Текст книги "Принцесса Клевская (сборник)"

Наводя порядок на улицах города, Консалв натолкнулся на группу солдат, наседавших на мужественно отбивающегося мавра. Высокий немолодой воин, отражая удары, пытался пробиться к расположенному поблизости замку, защитники которого продолжали обороняться. Бой был неравным, и жизнь мавра висела на волоске. Консалв со шпагой в руке бросился между сражающимися и остановил схватку, пристыдив солдат за недостойное поведение и приказав им удалиться. Солдаты, узнав своего командира, извинились, но предупредили его, что перед ним знаменитый Зулема[67]67
  Зулема – по всей видимости, вымышленный персонаж, как и упоминаемые далее его родственники – принц Осмин, его жена Беления и их дочь Фелима.


[Закрыть], положивший немало их товарищей и пытающийся укрыться в замке. Консалву было хорошо известно имя прославленного полководца, командовавшего войсками мавров. Он подошел к нему, и Зулема, понимая бесполезность дальнейшего сопротивления, с достоинством отдал испанцу саблю. Консалв передал пленника сопровождавшим его офицерам, потребовав от него распорядиться о сдаче замка и пообещав взамен сохранить жизнь его защитникам. Двери распахнулись, и Консалв, взяв с собой часть свиты, вошел внутрь. Ему сообщили, что в замке находится много арабских женщин, и он попросил провести его к ним. В большой, изысканно убранной в мавританском стиле комнате на коврах полулежали несколько женщин. Понимая свое положение пленниц, они встретили вошедшего молча, с затаенным страхом. Несколько поодаль на диване сидела еще одна женщина, в богатом одеянии, подперев одной рукой голову и смахивая другой слезы. Она смотрела в сторону, как бы не желая видеть своих врагов. При шуме шагов подошедшей к Консалву свиты женщина повернула голову, и он увидел Заиду, свою Заиду, только еще более красивую и великолепную, чем раньше, несмотря на ее печально-отрешенный вид. Консалв был настолько поражен увиденным, что пришел в полное замешательство; Заида была удивлена не меньше, но ее глаза оживились и засветились надеждой на спасение. Придя в себя, они кинулись друг другу навстречу и оба одновременно заговорили. Сбиваясь, Консалв на греческом языке пытался извиниться за то, что предстал пред ней в роли врага, Заида на испанском уверяла его, что все ее страхи прошли, и благодарила за то, что он вторично спас ей жизнь. Они вдруг замолчали, удивившись, что понимают друг друга, и оба покраснели, вспомнив причины, побудившие их взяться за изучение языков. Первым прервал молчание Консалв, вновь заговорив на греческом языке:

– Не знаю, сеньора, правильно ли я поступил, проведя столько дней и ночей над учебниками только для того, чтобы иметь возможность разговаривать с вами. Не услышу ли я такое, что заставит пройти меня через новые испытания? Но как бы то ни было, я благодарю судьбу за то, что после всех неудач вновь вижу вас.

Услышав слова Консалва, Заида смутилась и посмотрела на него своими прекрасными глазами, в которых не было ничего, кроме грусти.

– Позвольте мне ответить вам вопросом, который волнует меня больше всего, – сказала она, перейдя на родной язык. – Я ничего не знаю о судьбе своего отца, который весь день подвергал себя смертельной опасности. Не могли бы вы хоть как-то успокоить меня?

