Текст книги "Утопленница и игрок"

А уж так называемый «русский шансон» – эта дешевая смесь блатняка с цыганщиной, по ее мнению – был ей особо омерзителен и буквально заставлял страдать.

Потому что Леша сильно его уважал и постоянно отлавливал, шастая за Маней по дому и участку.

Доведенная до отчаяния Маня сначала было расфыркалась и вскипела – типа, она у себя дома, а не наоборот в конце концов. Но быстро одумалась и приняла, как ей казалось, справедливое решение: Леша может слушать то, что ему нравится, но только на участке, а в доме – нет.

То есть произвела разграничение территории – на свою голову. Это была жестокая ошибка, но переиграть было уже неудобно, да и не получалось, если честно. Леша по-деловому твердо придерживался изначально достигнутых договоренностей.

… Так. На «Свежее» скакнул. «Храните деньги в сберегательной кассе», – блатным голосом посоветовал ведущий «Свежего». Так. Отбивка-микст – то есть смикшированная из «народных» хитов. «Гряньте нам что-нибудь!» – опять гнусно-приблатненно попросил «диджей» на фоне «микста».

Так. «Авторадио». Или нет – опять «Дорожное»…

Ужас.

Именно в этот момент Мане дало по ушам и слегка откинуло, и она зацепила рукой лейку, которая совершенно ей не мешала.

Вот тут-то ее и настиг добрый, открытый Лешин взгляд, приглашающий разделить с ним восторг по поводу очередного убойного «музона».

… Ну зачем, зачем я сказала это – «можешь слушать на участке»!..

… За глаза твои карие,

За ресницы шикарные,

За осиную талию,

За тебя, моя женщина -

Поднимаю бокал! – разухабисто неслось из приемника мужественным хриплым голосом.

Причем хрипел не только «голос», но и сам приемник. Мерзопакостным сухим хрипом, треском и шипением – в самых патетических местах в унисон с «голосом».

Лихой «надрыв» шел по полной и, очевидно, был больше рассчитан на женскую аудиторию.

Маня страдальчески поморщилась.

Ну да. От подобного, проникновенно-мужественного и удалого, женщин кидает в дрожь – млеют они, не выдерживают.

За твои ласки нежные…

… Как – это еще не все?! Длинная, однако, песня.

… За глаза твои карие,

За улыбку усталую

За тебя, моя женщина…

… Нет, это невозможно! Жуткая похабель!

Свирепо оглядев грядку, Маня потянулась к другому краю и вырвала в раздражении два маленьких ростка. И стала их рассматривать.

… Сорняки? Укроп? Непонятно.

Определить не удалось. Ничего Маня в этом не понимала, да и росточки были крошечные.

Она держала их на ладони и смотрела.

…Молоденькие совсем, а она сорвала… Росли бы себе да росли, никому не мешали…

Надо уметь останавливаться вовремя, даже если тебя что-то душит – благородная ли страсть к познанию, исследовательский пыл или… неважно что.

Поймав себя на том, что философствует, Маня нервно усмехнулась.

… Зафилософствуешь тут как ошпаренная, когда… и… закончилась «песенка»! Ура! Вот счастье-то!

С облегчением переведя дух и горячо поблагодарив судьбу за временную передышку, Маня переместилась на вторую грядку и начала поливать.

Приемник урчал, но не «пел» – Леша крутил «колесико», жизнерадостно поглядывая на грядки.

Маня презрительно вздернула брови.

«Радиолюбитель» ничуть не обескуражился, наоборот, раззадоренный заводным «синглом», нахально ляпнул:

– Мань, а где твоя «осиная» талия? А, Мань?

Та отреагировала не сразу.

– В жопе, – помедлив, грубо отрезала вежливая и воспитанная Маня.

Ответ понравился.

– Э-э-эх… Маруся! – с пошлой растяжкой проехались на крыльце.

… Этот негодяй специально меня донимает. Радиопопсой и…

Маня вконец разъярилась и начала ругаться – внутренне.

Внешне, такое непотребство – не ее стиль.

… Сильно рискуешь… жиголо ты доморощенный! Я тебя, дорогой, быстро домой отправлю. В два счета. Завтра же выпру! Пробкой отсюда вылетишь! Я тебе не…

А «жиголо» кайфовал.

