Текст книги "Рано или поздно"

Глава 9

Эдвард с беспокойством думал, что сделал откровенное публичное заявление. Ведь дважды ангажировать леди на танец на ее дебютном балу – причем открывать с ней этот бал, – сидеть за одним столиком во время ужина, а два дня спустя, прекрасным весенним днем, когда абсолютно все будут на улице, пригласить покататься в парке на высоком сиденье новенькой, с иголочки двуколки – это что-то да значит.

С таким же успехом он мог бы опубликовать в завтрашних газетах объявление о помолвке или написать приглашения на свадьбу и разослать их всем подряд. Мог назначить церемонию в часовне Святого Георгия на Ганновер-сквер и заказать свадебный завтрак. А заодно привести в порядок детскую.

– Как же это чудесно! – воскликнула леди Анджелина Дадли, когда они ехали в двуколке, пробираясь сквозь множество карет и экипажей, устроивших модную послеобеденную прогулку в Гайд-парке.

– Вы в первый раз катаетесь в парке? – спросил Эдвард.

Разумеется, однажды она уже совершила верховую прогулку по Роттен-роу, но это, конечно, совсем другое дело.

– О да, – ответила Анджелина. – Ни Трешем, ни Розали не позволяли мне появляться здесь до тех пор, пока я не начну выезжать, а вчера Розали настояла на том, чтобы я отдохнула. Впрочем, я пошла в библиотеку Хукема. О, и там встретила мисс Годдар, и мы вместе пошли в чайную и проболтали целый час. А днем маркиз Эксвич нанес визит Трешему. Такой глупец, пришел делать мне предложение! О, смотрите, вон там… как его зовут? Вчера вечером он пригласил меня на третий танец. Сэр Тимоти Биксби, вот как. А леди, которая с ним, танцевала с Фердинандом. Я не могу… Здравствуйте! – повысила она голос.

Они остановились на несколько мгновений, чтобы обменяться любезностями с Биксби и мисс Коулмэн.

Эксвич, думал Эдвард. Должно быть, ему уже пятьдесят. Сколько раз он был женат? Дважды? Трижды? И сколько у него детей? Шесть? Восемь? Восемнадцать? Очевидно, все дочери.

– Вы приняли предложение? – спросил он, когда двуколка поехала дальше.

Анджелина с недоумением посмотрела на него, но тут же заулыбалась.

– От лорда Эксвича? – фыркнула она. – О нет. Он же носит корсет!

Видимо, это достаточно уважительная причина, чтобы отклонить брачное предложение. И скорее всего действительно уважительная.

Она пила чай с Юнис? Сам он так до сих пор к ней и не сходил.

Им потребовался час, чтобы объехать круг. Практически все гуляющие здесь были на балу у Трешема, поэтому пришлось поздороваться с каждым, осведомиться у каждого о здоровье и сообщить каждому, какой сегодня чудесный день, на случай если сами они не заметили.

И все откровенно рассматривали Эдварда и Анджелину с задумчивостью во взоре. Двое его знакомых даже подмигнули ему!

– Должно быть, вы уже хотите вернуться домой, – сказал наконец он. – Я вас…

– О нет! – Анджелина повернула к нему испуганное лицо. – Не может быть, что уже пора возвращаться! Мы почти ничего в парке не увидели.

Разве она не знает, что это и не предполагается? Гайд-парк большой.

– Хотите, чтобы я вас еще немного покатал? – уточнил Эдвард.

– О да, прошу вас. Но нельзя ли найти менее оживленное место?

– Ну разумеется, – ответил Эдвард и, выехав из толпы, повернул на тихую аллею, скорее удаляющуюся от парковых ворот, чем ведущую к ним.

На виду у половины светского общества.

Мог бы сразу разослать приглашения на прием по поводу первых крестин.

Анджелина раскрыла над головой зонтик – абрикосового цвета в тон муслиновому платью. Правда, есть учесть размер ее шляпы, Эдвард так и не понял, с какой целью.

– Лорд Хейворд, – обратилась она к нему, – вас вынудили ухаживать за мной?

– Вынудили? – переспросил он.

– Наверное, это неправильное слово, – поспешно сказала Анджелина. – Никто не смог бы вынудить вас делать то, чего вы не хотите. Но вас… уговаривают? Убеждают за мной ухаживать?

Два вечера назад он задал ей тот же самый вопрос, но она все отрицала. Теперь Эдвард понял почему. Боже милостивый, это вовсе не тот вопрос, на который ему хотелось бы ответить!

