Текст книги "Кровавый приговор"

27

Несколько месяцев назад Анджело Гарцо, заместитель начальника управления и начальник комиссара Ричарди, сделал довольно жалкую попытку установить хоть какую-то близость со своим молчаливым сотрудником – подарил ему маленькую книжку в желтой обложке. И сказал, что она развлечет комиссара. Ричарди, сказал он, получит особое удовольствие, когда увидит, что их профессия интересна даже для литераторов.

У комиссара в тот момент не хватило мужества охладить энтузиазм начальника обычной иронией. К тому же он предполагал, что этот тупой бюрократ не поймет его насмешку: Гарцо был полным невеждой в той работе полицейского, которая выполняется не за письменным столом. Разумеется, он взял эту книгу с твердым намерением продержать ее несколько дней на столе и вернуть без всякого отзыва.

Однако он прочел эту книгу и даже развлекся. Это была занимательная история, где у хороших людей были итальянские имена, а у плохих американские, женщины были белокурыми и эмансипированными, а мужчины суровыми, но с нежным сердцем. Но она не имела ничего общего с настоящей жизнью.

Самым ярким воспоминанием о книге было то, как он едва не засмеялся у себя в кабинете, читая при керосиновой лампе, как автор описывает внезапное вторжение полиции в логово преступников. Ему бы самому хоть раз прийти на место преступления без трубных криков спереди и сзади! Мальчишки орут во все горло: «Сыщики! Сыщики!» – а Майоне пытается их разогнать и похож на слона, который отгоняет мух. Они с бригадиром проходят мимо сидящих на улице пожилых мужчин, которые приподнимаются с места и послушно снимают шляпы. И мимо кучек молодежи, которая быстро разбегается, но перед этим вызывающе смотрит на полицейских своими черными глазами.

Ему бы хоть один раз, всего один, арестовать того, кого он ищет, так, чтобы при этом народ не возмущался, будто он ведет святого на мучения. Хоть бы один раз народ встал на сторону правосудия, а не считал преступника своим братом, а полицейского врагом.

А уж ворваться внезапно – просто мечта.

Вот и сегодня утром, когда он подходил к дому, где жила ныне покойная Кармела Кализе, терпкий привкус ненависти пропитывал воздух не меньше, чем запах чеснока и отрава наступающей весны.

Громкие крики уличных мальчишек. Окна, ставни которых закрывались с полным презрения стуком, когда полицейские шли мимо. Злые взгляды из переулков, где темно даже днем. Ричарди, как всегда, замечал это и, как всегда, ничего не говорил. Майоне сегодня тоже молчал. Какой-то мальчишка это заметил и осмелился дернуть бригадира сзади за форменную куртку. Майоне, даже не замедлив шаг, пнул его ногой. Мальчик отлетел в сторону и упал, потом вскочил и убежал, ни разу не вскрикнув.

Ричарди был немного озабочен состоянием своего подчиненного. Он чувствовал в поведении бригадира какое-то странное напряжение, словно Майоне постоянно думал о чем-то. «Надо будет поговорить с ним, и постараться сделать это тактично», – отметил он в уме.

У входа в особняк они увидели Нунцию Петроне. Привратница стояла перед парадной дверью по стойке «смирно». Вместо ружья в руках у нее была метла, но в остальном она была точь-в-точь пехотный унтер-офицер. И усатая, как унтер-офицер.

– Добрый день. Вы что-нибудь забыли?

Ричарди, не изменившись в лице и даже не вынув руки из карманов пальто, встал перед этой громадной, как гора, женщиной и вонзил в ее глаза гордый взгляд своих зеленых глаз. Разумеется, кто-то – должно быть, один из мальчишек – прибежал сюда и предупредил ее о приходе полицейских.

– И вам добрый день. Нет, мы ничего не забыли. И в любом случае мы не обязаны давать вам отчет.

Он сказал это твердо, но тихо, чтобы слышала только она. Женщина беспокойно опустила взгляд и отступила в сторону, впуская полицейских.

– Конечно, вы правы, комиссар. Прошу вас, проходите. Дорогу вы знаете.

Ричарди и шедший сзади него Майоне поднялись по лестнице. Дом казался пустым: ни одной песни во дворе, даже ни одного голоса, словно здесь никто не живет.

Они остановились перед опечатанной дверью Кализе. Майоне вынул из кармана ключ, открыл дверь и отошел в сторону, пропуская комиссара.