Солнце пекло, небеса синели, зелень зеленела, сортирные розы зазывно алели, Маруся бушевала на грядках, катаясь «пончиком» – зашибись! Жизнь на глазах налаживалась. Кроме шуток – реально.

Леша весело щурился на солнце, с удовольствием продолжая созерцать вздымающуюся над грядками грандиозную Манину «пятую точку» в свисающем по обе стороны цветастом бесконечном сарафане, непримиримо поднятую кверху.

– Мань, когда урожая ждать? А?

Убийственный взгляд со стороны грядок.

– Тебе?!

В это угрожающе-ироничное «тебе» Маня вложила столько… короче, со всей определенностью дала понять – его дальнейшее присутствие здесь, у нее дома – крайне нежелательно. И в самое ближайшее время она надеется больше не…

– Я так – вообще… – благодушно заметил Леша, пропустив мимо ушей красноречивый подтекст. – Волнуюсь. Мань…

Леша, которого сейчас мало интересовали Манины «подтексты», вдруг встал и по-хозяйски огляделся. Он засиделся – его здоровое тело соскучилось без движения и физической нагрузки. Леше смерть как захотелось подразмяться на горячем солнце, в доступном «сельском формате» – топором помахать-поиграть и молотком постучать.

– Так, Маняш… Сейчас и я рубану по хозяйству. Чего тебе одной надрываться-то? Один огород чего тебе стоит – пластаешься с утра до вечера… Все на тебе. Без мужика в доме плохо – я ж понимаю… – говоря это, Леша подошел к практически развалившемуся косому столику рядом с краном и качнул его легонько – тот еще накренился. – Вот…что за сооружение, а?…

Леша ушел на веранду за молотком, запримеченным им раньше под старой газетой все на том же покрытом паутиной подоконнике, и гвозди в ржавой банке нашлись тут же неподалеку.

– Так. Топор… – выйдя на участок, Леша с хитрым видом уставился на Маню. – Где он, кстати? Топор? – Маня выпрямилась и в растерянности на него посмотрела. – А, Мань?

Леша подождал, помахивая молотком. Маня молчала.

З-з-з-з-зу… – вдруг как бритвой разрезал воздух мощный сверлящий звук – на соседнем участке взвыла «бензопила» или газонокосилка. Маня моргнула. – У-у-зу-з-з-з…

– Топор где, спрашиваю? – грозно рявкнул Леша, без усилия перекрывая своим низким голосом чудовищный «зубной» вой газонокосилки.

– Я…

– Ладно. Я сейчас… а ты вспомни пока, – снисходительно хмыкнул он, направляясь к алым розам в конец участка.

С топором вышла дурацкая история.

Каждую ночь перед сном Маня его выносила, завернув в клеенку, на улицу и прятала за бочкой. Нож-секач забирала с собой в постель. Кухонные ножи тоже прятала на ночь. От греха подальше – как в первую ночь, когда в доме появился «чужой мужик». По утрам Маня незаметно возвращала топор на место – на веранду за веник, и ножи ставила обратно в стеклянную банку к вилкам и ложкам. Дела она это уже почти машинально – по привычке.

Леша, конечно, давно уже отследил ее нехитрые маневры «по безопасности», но никогда не комментировал.

А Мане было плевать – заметил он или нет.

… Это ее дело в конце концов – ей так спокойней… и все.

Но именно сегодня она замоталась и, к несчастью, забыла внести топор – он так остался за бочкой, надежно закамуфлированный травой и полешками.

Вот Леша и проявил невиданное благородство и такт, отправившись в туалет и дав ей возможность выйти из положения и «сохранить лицо».

… Как с дурочкой с ней – ей Богу!.. Чуткий какой. Противно.

Но – противно, не противно – а оставлять топор в доме на ночь Маня не собиралась. И ей совсем не улыбалось объясняться по этому поводу с «чутким» Лешей – избави Бог!.. Поэтому пришлось действовать по предложенному благородным ковбоем сценарию – под отвратительный «поющий» железный скрежет с соседнего участка Маня, воровато оглянувшись в сторону туалета, шмыгнула за бочку. Быстро схватила топор, припрятав клеенку в траву, и мгновенно вернулась на грядки.