– Вы имеете в виду мою бабушку, мать и сестер? – уточнил он. – Полагаю, они такие же, как и все прочие родственницы-дамы. Все они хотят, чтобы я счастливо устроился в жизни. Хотят, чтобы я обеспечил преемственность. Стремятся подобрать для меня самую подходящую невесту, считая, что сам я этого сделать совершенно не способен.

– А я подходящая невеста? – спросила Анджелина.

– Безусловно. Вероятно, самая подходящая.

Двое ребятишек на широкой лужайке бегали за мячом. На траве чуть поодаль сидела леди. Больше никого видно не было.

– А если бы вам пришлось выбирать, – спросила Анджелина, – без необходимости угодить родственницам, вы выбрали бы девушку неподходящую? Или менее подходящую?

О Господи.

– Леди Анджелина, – решительно произнес Эдвард, – мне кажется, это крайне неуместная тема для беседы.

Она покрутила зонтик и рассмеялась:

– Вы бы никогда не выбрали себе неподходящую невесту. Вы весьма добродетельный джентльмен. Вы верны своему долгу и никогда не будете слушаться сердца – только разум. Вы никогда не сделаете ничего импульсивного. Никто никогда не увидит вас на дереве, в то время как разъяренный бык роет землю внизу.

– Да, я действительно зануда, – сказал Эдвард, с беспокойством отметив раздражение в ее голосе. – Пора отвезти вас домой.

– Но нет ничего занудного, – отозвалась Анджелина, – в том, чтобы быть добродетельным, послушным долгу и вести себя со взвешенной рассудительностью. И ничего занудного в том, чтобы быть джентльменом. Мы в самом деле должны возвращаться домой? Вокруг так прелестно, и я в первый раз в жизни катаюсь в двуколке, и мне это ужасно нравится! Как вам моя шляпка?

Она опустила зонтик. Эдвард повернулся и посмотрел на нее.

– Это одна из тринадцати? – спросил он.

– Номер восемь, – ответила Анджелина. – И вообще их четырнадцать. Я вчера вечером сосчитала, оказалось, что их на одну больше, чем я думала.

– Мне казалось, – произнес Эдвард, – что вы покупали каждую новую шляпку, потому что она была лучше, чем предыдущая. Так почему же вы надели номер восемь, а не номер четырнадцать?

Анджелина широко улыбнулась:

– Я это сказала просто для того, чтобы что-нибудь сказать. Я часто так делаю. И я обожаю все свои шляпки, за исключением, наверное, розовой. Я ее купила, потому что мне понравился оттенок розового и до сих пор нравится. Но на ней нет никаких украшений. Она скучная. Придется что-нибудь с ней сделать, если я захочу ее когда-нибудь надеть. А если я ее никогда не надену, это же будет ужасно пустая трата денег, правда? Но вы не ответили на мой вопрос. Думаю, вы слишком вежливы, чтобы честно признаться – шляпка отвратительная. Мои братья не настолько тактичны.

– Неужели мое мнение так важно для вас? – поинтересовался Эдвард.

Анджелина подумала.

– Нет, – призналась она. – У меня всегда был отвратительный вкус в одежде. В основном он сосредоточен на шляпках. Я еще могу иногда принять совет насчет платьев и других предметов туалета. А иногда нет. Но шляпки я всегда выбираю сама!

– Кто говорит, что у вас отвратительный вкус? – спросил Эдвард.

– Кроме моих братьев? Ой, да все. Мои гувернантки – все до единой. – Она мельком взглянула на Эдварда и снова подняла зонтик над головой, но тут же передумала и положила его на колени. – Моя мать.

И он внезапно понял кое-что про нее – нечто, чего предпочел бы не знать. Где-то глубоко под ярким шумным блеском, бывшим Анджелиной Дадли, скрывалась ранимость.

Говоря «моя мать», она буквально прошептала эти слова.

Ее мать сказала, что у нее дурной вкус? Ее мать, бывшая исключительной красавицей и обладавшая безупречным вкусом? Эдвард ее помнил. Да разве ее можно было забыть, раз увидев?

– У вас прекрасные шляпки, леди Анджелина, – произнес он. – И эта тоже. И та, что вы надевали утром, катаясь верхом по Роттен-роу. Она тоже одна из четырнадцати?

– Та? – переспросила Анджелина. – О нет. Это старая шляпка, и я надела ее, чтобы не замочить волосы перед представлением королеве. Старая любимица.

– Она привлекла внимание, – заметил Эдвард. – И о ней тоже будут много говорить. Осмелюсь заметить, и об остальных тринадцати тоже, как только вы их наденете, даже о розовой, если ее оттенок хоть немного похож на оттенок того платья, в котором вы были по пути в Лондон.

