Текст книги "Понедельник не кончается никогда (сборник)"

Потом стало тихо. Земля исчезла вообще. Я несся среди космоса, вокруг тихо угасали звезды и сворачивались в клубки туманности. Редкие звездолеты были чудовищно огромны, но необратимо разрушены. Потом Вселенная начала сворачиваться в точку, и я положил руку на клавишу стартера. Надо было возвращаться.

Но единственное, что меня еще держало, – это взгляд Януса Полуэктовича и слова Корнеева. Где-то там, далеко позади, в настоящем и солнечном мире, остались друзья и коллеги, остался НИИЧАВО и Соловец, Наина Киевна и Хома Брут, даже Амвросий Амбруазович Выбегалло…

А вокруг было Ничто. Вселенная сжалась в точку – над которой парила моя машина времени. Секунду – или миллион лет, ибо времени уже не стало, а спидометр зашкалило, она дрожала в сингулярности. Это было так тоскливо, что я закричал. Не помню уже, что я сказал, кажется, что-то очень известное и избитое. Но Вселенная стала вновь расширяться.

Звезды фейерверком пронеслись сквозь меня и превратили Ничто – в небо. Гирлянды созвездий и паутина туманностей на мгновение воссияли вокруг, но тут вспыхнуло солнце и под ногами вспухла Земля. Вокруг замелькали какие-то волосатые кроманьонцы, люди в тогах, рыцари в броне, алхимики над ретортами. Я дождался, пока мир приобрел привычные очертания, и остановился. Все было реально.

Люди – может быть, чуть поскучнее, чем в реальности, но абсолютно убедительные. Ни одного прозрачного изобретателя или идиота с мечом и автоматом. Минуту я переводил дыхание, озираясь. Вот пробежал мальчик с удочкой, но он вовсе не стремился завести со мной умную беседу или спереть машину времени. Вот подошел милиционер, очень похожий на сержанта Ковалева. Он-то явно собирался со мной побеседовать, но я дал по газам и перенесся на пару лет вперед. Кажется, это и был тот мир, который я искал.

Я закурил, оглядываясь по сторонам. Здесь, конечно, еще не делали ЭВМ, помещавшихся в маленький чемоданчик. Но все было столь вещественно, что я не сомневался – именно здесь пиратствовал Выбегалло.

Решив останавливаться каждые два года, я выжал сцепление и отправился в путь. Мне потребовалось совсем немного времени. Всего пятнадцать остановок. Потом я ударил по клавише стартера, и машина времени провалилась обратно.

В реальность…

– …Это м-мерзко и от-твратительно! – кричал где-то рядом Федор Симеонович. – В-вам придется отвечать, г-гражданин Выбегалло!

– Позвольте-позвольте! – грохотал бас Амвросия Амбруазовича. – Жене сюи па фотиф![8]8
  Я не виноват! (фр.)


[Закрыть] Молодежь нынче пошла… слабонервная! Нас царские жандармы не запугали! Не смейте мне хамить, Киврин!

– Тихо, – сказал Янус Полуэктович. Очень спокойно, но веско. И сразу наступила тишина. Я открыл глаза и увидел, что все смотрят на меня. С таким сочувствием, что мне стало неудобно.

– Ребята… бросьте вы… – прошептал я, поднимаясь. Корнеев помог мне, радостно гаркнув:

– О, очухался Привалов!

Поддерживаемый Витькой и Романом, я встал. Растерянно сказал:

– Извините, пожалуйста…

– Что вы, что вы, г-голубчик, вы прекрасно д-держались… – отворачиваясь, сказал Киврин.

Кристобаль Хозевич молча подошел ко мне, хлопнул по плечу, и, словно смутившись своего порыва, отошел в сторону.

– Полагаю, все мы убедились… мир тот достаточно материален, – сказал Невструев.

Выбегалло радостно закивал.

– Единственный вопрос, стоящий перед нами: каким законным образом можно осуществлять… ну, скажем мягко – обмен технологиями с этим миром?

– Как это каким? – завопил Выбегалло. – Налицо, понимаете ли, мой героический эксперимент… и экскурсия товарища Привалова – налицо! Садимся, едем и добываем культуру, материальную и духовную! Милости просим!

– Привалов, вы согласились бы еще раз там побывать? – спросил Невструев.

