Текст книги "Наша девочка"

– Здрасте. – Я изо всех сил старалась вспомнить, видела ли я его раньше.

– Где хозяева? – Незнакомец улыбался.

А я смотрела на его ботинки, у которых были ужасно длинные носы, как в книжке про Маленького Мука. Только они были черные и тоже сверкали. Я думала о том, что ему очень тяжело ходить в таких ботинках – наверняка он цепляет носами землю. Мужчина нависал надо мной, создавая тень, и продолжал светиться, а я сидела на ступеньках. От этого нависания мне опять стало нехорошо. Я не знала, что делать в таких ситуациях, и очень разозлилась на Наталку, которая оставила меня одну.

– Не знаю, я тут одна, – промямлила я.

– А Тамара Георгиевна разве не тут? – расстроился мужчина.

– Я не знаю, кто это.

– Странно, меня уверили в том, что Тамару Георгиевну я непременно застану именно здесь. Возможно, она отлучилась?

Я почувствовала, как к горлу подступает комок, и с трудом боролась с соблазном снова хлопнуться в спасительный обморок. Этот мужчина говорит так необычно – как в книжках, которые я читала. Он был совершенно не похож на дядю Жорика и на дядю Давида. Да еще и искрился на солнце. Проморгавшись, я поняла, что свет идет от костюма, который блестел на солнце.

Он в нерешительности стоял передо мной, наверное, рассчитывая на то, что ему предложат присесть и подождать. Но я совершенно ничего не понимала в местном этикете и не знала, могу ли я вообще говорить с незнакомцем.

– Меня зовут Виктор Ильич, – представился мужчина, – а тебя как?

– Катерина, но здесь меня зовут Кариной, – ответила я.

– Да, да, так бывает, – рассеянно проговорил Виктор Ильич.

Я поняла, что он меня совершенно не слышит – думает о своем, как, впрочем, и я. Поэтому мы совершенно не чувствовали неловкости. Он замер, задумчиво разглядывая цветы в палисаднике тети Сони. А я гадала, кто же такая Тамара Георгиевна.

По взгляду Виктора Ильича я догадалась, что за моей спиной что-то происходит. Я повернула голову и все-таки решила, что было бы неплохо на всякий случай упасть в обморок. Прямо на нас, со стороны огорода шли две фигуры. Явно женские, судя по нижнему белью. Но фигуры были черные. Совсем черные. Только вокруг глаз зияли белые круги. Я даже подумала, что это инопланетяне, про которых тоже читала в книжках. Фигуры вполне подходили под описание – с большими головами, тонкими ногами.

– А‑а‑а‑а! – закричала одна из фигур и метнулась к летней кухне.

– Да чтоб на тебя небо свалилось! – закричала вторая фигура и бросилась вслед за первой.

Тут уж я абсолютно уверилась в том, что это – инопланетяне, раз грозятся обрушить небо.

– А‑а‑а‑а, – тихо сказал Виктор Ильич и начал пятиться к калитке.

– Да откуда тебя принесло на мою голову? Я же тебе сказала, чтобы не показывался на глаза! Да что ж я от тебя скрыться нигде не могу, – кричал издалека один из голосов.

– Тамара, хватит орать, лучше полей, – попросил второй женский голос, в котором я узнала тетю Соню. А первый, я была в этом уверена, принадлежал тете Тамаре.

– Каринка! Полотенце принеси! И халат! В доме, на кровати! – закричала тетя Соня.

Я кинулась в дом, нашла полотенце, халат и побежала за летнюю кухню.

Это и вправду были тетя Тамара и тетя Соня. Они стояли под летним душем и смывали с себя черную грязь, которая на самом деле оказалась темно-серой, даже темно-синей.

– Нет, ну у меня может быть личная жизнь? – возмущалась тетя Тамара. – А какая жизнь, если он все время как снег на голову. Вот не жду его, уже и ждать перестала, а тут он является – в костюме и при параде. И что мне делать? Сидеть и ждать его? И ведь нашел меня. Кто только сказал? Узнаю, точно порчу наведу.

– Тамара, ну что ты говоришь? – хохотала тетя Соня. – Виктор Ильич очень достойный мужчина.

