Текст книги "Рано или поздно"

– О, браво, леди Анджелина! – воскликнула леди Овермайер. – Зачем читать стихи или смотреть спектакль, если это тебя не развлекает? Что ты скажешь на это, Эдвард?

– Мне кажется, – ответил он, – что те уроки, леди Анджелина, были просто скучными и представляли собой настоящую опасность, потому что могли полностью убить ваш интерес к литературе. Но существует способ учить, когда ученика одновременно просвещают, ведут, поощряют и волнуют. Мне повезло иметь нескольких таких учителей.

– У меня в детстве была такая гувернантка, – сказала кузина Розали. – Но это редкость. С тех пор я это поняла.

– Учеба докучала мне еще в детстве, – обмахиваясь веером, произнесла кузина Белинда. – Неужели мы должны и сейчас о ней говорить?

Все дружно рассмеялись, и разговор перешел на что-то другое.

Вскоре в ложу принесли ужин, и все с удовольствием пировали, наслаждаясь множеством роскошных блюд, в том числе очень тонко нарезанными ломтиками ветчины, которой славился Воксхолл-Гарденз, и клубникой со взбитыми сливками.

– Почему еда кажется намного аппетитнее на свежем воздухе? – спросила Анджелина.

Вопрос вызвал оживленную дискуссию.

– Могу сказать, – заключила миссис Линд, – что вы совершенно правы, леди Анджелина. Должно быть, поэтому мы в основном едим в помещении, иначе все мы весили бы тонну, а то и больше.

Все расхохотались. Похоже, все чудесно проводили время. Анджелина счастливо осмотрелась и взглянула на лорда Хейворда. Он улыбался сестре. «Это, – подумала Анджелина, – самый счастливый вечер в моей жизни».

И тут оркестр, весь вечер что-то негромко наигрывавший, заиграл оживленную мелодию как сигнал к началу танцев.

Это был вальс. Анджелина с тоской посмотрела на Трешема, который вышел на площадку с кузиной Белиндой. Кузен Леонард повел танцевать леди Хейворд, мистер Линд – Розали, а Фердинанд – леди Овермайер. На прошлой неделе Анджелине разрешили танцевать вальс в «Олмаке», и теперь она официально имела право танцевать его где угодно. И это просто божественный танец. Танцевать его на свежем воздухе было бы просто… просто чудесно.

– Ну, Эдвард, – произнесла миссис Линд, – тебе неприлично вальсировать с сестрой. Так что ты пригласи леди Анджелину, а я выкручу руки Кристоферу, и он потанцует со мной. Я слышала, что очень полезно упражняться на улице. Легкие наполняются свежим чистым воздухом в отличие от спертого воздуха, которым мы дышим в помещении. И пищеварению способствует.

Она подмигнула брату, а лорд Овермайер поднялся с кресла.

– Я как раз собирался пригласить тебя, Альма, – сказал он. – Сегодня вечером ты выглядишь прелестно.

– О, спасибо! – сказала она, когда они выходили из ложи. – Лестью ты сможешь заполучить себе даму на любой вечер!

Лорд Хейворд тоже встал, и на мгновение Анджелину охватило почти непреодолимое желание потанцевать, но только на мгновение.

– О, – воскликнула она, – у вас вид утопающего, успевшего дважды вынырнуть на поверхность и как раз собирающегося уйти под воду в третий, последний раз! Я спасу вашу жизнь. Я не хочу танцевать вальс.

Он снова сел и заверил ее:

– Я знаю движения.

– Я знаю все клавиши на фортепиано и каждую ноту на листе с музыкой, – фыркнула Анджелина. – Но где-то между глазами и головой, с одной стороны, и пальцами, с другой, сообщения теряются. Или перепутываются. Я приводила гувернанток в отчаяние. Почему-то они считали, что я никогда не стану истинной леди, если не буду настоящей музыкантшей.

– Как вы добры, – сказал Эдвард.

– А вы никогда не станете добродетельным джентльменом, – добавила она, – потому что во время танца ваши ноги превращаются в деревяшки.

– Неужели это так заметно? – спросил Эдвард. – Хотя да, конечно. Вы сделали вид, что подвернули щиколотку, лишь бы не танцевать со мной на вашем первом балу.