Я покачал головой.

– Нет, Янус Полуэктович. Извините, нет. Давайте лучше я на картошку съезжу.

– Полагаю, это общее мнение? – спросил Невструев. Никто ему не возразил.

Тогда Выбегалло всплеснул руками:

– Как же это, товарищи? Где ваше гражданское мужество?

– Вы проделали это путешествие без колебаний, не так ли, Амвросий Амбруазович? – спросил Хунта.

Выбегалло гордо кивнул:

– Да! И никакое слабоволие и малодушие надо мной не довлело!

– Это не малодушие. Это чистоплотность, – холодно сказал Невструев. – Что ж, тогда эта тема будет поручена вам лично, Амвросий Амбруазович. Опыт у вас есть, силы духа – не занимать. Поработайте во благо народных закромов.

Выбегалло замолчал, хватая ртом воздух. А Янус Полуэктович продолжил:

– Остаются, конечно, открытыми ряд вопросов. Например – с обменом валюты, ибо даже новые, шестьдесят первого года, рубли вам не помогут. Но мы, со своей стороны, добьемся валютных ассигнований. Иной вопрос – как к вам отнесутся… там?

– Инсинуации, – косясь на корреспондентов, сказал Амвросий Амбруазович. – Выбегалло чист перед законом!

– Работа вам предстоит трудная, но интересная, – никак не реагируя на Выбегалло, говорил Невструев. – Вы согласны, не так ли?

Амвросий Амбруазович помолчал секунду. Похоже, он взвешивал все плюсы и минусы. По лицам ребят я видел, что они волнуются. Но я был спокоен.

Они просто наблюдали за моим путешествием.

А я – был там.

Выбегалло, конечно, не прочь урвать «чего-нибудь этакого» из мира за пределом времен. Но бывать там регулярно…

Он был, конечно, дурак, но дурак осторожный и трусливый.

– Своевременно заостренный вопрос! – сказал Выбегалло. – Очень правильная постановка проблемы! Что нам эти вещи… сомнительного производства? Что, я спрашиваю, товарищи? Что лучше – несуществующая культура придуманного мира или наши дорогие сотрудники?

– Как ни странно, даже вы – лучше, – сказал Жиан Жиакомо. – Никогда не подозревал себя в возможности такого признания… но, сеньоры… честность побуждает признаться.

А Выбегалло несло…

– Надо еще разобраться со многими вопросами! – размахивая руками перед шарахающимся Питомником, говорил он. – Кто создал этот… с позволения сказать – времяход? Кто напридумывал эти неаппетитные миры, а? Имя, товарищи, имя!

Все уже постепенно расходились. Киврин и Хунта дискутировали вопрос, что лучше – отправить все привезенные предметы назад, в будущее, или сдать на хранение в Изнакурнож. Янус Полуэктович что-то дружелюбно говорил Седловому, и тот растерянно кивал головой… Корнеев грубо пихал меня под ребра и усмехался. Ойра-Ойра, поглядывая на чемоданчик с ЭВМ, спросил:

– Скоро у нас такие появятся, Сашка? Что-то я невнимательно за спидометром следил…

– Лет тридцать, – сказал я. – Впрочем, не знаю. Это там – тридцать лет. А как у нас… не знаю.

– Пойдем, перекурим, – предложил мне Амперян. И таинственно похлопал себя по оттопыренному карману пиджака. Я вспомнил, что к Эдику на днях приезжал в гости отец из Дилижана, и кивнул:

– Сейчас, Эдик. Минутку.

Из кабинета уже почти все вышли, когда я подумал? а зачем, собственно? Неужели мне хочется знать ответ?

И я тоже двинулся к выходу, когда Янус Полуэктович негромко сказал:

– А вас, Привалов, попрошу остаться.

И почему-то усмехнулся…

Мы с директором остались вдвоем, и Невструев, прохаживаясь у стенда с машиной времени, сказал:

– Все-таки, Саша, вы по-прежнему думаете, что одним правильно поставленным вопросом можно разрешить все проблемы… Ну, спрашивайте.

Я колебался. Мне и впрямь хотелось знать: почему тот мир в конце времен был так реален? И возможно ли было его придумать… в человеческих ли это силах? Но я справился с искушением и покачал головой:

– Янус Полуэктович, можно, я лучше другое спрошу? Мы с Корнеевым… правильно соединили?

