Текст книги "Работа над ошибками"

Бойлеанский афоризм:

Не зная назубок изученного ранее, мы не сможем понять того, что изучается сейчас или будет изучаться в дальнейшем.

Слушайте, слушайте! Вот что я скажу. Кушайте, кушайте.

Последнее, что сказал мне на чердаке «Энди»:

Бог с ним, Гегги, тебе не за что судить мистера Бойла.

С помощью ластика и карандаша я вписал «черт» вместо «Бог» и «есть» вместо «не».

Если бы мою карту не сорвали со стены, я бы выбрал для мистера Эндрюса желтый цвет. Взял бы желтую кнопку, соединил желтой линией место на карте с биографической справкой, с фотографией, которую намеревался достать. Желтый бы я выбрал не по какой-то особенной причине, хотя традиционно каждый цвет имеет определенный символический смысл. Этому нас учили на уроках изобразительного искусства, это было и на одной из карточек, тех, что полагалось прочесть, обдумать и забыть. В геральдике желтый цвет означает веру, постоянство и мудрость, а в современном искусстве – ревность и измену. Французы мазали желтой краской двери предателей, нацисты заставляли евреев носить желтые звезды Давида. В христианском искусстве желто-золотое сияние окружает святого Петра – и Иуду. Столько несоответствий, столько противоречий. Впрочем, в случае с мистером Эндрюсом дело обстоит проще: все цвета, кроме двух, ушли на других учителей, и из оставшихся фломастеров желтый я выбрал наугад – с тем же успехом мог бы взять и коричневый. Так что никакого символизма. Решительно никакого.

7. Естествознание

Естествознание:

1) естественные науки (в т. ч. физика, биология, химия);

2а) систематизированные знания об основных законах природы, особенно те, что получены научными методами;

2б) подобные же знания о физическом мире и явлениях в нем.

Дженис съела червяка. Грязного, сырого, розовато-коричневого. Зажала его между большим и средним пальцем, раскусила на две части, одну часть проглотила, а вторую показала мне.

Смотри, Гегги! Смотри: он живой.

Когда я только родился, она не могла выговорить «Грегори», и у нее получалось «Гегги». И она продолжала звать меня так, даже когда выросла и научилась выговаривать все, что угодно. Мама, бывало, ругала ее: что за манера, ты же не даун! Кроме Дженис, никто не называл меня Гегги. Червяк шевелился у нее в руке, я схватил его и тоже хотел запихнуть в рот, но Дженис не дала мне, отшвырнула червяка в сторону.

Если мы съедим обе половинки, он уже будет не живой, сказала она.

Она нашла мне другого червяка, целого, и разрешила с ним поиграть, при условии, что я не стану его есть. Червяк был холодный, он извивался у меня в руке, но на ощупь не был противным, не то что улитка или слизняк. Я перестал плакать. В другой раз мы нашли двух червяков, склеившихся, как лакричные палочки. Они так переплелись, что было невозможно определить, где один, а где второй. Дженис сказала, что они делают ребеночка. Консервированные спагетти, которые мама иногда давала нам на третье, Дженис называла «червячные бутерброды». Мама ругалась: сколько раз повторять, не говори так при Грегори.

Он и так ничего не ест.

Отцу мама тоже как-то дала червячные бутерброды, и он оттолкнул тарелку с такой силой, что перевернул бутылку с кетчупом. Я тебе, блин, что, младенец?!

Отец любил ловить долгоножек и отрывать им ножки, одну за другой.

Прошу любить и жаловать: безножка!

Мой коронный номер, как он это называл. Мама переставала звать его Патом, говорила «Патрик». Утверждала, что ее от этого тошнит. Когда Дженис призналась, что съела червяка, мама долго оттирала ей рот фланелевой тряпкой, а потом заставила выпить два стакана апельсинового сока. У Дженис над верхней губой появились оранжевые усы.

Но он же остался жив! Та половинка, которую я не съела!

Отец говорил: если курице отрубить голову, она продолжает бегать и даже нести яйца – только не может их высидеть, потому что не видит, куда садиться.