– Я подвернула щиколотку, – возразила она, – чтобы не вынуждать вас танцевать. Но потом вы танцевали с другими девицами, так что моя жертва оказалась напрасной. Как по-вашему, есть ли что-нибудь романтичнее вальса? Кроме вальса под звездами и разноцветными фонариками?

Кузен Леонард и графиня Хейворд танцевали, глядя друг другу в глаза. Похоже, они вообще не осознавали, что вокруг есть еще кто-то, не замечали даже звезд и лампионов.

Вальсирующая пара должна всегда соблюдать приличное расстояние друг от друга, несмотря на то что руки их постоянно соприкасаются, джентльмен удерживает даму за талию, а леди кладет руку ему на плечо. Как только руки поставлены в подобающую позицию, они не смеют сдвигаться даже на полдюйма.

Анджелина буквально слышала, как суровый голос мисс Пратт перечисляет эти правила. Гувернантка обучала ее вальсу, хотя сама весьма его не одобряла.

Между Трешемом и леди Иган не осталось и намека на расстояние. И не только его ладонь лежала на ее талии, а все предплечье целиком. Ее ладонь лежала у него не на плече, а на затылке, и лица их почти соприкасались.

Анджелина в глубине души вздохнула и обмахнулась веером. Кажется, Трешем принял это приглашение только ради кузины Белинды. Неужели они встречались и после свадьбы Розали?

– Романтичнее? – произнес лорд Хейворд в ответ на ее вопрос. – Это всего лишь танец.

Анджелина искоса глянула на него.

– Вы вообще не верите в романтику, лорд Хейворд? – спросила она.

Он ответил не сразу.

– Я верю в любовь, – произнес он, помолчав немного, – во взаимные обязательства, в привязанность, верность и… душевный комфорт. Верю в счастливые семейные отношения. И знаю несколько таких пар, правда, меньше, чем хотелось бы. Но романтика! Для меня это звучит довольно несерьезно. Это нечто ведущее к влюбленности, что бы это ни значило, к поступкам бездумным и часто заканчивающимся несчастливой жизнью. Люди вдруг обнаруживают, что попали в ловушку пожизненной связи, а романтика и влюбленность оказываются всего лишь печальной иллюзией. Такие пары мне тоже известны.

О Боже.

Анджелина снова обмахнулась веером.

– А вдруг, – сказала она, – можно быть счастливым и влюбленным, лорд Хейворд? Вдруг романтика может привести к любви, и привязанности, и взаимным обязательствам, и… что вы там еще называли? А, да, к душевному комфорту. В редких случаях. Вам так не кажется?

– Доказательств этому у меня нет, – ответил он. – Но полагаю, что в человеческой природе заложено стремление хотеть всего того, о чем вы говорите. Вероятно, намного мудрее всегда пытаться думать, говорить и действовать, руководствуясь здравым смыслом и рассудительностью.

– Но желания, надежды и мечты – это то, что дает нам силы и отвагу двигаться вперед, – возразила Анджелина. – Мне бы не хотелось идти вперед, не имея мечты.

Анджелина повернула к нему голову, только что заметив, что лица Трешема и Белинды окончательно сблизились, и обнаружила, что лорд Хейворд смотрит прямо на нее.

– Мечты могут ввести в заблуждение и довести до безнадежного отчаяния, леди Анджелина, – произнес он. – Но вы еще молоды. Ваш дебют в светском обществе только что состоялся, и перед вами лежит блестящее будущее. Мне бы не хотелось лишить вас возможности мечтать. Но будьте осторожны. Мечты могут разбиться в один миг.

Анджелина смотрела ему в глаза и пыталась понять, о чем же он мечтал. И что случилось с его мечтами? Он говорил так, будто сам молодым уже не был.

Но он верит в любовь. И Анджелина знала, что это правда. Он любит свою семью.

Он не верит только в романтическую любовь. Как глупо! Она ослепительно ему улыбнулась.

– Я не буду принуждать вас танцевать вальс, лорд Хейворд, – сказала она, – но зато буду вздыхать и выглядеть ужасно несчастной, если вы не пригласите меня прогуляться. Мы находимся в самом прелестном месте в целом мире, а я почти ничего тут не видела.

