Текст книги "Искусство быть родителем"

Знаешь ли ты, что они – такие же люди, как и мы?

Однажды моя пятилетняя дочь пришла из детского сада и заявила:

– Мама, я выхожу замуж!

От неожиданности я чуть не рассмеялась, но сдержала смех и спросила вполне серьезно:

– Когда?

– Завтра. Завтра свадьба.

– И кто же твой будущий муж? – спросила я.

– Это Сережа, – неожиданно ласковым голосом сказала дочь, и интонация ее меня просто удивила. В ней было столько нежности! Я поняла, что даже имя это ей очень нравится.

– А Сережины родители знают, что вы завтра женитесь? – спросила я с улыбкой.

– А он им сегодня скажет. Мы договорились, что сегодня расскажем родителям.

Меня так поразило тогда это совсем взрослое – «мы договорились…».

С одной стороны, мне было очень смешно, что она в свои пять лет вполне серьезно ставит меня в известность о своем браке, с другой стороны, я видела, что для нее это вполне серьезно. И вид у нее был такой мечтательный, она где-то там витала… «Моя дочь влюбилась, – констатировала я, и подумала: – и смех и грех!»

– Ты его любишь? – спросила я.

– Да, – тихо ответил мой ребенок.

– А чем он тебе так понравился? – серьезно поинтересовалась я.

Мне действительно стало интересно, что за Сережа такой, который влюбил в себя мою дочь, и что в нем такого необыкновенного, что так поразило ее сердечко? По крайней мере в предыдущие дни она не говорила ни о любви, ни о свадьбе!

– Мама, он такой… Он такой хороший… – сбивчиво, торопясь, начала рассказывать дочь. – Он самый лучший. Он смелый. Когда мы играем в войну, он всегда командует… Он дерется… Он такой красивый…

Я поняла, что слов нет, есть одни чувства, и чувства эти громадны. «Вот это да, – поразилась я, – у нее все по-настоящему, как у взрослой!»

– И еще, – вдруг добавила дочь, – мне кажется, что, когда он вырастет, у него, может быть, будут усы!..

Это был последний аргумент, и я поняла – спорить бесполезно, раз у него еще и усы могут вырасти! Брак просто неизбежен! Но я оставалась мамой, и мне важно было воспитывать мою дочь серьезной и вдумчивой, поэтому я осторожно сказала:

– Детка, а ты уверена, что хорошо его знаешь? Ведь брак – дело очень серьезное, надо очень хорошо знать человека, это ведь серьезные отношения на всю жизнь. Может быть, не надо торопиться со свадьбой, может, давай подождем, ты к нему присмотришься, узнаешь его получше, проверишь свои чувства…

– Да нет, мама, я все уже знаю… Мы уже все решили. Мы уже даже целовались. Знаешь, как он щекотно целуется!..

У меня не было больше слов. Я, правда, попыталась еще воздействовать на свою дочь, подключив к этому пришедшего с работы мужа. Мы с папой поговорили с ней о том, что ранние браки нежелательны и что брак – это очень важный поступок и к нему надо относиться очень ответственно. Но дочь была неумолима: «Я выхожу замуж!»

И я, видя ее решимость, начала вдруг понимать, что она действительно относится к этому очень серьезно. Она переживала и чувствовала это так, как влюбленная женщина. Она отстаивала свое право выйти замуж. Она не слышала никаких доводов. Она рассуждала, как взрослая, чувствовала, как взрослая, переживала все всерьез.

Но самое большое потрясение я испытала на другой день, когда, придя из детского сада, дочь бросилась ко мне в слезах и начала сбивчиво рассказывать, что он бросил ее, предал, она ошиблась в нем. И столько чувств было в ее рассказе, столько разочарования и боли!