– Достойный, только не меня! – гордо воскликнула тетя Тамара. – Вот думает, пришел в костюме, и я должна в обморок упасть от счастья? Не будет этого! А где он до этого был? Месяц не появлялся! Или он думает, что я на дорогу смотрю и все глаза выплакала? Или думает, что я за костюм его прощу? Никогда! Еще и веник притащил! Знает ведь, что я терпеть не могу срезанные цветы!

– Тамара, может, у него дела были, – убеждала ее тетя Соня. – И вовсе это не веник, а чудесные розы.

– Дела у него? Это у меня дела были! Столько дел, что я о себе забыла. И на тебе – он явился, когда его не ждали. Карина, иди скажи ему, что его тут не ждали!

– Тамара, вот, халат надень и выйди к нему. Неудобно все-таки. Человек из города ехал.

– А ко мне не только из города едут! – возмутилась тетя Тамара. – Ко мне откуда только не едут!

– Поговори с ним.

– Велика честь. У меня дел полно.

– Да какие у тебя дела?

– Вот, вот мои дела. Каринка, иди сюда. Ну-ка? Конечно, она горячая. Ее лечить срочно нужно. И сглаз снять. На ней такой сильный сглаз, что я даже не знаю.

– Ты уже сняла с нее сглаз, – хохотнула тетя Соня, – и температуры у нее нет.

– Каринка, скажи, тебе плохо? Быстро говори. – Тетя Тамара испепеляла меня взглядом.

– Да, мне плохо, – промямлила я.

– Вот! Ребенок на здоровье жалуется, а ты тут хихикаешь. Вот сама к нему иди и говори, что я ребенком занимаюсь. Каринка, быстро покажи, как тебе плохо.

Мне и вправду стало нехорошо. Живот крутило так, что я даже согнулась. Так что врать не пришлось.

– Ну вот, договорилась. Чтоб у меня язык отсох! – воскликнула тетя Тамара. – Соня, неси воду и траву.

Тетя Соня, посмотрев на меня, тоже ахнула и кинулась в дом, на ходу запахивая полы халата. Тетя Тамара, вся в пятнах несмытой грязи, приподняла меня и повела к дому.

– Что стоишь? Видишь, ребенок болеет! – прикрикнула она на мужчину, который уже и без того был готов исчезнуть. Тетя Тамара появилась перед ним в нижнем белье, и бедный Виктор Ильич открывал рот, будто ему не хватало воздуха. Но тете Тамаре было все равно, как она выглядит. Она довела меня до кровати, напоила отваром и положила на лоб полотенце.

– Слушай, ты мне уже надоела, – сказала она мне. – Ты меня позоришь своим поведением. Какая из меня знахарка, если я одну девочку не могу вылечить? Что будут про мои отвары говорить? Что я плохо их варю? О себе не думаешь, так обо мне подумай. У меня знаешь какая репутация? Все, чтобы больше никаких болезней. Чтобы завтра у меня как Наталка была! Поняла? Иначе тебе горькой травы заварю и пить заставлю!

Я кивнула и заплакала.

– Да что же это за ребенок на мою голову! – ахнула тетя Тамара. – То болеет, то в облепиху лезет, то слезы льет. Ты знаешь, я детей вообще не люблю. Будешь много плакать, станешь соленой, так я тебя в печке без соли запеку и съем! Поняла?

Я выпучила глаза от страха.

– Что ты ее пугаешь? – пришла мне на выручку тетя Соня, влетевшая в комнату на мой протяжный вой.

– Слушай, она даже шуток не понимает. Я ее рассмешить пытаюсь, а она плачет. Наталка так хохотала, когда я ее съесть обещала, а она плачет. Он ушел? – тетя Тамара кивнула в сторону улицы.

– Нет, стоит. Но тоже бледный, – засмеялась тетя Соня. – Мне кажется, он нас испугался.

– Ладно, выйду, – сказала тетя Тамара.

– Умойся!

– Ничего, чем страшнее, тем лучше. – Тетя Тамара выкатила глаза, сделала страшное лицо и зарычала.

Я засмеялась. Живот сразу перестал болеть.

– Ну слава богу, – обрадовалась знахарка, – а то я и вправду за тебя волноваться начала.

Произошедший между Виктором Ильичом и тетей Тамарой разговор мы с тетей Соней слышали урывками, хотя тетя Соня даже окно открыла, чтобы было удобнее подслушивать. В основном был слышен голос тети Тамары.