– Колесо Фортуны? – Невструев покачал головой. – Нет, конечно. Ни одна попытка остановить Колесо Фортуны не заканчивалась удачей. Равно как попытки разогнать его… или остановить. И попытка вернуть его в прежнее состояние – тоже лишь благая мечта, которую уже не осуществить.

Мы оба молчали. Я ждал, пока Невструев закончит, а он смотрел куда-то далеко-далеко… в будущее. Янус вздохнул и продолжил:

– Но самое удивительное, что ничего страшного в этом нет, Привалов. Поверьте.

– Я хочу вам верить, – признался я. – Можно идти? У меня работы еще… невпроворот.

– Идите, Саша. Работа… да и Амперян с Корнеевым вас ждут.

У самых дверей, когда я посторонился, пропуская грузчиков-домовых, среди которых мелькнула добродушная физиономия Кеши, я не утерпел и снова повернулся к Невструеву:

– Янус Полуэктович, а почему вы вчера мне говорили, что неделя будет тяжелая?

– Говорил? Вчера? – Невструев приподнял брови и улыбнулся. – Запамятовал, признаться… Ну, так неделя ведь только начинается, Саша.

– Да? – растерянно спросил я.

– Конечно, – с иронией ответил Невструев. – Вы это скоро поймете.

Позже я действительно это понял.

Но это, конечно, уже совсем-совсем другая история.

Игорь Минаков
В ночь на Ивана Купалу

«Не гляди!» – шепнул какой-то внутренний голос философу.

Не вытерпел он и глянул.

Николай Гоголь. Вий

1

День не задался с самого утра. «Алдан» упрямо выдавал на выходе «Занят. Прошу не беспокоить». Девочки с тоскливой неизбежностью подогревали чай. Я оставил их рядом с тихо шуршащей машиной и пошел к Роману. Ойра-Ойра еще вчера отбыл в командировку на Китежградский завод маготехники, но в его лаборатории мне всегда было как-то уютнее. От нечего делать я решил потренироваться в материализации. Первым делом завалился на диван и попытался представить себе что-нибудь жизнерадостное. Выходило не очень. Мешал дождь, который как назло зарядил за окнами, мешал слишком удобный диван, мешало отсутствие Романа и сколько-нибудь важного дела.

Я нехотя рассчитал вектор магистатум. Вербализовал и представил букет ромашек. Жизнерадостного в нем было мало даже тогда, когда он существовал в виде идеи, навеянной не по сезону «ромашковым» платьем Тани Ковалевой, новенькой сотрудницы Романа. Материализованные, ромашки выглядели совсем печально. Размером с хорошие подсолнухи, они имели сизо-сиреневый дождливый цвет, с лепестков капала вода. Цветы пахли солидолом. Я убрал запах вместе с убогим букетом. Но огорчиться неудаче не успел. Вдруг потянуло озоном, под потолком сгустилась тучка, раздался треск и из грозового воздуха соткался Мерлин. Выглядел он неважно. Красный, распухший от насморка нос. Слезящиеся глаза. Расшитый звездами колпак раскис, а с изъеденной молью мантии натекла изрядная лужа. Мерлин оглушительно чихнул, чертыхнулся на латыни и обратил тусклый взор на меня.

– Досточтимый сэр Саша, – прогундосил он. – Да будет вам известно, что добрый рыцарь и знатный медосборец, благородный сэр Отшельниченко прислал меня к вам с известием…

– Позвольте поинтересоваться, – в тон ему откликнулся я, – с дурным или добрым?

Скверно, если и без того неудачный день осеняется присутствием этого средневекового борца с империализмом янки.

– С известием, что изобретенный вами электронный пчеловод вновь сбоит, – заунывно продолжал Мерлин. – Вот она, ваша хваленая техника! – заключил он со злорадством.

Я поискал взглядом что-нибудь тяжелое, но придворный астролог короля Артура благоразумно ретировался.

Мне оставалось лишь пригорюниться.

