Текст книги "Волкодав"

Убедившись, что возвращаться никто не собирался, Волкодав поднял старуху:

– Не ушиблась, бабушка?

Та только плакала, закрыв руками лицо. Плакала так, словно у неё на глазах убивали родню. Волкодав поправил повой, стыдно сползший с ощипанной седой головы. Женщина, похоже, была из восточных вельхов, но слишком много времени провела на чужбине: от прежнего только всего и осталось, что замысловатая, тонкая вязь зелёной татуировки на коричневой высохшей кисти. Да вместо сольвеннской понёвы – плащ на плечах, сколотый дешёвой булавкой. Линялая старухина рубаха, явно перешитая с чужого плеча, была опрятно заштопана, а на локтях виднелись тщательно притачанные заплаты. Служанка, рассудил Волкодав. А то и вовсе рабыня.

– Успокойся, вамо, – сказал Волкодав на языке её родины. – Кто тебя обидел?

Услышав вельхскую речь, старуха подняла голову, посмотрела ему в лицо тёмными опухшими глазами и попыталась что-то сказать, но слёзы лишили её голоса.

– Над… мой Над… Сколько зим… – только и разобрал Волкодав.

Он огляделся по сторонам. Люди шли мимо, и те, кто не видел случившегося, с любопытством оглядывались на старую женщину, рыдающую в объятиях вооружённого мужчины. Мать встретила сына. А может быть, провожает? Хотя нет, скорее, всё-таки встретила.

Праздные взгляды не особенно понравились Волкодаву, и он повёл бабку в сторону – туда, где виднелась приветливо распахнутая дверь корчмы. Это был тот самый «Бараний Бок», чью вывеску он разбирал утром. Волкодав перешагнул высокий порог и почти перенёс через него старуху: та не отнимала рук от лица и покорно плелась, куда он её вёл. Вряд ли у неё были причины особо доверять похожему на разбойника венну, но Волкодав понимал, что она его толком и не разглядела. Ей было просто всё равно: так ведут себя на последней ступени отчаяния, когда кажется, что дальше незачем жить. Он знал, как это бывает.

Корчма оказалась на удивление обширной. Вот чему Волкодав поначалу дивился в больших городах: дома здесь лепились вплотную друг к дружке, чуть не лезли один на другой, чтобы хоть бочком, хоть вполглаза, а высунуться, показаться на улицу. Входишь вовнутрь, думая: на одной ноге придётся стоять – глядишь, ан от двери до стойки добрых двадцать шагов…

Народу внутри хватало. Час был самый что ни на есть подходящий для ужина, то есть дневной еды, когда солнце стоит на юге. Все, кто не имел в городе своего очага, стремились в харчевни перекусить. Сюда же спешила и добрая половина тех, кто вполне мог поесть дома. Харчевня – это ведь не просто щи, каша да пиво. Это и старые друзья, и новые знакомства, нередко куда как полезные для деловитого горожанина. И просто свежие люди со своими разговорами, а порою с самыми интересными и удивительными побасенками…

Обежав корчму намётанным взглядом, Волкодав нашёл длинную скамью, совсем пустую, если не считать одного-единственного молодого парня, по виду – подмастерья кожевника. Венн подвёл туда старуху и усадил в дальнем от парня конце, но тот встрепенулся, торопливо передвигаясь поближе:

– Занято здесь… люди вот сейчас подойдут.

Волкодаву захотелось вышвырнуть кожевника вон, для начала приложив рыльцем о гладко оструганную, отеческую Божью Ладонь, но он сказал только:

– Потеснятся.

– Занято, говорю! – недовольно повторил подмастерье.

Волкодав тоже повторил, на сей раз сквозь зубы:

– Потеснятся.

Дальше спорить с ним усмарь не решился и обиженно замолчал. Волкодав остановил пробегавшую мимо хорошенькую служанку:

– Принеси, красавица, холодной простокваши для бабушки…

Вообще-то воду, молоко, простоквашу, квас и даже пиво в галирадских корчмах подавали даром – но только тем, кто заказывал что-нибудь поесть. Поэтому Волкодав вручил девушке грош, и та, кивнув, убежала.

– Сейчас, вамо, – сказал Волкодав.