– Это грязь, лечебная! – объясняла она несчастному Виктору Ильичу, который от волнения покрылся испариной и не знал, куда деть букет. Так и держал его в вытянутой руке. – Кожа лучше становится, остеохондроз тоже лечит, молодость сохраняет. – Тетя Тамара не делала попыток облегчить жизнь Виктору Ильичу. Наоборот, она стояла перед ним как настоящая ведьма – с растрепанными волосами, следами грязи на теле и в распахнутом на груди халатике тети Сони. Виктор Ильич очень старался не смотреть на грудь тети Тамары, но у него плохо получалось.

– Что мы, в одежде должны были намазываться? И никакие мы не голые! Кто нас видел? Кому не надо, тот отвернется и смотреть не будет, – отчитывала поклонника знахарка, все больше распаляясь. – Почему домой такие пришли? Потому что душ дома! И вода горячая тоже дома! Или ты хочешь, чтобы меня течением унесло? Поднялись по пригорку, никому не мешали. Кого напугали? Никого мы не напугали. Кто разбирается, тот сразу понимает, что грязь у нас лечебная. Не хуже, чем кремы, а то и лучше. Вот увидишь, скоро эту грязь в больницах и аптеках будут продавать по рецепту. Зачем ты приехал? Я же сказала, будешь со мной ругаться, лучше не приезжай. Что опасно? Грязь опасная? Да если я сказала, что полезная, значит, так и есть. Нет! Я не врач! Но про травы я больше всех врачей знаю. Зачем ты приехал – обидеть меня хочешь? Ну что ты за человек? Вот все так хорошо начинается, а через пять минут мне тебя убить хочется. Не была бы я такая добрая, взяла бы ружье и застрелила. Рука бы не дрогнула. Что? Цветы мне? И духи? Так что ты меня сначала оскорбляешь, говоришь, что я лечить людей не умею, а потом цветы и духи даришь? Сразу нельзя было? Что не успел? Сказать ничего не успел? Как гадости говорить, так успел, а как хорошее, так нет. Все, уходи и больше не приезжай. Нет, не выйду я за тебя замуж. Лучше отравлюсь. Что? Ты и не предлагаешь? Тоже со мной жить не сможешь? Так и не надо со мной жить! Найди себе нормальную женщину, пусть тебе ботинки моет! И духами твоими вонючими душится! Я первая тебе счастья пожелаю. А ей – поскорее стать вдовой. Ты же любую доведешь! Вот, опять меня довел! Все, уходи! И цветы свои забери! И духи! Да! Они вонючие! Терпеть такой запах не могу! Лучше дустовым мылом намазаться. Что за человек – приедет, настроение испортит и уедет! Да мне из-за тебя уже глина не помогает! Я уже вся нервная!

Калитка наконец хлопнула, и тетя Соня проворно прикрыла окно.

– Ушел, – заявила тетя Тамара, врываясь в дом. – Все! Процедуру мне испортил! И настроение тоже! Как я отвары с таким настроением буду варить? И букет забрал! Мог бы оставить, так нет! – Тетя Тамара сдирала с себя халатик тети Сони, вытирала полотенцем остатки грязи и пыталась повязать платок. И все это одновременно. Мы с тетей Соней притихли и молчали.

– Так, Карина, еще раз с тобой что-то случится, я не знаю, что с тобой сделаю! Соня! Я домой пошла. И даже если кто-то умрет, за мной не приходите. Все! Нет меня! Ни для кого нет!

Тетя Тамара хлопнула калиткой так, что забор чуть не обрушился. Я смотрела на тетю Соню, которая улыбалась как ни в чем не бывало.

– Ты чего, правда испугалась? – она присела ко мне на кровать.

– Да. Я не знала, что нужно делать. И Наталки нет. Никого не было. И тут этот мужчина зашел. А я же не знаю – можно с ним говорить или нет. А где Тамик?

– Тамик! Наталка! – Тетя Соня вылетела за дверь.

Я опять осталась одна. Заняться было нечем, так что я пошла во двор, подмела дорожку и села вязать салфетку. Связала много – мне нравился узор, и я уже собиралась попросить тетю Соню показать мне другой, более сложный.

Наконец в доме появились тетя Соня, Наталка и Тамик, который лежал в коляске и мусолил во рту горбушку.