Червяков и кур мы проходили по биологии. У школьного сторожа были куры, а в научной лаборатории – инкубатор с прозрачными стенками, сквозь которые мы могли наблюдать, как вылупляются цыплята. Еще у нас был аквариум с саранчой, аквариум с карасями и клетка с песчанками. А в начальной школе у нас были водяные черепашки. Маленькие такие. Как-то мы столпились у аквариума, а один мальчишка толкнул стол, и из-за этого на одну из черепашек упал кусок камня, и она умерла. А мальчишка сказал, что это я его пихнул. В начальной школе мы носили короткие штанишки, и, если ты делал что-то нехорошее, тебя шлепали сзади по голым ногам. Учительница меня отшлепала. Она сказала: из-за тебя погибло невинное создание. Можешь собой гордиться.

На десятый день – когда кончились припасы и запах от самодельного туалета сделался невыносим, я счел свои приготовления (стратегические, психологические и художественные) законченными – и покинул убежище. На онемевших ногах я спускался по выдвижной лестнице, и мои глаза никак не могли привыкнуть к дневному свету, проникавшему через слуховое окошко. Я вышел из дома через заднюю калитку, задержавшись ненадолго, чтобы отвязать пластиковый бельевой шнур и сложить его в спортивную сумку, где уже находились кухонный нож, блокнот, карандаши и фляжка-термос с крепким черным кофе. Я прокрался по переулку мимо соседских террас и, стараясь держаться тихих улочек, обходным путем добрался до небольшого магазинчика в дальней части микрорайона, где меня никто не знал. Было очень приятно идти по улице и вдыхать свежий воздух. Я купил чипсы, несколько банок «Фанты», три упаковки готовых сэндвичей и несколько шоколадных батончиков. Сумка сделалась очень тяжелой. Я перекинул ее через плечо, и она при каждом шаге увесисто стукалась о мое бедро. К школе я подошел со стороны рощицы. Спустился по склону между оградой и стадионом к тому месту, где дорожку было не видно из главного здания школы, потому что ее скрывал заросший травой земляной вал. Этот вал именовался Гадкой Горкой – именно сюда школьники приходили обжиматься, курить сигареты, пробовать наркотики, драться, а то и просто отдохнуть от учителей. Я сюда не ходил. Мисс Макмагон говорила: тебе, чтобы побыть наедине с собой, не нужно уединение, потому что оно повсюду с тобой – как домик улитки, куда в любой момент можно спрятаться. У школьного психолога – у стрекулиста – это называлось недостаточно хорошо развитыми навыками социального общения. Я считался социально неадаптированным.

Без четверти десять. Собрание уже должно закончиться, должен идти первый урок. Бледное солнце светило вроде бы неярко, с трудом пробиваясь сквозь туманную дымку, затянувшую небо, но мне тем не менее пришлось почти полностью зажмурить один глаз – зеленый. И я совершенно запарился в зимней куртке, хоть и расстегнутой и с откинутым капюшоном. Достав из сумки бельевой шнур, я закрыл ее и перебросил через ограду. Потом завязал на шнуре надежную петлю, закинул шнур на металлический прут и, воспользовавшись петлей как стременем, перелез через ограду. Спрыгнул с другой стороны на плотно утоптанную землю, потянулся вверх, снял шнур. До самого спортзала мне было обеспечено надежное укрытие – земляной вал, не естественное напоминание о возвышавшемся когда-то на месте школы холме, а ровная насыпь, оставшаяся после стройки. Дальше пришлось бежать по гаревой дорожке, отделявшей зал от пустой сейчас спортплощадки, чтобы поскорее укрыться за научно-техническим отделением. Там я остановился отдышаться и собраться с духом и только после этого стал подниматься по ступенькам заднего крыльца. Впервые за восемнадцать лет шесть месяцев два дня двадцать три часа и десять минут – именно столько времени прошло с того момента, как из ученика, отстраненного от занятий, я официально превратился в ученика, исключенного из школы, – я входил в это заведение. На сей раз без мамы, без приглашения, никем не замеченный. На лестничной клетке пахло мастикой. Я отпустил дверь, она с легким щелчком захлопнулась за мной, и нежно-кремовый свет, вливавшийся с улицы, сделался серым. Школьники стучали молотками, сверлили, пилили – звуки заглушались толстыми шлакобетонными стенами, отделявшими классы от мастерских, слесарных, столярных, чертежных. Труд был обязательным (для мальчиков) до третьего класса, дальше – по выбору, для тех, кто не хотел сдавать французский, англ. лит-ру или музыку. Я запомнил следующее: невидимые линии и углы изображаются пунктиром; некоторые металлы (например, жесть) нельзя паять, потому что при соприкосновении с паяльником они плавятся; и еще нельзя строгать против древесного волокна. Прописные технические истины. Технические детали.

