением. Но, поразмыслив над тем, что произошло, и поняв, какие по моей вине вам приходится переносить мучения, я готов был наложить на себя руки. Я, видимо, действительно лишился рассудка, коли так тщательно скрывал от вас свою любовь к Герменсильде. В моих чувствах к ней не было ничего, что надо было держать в тайне. Неоднократно я порывался послать за вами погоню и сделал бы это, если бы вина лежала только на мне. Но это касалось уже не одного меня – отношения между Нуньей Беллой и доном Рамиресом встали на пути вашего возвращения непреодолимой преградой. Я ничего не говорил им о своих переживаниях и надеялся, что со временем смогу забыть вас. Ваше бегство вызвало большой переполох, и каждый комментировал его на свой лад. Лишившись ваших советов и действуя по подсказке дона Рамиреса, который в своих интересах всячески старался восстановить меня против короля, я вконец разругался с отцом, и он понял, что заблуждался, считая вас причиной моего непокорного поведения. Мой разрыв с королем стал неизбежен. Усилия моей матушки-королевы по восстановлению семейного мира не дали ровно ничего, и дела зашли так далеко, что уже никто не сомневался в моем намерении создать при дворе собственную партию. Я бы никогда не пошел на это, если бы не ваш отец, который от своих людей из окружения Герменсильды узнал о моей к ней любви. Через тех же людей он передал мне, что если я хочу получить руку его дочери, то должен принять его условия: он передаст под мое командование огромную армию и неприступные крепости, не пожалеет денег, а я должен заставить отца поделиться со мной королевской властью и отдать мне часть владений. Вы знаете, Консалв, насколько я поддаюсь страстям, знаете мое честолюбие и неспособность сопротивляться порывам души. В ответ на сделанные мне предложения я получал корону и руку Герменсильды! Я проявил слабость, а вы были далеко и не могли помочь советом. Короче говоря, я принял эти предложения с радостью, но все-таки поинтересовался, кто войдет в партию, которую мне предстояло возглавить. Мне назвали имена важных особ, в том числе отца Нуньи Беллы Диего Порсельоса, одного из самых влиятельных графов Кастилии. Он и Нуньес Фернандо потребовали также, чтобы я признал их суверенитет. Это требование насторожило меня, и я, почувствовав, что иду против интересов королевства, устыдился той поспешности, с которой пожелал стать обладателем короны. Однако дон Рамирес, преследуя свои корыстные цели, сумел уговорить меня. Он пообещал ходатаям кастильских графов добиться от меня уступок в обмен на руку Нуньи Беллы. Вести переговоры с Диего Порсельосом о своем намерении просить руки его дочери он поручил мне. Я успешно справился с поручением дона Рамиреса, после чего договор между мной и кастильскими вассалами моего отца был незамедлительно подписан. Не желая дожидаться окончания открывшихся военных действий, чтобы обвенчаться с Герменсильдой, я предупредил Нуньеса Фернандо о своем намерении изобразить похищение его дочери и покинуть с ней королевский двор. Отец Герменсильды не возражал, и мне оставалось лишь привести свой план в действие. У дона Рамиреса были те же заботы, и отец Нуньи Беллы был даже рад, что его дочь будет похищена вместе с дочерью Нуньеса Фернандо. Мы выбрали для похищения день загородной прогулки королевы и уговорили возницу кареты, в которой ехали наши возлюбленные, немного отстать, чтобы дать нам возможность пересадить их в наш экипаж и отправиться в Валенсию, где я был полным хозяином. Там нас должен был ждать Нуньес Фернандо.

Все вышло как нельзя лучше. Вечером того же дня была сыграна свадьба. На стороне нашей любви была Божья воля. Она же помогла мне вынудить Нуньеса Фернандо безоговорочно подчиниться моим интересам. Мы с Герменсильдой были переполнены счастьем, и огорчало нас лишь ваше отсутствие. Я поведал ей причину вашего отъезда, и вдвоем мы часто с грустью вспоминали о вас, не зная, где вы и что с вами. Я не мог простить себе того, как обошелся с вами, и, считая дона Рамиреса виновником своего неблаговидного поступка, возненавидел его. Их свадьба была отложена, так как Нунья Белла решила ждать возвращения Диего Порсельоса, собиравшего в Кастилии войско.