– Я тебя куда отправила? – кричала тетя Соня. – Погулять с Тамиком и зайти в магазин! И где я тебя нашла? Что ты делала на станции? Опять пистоны подкладывали? Да ты не девочка, а наказание на мою голову!

– Косу отрежешь? – с надеждой спросила Наталка.

– Вот еще! – отмахнулась тетя Соня. – Шить будешь! Тамику пеленки строчить! И наволочки! Да, точно, наволочки шить будешь. За те, что вы с Каринкой испортили.

– Нет, мамочка, пожалуйста! – закричала Наталка. – Только не шить! Я все-все сделаю.

– Вот, посмотри! – Тетя Соня увидела, что я сижу и вяжу салфетку. – Каринка, больная, вяжет сидит. А ты? Почему ты ей про облепиху не рассказала?

– Я не знала, что она не знает!

– Тетя Соня, давайте я пеленки прострочу за Наталку, – предложила я. – Мне нравится, правда! Я и узор новый хочу связать, и Тамика покачаю. Пожалуйста, только не наказывайте Наталку!

И тетя Соня, и Наталка застыли с раскрытыми ртами. Тетя Соня от недоумения – она, видимо, не имела дела с девочками, которым нравятся девочкины занятия, – а Наталка от восхищения. Она решила, что я возьму на себя самые страшные испытания и понесу самые ужасные наказания.

– Так, идите поешьте, помойтесь, обувь, посуду перемойте. Чтобы все сверкало. Что ты еще Тамику давала?

– Ничего, – буркнула Наталка, но уже весело. Поняла, что гроза миновала.

– Говори! – пригрозила тетя Соня.

– Халву, тутовник, абрикос, воду, хлеб, – отрапортовала Наталка.

– Тутовник и абрикосы опять воровали? – Тетя Соня нахмурилась.

– Нет, нас угостили. У кого хочешь спроси!

– А халву?

– Я купила, мне папа денег дал, – призналась Наталка и вжала голову в плечи.

– Ладно, с папой я потом сама разберусь. Идите!

Наталке не нужно было повторять дважды. Она выскочила за порог. Мне пришлось ее догонять.

– Вот, держи. – На улице она достала из кармана грязную бумагу, в которую было что-то завернуто. – Ешь, это халва.

Я понюхала лакомство – серое, в черных насечках, пахнущее подсолнечным маслом. По виду – редкая гадость.

– Ты что, халву никогда не ела? – удивилась Наталка, увидев, как я рассматриваю угощение.

– Нет.

– Ну ты даешь! – Тут Наталка вообще чуть на землю не села. – Это очень вкусно! Вкуснее всего на свете! Особенно с вокзала – там самая вкусная халва.

– Спасибо, я не хочу, – сказала я, надеясь, что мне не придется пробовать этот склизкий серый кирпич.

Наталка заставила меня откусить кусок. Халва мне не понравилась – слишком сладкая, даже приторная. Но чтобы не расстраивать подругу, я съела все. Мы выпили молока на кухне, перемыли посуду и сели во дворе перед огромным тазом. Наталка выдала мне тряпку и принесла обувь, которой оказалось очень много – галоши, сандалии, ботинки, туфли. Мы уселись перед тазом и стали отмывать обувь от грязи и глины. Мне казалось, что это бесполезное занятие: обувь оставалась чистой минут на пять, не больше. Даже на сухой дороге сандалии тут же покрывались слоем пыли, а галоши всегда были в глине и земле, хоть мой, хоть не мой.

– Что тут у вас случилось, пока нас не было? – спросила Наталка, выскребая палкой камешки из подошвы.

– Виктор Ильич приходил к тете Тамаре, замуж ее звал. А она пообещала меня съесть, если я буду плакать. А еще тетя Соня с тетей Тамарой в глине были. Обмазанные. Такие страшные, что Виктор Ильич испугался. А тетя Тамара его прогнала.

Наталка хохотала и никак не могла остановиться. А потом начала рассказывать.

Тетя Тамара действительно считалась местной знахаркой, причем очень хорошей. Но, как сплетничали соседки, у нее был дурной глаз. Если посмотрит недобро, точно сглазит. Поэтому многие ее побаивались и приходили за отварами только в крайних случаях. Однажды такое случилось, что вся деревня только о тете Тамаре и судачила. Но делали это за спиной: прямо никто не решался сказать. Известно ведь – знахарка такой отвар может сделать, что язык отсохнет.