– Он бросил меня, он предатель!.. Он оставил меня фашистам, когда мы играли в войну, и они напали на нас. Я была медсестрой, они нас взяли в плен, а он убежал, он даже не дрался! Он предатель!.. – и она горько заплакала…

Я была поражена силе ее чувств. Мне не хотелось улыбаться, представляя, как пятилетние «фашисты» берут в плен пятилетних солдат и медсестер, не это было важно. Важно было то, что разыгралась маленькая, но очень взрослая трагедия, когда один человек предает другого, когда один человек разочаровывается в другом, теряет иллюзии, видит горькую правду.

Она чувствовала это абсолютно так, как чувствовал бы на ее месте любой взрослый человек, брошенный и преданный. Она была взрослой в переживаниях. Мне даже стало стыдно, что я поначалу так поверхностно отнеслась к ее влюбленности.

Это был хороший урок для меня, молодой мамы, – видеть в ребенке вполне полноценного и настоящего человека, независимо от того, насколько наивно то, что происходит с ним внешне. Я поняла, что внутри переживания ребенка не уступают по силе переживаниям взрослых.

И потом, общаясь с детьми, я много раз наблюдала эту остроту переживаний, эти не детские, а абсолютно взрослые по силе чувства.

Я много общалась с взрослыми людьми и знаю, что для многих из них эти детские чувства и переживания остались до сих пор очень яркими и сильными. Они были настолько сильными в детстве, что во взрослом возрасте их не могут затмить более серьезные, казалось бы, события и переживания.

И часто слышала удивленные рассказы родителей: «Оказывается, мой ребенок – такой же человек, как я!» Как все люди. И смешно даже было, что такая очевидная истина – становится для родителей открытием!

– Я однажды увидела случайно, как мальчик смотрел на мою дочь, – рассказывала одна женщина. – Дочери было двенадцать лет, их класс ставил спектакль по истории. Постановка была про Древний Рим, поэтому дети были в тогах, сделанных из простыней. Они все стояли на перемене, ждали, чтобы войти в класс. И моя дочь, обмотанная простыней, стояла среди ребят. И там был мальчик, влюбленный в нее, над которым она посмеивалась, над чьей влюбленностью, казавшейся нам с мужем такой смешной, несерьезной, мы с мужем иронизировали, «подкалывая» дочь. Он смотрел на ее плечи. На ее голые плечи – девчоночьи, худенькие. Но – как он на них смотрел! В его взгляде было такое обожание, такое «впитывание» этих плеч! И я подумала: «Господи, если бы мой муж на мои плечи так смотрел!» И подумала, это действительно любовь. Даже не влюбленность – любовь. Только любящий мужчина может так смотреть на плечи женщины. А мы над ним смеялись! А мы, взрослые, думали: да что там дети, что они понимать-то могут! Что они могут чувствовать!

Да нам еще поучиться у них надо!..

Знаешь ли ты, что ребенок – это другой человек с другим мировосприятием?

Они – другие. Они – не мы. Это отдельные люди с собственным отношением к жизни. Со своими желаниями, мечтами, чувствами. С собственным отношением к фактам и событиям. С собственным видением ситуации.

Однажды дочь попросила своего пятилетнего сына, моего внука, сложить в стопку его детские книжки, снятые со старых стеллажей, лежавшие на полу в его комнате в ожидании нового шкафа. Книг было много, они, сложенные вначале ровными стопками, «поехали», образовав в углу комнаты бесформенную кучу.

– Разложи книги в стопочки – попросила ребенка мама.

Он начал складывать книги. Мы с дочерью пошли на кухню пить чай.

Спустя минуту ребенок пришел к нам с вопросом:

– А можно я сложу книги у стены?

– Можно! – хором ответили мы. – Иди, складывай!

Спустя какое-то время ребенок пришел с новым вопросом:

– А можно я сложу книги у окна?

– Конечно, можно! – с готовностью ответили мы, – иди, дорогой, складывай!