Он снова встал и предложил ей руку, сказав:

– Я тоже. Я здесь в первый раз.

– Значит, будем исследовать вместе. – Анджелина встала, приняла предложенную руку и взглянула в сторону Розали. Та поймала ее взгляд и одобрительно кивнула. Мистер Линд тоже им улыбнулся.

Трешем нашептывал что-то на ухо кузине Белинде. Точнее, Анджелина предположила, что нашептывал – ни к чему говорить вслух, если твои губы находятся в дюйме от уха леди.

Позднее Эдвард признавался сам себе, что во всем случившемся далее был виноват только он. Он повел себя с нехарактерной для него импульсивностью, и теперь приходилось пожинать плоды.

Они шли по главной аллее вместе с дюжинами других гуляющих. Воксхолл оказался вовсе не так плох, как он ожидал. Может быть, при дневном свете сады выглядят кричаще безвкусными или просто обыкновенными, но нельзя не признать, что ночью они обладают определенной притягательностью. Особенно вдохновляют разноцветные фонарики. И прямая широкая аллея с обрамляющими ее деревьями тоже очень впечатляет и превосходно содержится. Все люди в прекрасном настроении, но никакой вульгарности не заметно. Нет пьяных, а музыка создает чудесный фон для беседы.

Похоже, это место создано специально для невинных наслаждений. И в этом нет ничего плохого, верно? Иногда жизнью нужно просто наслаждаться. И Эдвард действительно наслаждался. Это было поразительно, но, подумав немного, он понял, что это правда.

Леди Анджелина Дадли щебетала обо всем, что видела, и Эдвард понял, что ничего не имеет против. Ему даже нравилось выслушивать ее восторги. Простое невинное восхищение стало такой редкостью, размышлял он. Большинство людей из его окружения были в большей или меньшей степени пресыщены жизнью. Включая, вероятно, и его самого.

Должно быть, есть что-то исключительно приятное в том, чтобы уметь, помимо удовольствия, видеть во всем это волшебство, как видела Анджелина. Быть до краев переполненным незамутненным счастьем. Он уже почти желал, чтобы смог полюбить ее. Казалось странно… какое бы тут подошло слово? Утешительным? Казалось странно утешительным находиться в этой ее атмосфере, слышать веселый щебет, впитывать ее возбуждение, эту живость, направленную на него – на такого серьезного, степенного старикашку.

Последние несколько дней он чувствовал себя довольно подавленным и встревожил всю семью тем, что не пошел ни на бал, ни на званый вечер, которые, по их мнению, просто должен был посетить. Впрочем, они утешались тем, что сегодня вечером леди Анджелина Дадли будет здесь, в одном из самых романтичных мест Лондона. Он нанес визит Юнис и пригласил ее на прогулку. Перечислив все основания, какие только мог придумать (ему казалось, что список получился весьма внушительным), почему он должен жениться на ней, а она выйти за него замуж, Эдвард сделал ей официальное предложение. Она сказала «нет».

Юнис перечислила ему свои основания, ни одно из которых и близко не было настолько убедительным, как пункты его списка. Но самым угнетающим оказался тот факт, что она ему отказала и велела больше никогда об этом не заговаривать. Сказала, что он должен забыть ее и поступить так, как он должен поступить (что ему очень хорошо известно), и выбрать более подходящую невесту. Кого-нибудь вроде леди Анджелины Дадли, которая самой Юнис очень нравилась, несмотря на то что вовсе не была титаном интеллекта.

– У нее прекрасный характер, Эдвард, – говорила Юнис, – и она вовсе не глупая. И она излучает… не могу подобрать нужного слова. Свет, или радость, или еще что-то в этом роде. Что бы это ни было, оно очаровывает. Заставляет меня улыбаться. Она заставляет меня улыбаться.

Обычно Юнис не страдала от нехватки слов. И она отнюдь не относилась к людям, которые разбрасываются выражениями вроде «очаровывает» или «излучает радость».