Питьё отвлекает, заставляет человека думать ещё о чём-то, кроме своих страданий, и тем помогает если не успокоиться, то хоть немного собраться с мыслями. Служанка вернулась из погреба и поставила перед Волкодавом запотевшую кружку. Волкодав пододвинул её женщине:

– Пей.

Старуха безучастно взяла кружку и поднесла к губам.

– …и вот тогда-то она и спустила на нас своих веннов, – достиг ушей Волкодава громкий и слегка хмельной молодой голос, донёсшийся из глубины корчмы, оттуда, куда уже не доходил дневной свет из двери, лишь жёлтое мерцание масляных светильничков на длинных полицах по стенам. Голос был знакомый, и Волкодав сразу насторожился. Другое дело, он ничем этого не выдал и не стал оборачиваться.

– Сущие зипунники, – продолжал говоривший. – Пять или шесть рыл, каждый – трёх аршин ростом и в плечах полтора. Чтоб мне, если вру!.. И где только таких набрала!.. Ну, то есть мы их сперва разбросали, да потом сразу два облома меня за руки взяли, а третий прямо в глаз ка-ак…

Это был один из возчиков. Тот, которому Волкодав вернул отобранный нож. Не очень понятно, зачем вообще ему понадобилось хвастаться бесславно оконченной дракой. Тем более, если он спьяну принял одного противника за пятерых. Но вот то, что двое ВЕННОВ якобы держали его за руки, а третий калечил беспомощного кулаком…

Парень между тем вовсе отпустил вожжи.

– Тогда они у меня добрый нож и отняли, – поведал он слушавшим. – Мужики они, ясно, здоровущие, только я им всё одно нос натянул. Сила силой, а и умишко надо иметь. Прихожу я, значит, на другой день, отыскиваю вожака ихнего… Сказать вам, что он там делал? Плевки наши на полу подтирал…

Дружный хохот сопроводил эти слова.

– Так вот, подхожу я этакой скромницей и ну ему свинью за бобра продавать: нож, мол, батюшкин, от родителя перешёл. Смилосердствуйся, стало быть, не дай от срама погибнуть. Он, простота, тут же сопли распустил и его мне из своей конуры бегом назад вынес. Хоть бы посмотрел, ума палата, – нож-то новёхонький…

На сей раз хохот вышел пожиже. Не все в Галираде успели забыть, как надо стыдиться родителей, не всем выходка возчика показалась смешной. Другое дело – лишний раз зацепить веннов, это да!

От Волкодава не укрылось, как опасливо покосился на него подмастерье. Волкодав кивнул ему на старуху:

– Присмотри, чтобы никто не обидел.

А сам поднялся на ноги и неторопливо пошёл в сторону стойки.

Возчика он разглядел почти сразу. Тот сидел к нему спиной, и стол перед ним был сплошь заставлен пустыми кружками. Рядом лакомились пивом несколько местных парней. Кто-то отпустил очередную шуточку «…и вот приходит венн в город», все засмеялись. Волкодав продолжал идти, и наконец молодой возчик заметил, что сидящие напротив него по одному перестают его слушать и сами замолкают, глядя куда-то поверх его головы. Он раздражённо оглянулся…

На него сверху вниз смотрел тот венн с постоялого двора Любочады. Смотрел, не мигая. И молчал. И был примерно таким, как он сам только что расписывал. Саженного росту парень, сплетённый из железных узловатых ремней. А над плечом у него тускло посвечивала тяжёлая крестовина меча. Венн терпеливо ждал, пока не станет совсем тихо. И за этим столом, и за соседними. Потом он заговорил. Не очень громко, но слышно.

– Если ты считаешь себя мужчиной, вставай и держи ответ за свои слова, – сказал Волкодав. – А не встанешь, значит, ты просто мешок с дерьмом. И ничего больше.

Опять стало тихо. Уже вся корчма смотрела на них.

– Эй, полегче там, венн… – проворчал кто-то за спиной Волкодава. Волкодав не стал оборачиваться и отвечать. Он стоял очень спокойно и неподвижно, опустив руки. И ждал. И смотрел на обидчика, не отводя глаз.

Тот, конечно, успел опрокинуть в себя порядочное количество кружек, но был далеко не так пьян, как в день драки. Умирать ему не захотелось. Он опустил голову и сгорбился на скамье, пряча глаза.