В комнате были прохлада и полумрак. Через ставни проникали узкие лучи света, в которых кружились мелкие пылинки. Все тот же прогорклый запах чеснока и старой мочи смешивался со сладковатым запахом крови, которая впиталась в ковер. В противоположном углу мертвая старуха со сломанной шеей будто приветствовала Ричарди своей поговоркой: «Хосподь не купец, который плотит по субботам».

«Это верно, – подумал комиссар. – С тобой он расплатился во вторник. И не поскупился на проценты. Хотя в этом случае ты, должно быть, обошлась бы без них».

Майоне подошел к окну, открыл его и впустил в комнату немного колючий ароматный воздух.

– Комиссар, весна действительно начинается. Скоро будет тепло.

От печи веяло теплом. Тонино Иодиче только что зачерпнул лопатой порцию стружек и опилок и бросил их в слабый огонь, на поленья, вызвав к жизни целое облако искр. Из всех движений, необходимых в его работе, это всегда особенно его радовало. Простодушному Тонино казалось, что это похоже на праздник Пьедигротта[9]9
  Праздник Пьедигротта – праздник в честь статуи Богородицы из церкви Пьедигротта. Это одна из самых почитаемых святынь Неаполя, потому что Богородица из Пьедигротта считается покровительницей моряков и рыбаков. Праздник в ее честь отмечают очень весело, с песнями и музыкой, каждый год в начале сентября. Лишь раз в пятьдесят лет Мадонну выносят из церкви и торжественно проносят по городу.


[Закрыть], только маленький. На этом празднике всегда зажигают возле моря много красивых фейерверков; они вспыхивают в темноте и превращаются в цветы из света, а дети хлопают в ладоши и прыгают от радости.

Когда он торговал с тележки, то жарил пиццу в большой кастрюле с маслом. Там огня не было. Были только опасные брызги, которые могли даже выжечь глаза. Бешеные порывы жгучего воздуха в летнюю жару, крутые подъемы, которые после дождя были скользкими. И надо кричать во весь голос, даже когда так горишь от лихорадки, что тебе жарко даже в зимний холод.

И все-таки он жалел – и как еще жалел – о той тяжелой жизни, когда каждый день был похож на бой. На протяжении всех долгих лет, когда он был доволен своей достойной бедностью, ему не приходилось испуганно оглядываться: нет ли кого-то за спиной. И не приходилось ничего скрывать от своей семьи.

В это утро, перед тем как открыл заведение и начал месить белое тесто из воды, дрожжей и муки, он сбегал купить газету. Эту заметку в разделе новостей он читал, как голодный глотает еду, и не пропускал непонятные, длинные и трудные слова. Те слова, которые он не понимал, казались ему еще более страшными: ожесточение, шейные позвонки, тупое орудие.

Несмотря на сильный жар, который шел от печи, Тонино вздрогнул как от холода. Ему показалось, что он видит перед собой адский огонь. Дрова в печи быстро сгорали. Он представил себе, что лежит и горит там, в печи, и так будет вечно, и он никогда не обретет покоя. Тонино провел рукой по лицу; оно было мокрым от слез и пота.

Он посмотрел вокруг. Зал был еще пустым и чистым. Пиццерия была готова к работе и ждала клиентов, которые скоро придут. Его мечта. Сколько она уже стоила и сколько еще будет стоить ему и его семье?

Тонино вспомнил ту минуту, когда увидел, как жена и дети входят в пиццерию через эту дверь. О взглядах клиентов и людей на улице. Он скорее умрет, чем опозорит своих детей. Тонино закрыл лицо руками. Его жена смотрела на него с другого конца комнаты, и ее сердце билось как после быстрого бега.

28

Маленькая спальня, где Кармела Кализе видела сон о весне, которую ей не удалось увидеть наяву, была холодной и темной. Майоне подумал: как быстро из дома может уйти жизнь, когда он остается без людей.

Ему приходилось через много дней возвращаться в дом или квартиру, где больше никто не жил, и чувствовать в ней еще не угасшую дрожь – след того или тех, кто там обитал, как будто они ушли лишь на время. Но были и другие случаи, когда всего через день после убийства дом был совершенно мертвым – ни жизни, ни дыхания.

Бригадиру не нравилось рыться в вещах мертвецов. Он терпеть не мог совать нос в этот маленький храм, в часовню, где хранилась мысль, пережившая того, в чьем уме возникла, или старое чувство. В этих случаях он чувствовал себя незваным гостем.