Кажется, в «Науке и жизни» я вычитал, что, несмотря на широко известную способность отыскивать родной улей, примерно десять процентов пчел сбиваются с дороги, унося заветный нектар в никуда. Проблема эта чрезвычайно заинтересовала меня, и, провозившись почти год, я сконструировал электронного пчеловода. Он особым образом поляризовал солнечный свет, выводя на путь истинный заблудшие пчелиные души. Прошлой весной я подарил свое изобретение «знатному медосборцу». Ходовые испытания прошли успешно. За лето сэру Отшельниченко удалось собрать меду почти вдвое больше против обычного. Правда, случались и сбои. Тогда медосборец приглашал меня, поил парным молоком, лакомил щедро политыми липовым медом краюхами, и мы с ним заново отлаживали заупрямившийся прибор. Я чувствовал себя ответственным за собственное изобретение, и поэтому весьма охотно отзывался на приглашения Никанора Ивановича. Немаловажную роль играла и моя слабость к молоку и меду. Вот только никогда прежде Отшельниченко не присылал весточек через Мерлина. Тут бы мне и насторожиться, но дурная погода и неполадки с «Алданом» притупили мою бдительность.

До пасеки было километров сорок по прямой. Для трансгрессии – это пустяк, но в лесу наверняка будет еще дождливее.

Так и оказалось. В лесу было не только дождливее, но и сумрачнее. К тому же я слегка промахнулся, и до места назначения оставалось еще около километра. Пришлось пробираться через чащобу, заваленную буреломом. К счастью, места были знакомые. Минувшим летом я здесь все обшарил, изучая пути пчелиных миграций. Поэтому теперь, невзирая на дождь и быстро сгущающиеся сумерки, уверенно двинулся к поляне, где стояла пасека.

Примерно через час я понял, что заблудился. Это меня удивило. Я все-таки турист-разрядник и умею ориентироваться даже на незнакомой местности. А тут поляна сменялась поляной, но никаких следов пасеки не было и в помине. Краюхи с медом и молоком становились все абстрактнее.

К тому же я изрядно промок. Еще немного, и начну чихать, как Мерлин. И только я подумал об этом, как в носу у меня невыносимо засвербело. Я совсем по-мерлиновски чихнул, а когда вновь обрел способность к восприятию окружающей действительности, услышал до боли знакомый скрипучий голос:

– Вот он, касатик, тут мается… А мы его ищем, ищем, с ног сбились…

Я оглянулся. Газовая косынка с изображением Атомиума таинственно фосфоресцировала во мгле. На кончике крючковатого носа отблескивала капля. Рядом с Наиной Киевной покачивалась смутная тень Мерлина. За ним пьяно обнимал березу Хома Брут. А завершала композицию чудовищная фигура Вия, Хрона Монадовича.

– Товарищи! – возгласил я. – Будьте добры…

– Подымите мне веки: не вижу! – глухим подземным голосом потребовал Ха Эм Вий.

Наина Киевна одобрительно кивнула. Мерлин застенчиво захихикал. Брут отлепился от березы, вцепился в дряблые морщинистые, свисающие до самой земли веки начальника канцелярии и с натугой оттянул их вверх. На меня уставились бледные, словно зенки уэллсовского марсианина, глазища с вертикальными зрачками. Вий медленно поднял длинную костлявую руку с золотым паркером, зажатым в черных заскорузлых пальцах.

С острого жала вечного пера соскочила синеватая молния, и я потерял сознание.

2

Придя в себя, я первым делом решил, что причудливая судьба программиста снова занесла меня в Изнакурнож. Шарахнуло меня крепко. Голова гудела, тело будто свинцом налилось. Я даже не мог повернуть головы, и лишь скосив глаза, разглядел бревенчатую стену и узкое окошко, едва сочившееся вечерним светом, и большой стол, за которым сидели мои давние знакомцы. Они о чем-то спорили громкими, сердитыми голосами. Из-за колокольного гула в голове я разобрал не все слова, но уловил, что лесные тати говорят обо мне.

– А ежели они зубом цыкать станут? – осведомлялась гражданка Горыныч.

– Не станут, – с пьяной развязностью утверждал Хома Брут. – Не умеют они…

– Благородный сэр… – встревал Мерлин, судя по шороху, будто воздушный шар, покачивающийся под потолком… – никогда не позволит себе…

– А давайте его свяжем! – предлагал Брут. – И кляп…

– Э-э, милай… – скрипела Наина Киевна. – После резолюции Хрона нашего свет Монадыча никакой кляп не нужон…

Я попытался тут же опровергнуть это утверждение, но ничего, кроме неопределенного мычания, выдавить не удалось. Хуже того – я не мог пошевелить и пальцем. Оставалось лишь прислушиваться к моим обидчикам и надеяться, что паралич временный.