«Благородный ковбой», вернувшись, вопросительно посмотрел на Маню. Та с деловым видом вскрывала новый пакетик с семенами. Топор лежал рядом с гвоздями. Леша улыбнулся себе под нос и взялся за столик.

День разошелся и шпарило уже неслабо. Неумолкаемый рев «бензопилы» приятно волновал. Маруся озабоченно ковырялась в земле тяпкой.

Кайф.

Крякнув, Леша лихо рубанул топором, выкорчевывая кривой черный столб.

Еще разок от души размахнулся и – хрясь! – стол завалился.

– Хрясь! – слетела отодранная черная доска.

– Хрясь! – затрещала, хрустнув, вторая.

Выбрав из банки пару гвоздей, сунул один в рот и, приладив – хрясь! – закрепил перекрытие.

– Хрясь! Хрясь! – вогнал еще два гвоздя.

– Хрясь! Хрясь!

И т. д.

Зрелище, как говорится, было не для слабонервных.

Босиком, с голым торсом и в закатанных до колен китайских джинсах, Леша во рту перекатывал очередной гвоздь. Старый, основательный деревенский топор перышком летал вверх-вниз и казался невесомым в Лешиных здоровых лапах с выступающими синими веревками жил. По его широченным загорелым плечам, вздуваясь, катались бугры мышц, на шее перекатывалась, взблескивая на солнце, тяжелая золотая цепь с крестом.

Опасливо покосившись, Маня бросила грядки и отправилась стирать. Вернее – полоскать его белье… черт бы его побрал!

…… Размахался… Правильно я топор-то на ночь убираю… лось такой… и голда у него… сверкает так…

Раньше, пока Леша валялся полуживой в дальней комнате под ее одеялом, на нем, была только эта «голда» с крестом – и больше ничего, даже джинсов не было. И крест тогда смотрелся на нем иначе. Маня так и запомнилось – крест на груди, ершистые, несдающиеся серые глаза и длинные страдальческие черные ресницы… Крест тогда полностью соответствовал своему назначению как символ надежды – последней надежды человека в беде и болезни.

А сейчас…

Выпрямившись и отжимая, Маня поглядывала на Лешу.

А Леша вдруг поймал ее взгляд – и засмеялся.

– Че смотришь? А, Мань? – откровенно мигнул он ей. – Ладный я мужик?

Маня быстро отвела глаза, словно ее застукали за чем-то не очень приличным. И не отвечала – отжимала.

– Вот. Справный мужик. А ты – гонишь.

Маня отвернулась и начала развешивать, что-то бурча себе под нос.

– Эх, Мань… Я ж все понимаю… Женщина ты одинокая, а… – и он опять, поигрывая мускулами и скалясь, молодецки крякнул и долбанул топором, вышибив последний ненужный столбик.

– … но ты, Мань, особо-то на меня не рассчитывай – сразу предупреждаю.

Маня в этот момент, спиной к нему, цепляла за прищепку его трусы.

Леша, взглянув на нее и оценив ситуацию, коротко заржал.

Маня не обернулась, но ее красноречивый затылок, с торчащими дыбом черной и рыжей прядями, говорил сам за себя и выражал целую гамму чувств.

– А что делать, Мань – трудно, вижу. Село, – пожал глубокомысленно плечами Леша, еще раз зацепившись глазами за свои трусы с прищепкой на веревке. – Ничего не попишешь. Я вот тут столы трухлявые починяю, а ты, Мань – над моими трусами да носками бьешься. Все как у людей. Как положено. И мы…

– А-а-а!!!.. Ты что, х…, б…ь, делаешь, а?! Твою… А-а-а!!!.. Я тя спрашиваю!! Придурок убогий!! Козел!!! А-а-а!!!.. М…к!!! Вали отсюдава к е…!!! – заглушая металлический вой «газонокосилки», раздался вдруг с соседнего участка остервенелый пронзительный женский визг, сопровождаемый ядреной матерщиной. «Газонокосилка» стихла. Соседка, Маня ее узнала, визжала на ультразвуке и чудовищно бранилась – по всему, была сильно чем-то недовольна.

– Не то видать, скосил. Или срезал, – спокойно заметил Леша, прислушиваясь и кивая в такт трехэтажным выражениям, несущимся из уст невидимой за деревьями представительницы слабого пола.