Он старался двигаться осторожно из уважения к тому, кого больше не было на свете. Ему нужно было рыться в ящиках и шкафах, поднимать ковры и скатерти, сдвигать с мест посуду: это была его работа. Но никто не мог приказать ему делать это без уважения.

Майоне подумал, что доктору Модо, чтобы найти свои улики, приходится рыться в местах гораздо хуже этих, но это его не утешило.

Недалеко от него, на пороге, спиной к большой комнате, где Кармела Кализе принимала своих клиентов, стоял Ричарди. Комиссар наблюдал за тем, как Майоне проводит обыск, и слушал, как губы мертвой женщины без конца произносят старую поговорку. Платить, платить. Даже уходя из жизни, она думала о доходах и долгах.

Кто знает, что заставляет людей в минуту смерти смотреть назад и цепляться последней мыслью за жизнь – деньги, секс, голод, любовь. Можно понять, когда это происходит с самоубийцами, думал Ричарди. Но те, кого убили? Разве им больше не подошло бы чувствовать страх, ожидание или просто любопытство?

– Нет, комиссар. Была только одна тетрадь – та, которую нашел Чезарано. Никаких других записей. А на тех нет дат.

– Посмотри в постели.

Майоне подошел к неудобному матрасу, лежавшему на старой деревянной кровати. Медленными движениями, словно готовил постель на ночь для себя, он стащил с матраса покрывало и чистое поношенное белье. На матрасе были желтые пятна.

– Она была стара, бедняжка, – сказал Майоне таким тоном, словно извинялся, грустно улыбнулся и посмотрел на комиссара. Потом он поднял матрас. Внизу, в центре бруса, на котором тот лежал, оба увидели маленький сверток в носовом платке. Майоне взял его; Ричарди подошел ближе.

В свертке было несколько банкнот. Сто тридцать лир – приличная сумма. И записка, на которой неровным почерком умершей было написано: «Нунция».

* * *

Сквозь открытое окно сюда проникал легкий ветер с моря. Занавески едва заметно покачивались.

Эмму Серру ди Арпаджо едва не стошнило: ей казалось, что в воздухе пахнет гнилой рыбой и зловонными водорослями.

Она лежала на диване и смотрела на расписанный фресками потолок. Время, когда она любила этот дом, теперь было очень далеким прошлым. Она помнила события тех дней, но не могла вспомнить ощущения и тем более чувства.

Теперь она проводила почти все время вне дома, а когда находилась в особняке, запиралась в своих комнатах. И сидела в них до часа, когда надо было играть спектакль для прислуги – идти в холодную спальню и ложиться спать рядом с незнакомым мужчиной, за которого она вышла замуж. Кроме тех случаев, когда она решала не возвращаться домой на ночь, ничего не объясняя никому и тем более мужу.

Иногда она думала, что муж – препятствие, преграда, которая стоит между ней и счастьем. А иногда он казался ей несчастным человеком, который старится в тоске и печали. Мариза Каччотоли и другие гадюки, которые ее окружают, могут сколько угодно говорить, что он человек с завидным положением в обществе, твердить про его авторитет и влияние. Для нее ни его авторитет, ни его положение не значили ровным счетом ничего.

Эмма подумала, что если бы она не встретилась с Аттилио, то, может быть, рано или поздно смирилась бы и стала вести ту пустую жизнь, которую ведут женщины ее круга. Благотворительность, канаста, опера, сплетни. Изредка – любовник из числа обожженных солнцем рыбаков, которые поют песни на набережной Партенопе, или голодных рабочих из городка Баньоли. Любовник, который нужен лишь для того, чтобы иметь силы выдержать будущее, которое ничем не отличается от настоящего.

Но ей удалось встретить любовь.

Каждое утро, проснувшись, она начинала считать, сколько минут осталось до того, как она увидит любимого в театре или почувствует на коже прикосновение его рук и его тело на своем теле в одном из тех укромных мест, которые они иногда выбирали. Она уже давно поняла, что не может дышать без него, без его божественной совершенной красоты. Она навсегда потеряла возможность покориться своей судьбе.

При этой мысли она едва не заплакала. Как ей теперь быть? Она подумала о старой гадалке. Проклятая старуха. Это было нелепо, но образы Аттилио и гадалки Кализе были прочно связаны в ее сознании.

День за днем в Эмме крепло убеждение, что гадалка стала основой ее жизни. Она не могла жить без Аттилио, но, чтобы жить с ним, ей были нужны карты.