Между тем меня поддержало большинство провинций, и королю не удалось собрать силы, способные противостоять моей армии. Начались сражения, и в первом же из них погиб дон Рамирес. Нунья Белла тяжело переживала его гибель, и ваша сестра постоянно находилась при ней, помогая перенести утрату. За два месяца я одержал несколько важных побед, и моя матушка в конце концов убедила короля пойти на уступки. Она прибыла в мой лагерь и заявила, что отец решил отойти от дел и готов отказаться от короны в мою пользу, но просит оставить в его руках Самору, где хотел бы провести остаток дней, а также Овьедо, чтобы после своей смерти передать эту провинцию моему брату. Я с радостью согласился на эти выгодные условия и, когда договор был готов к подписанию, отбыл в Леон, где король торжественно вручил мне корону[64]64
  …король торжественно вручил мне корону. – У испанского историка Марианы обстоятельства данного дворцового переворота изображаются иначе. Дон Гарсиа, поддержанный матерью и тестем Нуньесом Фернандо, восстал против власти короля, был захвачен в плен и посажен в тюрьму, но кастильские принцы его освободили. В итоге дон Альфонсо вынужден был в 910 г. отречься от престола в пользу сына и удалился в Самору – испанский город в Леоне. Эта дата важна, поскольку уточняет хронологию исторических событий, изображенных в романе.


[Закрыть]. В тот же день он уехал в Самору.

– Вы, сеньор, – не удержался Консалв, – рассказываете невероятные вещи…

– Потерпите минутку, – прервал его дон Гарсия, – я должен еще посвятить несколько слов Нунье Белле. Я не знаю, доставит вам то, что вы услышите, боль или радость, так как мне неизвестно, какие чувства вы сохранили к ней.

– Никаких.

– В таком случае я могу продолжить свой рассказ с легким сердцем.

Сразу же после подписания мира Нунья Белла вместе с Герменсильдой, теперь уже королевой, вернулась в Леон. Мне показалось, что она очень ждет вашего возвращения. Из разговора с ней я понял, что она искренне раскаивается в содеянном. Мы договорились попытаться найти вас, хотя и понимали, что, не зная, в какой части света вы нашли себе прибежище, сделать это будет весьма непросто. Нунья Белла предположила, что если кто-то и может подсказать, где вас искать, так это дон Олмонд. Я тотчас послал за ним и попросил его сообщить мне все, что ему о вас известно. Дон Олмонд сказал мне, что после моей свадьбы и гибели дона Рамиреса он неоднократно порывался поговорить со мной, поскольку причины, побудившие вас покинуть Леон, отпали сами по себе, но так и не решился на это, не зная места вашего пребывания и полагая, что каких-либо серьезных шансов найти вас у него нет. Он сообщил мне также, что на днях получил от вас письмо, в котором вы просите его писать вам на Таррагону, и высказал мысль, что вы не покинули пределы Испании. Я не замедлил отправить на ваши розыски нескольких офицеров своей гвардии. Из вашего письма к дону Олмонду я понял, что вы ничего не знаете о переменах в королевстве, и приказал им в случае вашего задержания ничего вам не говорить, желая быть первым, кто расскажет вам все новости. Несколько дней спустя дон Олмонд также отправился на ваши розыски, считая, что он лучше других справится с нелегкой задачей. Надеясь вас вновь увидеть, Нунья Белла почти не скрывала своей радости. Однако ее отец, который, как и ваш тоже, получил от меня суверенную власть над своей провинцией, обратился к королеве с просьбой отправить его дочь к нему. Герменсильда и Нунья Белла тяжело переживали разлуку, но воспротивиться воле Диего Порсельоса не посмели. Сразу же по прибытии Нуньи Беллы в Кастилию отец выдал ее, против ее воли, замуж за немецкого князя, которого привела в Испанию набожность. Он принял этого иностранца за личность исключительных достоинств и поспешил сыграть свадьбу. Возможно, этот немец и отличается какими-то особыми качествами и незаурядным умом, но ни в его натуре, ни в его внешности нет ничего привлекательного, и вряд ли судьбу Нуньи Беллы можно назвать счастливой.

– Таковы, мой дорогой Консалв, огромные перемены, случившиеся после вашего отъезда, – заключил свое повествование король. – Если вы освободились от прежних чувств к Нунье Белле и сохранили ко мне хоть толику прежней привязанности, вы наверняка сможете почувствовать себя здесь таким же счастливым, каким были раньше, а я буду несказанно рад вновь обрести столь верного друга.

– Вы слишком добры ко мне, ваше величество, – ответил Консалв, – и я не нахожу слов, чтобы выразить вам свою признательность. Но мое сердце еще не излечилось от тоски, к которой приучили его несчастья и одиночество.

Дон Гарсия удалился, пожелав другу покойной ночи, а Консалва препроводили в приготовленные для него во дворце покои. Оставшись наедине с собой, он с горечью отметил, что почти не испытывает радости по поводу столь благоприятных для него перемен, объяснив себе это тем, что все его чувства вытеснены страстью к Заиде.

«О Заида, – мысленно обратился он к ней, – вы одна могли лишить меня радости, которую другой испытал бы при виде столь благосклонного поворота в своей судьбе. Я обрел несоизмеримо больше, чем когда-то потерял: мой отец получил над своими владениями суверенную власть, моя сестра стала королевой, все, кто меня предал, сурово наказаны. Но счастье меня обошло. Я готов пожертвовать всем, чем одарила меня судьба, только ради того, чтобы вновь вернуть тот блаженный миг, когда я увидел вас в лодке посреди реки».