В ответ на ругань за кустами попытались продемонстрировать видимость мужества и браво оттявкнулись, но получилось неуверенно, малоубедительно и как-то жалко. Мужик при «бензопиле» явно спасовал и собирался ретироваться.

– Отвали – сказала!!! Козел вонючий! Ка-атись, кому говорю!! Пшел вон, ублюдок су… – руки из…!!!

Маня молчала, продолжая развешивать. Потом сосредоточенно выплеснула воду из таза – вместе с ней вывалились далеко на траву два незамеченных мужских носка, забытых в тазу ввиду некоторой нервозности обстановки.

– … Деревня, Мань, – с добродушным сочувствием поддержал Маню «ковбой», наблюдая как та, скрипя зубами, лезет через высокую траву в крапиву за его разлетевшимися в разные стороны носками, под барабанную дробь крепких «матюгов», могучей ударной волной сотрясающих воздух. – Говорю – все так живут. Семья на отдыхе. Нормально, Мань.

На соседнем участке внезапно все заглохло – не только «бензопила», но и женщина. Наступил сладостный покой, нарушаемая лишь ласковым «фю-ить, фю-ить» какой-то птички и нежным стрекотанием в траве.

– Но… Мань, повторяю – сразу и честно – на меня не рассчитывай, – чуть ухмыльнувшись, вдруг трезво объявил Леша в воцарившейся значительной тишине, перестав ерничать и махать молотком. – И идиллией нашей семейной – увы, временной, Мань – не увлекайся. В образ особо не вживайся – мой совет. Не стоит. Не надо, Мань.

– Как скажешь, Леш, – неожиданно спокойно откликнулась Маня, до этого враждебно молчавшая в ответ на его нахальные шутки. – Как скажешь, – отчасти придя в себя после «бензопилы» и «милой» семейной сцены за кустами, включилась она наконец в Лешину «игру». – Хозяин, – она цепляла за веревку добытые из крапивы носки, – хозяин – барин, Леш.

– Да я б, Мань, с радостью, – вскричал Леша, чуть не рванув рубаху на груди – рубахи не было, только потому и не рванул. – Но, Мань… – и он принял постный вид, – … женат я. И сын есть. Такие дела, Маняш. Облом.

… Кто бы сомневался…

Маня молчала.

– Облом, – повторил Леша и фальшиво вздохнул. – Говорю, я ж понимаю, Марусь… Суетишься. Мечешься. Активность разводишь. Меня вон даже… подобрала… полудохлого… в канаве какой-то… Маня, – Леша снова методично забивал гвозди в столик. По два точных удара по каждому гвоздю – прицельный и основной: Хрясь!.. Хрясь!..

Перекидывая молоток из руки в руку, он то и дело утирал лоб тыльной стороной своей огромной лапы, отгоняя липнувших в лицо комаров и слепней.

Цепь у него на шее блестела нестерпимо. По спине от шеи, по груди стекали струйки пота.

Жарко.

Маня сама была вся распаренная и мокрая. Неприметно косясь на Лешу, она с независимым видом прошагала мимо – за водой.

– … Чужого мужика… незнакомого… Не побоялась… Выхаживала… лечила… Старалась… Но… облом, Марусь – в моем случае. Ничего не поделаешь, – сочувственно посетовал Леша, осматривая кран, пока вода лилась в ведро. – И какой урод его туда загнал?… А, Мань? – сидя на корточках перед краном, высказал он вслух Манину ежедневную мысль.

Леша поставил полное ведро у крыльца, на которое Маня присела отдохнуть.

– Леш, я же тебе объясняла, дача не моя – Татьянина. Они сюда практически никогда не ездят, но и не продают – родовое гнездо, жалко. У них другая дача, получше… и летом они с мужем заграницу чаще всего ездят…

– Да вот и я… Мань, все больше… за бугром… – Леша выпрямился. – Отвык совсем… от сельского… отдыха, – приподняв трубу, он подкладывал под нее выкорчеванные и разрубленные им столбы. – … Отвык, говорю… к чертям… Но… клево, Мань… кайф прям ловлю… особо, когда в туалете занавесочку твою отдергиваю… Душа поет, Мань – не поверишь?… Как мы с тобой месяц считай… живем… тут… Дружно, Мань, заметь, не то, что некоторые, – Леша неодобрительно мотнул головой в сторону «соседей», – и по природе. Согласна?