Значит, теперь ему придется всерьез заняться поисками невесты. Не Юнис. И не леди Анджелина Дадли, уж в этом-то он был уверен. Господи, да она даже вальс считает романтичным! Если он на ней женится, то убьет в ней эту искру живости за какие-нибудь пару недель.

Спустя первые несколько минут она то щебетала, то шла рядом молча. Но это было очень выразительное молчание с ее стороны и на удивление дружеское с его. Эдвард не чувствовал необходимости немедленно заполнять его беседой. Анджелина смотрела вокруг, широко распахнув глаза и приоткрыв рот, упиваясь всем тем, что видела и слышала.

И тут, взглянув вперед, Эдвард увидел на некотором расстоянии троих молодых людей. Те шли им навстречу, и даже на таком расстоянии он разглядел, что они выпили намного больше, чем следует. И даже на таком расстоянии он видел, что они пожирают глазами тех леди, мимо которых проходят, и отпускают замечания, раздражающие идущих с дамами джентльменов.

В общем, вот-вот произойдет неприятность.

И один из этих троих – Уиндроу.

Эдвард сначала подумал, что нужно резко повернуть назад, пока леди Анджелина ничего не заметила. Потом – что нужно идти вперед и разбираться с неприятностями, когда они произойдут. Но это, в свою очередь, привлечет к ним ненужное внимание, поскольку он ни под каким видом не потерпит неуважительных взглядов или замечаний в сторону леди Анджелины. Ему-то самому все равно, но он решительно против, если что-нибудь подобное произойдет с любой леди, которую он сопровождает.

Эдвард не сделал ничего из того, что собирался. Вместо этого он выбрал третий, неожиданный даже для себя путь.

– Леди Анджелина, – произнес он, – вы не откажетесь на несколько минут удалиться от толпы и прогуляться по одной из боковых тропинок между деревьями?

Он как раз заметил слева одну из таких тропинок и повернул на нее еще до того, как Анджелина успела ему улыбнуться. Разумеется, Эдвард был незнаком с этими тропинками. Он никогда раньше не бывал в Воксхолле. И почти сразу он понял, что совершил ошибку. Тропинка оказалась узкой и темной. На деревьях не висели лампионы, свет падал только с главной аллеи, да еще луна пробивалась сквозь ветви над головой. Кроме того, тропинка оказалась извилистой и пустынной.

– О! – выдохнула леди Анджелина восхищенным голосом. – Какая дивная мысль, лорд Хейворд! Здесь божественно, правда?

Они могли бы удобно идти по тропинке гуськом, но это казалось нелепым. Поэтому шли они рядом, леди Анджелина держала его под руку, прижавшись к нему, – Эдварду не оставалось выбора. Несколько раз они соприкоснулись плечами, или ногами, или бедрами, а пару раз – одновременно всеми тремя местами. И опять же выбора у него не было.

Даже музыка звучала откуда-то издалека. Казалось, что голоса и смех гуляющих раздаются за миллион миль отсюда. И куда делась ночная прохлада?

– Прошу прощения, – сказал Эдвард. – Тропинка намного уже, чем я думал. И здесь очень темно. Пожалуй, мы должны вернуться на главную аллею, леди Анджелина.

Уиндроу с приятелями наверняка уже прошли мимо.

– О, но здесь так чудесно! – возразила она. – Вы слышите в ветвях шум ветра? А птиц?

Эдвард остановился и прислушался. Должно быть, у нее более острый слух. Он со все нарастающим беспокойством слышал только отдаленные голоса и музыку. Их окружала природа, лишь звуки и запахи природы, и да, она права – здесь в самом деле чудесно. И луна почти полная, а может, и совсем. И должно быть, миллион звезд в небе. Если задрать голову, видно поразительное их количество.

Они такие же чудесные, как фонари. Нет, намного чудеснее.

Эдвард почувствовал, как напряжение покидает его тело, и с удовольствием вдохнул полной грудью ароматный воздух.

– Только посмотрите на звезды! – прошептала Анджелина, и голос ее прозвучал почти благоговейно.