Утром весть о возвращении Консалва тотчас облетела дворец. Король усердствовал в проявлении к нему самых теплых чувств и, как бы стараясь загладить свою вину, делал это на глазах у всех. Но эти очевидные знаки внимания не могли вернуть Консалву душевного покоя. Как он ни старался, ему не удалось скрыть своей печали от короля, который, заметив переживания друга, заставил его открыться. Консалв, уступая королевской воле, рассказал о своей любви к Заиде и о всем, что произошло с ним после его поспешного отъезда из Леона.

– Вы были правы, сеньор, – признался в конце своего повествования Консалв, – когда не соглашались с моими уверениями, будто полюбить человека можно, лишь хорошо узнав его, и я жестоко наказан за свое неверие – меня обманула женщина, о которой, как мне казалось, я знаю все. Со мной случилось то, что шло вразрез с моими убеждениями, – я полюбил Заиду, не зная о ней ровно ничего, как, впрочем, не знаю ничего и сейчас. Завидное положение, которое я занимаю сегодня при дворе благодаря вашему ко мне расположению, не может вернуть мне радость жизни.

Знаток сердечных дел, король не мог не оценить глубины переживаний друга и не предложить ему своей помощи. Он принял горе Консалва близко к сердцу и пообещал ему сделать все, чтобы получить о Заиде хоть какие-то сведения. Было решено послать в Тортосу людей, чтобы разузнать у владельца дома, в котором ночевала Заида, кто она, откуда родом и куда держала путь. Консалв, давно уже желавший дать о себе весточку Альфонсу, решил воспользоваться случаем, чтобы написать ему о своих приключениях и заверить в верности дружбе.

Тем временем мавры, пользуясь неурядицами в Леонском королевстве, захватили без объявления войны ряд городов и продвигались все дальше на север. Дон Гарсия, уязвленный в своем самолюбии и наслышанный о воинской доблести Консалва, решил двинуть войско против узурпаторов и вернуть потерянные территории. Вместе со своим братом, доном Ордоньо, он собрал большую армию и поставил во главе ее своего друга. Одержав ряд громких побед, Консалв за короткое время добился значительных успехов, вернул захваченные маврами города и осадил Талаверу[65]65
  …осадил Талаверу… – Имеется в виду испанский город близ Толедо, на реке Тахо. Точная дата осады Талаверы неизвестна, но речь идет о реальном событии, которое произошло в царствование дона Гарсии или (что вероятнее) его брата и преемника дона Ордоньо.


[Закрыть], крупный город и почти неприступную крепость. Король Кордовы Абдерам[66]66
  Король Кордовы Абдерам. – Историк Мармоль, к книге которого «Африка» обращалась госпожа де Лафайет при работе над романом, считал, что Абдерам стал королем (эмиром) Кордовы после Абдаллаха в 907 г. и что в 912 г. его сменил эмир и первый халиф (с 929 г.) Абдаррахман III (см. примеч. 22).


[Закрыть], сменивший на престоле Абдалу, решил лично возглавить войска, собранные для борьбы против леонского короля, и двинул их на помощь осажденной Талавере. Дон Гарсия и его брат взяли под свое начало большую часть королевской армии и направили ее против Абдерама, оставив Консалва у стен осажденного города. Консалв с легким сердцем подчинился приказу – его не волновала ни смерть на поле брани, ни слава победы. О Заиде так ничего узнать и не удалось, и все его мысли были посвящены только ей. Он мечтал о встрече, и никакое положение при дворе, никакие почести не могли скрасить его безотрадную долю, которая толкала его в пекло самых яростных сражений. Король двинулся навстречу Абдераму и к концу дня вышел к хорошо укрепленным позициям врага. Несколько дней соперники стояли друг против друга, не решаясь завязать сражение: Абдерам не хотел покидать своих укреплений, дон Гарсия не располагал достаточными силами для нападения. Консалв, со своей стороны, убедился, что с оставленным ему войском осаду продолжать не только бессмысленно, но и опасно. Полностью окружить город он не мог, и каждую ночь к маврам просачивалось подкрепление. Сдерживать их вылазки становилось все труднее и труднее, и Консалв отважился на отчаянный шаг. Он решил воспользоваться небольшой брешью, которую уже проделал в обороне мавров, и бросить свое небольшое войско на штурм крепости, надеясь неожиданными действиями совершить невозможное. Хорошо все продумав и отдав нужные распоряжения, перед самым рассветом он первым бросился на врага, увлекая за собой солдат отчаянной храбростью и безудержным желанием победить. Чудо свершилось, и через два часа Консалв овладел городом. Он предпринял все меры, чтобы не допустить грабежей, но удержать от бесчинств жаждавших военной добычи победителей не смог.