Мы пили чай, болтали, прерывал нас только ребенок, заходивший к нам с очередным вопросом, типа: «А можно я сложу книги у комода?», «А можно я сложу книги у стола?» или «А можно я сложу книги у кровати?»

– Можно! – отвечали мы, отправляя его в детскую.

Спустя какое-то время ребенок пришел и с гордостью заявил:

– Я все сложил!

Мы встали из-за стола, чтобы пойти посмотреть на его работу и похвалить.

И нашему взору предстало неожиданное. Настолько неожиданное, что мы стояли молча, оторопев от увиденного, потом дочь отчаянно закричала:

– Ты что наделал? Я же просила тебя сложить книги в стопочки!

– Я и сложил, – с недоумением ответил ребенок. – Я сложил – по всем сторонам!

Он действительно сложил их «по всем сторонам». Стопки из трех-четырех книг лежали повсюду – у комода и у кровати, у стола и у окна, у двери и у стены, вообще – в центре комнаты. Вся комната была усеяна этими стопочками книг, все ее пространство было занято стопками книг.

Он сложил. Он действительно сложил, так, как хотел. О чем, между прочим, спрашивал у нас. Это было его собственное видение – как надо сложить книги. Его собственный порядок.

И этот его порядок на самом деле очень соответствовал ему, маленькому ребенку. Это для нас, взрослых, сложить книги – значило выложить их в две-три высокие стопки, соответственно нашей собственной величине.

Для него такие вот стопочки были отражением его масштаба. И поскольку их получалось много, надо же было найти для каждой место!

Они – другие! У них свой масштаб. Свои выводы. Свои чувства и отношения.

Однажды дочь, задержавшись на работе, опоздала за ребенком в детский сад.

– Ты представляешь мой ужас, – рассказывала она мне, – я понимаю, что опаздываю на час, когда воспитатель уж точно уйдет и ребенка оставят на попечение охранника детского сада, и я не могу дозвониться в сад и передать воспитателю, чтобы она объяснила сыну, что я уже еду и скоро приеду, чтобы он не думал, что я о нем забыла. И я всю дорогу нервничала, что мой ребенок сидит один в саду с охранником, и мне было стыдно, что я такая ужасная мать, что мой ребенок должен сидеть одинокий с каким-то дядькой в саду. И как он там себя чувствует – в пустом саду с чужим человеком? И ты представляешь, я примчалась в этот сад – открывает мне дверь охранник, а ребенок мой – довольный и счастливый, с неохотой встает с дивана, на котором он сидел и смотрел с охранником телевизор.

И выходя из сада, он прерывает мое сбивчивое: «Извини, дорогой, так получилось, что мне нужно было задержаться на работе, мне так неудобно…» – совершенно неожиданной фразой:

– Ты знаешь, мама, сегодня – самый счастливый день в моей жизни!

– Самый счастливый день? – переспрашиваю я, не понимая – в чем счастье-то?

– Я остался один в саду с охранником! – гордо говорит он. – Я вместе с охранником смотрел телевизор! – Так же гордо продолжает он.

И то, как он говорит слово «охранник», – сразу все объяснило. Охранник – это же самый важный человек в детском саду!

– Завтра мне будет завидовать весь детский сад! – заявил ребенок, и дочь после этих слов успокоилась. И, рассказывая мне об этом, пораженно говорила:

– Я извелась, я вся в чувстве вины, что мой ребенок несчастен, а у него это – «самый счастливый день в его жизни»! До какой степени он другой человек. С другим представлением, с другим отношением!

Они – другие. Они – не мы. У них действительно свои отношения, свои чувства, свои ценности.

– Однажды в детстве подружка дала мне обрезки цветной фольги, – рассказывала одна женщина. – Это была настоящая ценность – маленькие пластинки разноцветной жесткой фольги, которую не купишь в магазине. Это было настоящее богатство! Я до сих пор помню замирание в сердце, когда я любовалась разноцветными кусочками, их бликами. Я уже представляла, как украшу звездочками из фольги платье любимой куклы, и она станет принцессой. Как сделаю своим куклам блестящие разноцветные короны, и они станут королевами. Я легла спать с этой мыслью. Но утром не обнаружила на столе своего богатства.