Консалв подозвал стоявших поблизости офицеров и приказал им сделать все, чтобы найти отца Заиды. К его великой радости, ему сообщили, что отцом девушки является принц, которому он только что спас жизнь. Услышав об этом, Заида, восхищенная благородным поступком Консалва, искренне, со слезами радости на глазах, поблагодарила его. Консалв смутился и, сославшись на свои обязанности военачальника, учтиво попрощался с дамами и занялся осмотром замка. Каково же было его удивление, когда среди его обитателей он увидел дона Олмонда, след которого пропал с тех пор, как тот отправился на поиски Консалва. Выразив самые лучшие чувства и признательность своему юному другу за заботу о нем, Консалв поспешил вернуться к Заиде, но их разговор тут же был прерван появлением вестового, сообщившего о новых беспорядках в городе – солдаты продолжали бесчинствовать, грабя жителей и сея панику. Утихомирив солдат, Консалв отослал к королю курьера с сообщением о взятии им Талаверы и вновь отправился в замок. Он нашел Заиду одну и решил наконец-то открыть ей свою страсть, но настолько оробел, что лишился дара речи – куда как легче оказалось овладеть понятным для возлюбленной языком, чем выразить ей свои чувства. Однако, не желая упускать случая и вспомнив все их злоключения, так долго не дававшие им возможности поговорить и узнать друг друга, он поборол робость и уже был готов произнести первые слова, как его опередила Заида:

– Я очень рада, что теперь, когда вы знаете мой язык, а я ваш, нам не надо прибегать к жестам, чтобы понять друг друга.

– Я был настолько несчастен, не имея возможности разговаривать с вами на понятном вам языке, – сказал Консалв, – что выучил его, даже не надеясь, что смогу когда-нибудь воспользоваться им и рассказать вам обо всем, что накопилось у меня на душе.

– Я выучила ваш язык, – ответила, слегка запнувшись, Заида, – потому что нельзя жить в чужой стране, не зная ее языка. Очень трудно, когда тебя никто не понимает и ты никого не понимаешь.

– Мы провели вместе немало часов, сеньора, и порой мне казалось, что, не понимая смысла слов, я хорошо понимаю ваши мысли и чувства. Думаю, что и вы хорошо понимали мое состояние.

– Уверяю вас, я не столь проницательна, как вам это кажется. Могу лишь сказать, что нередко в ваших глазах мне виделась глубокая печаль.

– Я пытался на своем языке объяснить вам причины этой печали и уверен, что вы, не имея возможности проникнуть в смысл моих слов, сумели тем не менее проникнуть в мои мысли. Нет, сеньора, не возражайте. Вы не только поняли меня, но и ответили мне вашим подчеркнуто сдержанным отношением. Но, узнав, что я вам безразличен, я не мог не узнать и о других ваших чувствах, которые трудно скрыть, как бы нам порой того ни хотелось. Признаюсь вам, иногда я ловил на себе такой взгляд ваших прекрасных глаз, который мог бы сделать меня самым счастливым человеком, если бы я не знал, что он предназначен не мне, а кому-то другому, и я лишь напоминаю вам о нем.

– Не смею убеждать вас в обратном, – ответила Заида. – Вы действительно напоминали мне кое-кого. Но у вас не должно быть причин для беспокойства, даже если я скажу вам, что нередко желала, чтобы вы были тем, кому завидуете.

– Не знаю, сеньора, радоваться мне вашим словам или печалиться, но я готов ко всему и прошу вас объяснить их смысл.

– Я и так уже очень многое сказала вам, а мои последние слова просто вырвались у меня, и, прошу вас, ни о чем меня больше не расспрашивайте.

– Я поистине обречен не понимать вас, даже когда вы говорите на прекрасном испанском языке. Неужели вы столь жестокосердны, чтобы своим умолчанием посеять в моей и без того растерзанной душе зерна новых сомнений? Или я умру у ваших ног, или вы расскажете мне, кого вы оплакивали во время нашего пребывания в доме Альфонса и кто, на мое горе или мое счастье, так похож на меня. У меня есть немало других вопросов, но в знак моего к вам уважения я не смею докучать вам своей назойливостью. Не сомневаюсь, однако, что со временем ваше доброе сердце само откроет мне все тайны.

Заида хотела что-то ответить, но в комнате появились арабские дамы, засыпавшие Консалва вопросами, а затем и другие люди из замка, и она с явным облегчением прервала разговор.

Консалв покинул замок и удалился в свои апартаменты в хорошем расположении духа, довольный тем, что наконец-то нашел Заиду, и нашел в отвоеванном им у мавров городе, где был полновластным хозяином. Ему даже показалось, что его появление обрадовало ее, а в том, что она выучила испанский язык и при первой же встрече заговорила на нем, он увидел добрый знак. Он был счастлив, насколько может быть счастлив влюбленный, еще не уверенный во взаимности, но уже не сомневающийся в благосклонном к себе отношении.