Они стояли на небольшой полянке, и ничто здесь не загораживало небо. Повернув голову, Эдвард увидел, что ее лицо залито лунным светом, а глаза сияют. Она повернулась к нему, словно приглашая разделить с ней восторг, и улыбнулась, но не своей обычной живой улыбкой. Эта улыбка была более мечтательной, более… интимной. Словно у них была какая-то общая драгоценная тайна.

– Я смотрю, – отозвался Эдвард.

Но смотрел он вовсе не на звезды, а в ее глаза. И почему он шепчет?

Ее губы приоткрылись, на них блеснул лунный свет. Наверное, она облизнула их языком.

Он ее поцеловал. И мгновенно отстранился. Ему показалось, что его тело пронзила молния.

Анджелина не шелохнулась.

Молния, или лунный свет, или еще что-то уничтожило его мозги.

Он снова поцеловал ее, повернув так, чтобы одной рукой обнимать за плечи, а другой – за талию. И раздвинул ее губы языком, и погрузил свой язык глубоко в ее рот, ощутив жар, и влагу, и мягкие гладкие поверхности.

Кто-то застонал – кажется, не он, и одна ее рука обвила его за шею, а другая – за талию. Анджелина со свирепым воодушевлением отвечала на поцелуй.

И если у него в голове еще болтались какие-то остатки здравого смысла, в этот миг они его покинули. Его ладонь скользнула по ее спине вниз и распласталась на изящных ягодицах, которые так взбудоражили его месяц назад по пути в Лондон. Кончик его языка прошелся по ее верхнему нёбу, а другая рука спустилась вниз и накрыла ее грудь. Теплую, мягкую и пышную.

Эдвард почувствовал, как его плоть твердеет от возбуждения.

Очаг запылал вовсю, обе дверки распахнулись – и существовал только один способ погасить огонь. Его рука на ее ягодицах напряглась и прижала ее ближе.

И тут, хотя все его тело испытывало лишь страстное желание обладать женщиной, находившейся в его объятиях, глаза под закрытыми веками внезапно увидели.

Увидели леди Анджелину Дадли. И разум произнес два очень отчетливых, очень суровых слова: «Боже милостивый!»

Разумеется, предупреждение пришло слишком поздно. Слишком, слишком поздно. Порыв и вожделение послужили причиной его падения.

Эдвард прервал поцелуй, переместил ладони на плечи Анджелины и сделал шаг назад. Очень решительный шаг.

Ее лицо в лунном свете, с отяжелевшими веками и влажными губами, приоткрытыми и уязвимыми, было мучительно прекрасным.

Но это было лицо леди Анджелины Дадли.

– Приношу вам мои извинения, – произнес Эдвард, отметив, что голос его звучит на удивление ровно и нормально.

Бесполезные слова, конечно. Никакого прощения нет и быть не может.

– За что? – спросила она, широко распахнув темные глаза.

– Мне не следовало приводить вас сюда, – ответил он. – Я совершил то самое, от чего обязан был вас оберегать.

– Меня никогда раньше не целовали, – сказала она.

Эдвард почувствовал себя в десять раз хуже, если такое вообще возможно.

– И это было чудесно, – мечтательно протянула она.

Она настолько невинна, что это просто опасно. Один поцелуй – и она тает словно воск. Это может привести к катастрофе. И привело бы, не приди он в чувство. Остановила бы она его? Эдвард очень в этом сомневался.

– Я вас чудовищно скомпрометировал, – сказал он.

Анджелина улыбнулась и стала чуть больше похожа на саму себя.

– Конечно, нет, – возразила она. – Что может быть более естественным для мужчины и женщины, чем поцеловаться, оказавшись наедине под полной луной?

В том-то все и дело.

– Я отведу вас обратно в ложу, к вашей дуэнье и братьям, – сказал Эдвард.

К братьям! Боже праведный. Трешем, конечно, вовсе не безупречный образец для подражания. Он совершенно скандально повел себя там, на площадке для танцев, со своей любовницей – одной из многих. Все знали, что он путался с леди Иган еще до того, как Иган ее бросил. Возможно, именно поэтому тот и уехал. Может, это менее благородно, чем вызвать Трешема на дуэль, но гораздо безопаснее. Но даже и в этом случае Трешем вряд ли решит, что самая естественная вещь на свете для любого мужчины – это целоваться с его сестрой во время прогулки под полной луной. Трешем просто разорвет его на куски.