Соседом тети Тамары был Роберт. Сейчас они очень хорошо живут: Тамара и Роберту помогает, и его жене Анжеле. И дочку их младшую спасла – она совсем маленькая родилась, на месяц прежде срока. Такая крошечная была, что только тетя Тамара не боялась ее на руки взять. Она и выходила – специальные травы заваривала. У Анжелы молока было мало, а тетя Тамара сделала так, чтобы молока стало много.

До жены у Роберта была другая женщина. Он ее из города привез, не женился, просто так жили. Соседки тогда чуть собственной слюной не захлебнулись – все кости этой женщине перемывали. Как она может с ним жить – без свадьбы, без соблюдения приличий? Роберта никто не осуждал: он мужчина. Раз женщина на такое согласилась, так он что – дурак, отказываться? Все дело было в том, что эта женщина была кореянкой. Уж как она в городе оказалась, чем Роберта привлекла – одному богу известно. Маленькая, тощая, ни попы, ни груди. Узкоглазая. Все женщины на нее смотреть приходили и своих дочерей ею пугали. Мол, будут себя плохо вести, точно такими же станут. Вон, в глаза людям смотреть стыдно, поэтому и глаза такие узкие. Но эта женщина очень уверенно себя чувствовала, в доме вела себя как хозяйка. Все гадали, как скоро Роберт нагуляется, образумится и вернет свою «корейку», откуда взял – в город. Месяц прошел, второй, третий, а она все с ним. Женщины даже имени ее не спрашивали, так и прозвали – «Корейка».

Ну, соседки пытались с ней отношения наладить – все-таки в одном селе живут, друг друга держаться надо. Да и любой женщине помощь нужна, никто не отказывается. Когда в дом болезнь приходит, или ребенок рождается, или горе какое – так кто первый придет на помощь? Женщины. Соседки. Но эта Корейка была злая, ни с кем не хотела общаться. Когда Роберт дома был, она тихая ходила, ласковая, тенью становилась. И покладистая, и услужливая. А как он за порог, так она со всеми соседками начинала ругаться. Дальше калитки не пускала – а где же это видано, чтобы в дом не пустить? И никогда ни мыла не даст, ни сахару не отсыплет. Жадная была до трясучки.

Один раз тете Тамаре срочно мята понадобилась для отвара, а запасы кончились. У Корейки на участке – мяты полно. Тетя Тамара попросила нарвать ей пучок – не для себя просила, для людей, которым отвар был нужен. Так Корейка ей не дала. Сказала, пусть свою выращивает. Тетя Тамара тогда чуть на грядку не села – ей никто никогда не отказывал. Да и жалко, что ли – пучок травы нарвать? Корейка эта и детей не любила, даже ненавидела. Кричала, что они бегают громко и ей мешают. Тут уж все соседки от нее отвернулись – как можно на детей кричать, да еще на маленьких? Ну, бегают они. Так все дети бегают! Как дети могут мешать? Как женщина может такое говорить?

Уж как Роберт ее терпел – никто не понимал. Бывало, к нему мужчины заходили, так Корейка ни разу никому воды в ковшике не подала. Уходила в дом и не выходила. Разве так можно? Но Роберт терпел. Соседки начали судачить, что она его приворожила каким-то корейкиным заговором. И даже ходили к тете Тамаре, просили, чтобы она заговор этот сняла. Но тетя Тамара сказала, что нет тут никакого заговора, а просто мозги Роберту надо на место вернуть. А это она делать не умеет. Пусть сам разбирается. Роберта уже даже жалеть стали. Корейка и готовить толком не умела: пирогов не пекла, мяса не жарила – Роберт худел на глазах. По друзьям ходил – хоть поесть нормально. Куры у Корейки все подохли, как будто мор на них напал. А та даже не горевала – радовалась, что курятник пустой стоит. Соседки судачили, что Корейка сама курей потравила, специально. А еще говорили, что Роберт и рад бы от этой женщины избавиться, только она не уходит. Будто бы он ее и прогонял, и деньги предлагал, а она ни в какую.