Моя бабушка все выбросила. Она увидела беспорядок на столе у ребенка и навела порядок. И бросила все ненужное – обрезки бумаги, кусочки фольги – в печь.

Я помню горе, которое пережила, узнав, что моего богатства больше нет. Для меня это было горе. Я пережила ощущение настоящей потери и непоправимости случившегося. Я до сих пор помню это чувство утраты и осознание невосполнимости этой утраты. Потому что уже ничего нельзя было сделать – фольги уже нет и взять ее негде.

Это было настоящее горе, и я плакала так, как плачут при настоящем горе. Я обиделась на бабушку. И долго не могла простить ей это «преступление».

Сейчас я понимаю – она была любящей бабушкой и любила меня так, как умела, – заботилась, кормила, наводила у меня на столе порядок. Это она и сделала – выбросив то, что было так дорого мне, но не представляло никакой ценности для нее. Она даже не подумала тогда спросить у меня, что мне тут нужно, что надо оставить. Ей в голову не пришло поинтересоваться, зачем нужны многочисленные обрезки. Ей в голову не приходило, что у меня могут быть мои собственные ценности.

Знаешь ли ты, что ребенок – это другое тело?

– Я постоянно воевала с ребенком, пытаясь его накормить, – рассказывала одна мама. – Я знала, что детей надо кормить по часам, что им надо давать полноценное питание, которое включает весь необходимый рацион витаминов и микроэлементов. Я так и кормила – по часам, давая ему разнообразное питание. И он постоянно устраивал мне сцены: то он есть еще не хочет, то он этого не хочет, то того не хочет! Как кормежка, так сплошная нервотрепка! Столько сил мне надо было и терпения, чтобы объяснить ему, что надо есть творожок, или что суп в обед просто необходим, или надо есть тертое яблочко, потому что в нем много витаминов! Я кормила его иногда насильно, через крики и слезы – надо же было его накормить вовремя! И однажды, когда я кормила своего пятилетнего сына яичницей, и он опять отказался ее есть, канюча, что не хочет есть яичницу, терпение мое лопнуло, и я сказала ему: «Не съешь яичницу – я тебе ее сейчас на голову вывалю!» Я просто не знала, что делать с этим его нежеланием есть то, что я ему даю. И я вывалила ему эту яичницу на голову…

– Вы не представляете, – произнесла женщина после долгой паузы. – Я знала, что я абсолютно права – ребенок должен есть по часам и должен есть то, что дают ему родители, которые знают, что ему надо есть. Но когда эта яичница-глазунья стекала по его лицу и он начал плакать, кривя рот в какой-то унизительной гримасе, я отчетливо поняла, что я делаю что-то не так. Что так не должно быть. Потому что мое желание его правильно накормить разрушает в нем что-то более важное. И я не права в моем желании накормить его тогда, когда я считаю нужным, и тем, чем я хочу его накормить. Я впервые вдруг с удивлением подумала, что он – маленький живой человек и с ним так нельзя. Нельзя его насиловать, запихивая в рот еду, которую он не хочет есть, нельзя его так унижать. Мне стало нестерпимо стыдно – он же человек, он же может не хотеть есть яичницу, – я тоже не всегда хочу есть яичницу! Он может хотеть чего-то другого. Он же другой!..

Они – другие. Они – не мы. Они – другие тела. С другими потребностями, вкусами, предпочтениями в еде. Их другое тело хочет чего-то другого, совсем не того, что ты считаешь нужным дать этому телу!

Я много раз слышала рассказы родителей о том, как их дети не соглашаются, не хотят есть то, что им дают. Как борются родители за то, чтобы всунуть в ребенка колбасу или котлету, которую он не хочет. Как пытаются накормить его фруктами, в которых столько витаминов, а он их просто выплевывает.