Маня, естественно, не отвечала. Она тихо сидела на крыльце под Лешино мерное и неумолчное бормотание и смотрела, как он трудится.

Внезапно ее сильно раздражило это его едкое бормотание в свой адрес – неуважительное и весьма издевательское, – с чего он вообще взял, что с ней так можно?!

– Я поняла, Леш. Крутой ты мужик. Отпуск – за буром и только в пятизвездочных отелях. Да?

– Ну, не всегда уж прям так и пяти… но случается, Маняш, частенько и в них, не буду врать…

– А в остальное время, по вечерам – вино и женщины, клубы и девочки, то есть – несмотря на жену и… семью. Ну, а девочки, естественно, «из подстаканников» или типа того… Да, Леш?

– Из «подстаканников»?

Леша обернулся, придерживая кран, и недоуменно взглянул на Маню на крылечке.

– Ну да. Они же там в клубах, стриптизерши эти, в типа клетках таких высоких с решетками, на шестах крутятся как в стаканах или подстаканниках… И стоят, наверно, недешево. Дороже чем те, что просто подсаживаются.

– Ой, недешево, Марусь. – Леша хмыкнул. – Но… Тебе-то откуда… По ящику насмотрелась, а, Мань? В сериалах, что ли? Или в интернете на тему – «клубная жизнь» и «их нравы»? «Из подстаканников» – покрутив головой, снова хмыкнул Леша – Манино определение ему явно понравилось.

– Мань, ты прям сейчас как… – Леша снова искоса посмотрел на нее – … как законная супруга – стальной взгляд, и…

– … Мань, ты не отчаивайся. Что-нибудь и для тебя… – Леша таки поднял кран и теперь закреплял его – … придумаем, Маняш… Вот, к примеру, Витек этот – ты к нему приглядись, Мань – мой совет. Улыбнись, то, се… Он, видать, парень простой, и… Б…ь! – неожиданно ругнулся Леша, прервав свои рассуждения – кран сорвался.

– …А на меня, Мань – забей. – Леша принялся по новой закреплять кран. – И…

– И губы не раскатывай, – перебив, договорила за него Маня. – Да, Леш?

– Мань… я ж тебе добра желаю…

– Ты, Леш, у нас… весь из себя такой крутой… орел, одним словом – куда уж мне!

– Мань…

– А я женщина слабая, одинокая – ты прав. И получается сплошной соблазн для меня. В твоем лице, Леш. И искушение. И губы сами собой раскатываются.

– Мань… ты…

– Говоришь – добра мне желаешь… Может – свалишь наконец по-быстрому? – весьма эмоционально наддала вдруг Маня, и неприятно прищурилась. – А, Леш? – Чтобы я… того – не мучилась.

– Мань…

– А то – хочешь, не хочешь – начну тобой увлекаться, надеяться. А так – с глаз долой, из сердца вон.

– Мань…

– Может, пожалеешь, Леш? И отчалишь?

Леша уже окончательно зафиксировал кран и стоял неподвижно рядом с ним лицом к Мане, взирая на нее с некоторой опаской.

– Эх, Мань! Ну что ты за баба такая, а!.. Взъерепенилась вон вся, глазами засверкала… разноцветными. Мань, не сердись. Кто ж виноват-то, а? Ну прости, женат… что делать, Мань!..

Маня молча ушла в дом.

Леша с озадаченным видом немного потоптался на опустевшем участке, поглядывая на починенный стол и поднятый кран, машинально перекатывая босой ногой какое-то поленце. Подбросив поленце, запустил его мощным ударом ноги далеко за туалет. Махнул рукой и сиганул на крыльцо – за Маней в дом.

* * *

… Людоед отправил Августину домой в своих семимильных сапогах.

С тех пор Августина и Людоед очень подружились, и девочка частенько навещала своего друга-вегетарианца и радовала свою маму тем, что очень полюбила овощи.

Но однажды к Людоеду прибыл гость, его дальний родственник. У него была больная печень, потому что он за свою жизнь съел слишком много маленьких детей. Ему посоветовали пожить в темном, диком лесу, что могло бы очень способствовать лечению его печени.