– Почти совершенно такой же, – ответила Анджелина и рассмеялась. – Все будут говорить, какой у меня отвратительный вкус. Но мне все равно. Я люблю свои шляпки.

Эдвард повернул двуколку на дорожку, идущую параллельно прудам Серпентайна.

– В конечном итоге, – произнес он, – только это и имеет значение. Главное, что вы их любите. И со временем произойдет довольно странная вещь: постепенно ваши шляпки начнут ассоциировать с вами, и люди начнут жадно ждать новых. А некоторые станут ими восхищаться. Кое-кто даже будет завидовать и подражать вам, потому что решит, будто именно шляпки придают вам живость и блеск, так отличающие вас от всех остальных. И разумеется, ошибутся. Шляпки ничего не добавят к их характерам. Вы не должны отступать и прислушиваться к тому, что остальные считают модным и сделанным со вкусом, если вы предпочитаете что-то другое. Лучше быть законодателем моды, чем ее скучным подражателем.

Боже праведный, неужели он и вправду верит в то, что говорит? Или просто дает ей ужасный совет?

– Даже если никто за мной не последует? – спросила Анджелина, глядя на него смеющимися глазами.

– Даже в этом случае, – подтвердил он. – В этом параде вы будете единственным участником. Зато смотреть на вас будут все. Каждый любит парады.

Улыбка Анджелины смягчилась. Она резко повернула голову и посмотрела перед собой. Эдварду приходилось следить за лошадьми и за дорогой – на ней опять появились экипажи. Но он все равно отчетливо ощущал, что глаза Анджелины блестят вовсе не от смеха. И когда она заговорила, в голосе смеха тоже не было.

– Я на всю жизнь запомню то, что вы мне сказали. Я буду законодательницей мод, даже если никто за мной не последует.

– Кто-нибудь обязательно последует, – отозвался он и понял, что прав. Это в природе лидера.

Они одновременно повернули головы, и взгляды их встретились. В глазах Анджелины блестели слезы. Они не вскипали и не собирались переливаться через край, но все равно были.

И вдруг, как раз перед тем, как Эдвард снова перевел взгляд на дорогу, в глазах Анджелины заплясали озорные искорки.

– Но вы так и не ответили на мой вопрос. Нравится вам моя шляпка, лорд Хейворд, или нет?

– Я думаю, это самая отвратительная вещь из всех, когда-либо мной виденных, – сказал он. – За исключением, пожалуй, той, в которой вы тогда ездили верхом.

Анджелина весело расхохоталась. Многие головы тут же повернулись в их сторону, а Эдвард невольно улыбнулся.

Боже милостивый, неужели он начинает испытывать к ней симпатию?

Да это же ходячая болтливая катастрофа! Она последняя женщина на земле, отношения с которой требуются такому степенному и серьезному старикашке, как граф Хейворд.

Его мысли метнулись к Юнис.

Ну да, ему нравится ее чувство юмора – в смысле, леди Анджелины. Приходится это признать. И в его жизни в самом деле слишком мало веселья. Похоже, для него просто не хватает места.

Эдвард повернул двуколку в сторону Гросвенор-сквер и Дадли-Хауса. У него возникло неприятное ощущение, будто он ввязывается во что-то, из чего будет очень трудно выпутаться. Даже невозможно.

И еще неизвестно – он только ввязывается или уже ввязался.

– Я лишь надеюсь, что на этот раз она получила урок, – сказала кузина Розали. – Я уверена, что брак у нее был не из счастливых.

– Думаю, – ответила Анджелина, – что она к нему искренне привязана.

Сегодня днем у леди Бекингем они сидели в стороне от остальных, а когда потом катались в парке, то выглядела она очень счастливой.

Они беседовали о графине Хейворд, разбившей сердце кузена Леонарда пять лет назад. По словам Розали, судьба подарила ей второй шанс и возможность все исправить.

– Боюсь даже представить, – добавила Розали, – что с ним будет, если она снова разобьет ему сердце.

Кузен Леонард почти полностью облысел. Кроме того, он являлся обладателем бесконечного носа. Но все равно он был добрым джентльменом с приятной внешностью, и Анджелина считала, что даже такой красавице, как графиня Хейворд, повезет, если они поженятся. Но конечно, существует еще такое понятие, как предубежденность к семейной жизни.

– Надеюсь, этого не произойдет, – ответила Анджелина.