– Ну, если вы должны… – вздохнула леди Анджелина. – Но только не нужно тревожиться, лорд Хейворд. Я целовала вас точно так же, как и вы меня. И никто не видел. Никто никогда не узнает.

За исключением их двоих. А это ровно на два человека больше, чем следует.

Анджелина взяла его под руку, прижалась к нему, и они вместе шагнули на самую узкую часть тропинки.

– Скажите мне, что на самом деле вы не сожалеете, – попросила она. – Я хочу запомнить эту ночь как одну из самых дивных в моей жизни, может быть, самую дивную, но ничего не получится, если я буду думать, что вы жалеете, что поцеловали меня.

Он вздохнул со смешанным чувством раздражения и облегчения, когда они вышли на главную аллею. И разумеется, никакого Уиндроу тут давно не было.

– Это был чудесный вечер, – солгал Эдвард.

– А еще будут фейерверки, – радостно сказала Анджелина.

Да уж, в самом деле.

Глава 11

Анджелина проснулась улыбаясь.

Она полюбовалась красиво уложенными складками балдахина над головой и потянулась так, что пальцы рук уткнулись в изголовье кровати.

Хотя шторы еще были задернуты, Анджелина поняла, что идет дождь. Она слышала, как капли стучат по подоконнику. Но ей казалось, что на улице сияет яркое солнышко.

Может ли жизнь быть еще лучше?

Воксхолл-Гарденз – это самое чудесное, самое волшебное место на земле. Там все – само совершенство. И общество подобралось такое, что лучше не бывает. Оживленный разговор на самые разные темы, и все такие интересные! Мистер Линд потанцевал с ней, виконт Овермайер и кузен Леонард тоже. И музыка была божественной, и еда.

А фейерверки! Просто дух захватывало. Слов не хватит, чтобы их описать. Разочаровало Анджелину только одно, и она сразу об этом сказала – представление закончилось слишком рано. И вечер тоже, конечно.

Но пока это был самый чудесный вечер в ее жизни.

О, пока!

Анджелина согнула ноги и натянула на них одеяло.

Она изо всех сил избегала думать о самой лучшей его части. Едва проснувшись, Анджелина позволила воспоминаниям заполнить сознание, но нарочно приберегала самое лучшее напоследок, чтобы не отвлекаться ни на что другое. Но даже сейчас она все-таки по чуть-чуть вспоминала то прекрасное, но все-таки самое-самое чудесное, самое восхитительное оставляла напоследок.

Граф Хейворд.

Даже имя у него дивное. Прелестнее всех ей известных. Бедняжка Марта увлечена мистером Гриддлзом. И как будто мало одной фамилии, есть еще и имя. Ну какие родители навяжут бедному ребенку имя Грегори, если фамилия у него Гриддлз?! А ведь именно это его родители и сделали.

А графа Хейворда зовут Эдвардом. Эдвард Эйлсбери.

Он так рассудителен. Принимал участие в разговорах на любую тему и не пытался ни в одном главенствовать и выражал свое мнение даже тогда, когда оно противоречило другим мнениям, но выслушивал эти другие очень вежливо. Он очень любит свою семью, это сразу видно. Пригласил леди Хейворд прогуляться, когда Анджелина танцевала с кузеном Леонардом. И выглядел немного смущенно, когда миссис Линд, говоря о своих детях, заметила, что ее самая младшая, а также дочь леди Хейворд и все три ребенка леди Овермайер растолстеют еще до наступления лета, если он будет и дальше водить их лакомиться мороженым к Гюнтеру.

– Но для чего же тогда существуют дядюшки, Альма, – спросил он, – если не баловать племянниц и племянников перед тем, как отводить их домой, к родителям?

– И ты еще пообещал на следующей неделе сводить всех пятерых в Тауэр, Эдвард, – напомнила ему леди Овермайер. – Это не слишком опрометчиво с твоей стороны?

– Возможно, – согласился он. – Но я добьюсь от них хорошего поведения, угрожая отменить мороженое по дороге домой.