Гостеприимный хозяин устроил своему кузену роскошный пир – все было приготовлено исключительно из овощей и фруктов. После нескольких дней такого питания Людоед-родственник погрузился в меланхолию – ведь единственное, что он любил, было свежее мясо.

Тогда он стал разузнавать, не живут ли поблизости какие-нибудь симпатичные дети. Людоед-хозяин леса рассказал ему о своей прелестной маленькой приятельнице Августине, забыв, что все его родственники были все-таки свирепыми и кровожадными людоедами.

Людоед-гость заявил, что срочно удаляется на прогулку. Тогда Людоед-хозяин леса вдруг сообразил, чем это может кончиться. К счастью, Людоед-родственник в спешке забыл надеть свои семимильные сапоги. Поэтому Людоед-хозяин леса, надев свои, успел предупредить Августину и жителей деревни.

Огорченный Людоед-гость никого не встретил, и ему пришлось удовольствоваться несколькими курами, которые попались ему на дороге.

С тех пор для детей этой деревни началась грустная жизнь. Они почти не выходили из дома, а когда выходили, то надевали специально сшитый для каждого костюм морковки с зеленым хвостиком. Ходить они должны были небольшими группками, чтобы походить на пучки моркови.

Людоед-гость, наведывающийся теперь в деревню каждый день в надежде встретить все-таки маленького аппетитного ребенка, был крайне раздражен, хотя печень беспокоила его гораздо меньше.

«Проклятая страна, – думал он, – одни куры, зайцы, овощи и эта морковь повсюду!»

– … Мань, ты что затихла? По клавишам не цокаешь? – неожиданно подал голос Леша из своей комнаты из-за прикрытой двери.

Было поздно, и Маня думала, что он спит. Она уже больше часа сидела за сказкой.

– Да. Я перечитываю… и правлю кое-что…

– Мань, давай прочти дальше – ну, новое, что напечатала.

– Леш…

– Читай давай, Мань. Мы остановились, где этот брат Людоеда мясо любил… и без него загрустил… – Леша печально вздохнул. – Ну прям как я… Мань, ты это с меня списала, да?

– Да… Нет. Это я раньше написала – ты еще лежал, не вставал. Леш, чего тебе не спится-то…

Но Леша уперся.

Невероятно, но он вообще очень интересовался Маниной писаниной.

Понаблюдав за Маней и кое-что сопоставив, Леша понял, что «работает» она по утрам, после кофе. А по вечерам – делает что-то такое еще. Он намертво прицепился к ней с вопросами, мгновенно дожал и все выяснил – Маня, как всегда в случае с Лешей, не выдержала и почему-то быстро раскололась.

Мане пришлось сознаться, что две первые ее сказки – «Необыкновенные кисти» и «Король-Неряха» – уже опубликовали в их же издательстве. В детской редакции сказки понравилась и их включили в сборник.

Учинив Мане допрос с пристрастием, Леша тут же углядел на полке с какими-то бумагами и старыми книгами, среди прочего, Манины документы и новенький сборник сказок. Нашел в нем Манины и прочел.

И глухо Маню зауважал. То есть почему-то остался очень доволен. Мане даже показалось – возгордился, типа: «Знай наших!» Насмешничал, конечно, но… Маня, во всяком случае, поняла его так.

… Это было несколько неожиданно, и отчасти… трогательно.

«Людоеда» заставил прочесть ему с самого начала. Находясь в эпицентре «творческого процесса», проще говоря, постоянно зависая у Мани над душой, Леша внимательно следил за развитием событий. Он все время ждал продолжения и требовал читать ему на ночь.

– … Ты мне уже три дня не читаешь – дописываешь. Мань, ты обещала, – обиженно гудел он своей хрипотцой он из-за двери. – Жалко, что ли?

– Ну хорошо, хорошо, – завздыхала Маня и послушно заскользила по файлу. – Где это… а вот… Слушай.

… По вечерам у них вообще все было не так, как днем. По вечерам они жили совершенно другой жизнью.

У обоих, злой удавкой, подступала, накатывала тоска – у каждого своя.

Маня поспешно глотала свою капсулу – единственную, на ночь.

А Леша…

С Лешей по вечерам происходила поразительная метаморфоза. Он до неузнаваемого менялся – прямо на глазах. Леша днем и Леша вечером – два разных человека, ничего общего.