Видя, что вставать он вовсе не собирается, Волкодав резко нагнулся и быстрым движением, за которым мало кто успел уследить, выдернул нож из ножен на поясе возчика. Тот самый нож. Взяв тремя пальцами крепкое лезвие, Волкодав сломал его, как лучинку. Бросил на пол обломки и пошёл молча, не оглядываясь, к столику у двери. Туда, где оставил старуху. Он знал, что успеет услышать, если возчик всё-таки вздумает выкинуть глупость. Или не возчик, а кто-нибудь другой. Но ничего не случилось. К тому времени, когда он вернулся за стол, корчма гудела совершенно по-прежнему.

Каково бы ни было горе, нельзя рыдать без конца. Что-то переполняется в душе, и раздирающее отчаяние сменяется тупым безразличием. Вот и старая вельхинка, согнувшись над опорожненной кружкой, вытирала красные от слёз глаза, но больше не плакала.

Подмастерье, видевший, как Волкодав ходил к стойке, встретил его со всем почтением и даже указал ему на старуху: мол, присмотрел. А когда через некоторое время шумной ватагой ввалились его друзья и начали сетовать, что места на скамье маловато, – замахал на них руками:

– Ничего, потеснитесь…

– Рассказывай, бабушка, если хочешь, – сказал Волкодав.

…Её звали Киренн. Сорок зим назад, юной девушкой, взошла она со своим любимым на честное брачное ложе. Свадьбу, которой следовало бы состояться осенью, против всякого обыкновения справили в конце весны, потому что соседи-саккаремцы грозили войной и мужчины племени, дети Серебряного Облака, отправлялись сражаться. Пусть юноша-жених, рассудили старейшины, обретёт любимую и хотя бы продолжит себя потомством, если ему суждено будет пасть. И он ушёл, её Над кланд Аркатнейл, стройный, как молодой тополь, сильный, как сто быков, и румяный, как утренняя заря. Ушёл, чтобы не вернуться…

Судьба была немилостива к юной жене. Боги не послали ей наследника, а другой раз замуж она не пошла, ибо воины рассказали ей, что её Нада не было среди павших. Однажды Киренн ушла из дому и тоже не возвратилась. Она отправилась в Саккарем, надеясь разыскать там мужа. И, конечно, не разыскала, только сама угодила в рабство. Долго носило её, точно маленькую щепку в быстрой реке, и наконец прибило к берегу: девять зим назад здесь, в Галираде, добросердечные земляки-вельхи выкупили Киренн из неволи. Благо великой цены за неё, постаревшую и беззубую, уже не заламывали. Так она и осталась здесь жить – прислужницей у одной доброй вдовы…

И вот сегодня, когда Киренн отправилась на рынок за зеленью для хозяйкиного стола, ей случилось пройти мимо аррантского корабля, грузившегося перед близким отплытием. И вот там-то… у мостков, по которым вкатывали наверх бочки со знаменитой галирадской селёдкой… стоял… с писалом в руке и вощёной дощечкой на груди, на плетёном шнурке… с рабским ошейником на шее…

– Он всё такой же, мой Над… – Скоблёную Божью Ладонь снова оросили прозрачные капли слёз. – Всё такой же красивый… только седой совсем…

Увидев её, старый Над схватился за сердце и чуть не умер на месте. А потом бросился к ней, но на руки подхватить, как когда-то, уже не сумел. Рука у него нынче была только одна, вторую он потерял в юности, в том самом первом и последнем бою. Но как же крепко он обнял её этой своей единственной уцелевшей рукой!..

Так они и стояли, забыв про весь белый свет. Пока строгий окрик надсмотрщика не заставил очнуться, не сдёрнул со счастливых небес…

– А потом что? – спросил Волкодав.

А потом она сбивала покалеченные старостью ноги, металась по городу, пытаясь собрать выкуп за мужа. Кораблю предстояло сегодня же отправиться в плавание, и аррант Дарсий, хозяин Нада, вовсе не намеревался ждать. Обежав сородичей-вельхов, Киренн бросилась на торговую площадь, к звонкому кленовому билу, которым испокон веку призывали честной народ обиженные и терпящие горе. Киренн не родилась в Галираде и даже не была сольвеннкой. Кто бы мог ждать, что горожане станут выслушивать всклокоченную старуху?.. Ан нет же, не только выслушали, но даже стали метать к её ногам деньги. Большей частью, понятно, медяки, но попадалось и серебро.