Занятия по труду проходили на первом и втором этажах (по крайней мере, в мое время), а лабораторные работы по естественным наукам – на третьем и четвертом. Я поднялся на два пролета вверх, прошел сквозь распашные двери в коридор, а потом дальше, в другую дверь, закрывшуюся за мной с жутким скрипом. Еще одни двери, еще одна лестница. Еще один коридор. С каждой стороны по три кабинета. Все закрыты. На дверях, около ручек, металлические таблички с номерами – К3:06, К3:05, К3:04 и, на уровне лица, стеклянные панели, сквозь которые можно заглянуть внутрь – незаметно, если не подходить близко. В двух лабораториях было пусто. В третьей учительница рисовала на доске строение растений. Я перешел на другую сторону коридора. Кабинет К3:01. Сначала я увидел аккуратные ряды учеников – скорее всего, второклассников. Одни глядели на учителя, другие склонялись над тетрадями. Из-за двери глухо доносился невыразительный, чуть гнусавый мужской голос, диктовавший:

…принцип их работы аналогичен работе [обычных?] тепловых станций, где вода нагревается до парообразного состояния, а пар вращает турбины [?], вырабатывающие электричество.

Пауза, очевидно, для того, чтобы ученики, строчившие со страшной скоростью, успели все записать. Потом диктовка возобновилась. Я чуть-чуть переместился и в дверное стекло – сквозь перекрестье встроенной решетки – увидел преподавателя.

Однако нагрев происходит не вследствие сжигания [нефти?] или газа, а в результате расщепления ядер молекул урана-235 в центральной камере, называемой «реактором»…

Он стоял у доски: аккуратный пробор, батарея ручек в кармане пиджака. Очки. В линзах отражался свет из окна. Я надел капюшон, порылся в сумке, попрочнее закрепил ее на спине. Как только учитель, не переставая диктовать, повернулся к изображенной на доске таблице, я – холодной, потной рукой – нажал на дверную ручку, открыл дверь и вошел в класс. Я шагал между партами, вдоль сливавшихся в единую полосу детских лиц, ощущая внезапно возникшую острую нужду опорожнить и мочевой пузырь и кишечник одновременно. Услышав звук открывшейся двери и мои быстро приближающиеся шаги, учитель оборвал фразу на середине и оглянулся. Глаза, загороженные стеклами очков, встретились с моими. На лице читалось замешательство и раздражение из-за того, что его отвлекли. Но, думаю, все вопросы, которые он собирался задать, вылетели у него из головы, когда он перевел взгляд с моего лица на мою руку. Мистер Бойл чрезвычайно разволновался, когда увидел у меня в руке нож.

Я обращаю внимание моего адвоката на то, что слово «nuclear», «ядерный», есть не что иное, как анаграмма слова «unclear» – «неясный».

Неясная физика. Неясная энергия. Неясная война.

Адвокат переводит разговор на другое. Вы точно знали, что объект последней, э-э, работы над ошибками будет там? В школе, я имею в виду.

Мистер Бойл – заведующий естественно-научным отделением.

Вам это было известно?

Мистер Эндрюс как-то обмолвился об этом у моей постели.

Мистер Эндрюс, разумеется, не знал о ваших намерениях?