После ужина он обычно отправлялся один на крыльцо, где стоял или сидел в уединении, понурив голову, минут 15. Затем возвращался в дом к Мане, которая суетилась на веранде с посудой – совсем другой человек. Серьезный, мрачноватый и… как бы застегнутым на все пуговицы. Ни следа дневного балагурства и ерничанья. Крайне корректно он спрашивал у Мани разрешения посидеть часок за ее Notebookом. Маня разрешала. И Леша усаживался перед компьютером.

Маня, кстати, несколько раз предлагала ему воспользоваться интернетом днем, фильм, например, какой-нибудь посмотреть или спорт – хоть чем-то заняться. Но Леша регулярно отказывался и к компьютеру подходил только вечером, официально испросив разрешения.

Сначала он быстро просматривал новости, обычные и экономические, потом криминальные – хронику происшествий. Покончив с новостями, надолго углублялся в какие-то непонятные сайты, перемещаясь из одного в другой в шахматном порядке.

Откинув широкие плечи на спинку стула, Леша сидел с жестким, непроницаемым лицом, время от времени небрежно шевеля «мышью».

И по мере того, как он так сидел, атмосфера в комнате и по всему дому начинала густеть и становиться вязкой. Со стороны Notebookа, от Лешиной спины неудержимо расползалась, била тяжелой струей – крепкая, едкая мужская ненависть, настоянная на черном, злом отчаянии.

… В тот вечер, ближе к ночи, воздух загустел настолько, что его можно было резать ножом и ломтями класть на хлеб.

Маня, стараясь не шуметь, ходила по дому, доделывая привычные дела и незаметно поглядывая на Лешин каменный затылок. Несмотря на всю сталь и жесть, которые Леша излучал, Мане было его почему-то очень жалко.

Она тихо вздыхала, стараясь не привлекать внимания.

Проходя по комнате у него за спиной, она вдруг на ходу, практически не притормозив, провела рукой по «бетонному» затылку, как бы снимая напряжение – погладила Лешу по голове, по серому ежику.

Здоровенные плечи едва приметно дрогнули – Леша застыл, глядя в монитор. А Маня, не останавливаясь, проследовала дальше на веранду, а оттуда на участок, как будто в туалет, а на самом деле – топор вынести.

Леша слегка улыбался, не отрываясь от экрана, когда Маня вернулась. Взглянув на нее, неожиданно подмигнул – понимающе и насмешливо, «по дневному».

… Ввиду топора, надо полагать – догадался, зачем выходила.

Ну и пусть. Настроение у него, главное, явно улучшилось – он уже вполне по-деловому орудовал «мышью» и постукивал по клавиатуре, иронично улыбаясь себе под нос.

Минут через сорок он уступил Мане место за Notebookом и отправился спать.

Но, как оказалось, не спал, а ждал, пока Маня досочиняет очередную порцию своей сказки. И настоял, чтобы Маня прочла ему дальше – с того волнительного для Леши места, где они остановились – про загрустившего без мяса Людоеда-гостя и про маленьких аппетитных детей.

… Таким вот образом у них с Лешей все и происходило, тянулось и можно даже уже сказать, неудержимо неслось – в непонятном для Мани направлении.

Пребывание «гостя» явно и неприлично затягивалось и начинало приобретать подозрительный оттенок.

Потому что дни шли. И прошел уже месяц, и истекал – второй.

У них даже сложился определенный, немного правда странный и своеобразный, но почти «семейный» уклад жизни.

Маня однажды об этом задумалась, когда варила гречку.

По вечерам они жили «иной», вполне сносной, «человеческой» жизнью, а вот днем…

… Днем творилось что-то невообразимое.

… Бог знает что!..

Отношения между ними менялись и как-то развивались в сторону… в идиотскую сторону, надо сказать!..

Нет, поначалу Маня вела себя с Лешей даже несколько свысока – в силу своего руководящего положения «медработника» и вообще – «хозяйки дома». Потом – снисходительно по отношению к выздоравливающему «больному», щадила его.

Следующая стадия – старалась быть просто на равных, пытаясь установить с ним нормальный, достойный стиль отношений.

… Но не давался он, хоть застрелись!

Больше того, как-то так пошло, что с каждым днем Леша, на глазах набирающий силы, на глазах же и наглел. Грубил и дерзил – окончательно «забивая» Маню и «переигрывая».