Собралось два с половиной коня.

Осталось ещё четыре с половиной…

То ли глумился Надов хозяин-аррант, то ли вправду непомерно высоко ценил однорукого невольника, никому не дававшего пальца запустить в хозяйское добро. Прилюдно пообещал отпустить его за семь коней серебром. Не более, но и не менее: беда, коли грошика недостанет. А когда его следующий раз в Галирад занесёт, про то и сам он не ведал. Может, вовсе более не припожалует…

– Вот тогда, значит, ты к боярину… – сказал Волкодав.

Киренн кивнула. Что такое семь коней для боярина? Для витязя дружинного, ратной добычей и милостью кнеса взысканного без меры?.. Чернёное серебряное стремя, к которому так и не допустили старуху, одно стоило больше. Ну так Левый, он левый и есть. На правую сторону не вывернется. Может, и не зря следовала за ним бдительная охрана. Не грех такого зарезать…

– Пошли, – сказал Волкодав. Поднялся и взял Киренн за плечо. – Пошли, вамо, выкупим твоего деда.

Не веря себе, вельхинка обежала глазами его латаную некрашеную рубаху и облезлые кожаные штаны и почти засмеялась:

– Да ты… Да ты сам-то, сынок…

– У меня есть чем заплатить, – сказал Волкодав. И от необратимости этих слов глухо стукнуло сердце. – Пошли, почтенная Киренн кланд Аркатнейл.

Волкодав сразу понял, что они со старухой чуть-чуть не опоздали.

Большой, низко сидевший аррантский корабль ещё стоял у причала, но последние приготовления к отплытию споро заканчивались. Вот-вот на обеих мачтах поднимутся пёстрые квадратные паруса. Упадут в воду причальные канаты. И судно медленно поползёт прочь от берега, на ходу втягивая в себя якорный трос, свитый из крепчайшей халисунской пеньки…

Однорукого Нада Волкодав увидел тотчас же. Несчастный старик переминался у сходен, вглядываясь в толпу. Он и вправду был высок и плечист и, верно, в юности был куда как хорош. А на шее у него болтался бронзовый ошейник. Просвещённые арранты надевали на рабов ошейники с крепким ушком для цепи, чтобы в случае непокорства легче было приковывать для наказания. Вот Над высмотрел свою Киренн, потом шедшего за нею рослого венна… Волкодав видел, что поначалу Над принял его за старухиного сына. Может, даже и за своего собственного. Мало ли, мол, где, у какого племени мог вырасти тот сын… Потом раб понял свою ошибку и только вздохнул.

В это время, обогнав Волкодава и Киренн, к сходням быстрым шагом подошёл коренастый, крепко сбитый рыжебородый мужчина.

– На корабль! – повелительно махнув рукой, приказал он старику. – Отплываем сейчас!

– Прошу тебя, Накар… – согнулся несчастный невольник. – Пожалуйста, позови господина…

– Может, тебе прямо Царя-Солнце сюда привести? – огрызнулся Накар. – А ну живо наверх, пока я тебе вторую руку не выдернул!..

Волкодав посмотрел на обширную тучу, понемногу казавшую из-за небоската тупые белоснежные зубы. Аррантские корабельщики любили отплывать перед бурей: надо было только вовремя миновать скалистые острова, а там уж попутный ветер доносил их чуть не до самого дома. Мореходы они были отменные и в открытом океане никаких штормов не боялись.

Старый Над в отчаянии повернулся к жене…

– Почтенная шёнвна Киренн, – подал голос Волкодав. – Скажи этому рыжебородому, что я прошу его позвать сюда господина.

Мало кого он не любил так, как надсмотрщиков.

– Хозяин отдыхать лёг! – не дав женщине раскрыть рта, рявкнул Накар. И вновь повернулся к Наду: – А ты лучше не зли меня, вельх…

– Почтенная шёнвна Киренн, – медленно, с тяжёлой ненавистью повторил Волкодав, – пусть этот позор своего рода, ублюдок, зачатый на мусорной куче, приведёт сюда своего господина. И скажи ему так, почтенная Киренн: если он ещё раз откроет свою вонючую пасть, то подавится собственными кишками.