Разумеется.

Таким образом, ваше заявление… где тут оно?., для полицейского протокола, что он – мистер Эндрюс, имеется в виду – явился, э-э, м-м, соучастником (поднимает глаза от документа)… не вполне соответствует истине? Верно?

Я улыбаюсь.

Физика изучает материю и энергию, а также физические особенности различных систем и явлений. Понимать бы еще, что это значит. Физика изучает свойства и взаимодействия.

Физика ставит вопросы. Почему железо обладает магнитными свойствами, а медь – нет? Что происходит, когда твердые тела плавятся? Почему какие-то жидкости обладают большей текучестью, чем другие? Почему некоторые вещества хорошо проводят электричество, другие плохо, а третьи не проводят вообще? Какова длина куска веревки? (Метафизика.)

Прежде чем ответить на эти вопросы, нужно сначала поставить другие вопросы и получить на них ответы. В частности: а) какова природа невидимых частиц, из которых состоит материя? и б) как эти частицы расположены?

В области исследования частиц, а также сил, с которыми они воздействуют друг на друга, физика представляет собой науку в чистом виде – науку, которая разбирает материю на мельчайшие составляющие, с тем чтобы понять, описать, научиться предсказывать ее поведение – одним словом, добраться до самых глубинных принципов ее существования.

Физика изучает все физическое. Физика – это поиск знания. Победа разума над материей.

Бойлеанский афоризм:

Природа человека такова, что он не может жить, не пытаясь понять окружающий его мир и обрести над ним власть.

Физика, парадокс Линна:

Когда вы едете на автобусе или поезде, вам – по тому, как вас бросает из стороны в сторону, по тому, как бегут за окном деревья, – очевидно, что вы двигаетесь. В то же время «вы» вовсе не двигаетесь. Вас, если быть до конца точными, перемещают. Вы сидите неподвижно, читаете, мечтаете, отдыхаете, может быть, даже спите – неподвижно движетесь со скоростью 60 миль/час. Все, кто вас окружает, также неподвижны. При этом для прохожего на улице, для человека, стоящего на платформе и глядящего на ваш проносящийся мимо поезд или автобус, вы – стремительно летящее, размытое от скорости пятно. Пятно из кожи, одежды, стекла и металла, убегающее в перспективу. И это мы еще даже не начали рассматривать невидимые силы гравитации, не дающие автобусу, поезду, прохожему, пассажирам – и вам – невесомо, беспомощно оторваться от поверхности планеты, которая и сама вращается вокруг своей оси со скоростью 1041 м/ч, но при всем при том умудряется оставаться абсолютно неподвижной на вид.

Так какова же длина куска веревки, мистер Бойл? Сколько запятых в пузырьке чернил?

Мистер Бойл всегда брился так тщательно, что, казалось, нижняя часть его лица слеплена из воска, отполирована и покрыта лаком. С растительностью на лице он боролся методично, последовательно, систематически. Создавалось впечатление, что сами волосяные фолликулы на этом лице основательно и надежно закупорены, гарантируя своему хозяину полное и безоговорочное отсутствие щетины. Щеки, подбородок, челюсти блестели глянцевым блеском. Аналогичной скрупулезности мистер Бойл требовал и от нашей работы. Тетради проверялись регулярно и неукоснительно. Нередко бывало, что домашняя работа не принималась по причине «неудовлетворительного исполнения», вне зависимости от правильности ответов и вычислений.

Небрежный почерк – свидетельство небрежного отношения.

Я видел факсимильные копии записок Эйнштейна – там полный бардак. Расшифровкой этого безобразия долгие годы занимались целые группы физиков и математиков. Как-то в третьем классе я мимоходом упомянул об этом на уроке физики, а мистер Бойл ответил: коль скоро ты равняешь себя с Эйнштейном, то, возможно, у тебя есть собственная теория относительности? Не просветишь ли нас?

Моя мама и моя тетя – сестры. Они хорошо друг к другу относятся. Сэр.

Он подождал, пока стихнет хохот. Да, я понял, это – юмор, Линн. Извечное прибежище глупцов.