И вот, стирала Корейка белье в огороде, а в это время тетя Тамара вышла в свой двор. И эта Корейка стала ей выговаривать, что плохо пахнет от отваров тети Тамары. Мол, жизни никакой нет от этой вонищи. И что она всех отравит этой гадостью, которая вовсе не лечебная на самом деле, и что сама тетя Тамара – обманщица, а не знахарка вовсе. Тетя Тамара слушала-слушала, потом через дыру в заборе пролезла и подошла к Корейке. Что-то она ей прошептала, заклинание какое-то, и в таз, где белье лежало, плюнула.

– И что было потом? – я замерла, забыв про обувь.

– У этой Корейки на руках такая сыпь началась, она вся красной коркой покрылась. И корка эта с каждым днем по телу все больше расползалась. Корейка чем только не мазалась, что только не делала, а короста не проходила, только хуже становилось. И кто ей поможет? С соседками она в плохих отношениях была, и только тетя Тамара знала, как эту сыпь лечить. Дядя Роберт испугался и отвез ее назад, в город. Даже за руку ее взять боялся.

После этого он быстро женился на Анжеле. В этот раз – все как положено сделал: посватался, свадьбу сыграл. И свадьба была хорошая, по всем традициям и обрядам. Анжела очень добрая, из нашего села. Роберт чуть с ума от счастья не сошел – Анжела и готовит вкусно, и дом всегда в порядке держит, с соседками дружит, и забеременела сразу. Тетя Тамара сказала, что сын будет. Так и случилось. Роберт Корейку не вспоминал, будто и не было ее. Мужем стал идеальным, с сыном возится, за Анжелой, как за принцессой, до сих пор ухаживает.

Женщины тоже радовались за Анжелу и за Роберта. Молодожены были очень счастливы. Только все в селе с той поры знают – если тете Тамаре что-то не так скажешь, она посмотрит, заговор прочтет, в таз с бельем плюнет и все – болезнь страшную навести может.

– Тетю Тамару некоторые даже ведьмой считают и боятся. Все, кроме моей мамы, – Наталка говорила с гордостью.

– Я тоже думала, что она ведьма. Только добрая, – призналась я.

– Она не ведьма, – серьезно сказала Наталка, – а колдунья. Иначе как бы она узнала, что тебя спасать надо?

– Правда, – согласилась я. – Она и деньги мамины у этой воровки забрала.

– Вот и я говорю. Колдовать тетя Тамара умеет. Лучше всех. И гипноз цыганский знает. Цыганский гипноз – самый сильный. Цыганки его никому не раскрывают, а тетя Тамара узнала.

– А Виктор Ильич? Он кто? Жених тети Тамары? – спросила я.

– Он давно тетю Тамару любит. Просит ее замуж выйти, свататься приезжает раз в месяц. Такие цветы дарит! Из города специально везет. Только она не соглашается. Говорит, что не может с ним жить. Но все равно его ждет. Когда он долго не приезжает, даже волноваться начинает. Мама говорит, что так бывает – и без любимого не можешь, тоскуешь, и с ним жить нельзя: разные очень. Тетя Тамара говорит, что для нее дело – людям помогать – важнее любви. Но один раз я видела, как она плакала. Тогда Виктор Ильич пропал на три месяца. Мама говорила, что тетя Тамара свою любовь оплакивает.

Я всхлипнула.

– Ты чего? – ахнула Наталка.

– Я в книжках про такую любовь читала, – сказала я. – Когда без человека дышать не можешь, а когда он рядом – задыхаешься.

– Ну да, можно и так сказать. Мама считает, что тетя Тамара должна выйти за Виктора Ильича замуж. А тетя Тамара не хочет. Она очень гордая и независимая. Вот он приезжает, а она его прогоняет. И они опять ругаются. Виктор Ильич тете Тамаре горы золотые обещает, просит, чтобы она к нему в город переехала, а тетя Тамара ни в какую. Говорит, что в квартире ей тесно, она задыхается. И город – тоже не для нее. Шум, гам, все бегут. Трав не нарвешь – негде. Да еще плита вместо печки. А ее отвары должны в печке томиться, иначе не получится. Поставила условие: или он с ней здесь, в нашем селе будет жить, или никак. Виктор Ильич даже, назло тете Тамаре, жениться хотел на другой женщине, только не смог – отказался от невесты. Тетя Тамара к нему тогда приезжала в город, но вернулась. Целый месяц там прожила, больше не выдержала. Ее тут все ждали, звали назад – телефон обрывали, телеграммы даже посылали. Она очень просила, чтобы он с ней поехал, но он к городу привык, у него там работа. А у тети Тамары здесь работа. Виктор Ильич говорит, что нигде так не бывает, чтобы муж к жене переезжал, а тетя Тамара говорит, что нигде не бывает, а у нее будет. Вот так уже лет десять ругаются. Или больше. Я точно не знаю, маленькая была. Мама говорит, что у Виктора Ильича никогда другой женщины не будет, а у тети Тамары – другого мужчины. Они так и будут любить друг друга, но вместе не будут. И оба это понимают.