Разговор тем временем становился все интереснее, хотя и непонятнее.

– А ежели они отцветут? – беспокоилась старуха.

– Не отцветут, – отзывался Брут, которому, похоже, море было по колено. – Не успеют они…

– Благородный сэр Ви-ай – великий маг! – почтительно завывал Мерлин. – Воистину мощь его заклинаний необорима!

– А ежели они вылезут? – накаляла обстановку гражданка Горыныч. – Из землицы этой… Что тогда?

– Не вылезут, – как заезженная пластинка, твердил Брут. – Не посмеют они…

Кто эти таинственные «они» и откуда вылезут – понять было невозможно.

– Внимание! – возгласил Мерлин. – Сдается мне, благородные леди и сэры, что наш высокородный пленник обрел чувства…

– Щас я его… – туманно пообещал Брут.

– Охолони, милай, – пробурчала Наина Киевна и застучала палкой по дощатому полу. Надвинулась, наклонилась надо мною, осклабилась щербатым ртом, прошепелявила: – Очнулся, касатик… Глазами лупает… – Провела сухой дланью над моими губами, и освобожденная гортань сама начала выталкивать гневные слова:

– Это хулиганство! Вы мне за это ответите!

Получилось довольно визгливо, но, то ли интонация подействовала, то ли словечки, почерпнутые из лексикона Модеста Матвеевича, но пленители мои заметно оживились и, кажется, даже подобрели.

Мерлин, проплывая надо мною тощим дирижаблем, изрек ни к селу, ни к городу:

– Данный обет не позволяет мне, о прекраснейшая из дам сердца, ответить на твою пылкость, как то предписано кодексом куртуазного рыцарства…

Гражданка Горыныч удовлетворенно закивала. А Брут с чувством предложил:

– Налить ему сто грамм, мигом очухается!

Почувствовав, что и члены мои обрели свободу движений, я оперся ладонями о жесткую постель, сел и огляделся. Обстановка избы оказалась довольно скудной: печь, вешалка с рухлядью, сундук, на котором стояла какая-то коробка, накрытая серой с кистями шалью. Ха Эм Вия нигде не было видно, и это меня несколько обеспокоило. Ладно, больше я себя не дам статическим электричеством обездвиживать. Незаметно растирая кисти рук и напрягая мускулы, чтобы вернуть им эластичность, я пробурчал:

– Я требую объяснений.

– Давай к столу, Шурик! – с пьяным воодушевлением пригласил Брут. – Обмоем это дело!

Я осмотрел его сизую от беспробудного пьянства физиономию и решил, что пощупать ее я всегда успею, поэтому сказал примирительно:

– Да что за дело-то? Говорите толком!

Тут мои пленители оживились по-настоящему. Наина Киевна ухватила меня за рукав ковбойки и потащила к столу. Брут опередил нас, схватил бутылку и, расплескивая водку, принялся наполнять стаканы. Даже летучий Мерлин спустился из-под потолка, расправляя раскисшую мантию на недюжих плечах. Я послушно уселся на предложенный табурет и даже взял стакан, хотя пить с этой компанией, разумеется, не собирался. Голова моя прояснилась окончательно, и я решил во что бы то ни стало выяснить, в чем дело.

Бестолково препираясь, вся компания, наконец, расселась у стола. И хотя я терпеть не могу всякого рода собрания, пришлось брать инициативу в свои руки, иначе было не добиться от гражданки Горыныч с подельниками никакого толку.

– Итак, това… – Я осекся и поправился: – Итак, граждане, давайте рассказывайте по порядку, что здесь у вас произошло?