Эйнштейн был не глупцом, а гением. В 1939 году он от лица группы выдающихся ученых написал президенту Рузвельту письмо, в котором предупреждал его об опасности ядерных исследований, проводимых в нацистской Германии. Он особо подчеркивал, что Соединенным Штатам необходимо срочно заняться изучением возможностей использования ядерной энергии в производстве бомб.

Бомбы мы проходили по физике. Точнее, мы проходили падение тел. Мистер Бойл разделил нас на две группы и в каждой выбрал человека, которого поставили на парту. Обоим выдали по небольшой металлической штуковине, похожей на рулетку, только вместо мерной ленты из нее вытягивалась телетайпная, к которой прикреплялись различные предметы: монета, яблоко, магнит, коробок спичек, деревянная линейка (измерительный прибор).

Поднимите их над головой, а потом, по моему сигналу, отпустите.

Предмет падал на пол, лента тянулась за ним, и на ней с помощью металлического устройства пробивались отверстия. Задача каждой группы состояла в том, чтобы взвесить падающий предмет, засечь время падения, измерить расстояние от руки до пола, вычислить ускорение падения, а затем изучить последовательность пробитых отверстий и проверить, было ли ускорение постоянным. По завершении опыта каждая группа представила полученные результаты мистеру Бойлу.

Итак, что же мы можем сказать о яблоке в сравнении, скажем, с монетой?

Одна девочка подняла руку: яблоко падает быстрее.

И?

Девочка смешалась. Другой ученик сказал: яблоко падает быстрее, чем монета, но они… по-одинаковому набирают скорость. В смысле, одинаково.

(Мистер Бойл, кивая.) У них одно и то же ускорение – все предметы, независимо от веса и скорости падения, в процессе падения обретают ускорение – и это ускорение одинаково.

Он позволил себе самодовольно улыбнуться – как фокусник после удачно исполненного фантастического трюка. Вот так этот закон, этот наглядно продемонстрированный научный факт, стал мне известен благодаря мистеру Бойлу. Он меня этому научил – следует считать, что научил, раз это знание остается со мной. В моей голове. А вот чего я не помню, чего я не выучил, так это зачем нужно знать, что все падающие предметы имеют одинаковое ускорение? Должно быть, я тогда высказал эту мысль вслух. Он подоткнул очки на переносице, чтобы лучше меня видеть, тяжело, устало вздохнул и сказал немного нараспев, явно передразнивая меня:

Зачем нужно знать – рефрен имени Грегори Линна. (Пауза.) С твоего любезного позволения я продолжу…

Надо полагать, он действительно продолжил и объяснил, в чем полезность этого знания и как применять его на практике, а я просто не понял или понял, но не запомнил. Помню только телетайпную ленту, монеты и ускорение, двух человек на партах и стук-стук-стук падающих тел.

Среди картинок того периода есть мистер Бойл, изображенный как падающее тело с головой в форме яблока. При ударе об пол яблоко разбивается. Кожура, мякоть, семечки.

Линн, Грегори

Класс 3 – 3

Естествознание

Грегори прилагает чрезвычайно мало усилий к изучению данного предмета и чрезвычайно много времени тратит впустую. Ему бывает очень трудно сосредоточиться и, как следствие, трудно достичь хоть сколько-нибудь заметных успехов.

Мистер Д. Бойл

Адвокат, вопреки обыкновению, просит меня рассказывать помедленнее. Не ради помощницы, которая делает записи, а потому, что мы постепенно приближаемся к событиям, которые он называет «цепью обстоятельств, повлекших за собой наиболее тяжелые последствия». Однако все мои надежды на обращение адвоката в мою веру и на наступление Века Неясности рушатся, как только он изрекает:

Мы должны установить точную последовательность событий и их истинную природу – с тем чтобы устранить все неясности и, э-э, несоответствия уже на данном этапе.