Каждый раз, слушая эти рассказы, обсуждая эту тему на тренингах для родителей, мы все вместе поражались (так видно это было со стороны!) этой противоестественности происходящего. Ну, не хочет это есть ребенок – ну зачем ты его насилуешь?! Ну не съест он эту котлету или это яблоко – что произойдет с его жизнью? Но родители, знающие и умные родители, наполненные знаниями о болезнях, истощениях, авитаминозах, всегда оправдывали свое поведение: «Мало ли что он хочет! Что он знает-то? Что он понимает? Да его если не накормить – он вообще с голоду умрет!»

Но такие аргументы просто смешны. Потому что еще никто не видел умирающего от голода ребенка, которого родители освободили от своего навязчивого желания «грамотно» накормить. Любой ребенок, которого мы перестаем насиловать, рано или поздно прибегает, говорит: «Есть хочу!» и хватает ту же котлету или яблоко или что-то другое, нужное ему сейчас, нужное его – другому – телу, и уминает это с большим аппетитом!

Я тоже в свое время, будучи молодой мамой, прошла этот опыт строгого контроля за питанием ребенка, «грамотного» его кормления по часам и с «грамотным» рационом. И меня тоже очень часто раздражал ребенок, который не хотел есть то, что надо было есть.

Моего терпения хватило ненадолго. После одной такой очередной попытки накормить дочь, когда она вся извертелась и изнылась и сидела над тарелкой полчаса, ковыряя в ней ложкой, я сказала:

– Вставай из-за стола, иди гулять. Захочешь есть – придешь!

Больше я никогда не кормила ее по часам. Я знала: пройдет какое-то время, и она примчится, готовая есть. И всегда сама найдет, выберет – что нужно ей.

Дети действительно сами знают, что им нужно. Они знают, что нужно их организму. Именно потому они могут отдавать предпочтение каким-то блюдам и отказываться от других. И наши знания и представления о питании для них ничего не значат. Мы не можем знать за другое тело.

Я наблюдала однажды, как папа отрезал два куска молочной колбасы (почти две сардельки!) и сказал шестилетнему сыну: «Это надо съесть!» И ребенок сначала пытался уговорить папу, объясняя, что он не хочет колбасу. Но папа был неумолим – колбасу надо есть! И ребенок мученически, давясь, осилил один кусок. Но папа настаивал на том, чтобы он съел и второй, говоря: «Это твоя порция!» Но разве это была порция ребенка? Это была порция папы! Это были его масштабы, его размеры. И это папе нужна колбаса. Это папа без колбасы не может жить! А детское тело не испытывает никакой потребности в колбасе!

Вот так мы все и «знаем»! И мы впихиваем в них еду, как в гусей, кормим их по часам, как подопытных кроликов. А потом почему-то у ребенка в пять лет гастрит, в семь лет – колит! Но это закономерно, если его тело постоянно получает не свое, не необходимое именно для этого тела питание. И вынуждено переваривать ненужное, «впихнутое» в него родителями, которые «знают», что ему необходимо!

Несколько лет подряд я пыталась приучить маленькую дочь есть помидоры, которые сама очень любила и считала очень значимыми в рационе питания. Но она отказывалась их даже попробовать. И я читала ей чуть ли не целые лекции о пользе помидоров. Все было впустую. Но, к моему удивлению и раздражению, дочь постоянно ела капусту. Ела в любом виде. Как коза. И это, с моей материнской позиции, тоже было неправильно.

Только позже, когда я вообще изменила отношение к воспитанию ребенка, к самому ребенку и увидела в ней отдельную, другую личность, имеющую право на собственный выбор, я перестала видеть в этом что-то неправильное. Неправильно – это есть помидоры, которое так нужны моему телу, но не нужны ее телу. И правильно для нее – есть капусту во всех видах, всеми способами приготовленную, которую требует ее организм. Которую она всю жизнь ела. И с удовольствием ест по сей день.