Накар, человек тёртый, сообразил, почему венн предпочёл обращаться к нему через старуху. Дюжего надсмотрщика испугать было непросто, но дело-то в том, что Волкодав его и не пугал. Он его попросту собирался убить.

Это подействовало лучше всяких угроз. Сдавленно бормоча про себя, Накар взбежал по сходням на судно. А заодно и подальше от висельника-венна. Через некоторое время возле борта появился хозяин – молодой аррантский купец в кожаных сандалиях и добротном синем плаще поверх короткой рубахи из тонкого золотистого шёлка. Такая же лента придерживала надо лбом ухоженные тёмные кудри.

– О-о, Над! – удивился он. – Да никак за тебя в самом деле выкуп собрали?

Старика затрясло, он беспомощно оглянулся на Волкодава.

– Это ты, что ли, – по-аррантски обратился к купцу Волкодав, – при людях обещал отпустить его за выкуп в семь коней?

Дарсий перебрался через борт и зашагал вниз по сходням. Накар шёл следом за хозяином, на ходу предупреждая:

– Господин мой, это очень опасный мерзавец…

Дарсий только отмахнулся. При этом сдвинулась пола плаща, и стал виден короткий кривой меч, висевший на левом боку. Дарсий, похоже, считал, что владеет им мастерски. Может, так оно и было.

– Во имя Вседержителя, варвар, как хорошо ты говоришь на нашем языке! – сказал он Волкодаву. – Кто ты? Для простого наёмника у тебя слишком правильный выговор…

– Это ты обещал отпустить однорукого за выкуп в семь коней? – повторил Волкодав.

– Я, – кивнул Дарсий. – И я от своих слов не отказываюсь. Вот только, любезный варвар, прости, но по твоему виду никак нельзя заподозрить, чтобы твою мошну отягощала хоть четверть коня, не говоря уже о семи. Уж не хочешь ли ты предложить себя вместо него?.. – Киренн ахнула, а купец окинул Волкодава с головы до ног оценивающим взглядом знатока и покачал головой: – Нет уж, избавь меня Боги Небесной Горы от подобных рабов. Так что…

– У меня есть чем заплатить, – сказал Волкодав.

Расстегнув на груди новенькую блестящую пряжку, он вытянул из ушек длинный ремень и снял меч со спины. Ему показалось, будто в спину сейчас же потянуло ледяным сквозняком. Взяв ножны в левую руку, правой он вытянул из них чудесный буро-серебристый клинок, отчётливо понимая, что совершает это в самый последний раз.

– Возьми, – сказал он арранту.

У Дарсия слегка округлились глаза.

– Ты их сын? – спросил он изумлённо.

– Нет, не сын, – сказал Волкодав.

– Тогда кто же ты?..

– Я принёс тебе выкуп, – сказал Волкодав. – Возьми его.

Купец словно очнулся и, не отрывая глаз от меча, небрежно кивнул надсмотрщику:

– Накар, сними с Нада ошейник. Я отдаю раба этому человеку.

Он, видно, в самом деле неплохо разбирался в оружии и понимал, что клинок – не подделка. Аррант взял меч, и Волкодав почти услышал беззвучный крик, полный ярости и отчаяния, от которого пусто и холодно стало в груди. Хмурый Накар поклонился хозяину, убежал на корабль и довольно долго не возвращался. Видимо, ключ, отпиравший ошейники, использовался нечасто, а значит, и убран был далеко.

– Варвары, дикое племя, а делают же… какая жемчужина для моего собрания! – вполголоса говорил между тем Дарсий. Он поворачивал и любовно гладил блестящее лезвие, и Волкодав понял, как чувствует себя муж, у которого на глазах начинают лапать жену. – Этот меч стоит гораздо больше семи коней, – сказал ему Дарсий. – Я велю позвать мастера оружейника, и он назовёт точную цену. Всё, что свыше семи коней, будет тебе возвращено. Какие монеты ты предпочитаешь? Или, может быть, драгоценные камни? У меня как раз есть неплохие изумруды из Самоцветных гор…

– Я не стану разменивать его на серебро, – сказал Волкодав. – Так ты отпускаешь раба?