По сочетаниям королей, тузов и королев старуха читала каждый день будущей жизни Эммы. «У тебя украдут в театре шарф» – и шарф исчез. «Ты споткнешься о нищенку» – и вот перед ней эта нищенка, на земле, и у нищенки болит щиколотка. «Тебе подарят цветы на улице» – и это случилось. «Твоя машина столкнется с телегой» – так в точности и произошло. Множество исполнившихся предсказаний превратили Эмму в рабыню гадалки. Теперь она делала только то, что ей приказывала Кармела Кализе со своими картами.

Именно Кализе сказала ей, что в этом театре для грубой публики она встретит свою великую любовь.

И это случилось.

Сначала Аттилио улыбнулся ей, потом подошел к ней у входа в театр. Она, разумеется, заметила его на сцене. Разве можно не заметить такую красоту? Она улыбнулась, вспомнив об этом, ее сердце забилось сильней от одной мысли о нем, и она затерялась в его глазах, похожих на звездную ночь. Эмма побежала к старухе и рассказала ей все. Та посмотрела на нее ничего не выражающим взглядом, словно ничего не понимала. А может быть, гадалка действительно ее не понимала; может быть, она была лишь посредницей между Эммой и какой-то доброй душой из потустороннего мира, решившей отпустить Эмму на свободу.

Потом были дни, когда Эмма жила и только жила – то в раю, то в аду, запертая в своей тюрьме и смотревшая в потолок. Больше она ни разу не позволила мужу коснуться ее тела. В душе она была женщиной Аттилио и не жалела ни о чем из своей предыдущей жизни. Больше никакого притворства. Она все расставила по местам: продала свои драгоценности и другое имущество – ей и ее любимому надо было позаботиться о своем счастье.

Не хватало лишь одного – согласия старухи. Проклятая ведьма! Эмма снова подумала об ужасной минуте, которую пережила несколько дней назад. О слепой ярости, прилив которой ощутила. Об ужасном условии, которое поставила гадалка – больше не видеть Аттилио даже на сцене. Как же ей быть теперь? Теперь, когда уже нельзя вернуться назад?

29

Нунция остановилась на пороге входной двери. Ее гордый взгляд потерял твердость и блуждал из стороны в сторону – то вправо, то влево. Руки по-прежнему сжимали метлу.

Стоявший у нее за спиной Майоне положил ей на плечо свою крепкую ладонь. Нунция вздрогнула и перешагнула порог.

Ричарди ожидал ее, сидя за расшатанным столом. Он смотрел перед собой немигающим взглядом, и его сознание и сердце были до краев полны печалью. В его ушах снова и снова звучала поговорка, которую повторяла фигура Кармелы в углу комнаты. Комиссар предпочитал проводить допросы в присутствии призрака жертвы: это придавало ему силу и решимость, чтобы искать правду.

– Садитесь, – сказал он привратнице.

Женщина подошла ближе, взяла стул, проверила, не шатается ли он, затем села.

И Ричарди, и Майоне отметили в уме ее поведение и вспомнили, что у одного из стульев сломана ножка. Нельзя сказать, что осторожность Нунции говорила о многом. Но она показывала, что привратница привыкла сидеть за этим столом.

На улице, на глубине трех этажей под ними, дети вернулись к своим забавам: раздавались крики, сопровождавшие игру в футбол. Мяч был сделан из лоскутьев и газетной бумаги.

– Вы должны сказать нам, какие отношения у вас были с Кармелой Кализе. И сказать правду.

Нунция моргнула. Решительный тон, тихий голос и, прежде всего, странные ледяные зеленые глаза беспокоили ее. Майоне забрал у привратницы метлу и поставил в угол.

– Что вы хотите сказать, комиссар? Она была одной из жильцов. Я вам уже говорила, что моей девочке нравилось быть рядом с ней. А мне было удобно, что кто-то присматривает за ней, когда я работаю. Вечером…

– … Вы приходили ее забрать. Вы мне об этом уже говорили. Вы платили ей за то, что она брала к себе вашу девочку?

У Нунции вырвался нервный смешок.

– Нет, комиссар. Чем бы я ей платила? У меня нет ничего, кроме маленькой комнатки на первом этаже и четырех сольди; этого нам едва хватает на жизнь. Еще бы я платила донне Кармеле.

– Значит, ни вы ей, ни она вам не давали денег?

Нунция немного помедлила, перевела взгляд справа налево:

– Нет, я вам об этом говорила. Какие деньги?

Ричарди молчал и продолжал смотреть ей в глаза. Майоне, стоявший возле стула, возвышался над Нунцией, словно башня. На подоконнике зашуршала крыльями какая-то птица – может быть, голубь.