Приятные мысли Консалва были прерваны приходом дона Олмонда, которого он оставил руководить размещением в стенах замка части гарнизона. Полагая, что дон Олмонд, проведший вместе с Заидой в замке длительное время, может что-то знать о ней, Консалв решил расспросить его, опасаясь при этом встретить в лице юного друга нового соперника. Однако желание узнать о возлюбленной как можно больше взяло верх, и, поинтересовавшись сначала о том, какими судьбами дон Олмонд оказался в Талавере, и, выслушав рассказ друга о его пленении во время поисков Консалва в Таррагоне, он перевел разговор на Зулему, с тем чтобы, как бы невзначай, перейти к той, кто интересовал его больше всего остального.

– Видите ли, – отвечал дон Олмонд, – Зулема приходится племянником халифу Осману[68]68
  Каимакан – один из высоких военных чинов в средневековой мусульманской армии.


[Закрыть], и, если бы судьба была к нему более благосклонной, он, вне всякого сомнения, уже давно был бы на месте сегодняшнего каимакана[69]69
  Каимакан – один из высоких военных чинов в средневековой мусульманской армии.


[Закрыть]. Но и сейчас он высокочтимая среди арабов особа. Король Кордовы поставил его во главе своих войск, воюющих с испанцами. Я был поражен роскошью и великолепием здешнего двора, как и благородством царящих здесь нравов. Мне довелось застать Белению, жену принца Осмина – брата Зулемы, даму, всеми почитаемую как за ее достоинства, так и за высокое происхождение. При ней постоянно находилась ее дочь – принцесса Фелима, всех поражавшая своей красотой и умом. Вы наверняка обратили внимание на необычайную красоту Заиды и можете легко представить мое удивление, когда я впервые увидел здесь сонм красавиц, достойных самого большого восхищения.

– Да, я не могу не согласиться с вами, – ответил Консалв. – Такой совершенной красоты, какую являет собою Заида, мне не доводилось видеть. У нее, должно быть, нет отбою от поклонников?

– В нее безумно влюблен Аламир, принц Тарский[70]70
  Аламир, принц Тарский – вымышленный персонаж.


[Закрыть]. Впервые он увидел ее на Кипре и с тех пор очарован ею. Потерпев кораблекрушение у берегов Каталонии, Зулема с дочерью остался в Испании. Аламир вслед за Заидой поспешил в Талаверу.

Услышав от дона Олмонда эти слова, Консалв побледнел. Разве не подтверждали они его подозрений? Он понял, что сбылись его худшие предчувствия, и надежды, которыми он так часто себя убаюкивал, на ошибочность своих предположений окончательно улетучились вместе с радостью от встречи с Заидой, уступив место новой, еще более острой боли. У него не было ни малейших сомнений, что именно Аламира Заида оплакивала во время их пребывания в обители Альфонса, что похож он именно на этого принца, разыскавшего ее у берегов Каталонии. Вид Консалва испугал дона Олмонда, и он поспешил предложить ему помощь. Но Консалв не мог объяснить причин своего расстройства – ему было стыдно признаться, что он вновь охвачен страстью после несчастной любви и бегства из Леона, свидетелем которого был его юный друг. Он сослался на временное недомогание и не удержался, чтобы не спросить, не видел ли дон Олмонд Аламира, достоин ли он красоты Заиды и любит ли она его.

– Мне не довелось с ним встречаться – он отправился вслед за Абдерамом еще до того, как пленником меня доставили в этот город, – ответил дон Олмонд. – Знаю лишь, что он пользуется большим уважением. Любит ли его Заида, мне неизвестно. Но насколько я наслышан о его галантности и обходительности, думаю, что женщине трудно не обратить на него внимания, тем более что Аламир – ее страстный поклонник. Принцесса Фелима, с которой меня связывают дружеские отношения, несмотря на затворнический образ жизни арабских женщин ее круга, часто рассказывала мне о нем, и, судя по ее словам, его достоинства под стать его беззаветной любви.