– Конечно, отпускаю, но…

Волкодав кивнул и молча шагнул мимо него к старому Наду. Наверное, следовало бы дождаться, пока вернётся Накар и честь честью отомкнёт на шее деда ошейник, который тот, плохо веря себе, медленно поворачивал замочком вперёд. Наверное. Возле замочка виднелось очень хорошо знакомое Волкодаву ушко, предназначенное для цепи. Венн взялся обеими руками за ошейник, и тот заскрипел, а потом лопнул вместе с кожаной подкладкой. Волкодав разогнул его до конца и выкинул в воду.

– Хорошо, что твой меч такой дорогой! – весело засмеялся аррант и шутя погрозил Волкодаву пальцем: – Ты испортил мою собственность, варвар. Я ведь отдал тебе только раба, но не ошейник.

– Счастливо тебе, купец, – сказал Волкодав.

В это время между корабельщиками, глазевшими через борт, появился рыжебородый Накар.

– Долго возишься! – махнул ему Дарсий. В другой руке у него был меч Волкодава. – И тебе счастливо, варвар, – сказал он, ступая на сходни. Взошёл – и дюжие мореходы живо втащили мостки на корабль, а береговые работники принялись разматывать причальные тросы. Яркие клетчатые паруса затрепыхались на ветру, одевая мачты под дружное уханье команды. Ветер держался как раз отвальный; до грозы он наверняка унесёт их за острова.

Волкодав не стал смотреть, как отходит корабль. Он смотрел на обнявшихся, плачущих стариков и думал о том, есть ли у этих двоих где приклонить голову на ночь. И что скажет Варох, если он ещё и Нада с Киренн к нему приведёт…

Он заметил, как подогнулись колени у старика, и успел подумать: нежданно свалившееся счастье тоже поди ещё перенеси, тут, пожалуй, в самом деле голова кругом пойдёт… Волкодав подхватил начавшего падать Нада и увидел, что старик перестал дышать.

Венн поспешно уложил его кверху лицом на бревенчатый настил, выглаженный сотнями и сотнями ног. Он знал, как подтолкнуть запнувшееся сердце, как заново раздуть пригасшую было жизнь…

– Не буди его, – тихо сказала ему Киренн. – Пусть спит…

Волкодав хотел возразить ей, но передумал.

Киренн села подле мужа и стала гладить пальцами его лицо, с которого уже пропадали морщины.

– Теперь мы с тобой не расстанемся, – тихо повторяла она. – Теперь мы с тобой никогда не расстанемся… Ты погоди, я сейчас…

Солнечный свет внезапно померк, и Волкодав невольно оглянулся в сторону моря, но почти сразу услышал позади себя тихий вздох и увидел, что Киренн уже не сидела, а лежала подле мужа, упокоив голову у него на груди. Они встретились, чтобы никогда больше не расставаться.

Грозовая туча всё выше поднималась на небосклон, словно гигантская пятерня, воздетая из-за горизонта. Она обещала аррантскому кораблю хороший ветер и то ли проклинала, то ли благословляла… Вершина тучи горела белыми жемчугами, у подножия бесшумно вспыхивали красноватые зарницы. Вот окончательно спряталось солнце, и лиловые облачные кручи превратились в тёмно-серую стену, медленно падавшую на город…

Наверное, души Нада и Киренн уже шагали, обнявшись, по прозрачным морским волнам на закат, туда, где стеклянной твердыней вздымался над туманами Остров Яблок, вельхский рай Трёхрогого – Ойлен Уль…

Предвидя близкий дождь, торговцы сворачивали лотки и палатки, а покупатели спешили приобрести то, зачем пожаловали на рынок; торговаться было особо некогда, и те и другие вовсю этим пользовались. Люди оглядывались на двоих неподвижных стариков и Волкодава, стоявшего подле них на коленях. Иные качали головами и шли прочь, иные задерживались. В особенности те, кто делился с Киренн медью и серебром.

– Значит, всё-таки выкупила мужа? – спрашивали Волкодава.

И он отвечал:

– Выкупила.