Примерно через минуту Ричарди заговорил снова:

– Каким человеком была Кармела Кализе? Вы хорошо знали ее. Знали лучше, чем кто-либо еще.

Майоне, который находится здесь, задал несколько вопросов соседям, и похоже, что, как обычно, никому ничего не известно. А вы видели ее каждый день. Была ли у нее семья? Какие привычки она имела? Расскажите мне об этом.

Нунция почувствовала, что сжимавшие ее тиски немного ослабли, и явно испытала облегчение. Она решила сотрудничать с полицейскими, насколько это возможно.

Привратница удобней уселась на стуле, который громко затрещал, когда она передвигала свой огромный зад.

– Донна Кармела была святая. Я говорила вам это на днях и повторяю сейчас. А кто это отрицает, тот недостоин жить. Я клянусь вам бедной больной душой моей девочки, что она невинна, как ангел.

– Да, она святая и ангел; я согласен. А потому эта квартира – рай. Расскажите мне о жизни Кармелы Кализе и, пожалуйста, не отклоняйтесь от темы.

– Нет, семьи у нее в Неаполе не было. Она не была замужем и никогда не говорила мне о своих братьях или сестрах. Она была родом из провинции, но из какой – не знаю. Несколько раз к ней приходила девушка, и донна Кармела мне сказала, что это ее дальняя племянница, но потом я ее больше не видела. Она мне даже не сказала, как зовут племянницу. У нее был дар видеть то, что будет, и она использовала его, чтобы помогать людям. Она сделала очень много добра.

В разговор вступил Майоне:

– Она помогала ближним бесплатно, или я не прав? По своей доброте?

Нунция Петроне обиженно взглянула на него:

– А что плохого, если потом люди делали ей маленькие подарки в знак благодарности? Она не просила деньги. Она говорила: «Если вы захотите оказать мне любезность, я буду вам благодарна». И люди были довольны.

Ричарди поднял бровь и огляделся.

– А зачем ей были нужны эти подарки? Мне кажется, что дом у нее не роскошный. Что она делала с деньгами?

– Откуда мне это знать, комиссар? Я же не могла влезть в голову донны Кармелы.

– В голову нет, но в ее мысли и сердце – да. Вы сами это сказали. По крайней мере, она любила вашу дочь. Поэтому, может быть, и вам доставалось что-нибудь?

Нунция выпрямилась на своем стуле:

– Нет, комиссар, никогда. Это значило бы опозорить мое имя. Я любила донну Кармелу бескорыстно.

Ричарди и Майоне переглянулись: так они ничего не добьются. Комиссар вздохнул и снова вонзил свой прозрачный взгляд в глаза Нунции.

– Петроне, мы все поняли. Но мы имеем доказательства того, что у вас были деловые отношения с умершей. Что она не только гадала на картах, но и давала деньги в рост. Что она давала вам деньги.

Настала очередь Нунции молчать. Тиски сжали ее.

Это молчание казалось бесконечным. Затем Нунция сказала низким суровым голосом, стойко выдерживая взгляд Ричарди:

– Нет у вас никаких доказательств. Ни одного. Одни разговоры. Только разговоры.

Ричарди, по-прежнему глядя ей в глаза, кивнул бригадиру. Майоне бросил на стол сверток, найденный под матрасом. На свертке было написано: «Нунция».

* * *

Аттилио Ромор знал, что ум у него не очень острый и что к тому же он часто бывает рассеянным. Но в тех немногих ситуациях, когда знал, как управлять событиями, он был очень умелым. И главным в этих ситуациях были отношения с женщинами.

Сумев получить Эмму, он заставил ее ждать, чтобы ее желание стало сильней. А за это время постепенно разрушал ее уверенность во всем, что она считала несомненным, подавлял сопротивление, подчинял волю, пока она не стала мягким воском в его руках.

Сто раз, тысячу раз он читал во взгляде Эммы это подчинение, чувствовал, как в ней растет неодолимое желание сделаться его вещью. Теперь он был абсолютно уверен, что стал центром ее жизни, единственной причиной, по которой она просыпалась по утрам. Ошибки быть не могло. Нет, никакой ошибки.

Продолжая заботливо расчесывать напомаженные волосы, он улыбнулся своему отражению в зеркале. Эмма будет умолять его навсегда соединиться с ней. От нее к нему придет благополучие, и это будет его реванш. Ему надо только умело разыгрывать свои карты и ждать.