Дело в том, что Леша оказался «игрун». Неуемный озорник и весельчак. То ли шило у него было в заднице или в другом месте, то ли просто развлекался… Но как факт – Леша классно «зажигал», умело организуя милые, где-то даже душевные ежедневные «семейные» склоки и перебранки – своего рода увлекательную «дневную дискотеку», искрометный «танцпол».

Он легко одерживал верх. Из их дневных «схваток» победителем всегда выходил он.

Сцены и «номера» – практически одни и те же, изо дня в день, в тех же декорациях. Репертуар ограниченный, но устойчивый, разговоры повторялись зеркально и неизменно – вариации на тему. Но рос напор и, соответственно – «накал страстей». «Диджей» Леша оттягивался умело. Верховодил легко и без усилия, набирая обороты и наращивая темп во время их «дневных дискотек», и вконец так разошелся, что Маня окончательно «ослабла». Неловко защищаясь и вяло отбрехиваясь, она сдавала позиции одну за другой.

То, что он повторялся, Лешу, видимо, мало волновало.

Да и Мане легче от этого не было, и дела не меняло.

… Или он все более и более странно на нее действовал?… Дело было в ней или… в нем?

Фиг его знает.

Маня уже плохо соображала и уныло плелась в хвосте событий, не совсем отчетливо понимая – что же, собственно, происходит?…

А Лешу было не остановить. Он «зажигал» – во всех смыслах. Во-первых – тем, что упорно не уходил. А во-вторых – в прямом смысле. Но – исключительно днем. И кстати, был неправ, когда говорил, что у них с Маней – все как у людей, как положено.

У них-то как раз все шло шиворот навыворот. Народ обычно днем – серьезен и работает. А вечерком, после трудового дня – расслабляется и оттягивается, кто как может. А у них – с точностью до наоборот: неслабый «оттяг», вдохновенно режиссируемый Лешей – каждый Божий день.

А вечером…

Абсолютно другая жизнь и «иной» Леша – каждый Божий вечер.

И по кругу, по кругу… День за днем.

Без малого – два месяца.

… Так-то.

* * *

Произошло событие, которое можно отнести в разряд знаменательных – Верка нанесла им визит.

Последнее время Маня с ней общалась, но дозировано, вела себя осторожно и на контакт особенно не шла – держала дистанцию. Вера позванивала, но ненавязчиво, проявляя такт. Маня всегда ее благодарила за помощь и по телефону и когда изредка встречала на улице, по пути на станцию.

А тут как-то Маня встретила Верку у магазина. Они разговорились и пошли обратно вместе. Расспросив Маню что да как, Верка ловко подвела к тому, что ей пора, наконец, нанести им «визит вежливости» и обмыть окончательное выздоровление «больного».

… Короче, Вера напросилась. Не удержалась. Если честно, ее мучило ужасное любопытство. Ей страшно хотелось посмотреть на месте как там что у Мани, и главное – на ее мужика, в выздоровлении которого она, Вера, принимала самое живое участие. Взять хоть одно его появление в поселке – нестандартное и захватывающее… Даже муж Толик его видел – когда транспортировал домой к Мане, и дед – когда приходил лечить. А она, Вера – нет. И еще – Манин муж так и не уехал, жил в поселке, но никуда не ходил – никто и никогда его не видел.

Интригующая и загадочная история, как и все – по Вериным смутным подозрениям и ощущениям, – что связано с соседкой Маней, несколько необщительной и местами даже нелюдимой, но все равно очень симпатичной.

Словом, Верку распирало, и она, «положив» на свойственные ей деликатность и такт, почти императивно сообщила, что заглянет к ним ненадолго – отметить успешное завершение «дела».

Маня про себя вздохнула и покорилась. Сочла, что должна удовлетворить Веркин жгучий интерес. Отлично понимая – той смертно надоело безвылазно торчать в Николаевке, она мается со своим большим животом, не знает, куда себя приткнуть, ей скучно и нечего делать.

С другой стороны – она действительно сильно помогла. Неизвестно, чем кончилось бы, если бы не Верка с ее мужем Толиком при машине и дедом-хирургом. Она была вправе рассчитывать на благодарность и внимание к себе – в тех формах, в которых ей хотелось и было приятно.