Консалву хотелось услышать от дона Олмонда все, что тому известно о Заиде и ее отношениях с Аламиром, но, боясь проговориться о своих чувствах, он осведомился лишь о судьбе Фелимы. Дон Олмонд ответил ему, что Фелима последовала за своей матерью в Оропесу[71]71
  Оропеса – город неподалеку от Талаверы.


[Закрыть], где ее отец, принц Осмин, возглавил войско.

Консалв удалился к себе, сославшись на усталость. На самом же деле ему не терпелось остаться одному, наедине со своим горем. «Почему я встретил Заиду раньше, чем узнал о ее любви к Аламиру? – вопрошал он. – Знай я об этом, я никогда бы так не страдал от разлуки с ней и никогда бы не радовался так, найдя ее. Надежды вспыхивают во мне лишь для того, чтобы тут же угаснуть. Почему даже доброжелательный взгляд Заиды должен причинять мне страдания? Зачем ей надо утешать меня, если сердце ее принадлежит Аламиру? И что означает ее желание видеть меня на месте того, кто похож на меня?»

Эти грустные размышления лишь усугубляли его горе. Подавленный, он ждал наступления следующего дня, который мог бы подарить ему радость встречи и беседы с Заидой, если бы его не угнетала мысль, что продолжение прерванного накануне разговора лишь полностью откроет ему глаза на несбыточность его мечтаний.

В середине ночи Консалва разбудил гонец, посланный им к королю с победной реляцией, и передал приказ его величества срочно идти на соединение с королевской армией. Дону Гарсии донесли, что к маврам подтягивается подкрепление, и, узнав о взятии Консалвом Талаверы, он решил собрать в один кулак все свое войско и нанести удар до подхода свежих сил противника. Консалву было непросто выполнить королевский приказ – его солдаты еще не отдохнули от тяжелого боя предыдущей ночи. Но желание вновь ринуться в пекло сражения было столь огромным, что уже к рассвету ему удалось подготовить солдат к выступлению. Как ни тяжело ему было, он решил покинуть город, не попрощавшись с Заидой, но приказав отвести Зулему в замок к дочери и сообщить ей после ухода войск о причинах его внезапного исчезновения.

Двигаясь во главе кавалерийской колонны, Консалв, погруженный в печальные размышления, вновь и вновь перебирал в памяти удары, нанесенные безжалостной судьбой. На подходе к лагерю его встретил король, и Консалв, спешившись, в подробностях рассказал ему о взятии Талаверы. Доложив о делах военных, он поведал о делах сердечных, рассказав, при каких необычных обстоятельствах он нашел Заиду и что наконец-то узнал, кто его счастливый и причинивший ему столько страданий соперник. Король поблагодарил его за ратные подвиги и близко к сердцу принял его личное горе. Ответив поклоном, Консалв ушел к солдатам, думая, как лучше разместить их на отдых перед новыми боями. Король, однако, все еще колебался начинать сражение. Его смущали хорошо укрепленные позиции врага, его численность и открытая местность, которую предстояло преодолеть войскам перед решающей схваткой. Консалв, подогреваемый надеждой сойтись с поклонником Заиды в открытом бою, с таким рвением доказывал необходимость немедленного выступления, что король не устоял и назначил сражение назавтра.