Клубящаяся окраина тучи тем временем нависла уже над головами, по морю пошли гулять свинцовые блики. Площадь быстро пустела, только Морской Бог аррантов по-прежнему грозил неизвестно кому своим гарпуном. Волкодав встретился глазами с красивым юношей-вельхом, никак не желавшим уходить, и сказал ему:

– Сходи к вашему старейшине, пускай людей пришлёт…

Домой Волкодав возвращался уже под проливным дождём. Он медленно шёл пустыми улицами, на которых не было видно даже собак. Молнии с треском вспарывали мокрое серое небо, но Волкодав не молился. Бог Грозы и так ведал, что творилось у него на душе. Вот, значит, зачем был доверен ему добрый меч, наследие древнего кузнеца. Волкодав, правда, насчитал всего два стоящих дела, зато людей было трое. Меч помог ему отбить Эвриха у жрецов. И устроить так, чтобы чета стариков успела обняться здесь, на земле, прежде чем уже навеки обрести друг друга на небесах. Волкодав знал вельхскую веру. Тот, кто умер рабом, и на Острове Яблок окажется у кого-нибудь в услужении. Над и Киренн ушли свободными. Ушли рука в руке. Может быть, в следующей жизни им не придётся искать друг друга так долго.

Говорят же, что отправляться в путь во время дождя – благая примета…

На острове Ойлен Уль Над выстроит дом для любимой, и станут они жить-поживать. А там, чего доброго, сыщется парень, который захочет стать им сыном. Поистине за это стоило отдать меч, так что жалеть было не о чем. Да и навряд ли разумный клинок надолго задержится у человека, не стоившего, по глубокому убеждению Волкодава, доброго слова. Не таков он, чтобы согласиться безропотно висеть на стене. А может, он и вовсе надумает уйти вместе с кораблём в зелёную морскую пучину, выполнив всё, что ему было на земле предназначено?..

Не о чем сожалеть.

Волкодав вымок насквозь, вода сплошными ручьями лилась по волосам и лицу и сбегала вниз, уже не впитываясь в липнувшую к телу одежду. После того как вельхи, согласно своему обычаю, унесли умерших посуху в лодке, он долго ещё сидел на набережной, глядя в серую стену дождя, непроницаемо смыкавшуюся в десятке шагов. А потом встал и побрёл без особенной цели. Он озяб, но в тепло не торопился. Ему было всё равно.

Не о чем сожалеть. Почему же Волкодаву хотелось завыть, как воет голодный пёс, позабытый уехавшими хозяевами на цепи?..

День, придавленный глыбами туч, угас быстрее положенного. Когда Волкодав приплёлся в мастерскую Вароха, вокруг уже густели синеватые сумерки. Волкодав остановился под навесом крыльца, стащил рубашку и обтёрся ею, потом стал выжимать. Первым его почуял щенок. Раздалось звонкое тявканье, в дверь с той стороны заскреблись коготки. Наверное, малыш встал на задние лапы и вовсю вертел пушистым хвостом, приветствуя Вожака. Волкодав потянулся к двери, но тут она сама раскрылась навстречу. Щенок с радостным визгом выкатился ему под ноги, однако Волкодав сейчас же про него позабыл, онемело уставившись на того, кто открыл ему дверь.

Человек этот был подозрительно похож на Тилорна. Тот же рост, та же болезненная худоба и длинные, изящные пальцы. Те же тонкие черты бледного, с провалившимися щеками лица. Те же тёмно-фиолетовые глаза, в которых почти всегда дрожали готовые вспыхнуть добрые золотые искорки смеха. Но это был не Тилорн. Вместо роскошного серебряного мудреца перед Волкодавом стоял совсем молодой мужчина с ровно и коротко подстриженными пепельными волосами и без каких-либо признаков бороды и усов. И одет он был не в белую рубаху до пят, а в обычную мужскую одежду, висевшую, правда, на тощем теле мешком.

– Вот видишь, как опасно оставлять меня без присмотра, – голосом Тилорна сказал человек. Было видно, что он готовился от души посмеяться, но вид одеревеневшего лица Волкодава вселял в него всё большее смущение. – Мы сделали, как велит ваш обычай, – поспешно заверил он венна. – Всё сожгли, а что осталось, зарыли…

Мог бы и не рассказывать, с бесконечной усталостью подумал Волкодав и сам слегка удивился собственному равнодушию. Остригся и остригся. Если совсем дурак и не понимаешь, что половину жизненной силы сам себе откромсал, – дело твоё. Если считаешь, что я тебе из-за прихоти бороду обкорнать не давал…

Из глубины дома появился Эврих и сразу спросил:

– А где твой меч, Волкодав?..

– Да, действительно?.. – спохватился Тилорн.