Увы, эту публику проще призвать к порядку, чем добиться от них оного. К сожалению, я не старший сержант Ковалев. Они заговорили все разом, перебивая друг дружку, перескакивая с пятого на десятое. Из их сбивчивого рассказа я понял, что нынешней ночью в лесу должно зацвести некое растение, как раз где-то в районе пасеки. Что, воспользовавшись непогодой, пасечник, «сэр Отшельниченко», уехал два дня назад в Китежград, а безработные из-за дождя пчелы остались на попечении Мерлина, который вызвался в отсутствие хозяина постеречь пасеку, поселившись в сторожке лесника, в той самой, где мы сейчас находились. То ли заскучав, то ли по какой-то надобности, Мерлин вызвал на пасеку всю гоп-компанию во главе с самим начальником канцелярии Хроном Монадовичем Вием. А тем временем приближалось двадцать четвертое июня по старому стилю, или ночь на Ивана Купалу, и средневековое, хотя и незаконченное, образование подсказало Мерлину, что сим благоприятным обстоятельством следует воспользоваться, ибо «да будет ведомо доброму рыцарю сэру Привалову, что купальская ночь обладает магией необоримой силы». Проще говоря, в затуманенном предрассудками воображении бывшего королевского чародея родилась смутная идея извлечь из этой магии вполне себе материальную выгоду. С этой идеей он и ознакомил подельников. Однако, судя по некоторым отрывочным высказываниям, в вопросе, как именно извлечь эту выгоду, согласия между концессионерами не было. Вероятно, поэтому они решили заманить в сумрачный дождливый лес меня. Почему именно меня? Я ведь не Хунта, не Один, и даже не Корнеев – почти ничего не понимаю в магии. И Мерлину, например, это хорошо известно. Тогда что им от меня могло понадобиться?

– Та-ак, граждане, – произнес я, невольно копируя интонации старшего сержанта. – Теперь давайте по существу!

– По существу ему… – невесть отчего насупилась Наина Киевна. – Расселся тут, докладай ему…

Это уже была наглость. И я разозлился.

– Про уголовную ответственность за похищение и насильственное удержание слыхали? – осведомился я самым зловещим тоном, на какой только был способен.

– Свят, свят, свят, свят, – забожилась хозяйка Изнакурнож.

– Сие есть злые чары янки! – назидательно произнес Мерлин.

– Увы, сэр, – возразил я не без злорадства. – Сие есть объективная уголовно-процессуальная реальность, хотя пока и не данная вам в непосредственных ощущениях.

Хома Брут молча осушил стакан водки.

– Так вот, граждане, – продолжал я. – Пока я не обратился в милицию, вы мне немедленно расскажете, зачем я вам понадобился! Нес па?

– О, выпьем за родную милицию! – воодушевился Брут, успевший выхлестать водку уже из моего стакана.

– Начальством грозишься? – осведомилась гражданка Горыныч, похоже, нисколечко не испугавшаяся милиции. – Так начальство в курсе, милай… Сам Хрон свет Монадыч свою резолюцию изволили наложить…

– На кого? – спросил я, невольно поеживаясь.

– Да на тебя, бедовая твоя головушка… Неужто мало тебе? Большой Круглой Печати захотел отведать?!

При упоминании Большой Круглой Печати меня передернуло. И хотя в этом неловко признаваться, но с тех пор, как мне довелось стать свидетелем, выражаясь словами Мерлина, ее «необоримой мощи», я навеки расстался с наивным материализмом молодости, уверовав в существование явлений, постижение коих требует уровня подготовки, мне недоступного. Разумеется, Наина Киевна была дамой в высшей степени невежественной и могла усмотреть в обыкновенном разряде статического электричества результат действия весьма могучей, но примитивной административной магии. И все-таки убежденность вредной старухи меня насторожила. В конце концов, Вий – один из древнейших магов-администраторов на Земле, и кто знает, какие силы стоят за его загадочной персоной.

Пора было менять тактику.

– Да что вы, в самом деле, гражданка Горыныч! – с истерической патетикой воззвал я. – Я с вами беседую, как со ста… то бишь давней доброй знакомой, а вы…

И я обиженно смолк. Приходилось тянуть время. Совершенно ясно, что для чего-то я понадобился этим хулиганам, но они почему-то не хотели признаться – для чего именно? Похоже, чтобы добиться от них внятного ответа, их нужно выбить из колеи.

Импровизируя, я недоуменно огляделся, пробормотав:

– А почему я не вижу гражданина Вия? – Мне вовсе не хотелось его видеть, но я попал в точку. Гражданка Горыныч размашисто перекрестилась. Мерлин заметно сник. А Брут, уже не чинясь, опростал бутылку, запрокинув ее над луженой глоткой. Нужно было развивать успех, поэтому я продолжал: – Может быть, уважаемый Хрон Монадович мне все объяснит?