Мы продолжали мыть обувь.

– А как там Мишка? – спросила я, набрав в грудь побольше воздуха.

– Не знаю, не видела, – пожала плечами Наталка. – Мы сегодня без него пистоны подкладывали. А что?

– Ничего. Просто так спросила.

– А еще тетя Тамара на белых бобах умеет гадать и на кольце, – продолжала рассказывать Наталка. – Никто так не умеет. У нее такие бобы, которые судьбу предсказывают. Она бросает бобы, и они показывают – когда замуж выйдешь, сколько детей будет. А кольцо – она его на нитку привязывает и над водой держит – тоже ей все рассказывает. И про судьбу, и про то, будут ли дети. Тетя Тамара маме Тамика нагадала на кольце. Не веришь? Я тоже не верила, пока своими глазами не увидела, чтоб мне на этом месте провалиться. Мы с мамой ходили. Я сама видела, как кольцо над тарелкой крутилось волчком. Вот вырасту, мне тетя Тамара тоже погадает. Хоть бы она сказала, что я замуж не выйду!

– Ты не хочешь замуж?

– Конечно, нет! Только глупые девчонки хотят замуж. А я хочу быть как мужчина. Чтобы много ездить, куда захочешь и когда захочешь, работать в городе, а не дома сидеть. Я много чего хочу делать как мужчина. Хочу начальницей стать, чтобы меня все слушались. Хочу в брюках ходить, а не в юбках. И не хочу всю жизнь за забором просидеть! Столько всего интересного вокруг! И почему я девочкой родилась? Все говорили, что я мальчиком должна родиться, и даже живот у мамы был такой, будто она мальчика носит. Только тетя Тамара говорила, что девочка будет, – ей бобы сказали. Никто не верил. Поэтому говорят, что тетя Тамара наколдовала, чтобы я девочкой родилась, а не мальчиком.

– А мне нравится за забором сидеть, – призналась я.

– Это потому, что ты из города приехала и в город уедешь, – хмыкнула Наталка. – А я здесь останусь!

– Поехали со мной. Мама разрешит. Я ее попрошу.

– Хорошо бы. Только на кого я маму с Тамиком оставлю? Они без меня не справятся. Вот Тамик подрастет, тогда я и уеду.

– Тебя тетя Соня не отпустит, – сказала я.

– А папа отпустит. Он мне обещал! Я с ним уже договорилась. Он сказал, я могу делать что захочу. Если не захочу замуж, меня никто не заставит! А папино слово важнее маминого. У вас разве не так?

– Не знаю, – призналась я.

Я слушала Наталку, которая хотела путешествовать по разным странам, лазать по лианам в джунглях, увидеть айсберг, жить в городе, быть самой себе хозяйкой, как мужчина, и мечтала о том, как выйду замуж за Мишку и буду сидеть дома, вязать салфетки, строчить наволочки и ждать его с работы. Вот это – счастье. Настоящее.

Мы помыли обувь, все убрали, накормили кур и кошек – Багира даже разрешила себя погладить. Потом я еще немного повязала салфетку – Наталка решила, что у меня по-прежнему плохо с головой.

– Мамочка, можно мы на улице в кино поиграем? – ласково защебетала Наталка.

– Только чтобы с лавочки – ни ногой! – крикнула тетя Соня. – Каринка еще не в себе. Тетя Тамара велела ей не бегать.

– Побежали! – обрадовалась Наталка и пустилась бегом не на улицу, а на летнюю кухню.

Там она отрезала два здоровенных ломтя хлеба, намазала их маслом и посыпала сверху сахаром.

– Держи. – Один ломоть она выдала мне.

– Я не хочу, – отказалась я.

– Ты что, с ума сошла? – ахнула Наталка. – Кто же такое не любит? Давай, подставляй карманы.