Все расхохотались, а Анджелина сохранила глубоко в сердце образ лорда Хейворда – любящего дядюшки.

Но она больше не могла откладывать самую лучшую часть. Память готова была просто взорваться. Анджелина подогнула пальцы на ногах и закрыла глаза.

Он ее поцеловал.

Она его поцеловала.

Ее самый первый поцелуй.

Он увел ее с главной аллеи, где гуляли все остальные, и нашел тихую пленительную лужайку, залитую лунным светом (так романтично после всех этих фонарей!), и поцеловал ее один раз. А потом привлек в свои объятия и поцеловал снова.

О, это совершенно не походило на то, чего она ждала от поцелуя. Она гадала, что будут ощущать ее губы и на что будут похожи губы мужчины. Она недоумевала, как же при этом дышать. А сейчас Анджелина вообще не помнила, что дышала, но ведь дышала же, наверное, иначе бы уже умерла.

Она толком не помнила, что ощущали ее губы и каковы были на вкус его. Оказалось, что поцелуй – это намного больше, чем просто соприкосновение губ. В этом поцелуе участвовали их тела – да что тела – их сущности. Ой, мамочки, как только его губы прикоснулись к ее во второй раз, его рот приоткрылся, и ее тоже – и он погрузил свой язык в ее рот. Выраженное словами, это звучит шокирующе, но Анджелина думала не столько словами, сколько запомнившимися ощущениями.

Ей казалось, что ее внутренности превратились в ноющее желе. Ноги ослабели, а в месте, которому она не знала названия, ощущалась пульсация. И тела их прижались друг к другу. Он весь – сплошные мускулы, твердость, незнакомая мужественность и знакомый одеколон. Анджелина стиснула его в объятиях, и ей ужасно хотелось прижать его еще ближе, но куда же ближе, разве только избавиться от нескольких слоев одежды? Мысль об этом тут же напомнила Анджелине, как жарко вдруг стало на той полянке за несколько минут. Словно кто-то разжег костер, покидав в него целую кучу дров и добавив тонну угля.

Одна его ладонь распласталась – ой, мамочки! – прямо по ее попе. А другая скользнула под груди и накрыла одну из них.

Конечно же, это был самый чудесный первый поцелуй из всех, какие вообще существовали на свете. Впрочем, поцелуи других людей ее сейчас совершенно не интересовали.

А потом этот дивный мужчина попросил прощения.

Как будто он каким-то образом обманул ее и воспользовался своим преимуществом. Будто как-то ее скомпрометировал. Он даже прямо так и сказал. Но ведь честь леди нельзя скомпрометировать, если никто ничего не видел, правда?

«Еще как можно, – произнес у нее в голове голос мисс Пратт самым суровым тоном. – Леди всегда должна быть безупречной, даже в уединении собственного будуара».

Одно из самых глупейших утверждений из множества глупостей, сказанных мисс Пратт.

Анджелина сказала ему, что это ее первый поцелуй. Сказала, что он был чудесным. Может, не следовало говорить ни того ни другого. Должно быть, это прозвучало очень наивно. Но почему бы и нет? Зачем прикидываться умудренной и пресытившейся жизнью, если ты не такая? Она попросила его сказать, что на самом деле он ни о чем не жалеет, и он признался, что это был славный вечер.

Славный! Какое преуменьшение. Вчера вечером Анджелина сделала одно из самых чудесных открытий на свете. Лорд Хейворд – очень достойный и серьезный джентльмен, для которого вежливость, благоразумие и здравый смысл намного важнее, чем стремление что-то из себя изобразить и насилие. Но конечно, всегда можно сказать, что такие мужчины скучны. Трешем назвал его старым высохшим пеньком.

А это неправда.

Теперь Анджелина по личному опыту знает, что такой мужчина может быть страстным, когда дело касается женщины, которую он любит. Даже очень страстным.

С женщиной, которую любит.

Анджелина все еще лежала с закрытыми глазами. Пошевелив пальцами ног, она открыла глаза. Неужели это она и есть? Женщина, которую он любит? Должно быть, так. Иначе вряд ли бы он стал ее так целовать. Правильно?

Сегодня вечером она снова его увидит. Во всяком случае, она на это надеялась. Леди Хикс дает бал, а обычно в сезон там больше всего народу.