Полагаю, он для того так сильно подчеркнул последние слова, чтобы дать понять: на следующем этапе, в суде – на процессе, в процессе которого рождается «истина», – неясности и несоответствия недопустимы. Я воздерживаюсь от ответа. Тогда мой официальный представитель добавляет:

Мы ведь не хотим никаких, как бы это сказать… неприятных сюрпризов на перекрестном допросе, правда?

(Я улыбаюсь.) Мы? Вы и я?

Если есть что-то, о чем вам хотелось бы рассказать, лучше сделать это сейчас. Я должен знать все, что произошло в тот день, во всех подробностях, все, что вы только сможете вспомнить, и…

Все, что я только смогу вспомнить.

(Адвокат поднимает глаза от своих переплетенных пальцев, которые он так старательно изучал на протяжении нашей беседы.)…Да. И тогда, вероятно, нам удастся наконец прояснить вопрос о вашем душевном состоянии. О мотиве, если угодно.

И тогда, вероятно, вам понадобится свежий запас розовых ленточек.

Он улыбается, по-настоящему улыбается. Трогает пальцем аккуратный бантик, украшающий одну из стопок, лежащих на столе, поворачивается к помощнице и (не переставая улыбаться) говорит: они скорее светло-вишневые, вы не находите?

Краткое молчание, обмен взглядами. И вдруг, на мгновение, нас троих соединяет взрыв дружного хохота. Смех летит навстречу частичкам разделяющего нас воздуха, из которого наши легкие извлекают кислород.

Мистер Бойл не улыбался и не смеялся в то утро, когда я приставил к его горлу нож – так близко, что любое неосторожное движение с моей или его стороны могло привести к повреждению мягких тканей и обильному кровотечению. Впрочем, для него, в его положении, движение в любом случае было проблематично: я прижал его спиной к доске и держал одной рукой за челюсть. Его голова была вывернута под очень неестественным углом. Он хотел что-то сказать, но я усилил хватку, и его губы сморщились в маленькое, тугое, розовое «о» – словно его рот вдруг мутировал и превратился в анус. Движением головы он стер с доски часть схемы работы ядерной станции, и на нескольких тоненьких прядках волос остались крупицы меловой пыли.

Все вон из класса.

Сначала я хотел оставить учеников, но потом передумал. Слишком велика опасность отвлечься, слишком велик риск постороннего вмешательства. Я понимал, что, отпуская их, даю им возможность поднять тревогу, но она поднимется так или иначе, а тогда для поддержания состояния неопределенности мне хватит и одного заложника.

Быстро вон!

Какофония отодвигаемых стульев, шуршание стремительно собираемых портфелей, быстрое шарканье ног, толкотня. Никто не произнес ни слова. Дверь обо что-то стукнулась, один, второй раз и наконец с грохотом захлопнулась – так, что содрогнулись стены кабинета. Я подтащил мистера Бойла к двери и заставил его запереть ее на ключ. Правда, сначала он утверждал, что никакого ключа у него нет, но потом, после некоторого нажима с моей стороны, все же достал его из кармана пиджака. Дверь заперли, зажгли свет: щелк-щелк-щелк неоновых трубок. Я взял ключ, положил к себе в карман и подвел мистера Бойла к окнам, выходившим на спортплощадку – расположенную тремя этажами (или тридцатью футами) ниже. Следуя моим указаниям, он по очереди опустил тканевые жалюзи на каждом из окон. Я убрал руки, отодвинулся. Он потер горло, нижнюю часть лица, осторожно ощупал кожу вдоль челюсти, там, где красные вмятины от моих пальцев постепенно превращались в полоску фиолетовых синяков. Бессильно опустил руку.

Знаете, так нельзя поступать. Это абсолютно недопустимо.

Учтите, ничего физического, не то я применю нож. Это неопровержимый факт.

Я сбросил с плеча сумку, поставил ее на ближайшую парту, распустил завязки, достал содержимое, аккуратно разложил его на столе. И начал разматывать шнур.

Вы должны отдать мне ключ, сказал мистер Бойл.

Вот. (Я протянул ему блокнот и карандаши). Хотите что-то сказать, рисуйте. Или заткните пасть.