Она насыпала мне семечек – обычных и тыквенных. И только после этого, откусывая от ломтя, мы вышли за ворота и чинно сели на лавочку.

– Ну как, вкусно? – спросила Наталка, болтая ногами.

Я была вынуждена признать, что хлеб на лавочке показался мне очень вкусным. Потом мы грызли семечки. Оказалось, что я не умею грызть зубами, а умею только расковыривать скорлупу ногтями. Наталка взялась меня учить, потому что зубами – в сто раз быстрее и удобнее. И вообще, ногтями никто не чистит. Моя подружка владела искусством щелканья семечек в совершенстве – уже через несколько минут у нее под ногами образовалась внушительная кучка шелухи.

– А что такое – играть в кино? – поинтересовалась я.

– Ну, ты загадываешь фильм и говоришь первую букву каждого слова. Если три слова в названии – отходишь на три шага, если одно слово – на один. И все остальные пытаются угадать. А тебе нужно убежать. Если быстро угадают, то все, поймали. Ты как, кино-то видела? – уточнила обеспокоенно Наталка.

– Конечно! – хмыкнула я – У нас дома телевизор есть.

– Прямо в доме? Вот это зыкинско! – восхитилась Наталка. – А у нас телевизор на улице.

– Как это на улице? Я не видела! – удивилась я.

– Как не видела? Рядом с сараем с дровами.

И тут я вспомнила, что рядом с сараем действительно видела ящик, похожий на большой скворечник. В нем под навесом стоял телевизор. Провода тянулись по дереву к розетке. Но я и предположить не могла, что он работает. Напротив стояло одинокое старое кресло, которое никто никогда не двигал. Вместо сидушки на нем лежало несколько досок и детское дырявое одеялко. Но я ни разу не видела, чтобы в кресле кто-то сидел и смотрел телевизор. На крыше этого скворечника любила сидеть Багира и греться на солнце. Там же, я это заметила, между телевизором и стенкой Наталка прятала свои выигрышные деньги и ценные вещи, например, перочинный ножик, который раскладывался нажатием кнопки. В соседнюю щель тетя Соня засовывала нужные бумажки – что купить в магазине, рецепт отвара от тети Тамары, старые письма, требовавшие ответа, и телеграммы. На крышке телевизора, под шифером, лежала погремушка Тамика – тетя Соня боялась, что он ее расколет и проглотит шарик, но и выбрасывать рука не поднималась. Телевизор со скворечником служили шкафом, а не телевизором. К тому же у него была отломана ручка переключения каналов, и рядом лежали плоскогубцы, которыми нужно было ухватить оставшуюся деталь и крутить. Если кому-то в доме требовались плоскогубцы, все знали, где они лежат. Там же, на небольшом выступе перед аппаратом, лежала пара гвоздей, шурупов, моток суровой нитки и хозяйственные резинки. Если Наталка спрашивала у мамы, где лежит, например, напильник, тетя Соня всегда отвечала:

– Или в сарае, или посмотри на телевизоре.

– А я в кино люблю ходить, – продолжала рассказывать Наталка. – Телевизор плохо показывает, а в кино – всегда хорошо. Только иногда плохо, когда пленка заедает. Зато ногами можно потопать и посвистеть. Ты свистеть умеешь? Я умею, только с пальцами не умею. – Наталка засунула два пальца в рот и попыталась свистнуть. – У нас нельзя свистеть. Особенно девочкам. Только в кино и получается потренироваться.

– Денег не будет? – уточнила я.

– Да нет, при чем тут деньги? – удивилась моя подружка. – Просто это неприлично.

– А с кем мы будем играть? – спросила я.

– Сейчас все соберутся.

И действительно, через несколько минут на дороге стали появляться ребята. Я выискивала глазами Мишку, но безуспешно. Все ребята держали в руках точно такой же ломоть хлеба с маслом и сахаром, как у нас с Наталкой, и у всех были семечки.

– Ну, играем? Я вожу! – объявила Наталка и встала перед лавочкой. – Вэ-И‑O‑Cэ, – крикнула она и сделала четыре шага.

Компания замерла. Наталка отбежала на безопасное расстояние и выкрикнула: «В бой идут одни старики!»

Она вернулась на исходную точку и объявила: «Нэ-Бэ-Я‑Сэ!», сделав три шага.