– Я щас сбегаю, – неуверенно пообещал Брут, тщетно пытаясь оторвать тощий зад от табурета.

– Сиди уж, пропойца, – отмахнулась от него Наина Киевна. – Сбегает он…

– А что скажете вы, уважаемый сэр?.. – спросил я у Мерлина, но бывший астролог короля Артура лишь неопределенно повел острым плечом. Его распухший от простуды вислый нос все сильнее клонился долу, а глаза стали как у побитой собаки.

3

Пауза затянулась. В избушке царила настороженная тишина, которая нарушалась лишь храпом Брута, расплющившего сизую физиономию о столешницу. Я уже решил было, что толку от этой компании не добьешься и пора трансгрессировать обратно в Институт, как хозяйка Изнакурнож нехотя сообщила:

– Машина у нас сломалась, касатик… Та, что пчел к цветам приманивает…

Ага, значит, поломка электронного пчеловода все же не выдумка.

– Давайте я посмотрю.

Наина Киевна отчетливо щелкнула артритными пальцами. Мерлин кинулся к сундуку, сорвал шаль и притащил до боли знакомый серый металлический ящик, с тумблерами и шкалами на передней панели. Я наконец почувствовал себя на своем месте. Материализовав отвертку, тестер и крохотный электрический фонарик, снял заднюю стенку прибора. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять – «пчеловод» непоправимо испорчен. Запах горелой изоляции красноречиво свидетельствовал о варварском обращении с его тончайшими электронными нервами. Для очистки совести я все-таки «прозвонил» цепи тестером, но стрелка на шкале вольтметра не шелохнулась ни разу.

– Кто это сделал? – задал я вполне риторический вопрос. Синяя молния, сорвавшаяся с золотого пера, все еще пылала на сетчатке моих глаз. – Ладно… – продолжал я. – Неважно… Чего вы, собственно, хотели добиться от несчастного прибора?

– Цветок мы хотели найти, касатик, – испуганно-ласково объяснила гражданка Горыныч.

– Какой еще цветок?!

– Папоротниковый… Цветет он в купальскую ночь, аль не слыхал?..

– Какое невежество! – возмутился я. – Папоротники размножаются спорами и в опылении насекомыми не нуждаются!

– Эхе-хе, касатик, – отозвалась хозяйка Изнакурнож снисходительно. – В другие ночи, может, и не цветет, а на купальскую – за милу душу!

– Ну, допустим… – не стал упорствовать я. – В рамках сказочной действительности очень может быть… Но «пчеловод»-то мой помочь вам не мог ни в какой действительности! Не предназначен он для поиска цветов. Это всего лишь блок управления более сложного электронно-оптического устройства поляризации солнечного света, помогающего пчелам отыскивать родной улей.

И только!

Развивать тему дальше я не стал, поставил заднюю стенку на место, дематериализовал инструменты и поднялся. Не ночевать же мне в компании отъявленных бездельников и хулиганов. К тому же – невежественных истребителей ценных приборов. Завтра утром вернусь сюда с инструментами и запчастями. А пока – прощевайте, граждане!

Я был уже у двери, как Наина Киевна пробурчала мне вдогонку:

– На пасеке он, родимый… Дожидается…

Оборачиваться и переспрашивать мне не хотелось, но я все-таки обернулся.

Соловецкие хулиганы смотрели на меня. Даже Брут поднял голову и отверз налитые кровью зенки.

– Кто дожидается? – тихо спросил я. – Кого?

Но в ответ я услышал лишь злорадный хохот.

* * *

Прежде чем трансгрессировать в общежитие – в Институт в связи с поздним временем меня уже не пустили бы, – я решил хотя бы бегло осмотреть оставленную без присмотра сеть оптических датчиков. А вдруг эти невежды и ее искалечили?

Снаружи оказалось совсем темно. Дождь не прекращался. Жаль, неважнецкий из меня маг. Будь на моем месте Амперян, он сотворил бы себе импортный дождевик. Витька Корнеев попросту вышел бы сухим из воды. Жиан Жиакомо вызвал бы локальную погодную аномалию, развеяв тучи над своей головой. А Кристобаль Хунта и вовсе презрел бы столь ничтожные трудности. У вашего же покорного слуги словно врожденный изъян. Материализовать инструменты для работы – сколько угодно, а вот сотворить что-нибудь для услаждения желудка или хотя бы для прикрытия сраму – ни-ни. Поэтому мне оставалось лишь ссутулиться, сунуть руки в карманы заношенных гэдээровских джинсов и направиться к пасеке. Я разглядел знакомую тропинку и углубился по ней в лес, разбрызгивая лужи раскисшими кедами.