Армия арабов расположилась на равнине перед городом Альмаразом. К их лагерю, окруженному большим лесом, вела пролегающая через него теснина – единственный путь, позволяющий незаметно вывести войска на равнину, но и представляющий немалую опасность. Консалв, однако, выбрал именно этот путь, и во главе кавалерии первым углубился в лес. Появление его эскадронов на равнине, перед самым носом противника, застало арабскую армию врасплох, и, пока они перестраивали свои порядки, батальоны Консалва заняли на левом фланге выгодные для атаки позиции, вслед за чем его конница обрушилась на врага, смяла его и обратила в бегство. Преследуя отступающих, Консалв не столько думал о победе, сколько искал встречи с принцем Тарским. В это время на правом фланге королевских войск дела шли намного хуже. Арабам удалось прорвать испанские линии и выйти к позициям резервных войск, командовал которыми сам король. В ожесточенной схватке ему в конце концов удалось не только остановить врага, но и, переломив ход событий, отбросить его к воротам Альмараза. У арабов оставалась еще пехота, возглавляемая Абдерамом. Консалв бросил против нее свою кавалерию, но вооруженные луками и копьями пехотинцы, не дрогнув, подпустили всадников поближе и остановили их градом копий и стрел. Трижды Консалв безуспешно бросал против них свою кавалерию, пока не взял их в кольцо и, восхищенный их мужеством, не предложил сложить оружие. Пехотинцы сдались Консалву и, в свою очередь, оценили как его доблесть, так и великодушие. Подъехавший к нему король рассыпался перед ним в похвалах, благодаря за решающий вклад в победу испанских войск. Король Абдерам почувствовал, что сражение проиграно, и поспешил укрыться за стенами Альмараза. Овеянному славой Консалву одержанная победа не принесла, однако, никакой радости – он не нашел желанной смерти в бою и не скрестил оружия со своим счастливым соперником.

От пленных Консалв узнал, что принца Аламира в войсках Абдерама не было – он возглавлял спешившие на подмогу войска, на которые арабы возлагали все свои надежды.

Между тем арабы, собрав остатки разбитой армии и получив долгожданное подкрепление, укрепили город, и леонскому королю пришлось отказаться от его штурма и довольствоваться празднованием победы, одержанной на равнине. Абдерам к тому же предложил заключить перемирие, чтобы похоронить погибших, и дал понять, что не возражает против мирных переговоров.

Перемирие было заключено, и как-то, объезжая войска, Консалв увидел на одном из холмов двух вражеских всадников, отбивающихся от наседавших на них испанцев. Храбрецы отчаянно сопротивлялись, но силы были неравные. Консалв, пораженный недопустимой во время перемирия стычкой и возмущенный действиями испанских всадников, явно пытающихся воспользоваться вопреки законам воинской чести своим численным преимуществом, послал вестового с приказом немедленно прекратить схватку и доложить ему о ее причинах. Вернувшийся гонец сообщил, что два арабских всадника, покидавших город, были без всяких на то оснований задержаны передовым охранением недалеко от испанских позиций, но оказали сопротивление, и подоспевший кавалерийский отряд решил взять их в плен. Консалв отправил одного из офицеров своей свиты с приказом извиниться от его имени перед арабами и обеспечить им безопасный проезд. Продолжив осмотр войск и побывав в ставке короля, он вернулся на свой бивак далеко за полночь и тут же уснул. Утром офицер, посланный обеспечить безопасность двух арабских всадников, пришел к нему с докладом.

– Сеньор, – обратился он к Консалву, – один из арабов, которых мы по вашему приказанию сопровождали вдоль наших позиций, просил передать вам, что только неотложное дело, которое не имеет никакого касательства к военным действиям, не позволило ему, принцу Аламиру, лично отблагодарить вас за спасение его жизни.

Консалв обомлел, услышав имя принца, которого готов был идти искать на краю света, не зная ни рода его, ни племени, и который на его глазах проследовал в двух шагах от позиций испанских войск. Он не сомневался, что Аламир отправился на свидание с Заидой. С трудом выдавив из себя слова, он спросил офицера, какой дорогой поехали арабские всадники, и узнав, что они взяли путь на Талаверу, попросил всех, кто находился в его палатке, оставить его одного. Нервы Консалва напряглись до предела – что он мог предпринять, если даже в лицо не знал принца Тарского? «Он не только избежал моей мести, – с горечью думал Консалв, – но я еще и расчистил ему путь в Талаверу. Я здесь терзаюсь мыслями, а он там беседует с Заидой, рассказывает ей, как обвел меня вокруг пальца. Да и имя свое он открыл офицеру, с тем чтобы посмеяться надо мной. Но радость его будет недолгой – я найду его, и шпаги нас рассудят».