О, наверняка он тоже там будет!

Анджелина откинула одеяло и спустила ноги на пол. Сегодня утром она собиралась погулять в парке с Мартой и Марией – ей столько всего нужно им рассказать! Но конечно, дождь все еще идет, значит, от этой мысли придется отказаться. Однако всегда существуют магазины, только и ждущие покупателей, а еще чайные, где можно посидеть и поболтать с подругами. В ней сегодня кипит такая энергия, что она просто не сможет сидеть дома и ждать вечера.

Позже этим же днем Эдвард пришел в Дадли-Хаус, его провели в библиотеку, а дворецкий отправился посмотреть, дома ли герцог Трешем. Эдвард не мог позволить себе роскоши надеяться, что того нет. Кроме того, он почти не сомневался, что Трешем дома. Чуть раньше он, как и Эдвард, был в палате лордов и, уж конечно, вернулся домой, чтобы переодеться перед вечерним выходом в свет.

Эдвард посмотрел на книжные полки вдоль стен и задумался, открыл ли Трешем за свою жизнь хотя бы одну книгу. На большом дубовом девственно-чистом письменном столе стояла только чернильница, да на листке промокательной бумаги лежало несколько перьев. У камина стояли два кожаных, удобных на вид кресла с подголовниками, а в дальнем конце комнаты – шезлонг. Трудно представить, чтобы Трешем проводил здесь много времени.

Эдвард направился к камину, чтобы не торчать сразу возле двери с неловким видом. Хватит и того, что чувствует он себя крайне неуютно. Но вообще-то стоять принято у собственного камина, а не у чужого, так что он сменил направление, подошел к окну и посмотрел на улицу.

Ему казалось, что таким подавленным он не чувствовал себя никогда в жизни. Или таким сконфуженным. Ему хотелось оказаться в любом другом месте на земле, где угодно, лишь бы не здесь. Он видел, как на противоположной стороне Гросвенор-сквер горничная чистит перед дверью скобу для обуви, и страшно завидовал ее спокойному, ничем не осложненному существованию. Что, разумеется, было полной чепухой. Ни одна жизнь не бывает сплошным спокойствием, лишенным всяческих передряг. Просто иногда кажется, что чья-то жизнь (в данном случае все равно чья) куда лучше, чем его собственная.

Для «полного счастья» мать и Лоррейн вернулись из гостей, как раз когда он уходил из дома, да еще привели с собой бабушку и Джулиану, и, конечно же, все захотели узнать, куда это он идет, такой свежевыбритый и нарядный.

– Да просто прогуляться, – ответил он, целуя мать и бабушку.

– Помяни мое слово, Аделаида, – сказала бабушка, – тут замешана леди. Полагаю, леди Анджелина Дадли.

– Вчера она была с нами в Воксхолле, – улыбнулась Джулиана. Можно подумать, мать и бабушка об этом не знают.

– Я очень надеюсь, что ты не собираешься везти ее кататься в парк, Эдвард, – предупредила мать, выглянув в окно холла. – Пока дождя нет, но он начнется в любую минуту. Мне совсем не нравится, как выглядят все эти тучи. Какой сумрачный день!

– Вероятно, – заявила бабушка, размахивая лорнетом, словно дирижировала симфонией, – он идет в Дадли-Хаус делать ей предложение, Аделаида. Лоррейн, он танцевал с ней в Воксхолле? А поцелуй украл? Воксхолл – лучшее место в Лондоне для украденных поцелуев, я это до сих пор помню. Ах, какие воспоминания!

Все расхохотались, а лицо Лоррейн внезапно приобрело интересный розовый оттенок.

И дамы благополучно забыли потребовать у него ответа на вопрос. Да был ли это вопрос? Эдвард успел сбежать до того, как они его вспомнили – или вспомнили, что нужно спросить.

Ничего, скоро узнают.

Эдвард боялся услышать, как за спиной открывается дверь в библиотеку. Но еще ужаснее будет узнать, что ее открыл дворецкий с сообщением, что его светлости нет дома. С другой стороны, тогда бы его не провели в библиотеку, верно?