В чаще было уже по-ночному темно. Фонарик в такой сырости, пожалуй, долго не выдержал бы, и, чтобы не потерять тропинку, а паче того, не напороться на какой-нибудь сук, я воспользовался своими довольно скромными познаниями в научной магии. Подобрав первую попавшуюся ветку, сконцентрировал на ней малую толику атмосферного электричества, вызвав коронный разряд. Стало немного светлее. Правда, из-за этих рукотворных огней святого Эльма я не сразу разглядел мертвенно-синий, таинственно мерцающий свет, пробивающийся сквозь дождливый сумрак.

А когда разглядел, то, словно загипнотизированный, машинально перелез через поваленную березу, сшиб трухлявый пень и очутился на краю поляны. Готов заложить свою бессмертную душу, но это была та самая поляна, на которой «знатный медосборец» устроил пасеку. Даже в подступающей ночи можно было рассмотреть раздвоенный в виде латинского «V» дуб на краю, но ни ульев, ни временного пристанища сэра Отшельниченко я не увидел. Вместо них на поляне рос гигантский папоротник вроде тех, что питали пермских ящеров. Его черные перистые листья были свернуты, словно щупальца глубоководного спрута, а на верхушке струил ультрафиолетовое сияние исполинский цветок.

Выглядело это растение настолько зловеще, что, признаться, мне стало не по себе. Конечно, за несколько лет работы в НИИЧАВО я насмотрелся всякого. Чего только стоила эпопея с недоброй памяти Тройкой По Рационализации и Утилизации Необъясненных Явлений. Да я тогда чуть богу душу не отдал! Может, сие растение лишь притворяется папоротником, а на самом деле это чудовище, прибывшее к нам из глубин Космоса. Вроде уиндемовского триффида. Поймите меня правильно. В Китежграде мне доводилось наблюдать эволюции инопланетного «блюдца», да и с пришельцем Константином, профессиональным читателем-амфибрахистом, я был накоротко знаком. Посему ужаснули меня вовсе не философские бездны, в которые, возможно, предстояло заглянуть, а вполне прозаические физические последствия этой неназначенной встречи. Что, если папоротник сейчас бомбардирует меня смертоносными заряженными частицами? То-то он сияет – глазам больно… Здесь без счетчика Гейгера, хотя бы самого примитивного, не обойтись.

Счетчик я с грехом пополам материализовал. Он затрещал так, что впору было бежать с пасеки сломя голову. К счастью, я вовремя вспомнил, что чрезмерная осторожность недостойна советского ученого, тем более – комсомольца, коему пристало шагать навстречу опасности с гордо поднятой головой, беззаботно насвистывая «Мы не Декарты, не Ньютоны мы…». Если бы меня видела сейчас ведьмочка Стелла или хотя бы Таня Ковалева – я бы скорее сгорел от стыда, нежели от радиации. Нет, нет, любое новое явление следует сначала исследовать. Или хотя бы провести первичный визуальный осмотр. И, высоко подняв факел познания – то бишь ветку, охваченную холодным пламенем святого Эльма, я принялся обходить папоротник. Как это часто со мною бывает, увлекшись, я не заметил, что вокруг кое-что изменилось.

Только что шумела под каплями дождя листва на деревьях, и вдруг настала тишина, словно в церкви. Над поляной, будто по колдовству, разошлись тучи, белая, как начищенный пятак, луна озарила ее театральным софитом. Вдали послышалось волчье завыванье. Позади меня раздались тяжелые шаги, на которые с глухим металлическим звоном отзывалась сама земля. Взглянув искоса, я увидел приземистого, дюжего, косолапого человека. Весь был он в черных комьях грязи. Как жилистые, крепкие корни, выдавались его усыпанные землею ноги и руки. Тяжело ступал он, поминутно оступаясь. Длинные веки опущены. Только по ним я и узнал начальника канцелярии.