Консалв решил тут же оставить армию и отправиться в Талаверу, чтобы помешать встрече Аламира с Заидой, пронзить шпагой сердце соперника или погибнуть на глазах у возлюбленной. Однако его решению не суждено было сбыться. Ему доложили, что в нескольких лье от лагеря обнаружено арабское войско и король приказал ему выяснить замыслы противника. Консалву пришлось подчиниться. Он оседлал коня и отправился во главе кавалерийского отряда в сторону леса. Войско оказалось всего лишь обозом, охраняемым несколькими всадниками. Консалв отослал отряд в лагерь, оставив при себе нескольких офицеров, и не спеша последовал за обозом. Подождав, когда отряд скроется из виду, он прибавил шагу и поскакал в сторону Талаверы. Не проехал Консалв и полпути, как ему повстречался богато одетый арабский всадник с печальной миной на лице. Кто-то из офицеров обратился к Консалву по имени. Всадник, услышав имя Консалва, встрепенулся и, подъехав, поинтересовался, кому принадлежит это имя. Когда ему указали на Консалва, всадник остановил коня и вежливо обратился к нему:

– Я очень рад увидеть человека, о доблести и великодушии которого ходит молва, и поблагодарить его за оказанную мне услугу.

Произнеся эти слова, молодой араб поднес в знак приветствия руку к головному убору, но, всмотревшись в лицо своего визави, воскликнул:

– Велик Аллах! Так это вы – Консалв?

Глядя в глаза Консалва, он замер на месте. Лицо его преобразилось, и голос зазвучал по-иному:

– Имею честь назвать себя – я Аламир, и Аламир обязан убрать со своего пути человека, которого судьба предназначила Заиде, если не само ее сердце остановило на нем свой выбор.

Консалв, спокойно внимавший первым словам всадника, услышав имена Аламира и Заиды, не сразу даже осознал, что перед ним его соперник, на встречу с которым он ехал в Талаверу, полный гнева и жажды мести.

– Я не знаю, – ответил он на выпад Аламира, – предназначена ли мне Заида судьбой, но если вы – как я понял из ваших слов – принц Тарский, то овладеть ею вы сможете, только лишив меня жизни.

– Теперь я не сомневаюсь, что вижу перед собой того, кому обязан своим несчастьем, и могу ответить вам вашими же словами.

Консалв почти не слышал последних слов Аламира и, сдерживая себя, чтобы тут же не броситься на соперника, отступил на несколько шагов. Не желая, чтобы свита вдруг вздумала вмешаться в их поединок, он приказал ей удалиться. В его голосе звучала такая решимость, что сопровождавшие его офицеры не посмели ослушаться. Они поскакали во весь опор в лагерь в надежде найти более высокое начальство, способное прекратить смертельную схватку. Консалв и Аламир не замедлили скрестить шпаги. Это был бой равных соперников, не желавших уступать друг другу ни в отваге, ни в мастерстве владения шпагой. Несколько раз клинок Консалва достигал цели. Сам он также был ранен, но, чувствуя, что одолевает противника, готовился нанести последний и решающий удар. Этим бы, наверное, поединок и закончился, если бы неподалеку от леса не оказался король со своей свитой. Привлеченный криками отосланных Консалвом офицеров, королевский отряд поспешил к месту поединка и разнял сражавшихся. Оруженосец Аламира назвал королю имя своего хозяина, и если бы не Консалв, приказавший своим людям оказать помощь истекающему кровью сопернику, участь принца была бы иной.