Это какое-то…

РИСУЙТЕ.

Он швырнул блокнот с карандашами на пол и отошел в начало кабинета к своему столу. Сел на деревянный стул с мягким сиденьем, по размеру – больше остальных (рыжих пластмассовых блинов на полых металлических ножках), пригладил растрепавшиеся волосы ладонью. И замер, уставившись перед собой и поглаживая указательным пальцем правой руки бритую верхнюю губу, – как будто дожидался учеников на урок. Кабинет был самый обычный, и лишь плакаты на стенах – таблица кислотности, изображение анатомического строения мужчины и женщины, таблица химических элементов, – а также ряд раковин и бунзеновские горелки указывали на то, что это лаборатория. Я подтащил к двери три парты и, поставив их одна на другую, забаррикадировал вход, потом вырвал из блокнота листок и залепил им стеклянную панель.

Я не понимаю, что…

Я показал на блокнот.

…кто вы и что вы хо…

Я быстро соорудил из бельевого шнура удавку, стремительным движением накинул петлю на голову мистеру Бойлу, туго затянул и рывком стащил его со стула на пол. Потянув один раз, я поставил его на колени, потянув еще два, заставил подползти к блокноту и карандашам.

Первой картинкой, которую он нарисовал, был спичечный человечек, подписанный «Дерек Бойл», стоящий рядом со вторым человечком, безымянным. Над ним он нарисовал знак вопроса.

Меня зовут Грегори Линн, сказал я. Сирота, холостяк, с четырех с половиной лет – единственный ребенок в семье. У меня один карий глаз и один зеленый. Скажите, сэр, имеется этому какое-нибудь научное объяснение? Что-нибудь из области пигментации? Или генетики?

Линн. Из-за затянутой на горле петли он хрипел. Я велел ему написать над спичечным анонимом мое имя.

Два Н. Л – И – два Н.

Он, насколько позволила удавка, поднял голову и вгляделся мне в лицо.

Ты, прохрипел он.

(Я улыбнулся.) Я.

В дверь забарабанили, принялись дергать за ручку. Разумеется, безрезультатно. Громкий голос:

Откройте, охрана!

Я привязал мистера Бойла за поводок к ножке стола и подошел к двери. Объяснил обладателю громкого голоса, что располагаю возможностями и желанием прекратить физическое существование мистера Бойла и сделаю это без малейших колебаний в случае первой же попытки ворваться в кабинет силой. В принципе все это я мог бы объяснить с помощью куда меньшего количества слов – меньшего количества букв. Голос, первоначально грозный и требовательный, сразу стал намного спокойнее. Сказал: понимаю, но, что бы вы ни делали, не принимайте поспешных решений. Я заверил его, что ни за что не стану совершать необдуманных действий. Через короткий промежуток времени раздался другой голос: отрекомендовавшийся директором, более мягкий, успокаивающий, заботливый. Голос взрослого, разговаривающего с маленьким ребенком. Ему я велел проваливать.

В ту последнюю ночь, когда голова у нее болела сильнее всего, Дженис проснулась с плачем. Мама принесла аспирин, растворенный в стакане воды, и сидела возле нее, поглаживая ей лоб влажной тряпочкой и шепотом уговаривая успокоиться, потому что папе рано на работу. Дженис жаловалась, что все вокруг какое-то мутное, странное; все тело у нее горело. Мама сказала: если к утру лучше не станет, позвоню доктору – пусть скажет, как это лечить. Когда мама ушла, я тихонько выскользнул из своей кроватки и перебрался к Дженис. От нее пахло тряпочкой и горячими простынями, ее волосы щекотали меня по лицу. Она сказала, что у меня холодные ноги, а локти и коленки острые, как у шкилетика, и пусть я ее не щекочу и не смешу, потому что у нее голова раскалывается.

Утром Дженис стало лучше, она даже захотела поиграть в раскраски. Именно в тот день я нарисовал ей кошачью мордочку.