Волкодав молча обошёл их и пересёк мастерскую, стараясь не наследить. Выбравшись на заднее крыльцо, он сел на влажную от капель ступеньку и стал слушать, как шумел дождь. Тилорн остался внутри дома и что-то говорил Эвриху, но Волкодав не стал напрягать слух. Он не думал ни о чём, а в голове было пусто, как в раскрытой могиле.

…Пещера. Дымный чад факелов. Крылатые тени, мечущиеся под потолком. Косматая, позвякивающая кандалами толпа..

Иногда надсмотрщиков тянуло развлечься, и тогда кто-нибудь из них предлагал рабам поединок, поскольку истинный вкус удовольствию доставляет некоторый оттенок опасности. Вызвавшегося раба расковывали, и он – с голыми руками или с камнем, выхваченным из-под ног, – должен был драться против надсмотрщика, вооружённого кнутом и кинжалом, а нередко ещё и в кольчуге. Тем не менее желающий находился всегда, ибо тому, кто побьёт надсмотрщика, обещали свободу. Длился же поединок до смерти, и тот, с кого перед сражением снимали оковы, знал, что больше ему их не носить. Он или выйдет на свободу, или погибнет. Надсмотрщики побеждали неизменно: таким путём на свободу за всю историю Самоцветных гор не вышел ещё ни один человек. Однако раб для поединка находился всегда. Иные думали – кто-то же станет когда-нибудь первым, так почему бы не я? Всё должно с кого-то начаться, так почему не с меня?.. Для других схватка с надсмотрщиком становилась способом самоубийства…

И вот настал день – или не день, кто его разберёт в подземной ночи? – когда вперёд вышел надсмотрщик по прозвищу Волк:

«Эй, крысоеды! Ну что, хочет кто-нибудь на свободу?»

«Я», – сейчас же отозвался низкий, сдавленный голос. Говорил молодой раб, которого считали очень опасным и всё время держали на одиночных работах, да притом в укороченных кандалах, чтобы не мог ни замахнуться, ни как следует шагнуть. Он и теперь, в первый раз за полгода, шёл в общей толпе только потому, что его переводили в новый забой.

«Ты? – с притворным удивлением сказал ему Волк. – Ещё не подох?»

Серый Пёс ничего ему не ответил, потому что не годится разговаривать с врагом, которого собираешься убивать.

Между тем поединок обещал стать достопамятным зрелищем. Оба были веннами, а венны славились как неукротимые воины, даже и с голыми руками способные натворить дел. Кое-кто знал, что этих двоих в своё время привёз на рудник один и тот же торговец рабами и мальчишки пытались дорогой вместе бежать. Потом, правда, их пути разошлись, и теперь, семь лет спустя, в круге факельного света стояли двое врагов. Двое молодых мужчин, оба невольники. Серый Пёс, год тому назад замученный насмерть и всё-таки выживший. И Волк, его палач…

Пугливо косившийся работник расковал Серого Пса. Сначала он освободил ему ноги, потом потянулся к ошейнику, но тут же, вскрикнув, отдёрнул руку: Нелетучий Мыш цапнул его за палец острыми, как иголки, зубами. Из толпы рабов послышался злорадный хохот и замечания сразу на нескольких языках:

«За другое место его укуси, маленький мститель…»

«Нас калёным клеймом метил, а сам визжит, как недорезанный поросёнок!..»

А кто-то подначивал:

«Покажи ему, Серый Пёс, покажи…»

Но Серый Пёс не стал обращать внимания на такую мелочь, как рудничный холуй, по ошибке именовавшийся кузнецом. Он накрыл ладонью злобно шипевшего Мыша, и работник снял с него ошейник, а потом, в самую последнюю очередь, освободил руки. И скорее убрался в сторонку, обсасывая прокушенный палец. Серый Пёс повёл плечами, заново пробуя собственное тело, отвыкшее от свободных движений. И шагнул вперёд. Волк ждал его, держа в правой руке кнут, а в левой – длинный кинжал с острым лезвием, плавно сбегавшим от рукояти к гранёному, как шило, острию. И тем и другим оружием Волк владел очень, очень неплохо. В чём неоднократно убеждались и каторжники, и другие надсмотрщики, все, у кого хватало дерзости или глупости с ним повздорить.