Преклоняясь перед великодушием друга, король приказал сделать все для спасения жизни раненого, но все-таки его больше волновала жизнь Консалва, которого, по его указанию, бережно доставили в лагерь. Путь до лагеря израненный Аламир вынести бы не смог, и его отнесли в ближайший замок. В лагере врачи успокоили короля, заверив его, что жизнь Консалва вне опасности, и дон Гарсия решил узнать из его уст причины кровавой схватки. Как всегда, Консалв был откровенен и поведал королю о своих злоключениях, и дон Гарсия, не желая долгим разговором утомлять раненого друга, решил оставить его в покое. Одиночество пугало Консалва, и он взмолился:

– Ваше величество, не оставляйте меня. Помогите мне освободиться от гнетущих мыслей. Я не понимаю ни слов, ни поведения Аламира. Я встречаю его, но вижу, что он не искал этой встречи. Он искренне благодарит меня и вдруг преображается, хватаясь за шпагу. Что заставило его так измениться, узнав мое имя? Кто внушил ему, что Заида предназначена мне судьбой и, как он говорит, возможно, даже сама или по воле Зулемы остановила на мне свой выбор? Что все это означает? Если он услышал обо мне как о сопернике из ее уст, ему нечего было меня опасаться. Он не может не знать, что ее отец даже не подозревает о моем существовании и о моей любви к его дочери, что моя религия уже лишает меня каких-либо надежд. Какой смысл таится в его словах? Почему мое лицо сказало ему больше, чем мое имя?

– Да, мой дорогой Консалв, – сочувственно проговорил король, – распутать этот клубок непросто. Чем больше думаешь, тем больше возникает вопросов. А не могло случиться так, – вдруг оживился дон Гарсия, – что Аламир видел вас, когда вы скрывались у Альфонса под именем Теодориха, и сейчас, столкнувшись с вами лицом к лицу, признал в вас своего соперника?

– Да, сеньор, я тоже думал об этом. Но эта мысль показалась мне настолько чудовищной, что я тут же отогнал ее. Возможно ли, чтобы Аламир прятался где-то в этом пустынном крае и тайком встречался с Заидой? Возможно ли, чтобы радостный блеск, который мне доводилось иногда видеть в ее глазах и который служил мне единственным утешением, был всего лишь отблеском счастья, испытанного от свиданий с Аламиром? Но я не покидал Заиду ни на минуту, был всегда с ней рядом, и, если бы Аламир находился там, я не мог бы его не увидеть. Теперь же она знает, кто я. Аламир только что виделся с ней, и она наверняка рассказала ему обо мне – значит, он знал, что я его соперник. Почему же тогда, учтиво обратившись ко мне со словами благодарности, он вдруг резко изменился? Когда я начинаю строить догадки, мой мозг, не находя вразумительных ответов, заходит в тупик.

– Уверены ли вы, Консалв, что Аламир виделся с Заидой? Вчера он довольно поздно покинул город, а сегодня утром вы встречаете его в лесу. Мне сдается, что добраться до Талаверы за столь короткое время вряд ли возможно. Впрочем, это нетрудно выяснить. Два моих офицера сообщили, что провели прошлую ночь в лесу и там же находился арабский принц. Сейчас они расскажут нам, где он им повстречался.

Король послал за офицерами и приказал им рассказать, где и в каком часу они видели Аламира.

– Сеньор, – ответил один из офицеров, – вчера мы возвращались из Ариобизба, куда были посланы с поручением, и к вечеру очутились в большом лесу, в трех-четырех лье от лагеря, где и решили заночевать. Вскоре меня разбудил шум голосов. Еще было светло, и в отдалении я увидел арабского принца, который разговаривал с благородной, судя по одежде, дамой. После продолжительного разговора собеседница принца оставила его в одиночестве и присоединилась к другой даме, расположившейся на траве недалеко от нас. Они разговаривали довольно громко, но на непонятном мне языке, не похожем на арабский. Несколько раз до моего слуха долетало имя Аламира. Я не мог различить их лица, так как видел их со спины, но мне показалось, что та, которая разговаривала перед этим с принцем, горько плакала. Затем они удалились и, судя по скрипу колес и топоту копыт, отбыли в сторону Талаверы. Я разбудил напарника, и мы двинулись в путь. Под одним из деревьев то ли в задумчивости, то ли в расстроенных чувствах лежал принц. Его оруженосец спросил нас, смогут ли они засветло добраться до арабского лагеря. Я ответил, что нет, и ночь и мы, и они провели в одной деревне.