Однажды я прочла про интересный эксперимент, поставленный на маленьких детях.

В игровой комнате, где находились дети двух-трех лет, установили разнообразные кюветики с едой. Там были всевозможные каши, пюре, соки. Детям показали, как они могут ими пользоваться. И когда ребенок хотел, он подходил и ел. Он мог, пробуя то одну, то другую еду, выбрать то, что ему нравилось. Экспериментаторы вели наблюдения: как часто дети едят, что каждый ребенок выбирает для себя.

И экспериментаторы были поражены мудростью детей. У каждого ребенка оказался собственный ритм приема пищи. Один ребенок испытывал чувство голода через два часа, другой – через три, кто-то испытывал потребность в еде через четыре часа. (Каково этому ребенку было бы, если бы его «знающая» мама кормила его каждые два часа?!)

Но самое интересное, что каждый ребенок выбирал какие-то конкретные виды еды, каждый отдавал предпочтение каким-то своим блюдам. Он как бы создавал для себя свое меню. И это меню оказалось очень рациональным для ребенка. В нем было все необходимое, все необходимые микроминералы, витамины. Каждый ребенок интуитивно выбирал то сочетание продуктов, которое давало именно его телу нужный ему по возрасту и весу набор жизненно важных веществ.

А мы все думаем, что они глупые и ничего-то не понимают.

Они, может, и не понимают головой, и еще многого не знают. Но они – интуитивны и мудры. Если бы только мы, взрослые, доверялись их мудрости и интуиции!

Много лет назад, когда моя дочь пошла в школу, я долгое время следила за ее осанкой, когда она садилась за стол, чтобы делать уроки. Я постоянно дергала ее – сиди ровно, не наклоняйся, не ложись на стол… Но она – постоянно и неумолимо делала одно и то же – все время искала возможность делать уроки, рисовать или читать лежа на полу или распластавшись на столе. Я воевала с ней несколько лет, будучи абсолютно уверенной, что такая поза ведет к искривлению позвоночника.

Моя война не приводила к «победе». Приходя с работы, я заставала ее в совершенно немыслимых, с позиции правильной осанки, позах – она могла склониться над листом, сидя на коленках, могла улечься грудью на стол или просто – лежать на животе и читать книгу. И в какой-то момент я сказала ей:

– Это твоя спина. Это твой позвоночник. Ты сама за них отвечаешь. Сиди как хочешь, делай уроки как хочешь, но потом не жалуйся!..

Прошло несколько лет. Дочь перешла в десятый класс. В летний молодежный лагерь, в котором она отдыхала, а я работала психологом, приехал известный мануальный терапевт, чтобы проверить состояние позвоночника у всего персонала и у всех детей – более двухсот человек от шести до восемнадцати лет.

Во всем этом лагере нашлось два человека с абсолютно ровной спиной – один воспитатель и моя дочь. У всех остальных, которых, я уверена, «правильно» воспитывали родители (включая и меня!), – обнаружилось искривление позвоночника.

Я вначале была поражена этому, но потом, подумав, поняла – именно так и должно было быть. Те естественные позы, которые принимала дочь, когда читала или делала уроки, и давали телу возможность оставаться расслабленным, гармоничным. Когда оно уставало в одном положении, оно меняло положение. А насильственная осанка, когда ребенок должен сидеть ровно, не сгибаясь, неминуемо приводила к усталости, к желанию согнуть спину, к неправильному перераспределению нагрузки на позвоночник.

Я часто вспоминаю об этом случае, когда говорю родителям, что ребенок – существо очень мудрое и тонко чувствующее. Что нужно и можно доверять этой чистоте и внутренней мудрости ребенка, а не решать за него, что ему нужно и что для него правильно.