Бойлеанский факт:

Химические соединения отличаются друг от друга не только составом, но и пропорциональным соотношением элементов. Так, например, в двуокиси углерода кислорода содержится в два раза больше, чем в одноокиси углерода. При этом соотношение элементов всегда одинаково – это называется законом постоянства состава.

Эту фразу мы записали в тетради, рядом с рисунками, изображающими состав наиболее известных химических соединений. Из нее я вывел собственную теорию – теорию фатальных диспропорции, согласно которой обычно безобидные или даже жизненно важные химические элементы могут становиться опасными для жизни. Вот, скажем, кислород. Он нам нужен: мы его вдыхаем, кровь переносит его из легких в мозг, и тогда мы живем. Но в соединении с углеродом – в определенной пропорции – кислород образует одноокись углерода, которая для нас вредна: если ее вдохнуть, кровь перенесет ее из легких в мозг, и мы умрем. Или, например, вода. Мы ее пьем – но можем в ней и утонуть. Мне тогда было тринадцать лет. Я поднял руку, дождался от мистера Бойла разрешения говорить и сформулировал свою теорию. Когда я закончил, он уставился на меня сквозь очки.

Каков же вывод?

В этом вашем законе, как его там?

Постоянства состава.

В нем нет постоянства. Правда же, сэр?

(Улыбка.) Н₂0 есть Н₂0, Грегори, уверяю тебя – хоть пей ее, хоть тони в ней.

(Общий хохот.)

Нет, вы не понимаете…

Извините, я всего лишь скромный учитель, но я стараюсь изо всех сил.

Я имею в виду не сам состав, а то, как…

Продолжайте, продолжайте.

То, как вещества – одно вещество, я имею в виду – может быть одно и то же, но в то же время другое.

Снова улыбка, и возня с накрахмаленной белой манжетой, ровно на сантиметр высовывающейся из рукава костюма. Средним суставом указательного пальца правой руки мистер Бойл поправил очки на переносице. Понимаю, сказал он, одно и то же – и другое. (Пауза, чтобы переждать смешки.) А имеет ли эта, э-э, одинаковость и одновременное различие химическое выражение? Согласно твоей теории?

Я промолчал.

Или, может быть, все-таки химические элементы, входящие в состав воды, остаются неизменными, а вся разница заключается в том, что в случае – скажем так – питья вода попадает в человека, в то время как в случае утопания, наоборот, человек попадает в воду? А?

(Глаза в пол, невнятно.) Да, сэр.

Что же, Грегори, как только министерство образования введет экзамены по прописным истинам, я внесу тебя в список первым.

Химией занимаются ученые, специалисты по строению и поведению органических и неорганических веществ, люди, изобретающие синтетические материалы, воспроизводящие материалы натуральные, алхимики, превращающие нечто обыкновенное в нечто драгоценное.

Химией занимаются также фармацевты, аптекари, люди, которые готовят и выдают лекарства, выписанные доктором. Работники учреждения, торгующего зубной пастой, прокладками и туалетной бумагой.

Снаружи, по ту сторону запертой и забаррикадированной двери, находились директор, школьная охрана, полиция (надо думать, вооруженная), работники «скорой помощи». Взрослые, занятые люди. Люди определенного социального статуса. Все они были снаружи из-за меня. За закрытыми окнами, внизу, звучали беспокойные голоса, суетливые шаги, эхом отдававшиеся от асфальтового покрытия спортплощадки. Я представлял себе, как эвакуируют школу, спешно прекращают занятия и отсылают учеников по домам – или как минимум отводят за наскоро повешенную бело-синюю ленту оцепления. К этому времени они, скорее всего, уже уведомили прессу, газеты, радио, телевидение, и на школу отовсюду, со всех удобных точек нацеливаются теле– и фотокамеры. После часа бесплодных попыток вовлечь меня в беседу вещавший из-за двери полицейский уступил место другому, судя по голосу, более пожилому сотруднику. Мужчине. Опять вежливость, сочувствие, сердечность; вразумительный, спокойный голос, наводящий на мысли об автомобиле, медленно едущем по мокрому гравию. Его я полностью проигнорировал.