Выслушав рассказ офицера, король мысленно отругал себя, почувствовав, что услышанное расстроило Консалва еще больше.

– Как видите, сеньор, – сказал Консалв, когда офицеры оставили их, – я был прав, утверждая, что Заида виделась с Аламиром.

– Но как это могло случиться, – удивился король, – если она содержалась в замке как пленница?

– Мой злой гений не упускает случая, чтобы обратить мне во вред любое мое действие. Уезжая из Талаверы, я приказал стражникам не ограничивать свободы Заиды и разрешать выходить из замка, когда ей заблагорассудится. Вот и расплата – она встречается с Аламиром в лесу. Недаром он сказал моим людям, что едет по своим личным делам. Вчера он встретился с Заидой. Расставшись с ним, она плакала. Разве нужны какие-либо еще доказательства ее любви к принцу? Дайте, сеньор, мне возможность спокойно умереть от полученных ран и не тратьте ваше драгоценное время и ваши душевные силы на уход за не угодным Богу пасынком фортуны. Зачем вы так добры к жалкому неудачнику – мне стыдно за самого себя.

Наутро принцу Тарскому стало намного хуже, он лежал весь в жару, и, казалось, часы его сочтены. Консалв вообразил, что Заида, узнав о состоянии Аламира, пришлет кого-нибудь за известиями, и отправил верного человека в замок, где находился принц, с приказом ежедневно доносить ему о появлении возможного гонца. Он даже думал поручить своему человеку узнать, действительно ли арабский принц похож на него, но этому мешало израненное лицо соперника.

Посланец Консалва добросовестно выполнил поручение и доложил, что никто не искал встречи или разговора с раненым принцем, но каждый день в замок наведываются неизвестные люди, которые справляются о его здоровье, но не желают назвать тех, кто их послал. Консалв перестал сомневаться, что Заида любит Аламира, но каждое новое тому подтверждение причиняло ему острую боль. В палатку вошел король и, увидев на лице друга следы душевных мук, запретил кому бы то ни было вести с ним разговоры о Заиде и Аламире, опасаясь ухудшения его здоровья.

Тем временем перемирие закончилось, и оба лагеря были готовы вновь сойтись в битве. Абдерам осадил небольшую крепость, которую защищал крохотный испанский гарнизон. По воле судьбы в этой крепости находился на излечении близкий родственник дона Гарсии герцог Галисийский[72]72
  Герцог Галисийский – правитель Галисии, которая подобно Астурии и Леону в описываемый период была христианским королевством, активно участвующим в Реконкисте.


[Закрыть], получивший ранения в недавних сражениях. Герцог возглавил горстку храбрецов и оборонялся с такой дерзкой самоотверженностью, что привел Абдерама в бешенство. Взяв крепость, Абдерам тут же приказал отрубить герцогу голову. Это был далеко не первый случай, когда мавры в победном раже проявляли бессмысленную жестокость по отношению к испанским пленникам. Узнав о гибели герцога Галисийского, король пришел в ярость. В войсках весть об убийстве любимого военачальника вызвала бурное негодование, и они, охваченные жаждой мести, потребовали от короля поступить с принцем Тарским так же, как Абдерам поступил со своим пленником. Король, опасаясь беспорядков среди солдат, дал на казнь свое согласие, но, не желая прослыть убийцей едва живого пленника, отложил ее до его выздоровления. Королю Кордовы он отправил послание, в котором известил его, что, как только принц Аламир оправится от ран, ему будет публично отсечена голова.

Консалв, которому по воле короля никто не смел даже заикнуться о Заиде и Аламире, находился в полном неведении об уготованной принцу Тарскому участи. Несколько дней спустя после этих событий ему доложили, что его желает видеть слуга дона Олмонда. Консалв принял посыльного и получил от него пачку писем. На словах слуга добавил, что его господин не понимает, чем вызван королевский приказ задержать его в Барагеле и почему он не может добиться никаких известий о состоянии здоровья своего друга и покровителя. Консалв взял письмо, на котором значилось его имя, и распечатал его.