Они ехали в карете, возвращаясь из театра, куда их пригласил в свою ложу кузен Леонард. Вечер прошел славно, и это не говоря о новизне впечатлений – видеть пьесу на сцене вместо того, чтобы просто читать ее в книге, что Анджелина всегда находила ужасно скучным, а мисс Пратт утверждала, что это единственный способ оценить хорошую драму.

Театр был полон зрителей, и Анджелина насмотрелась вдоволь – и, конечно, показала себя. Некоторые заходили к ним в ложу во время антракта и говорили комплименты. Лорд Уиндроу изогнул одну из своих подвижных бровей, глядя на нее с противоположной стороны зрительного зала, и склонил голову в преувеличенно почтительном поклоне. Графа Хейворда не было. Зато была Марта Хэмлин, они издалека помахали друг другу веером и радостно улыбнулись.

Перед тем как они покинули театр, кузен Леонард предложил еще кое-что, и это сделало вечер совершенно незабываемым. Он собирал компанию, чтобы провести вечер в Воксхолл-Гарденз, и надеялся, что они будут его гостями. Эта мысль пришла ему в голову во время сегодняшнего катания в Гайд-парке, когда леди Хейворд упомянула, что не была там по меньшей мере три года и очень бы хотела снова посетить сады.

Воксхолл-Гарденз!

Одной мысли об этом хватило, чтобы Анджелина пришла в безумный восторг. Это же самый знаменитый парк в целом мире! Во всяком случае, в Британии. Насчет целого мира Анджелина немного сомневалась. Там есть павильон, и частные ложи, и изысканная еда. Там музыка, и танцы, и фейерверки, и широкие аллеи, и тенистые тропинки. На деревьях лампионы, а на лодках можно переправляться через реку.

Но мало того что она туда поедет. Вечер устраивался ради развлечения леди Хейворд. Однако сама леди Хейворд несколько беспокоилась из-за того, что создавалось впечатление, будто ей все равно, что она ведет себя бессердечно по отношению к семье покойного мужа, и тогда Леонард решил устроить семейный прием – точнее, прием для двух семейств. Может быть, сказал он, Трешем и Фердинанд тоже к ним присоединятся.

Но граф Хейворд там точно будет, думала Анджелина, мечтательно глядя в темноту за окном кареты. Граф и Воксхолл, и все в один вечер!

– Надеюсь, – произнесла вдруг Розали, словно подслушала мысли Анджелины, – граф Хейворд примет приглашение Леонарда поехать в Воксхолл. Он тебе нравится, Анджелина? Ты хорошо покаталась с ним сегодня в парке?

Он позволил ей носить те шляпки, которые ей нравятся. Не то чтобы ей требовалось разрешение или что-то в этом роде, но он дал ей почувствовать, что продолжать их носить – это правильный поступок, и будет неправильно, если она склонится перед общественным мнением.

Он сказал что-то еще. Анджелина немного подумала, извлекая из памяти его точные слова: «Кое-кто даже будет завидовать и подражать вам, потому что решат, будто именно шляпки придают вам живость и блеск, так отличающие вас от всех остальных».

…живость и блеск, так отличающие вас от всех остальных.

Никто никогда не говорил ей и вполовину столь приятных вещей.

И еще он посоветовал устанавливать моду, а не следовать ей, даже если ни один человек за ней не пойдет.

Но самое чудесное воспоминание этого дня – о, больше, чем просто чудесное! – это то, как он с ней пошутил. И это была шутка, а не оскорбление, как получается, когда что-нибудь подобное говорят ей Фердинанд или Трешем.

«Я думаю, это самая отвратительная вещь из всех, когда-либо мной виденных, – сказал он, когда Анджелина потребовала высказать свое мнение по поводу ее великолепной, зеленой с оранжевым шляпы. – За исключением, пожалуй, той, в которой вы тогда ездили верхом».

А потом, когда она искренне хохотала над этими неожиданными словами, он улыбнулся. Правда-правда. Настоящей широкой улыбкой, от которой засияли его голубые глаза и появилась ямочка на правой щеке.

– О да, – ответила Анджелина на вопрос Розали, – это самое прелестное место в мире для катания в солнечный день. Хотя подозреваю, что Воксхолл вечером будет еще прелестнее. – Она посмотрела на уличный фонарь, на мгновение прорезавший тьму, и добавила: – И да, граф Хейворд мне нравится.

– Я рада это слышать, – оживленно ответила Розали. – Хотя, конечно, есть много других джентльменов, достойных твоего внимания, если при дальнейшем знакомстве выяснится, что он нравится тебе недостаточно. Надеюсь, я не отношусь к тем дуэньям, которые рассчитывают, что их подопечная выскочит замуж за первого же джентльмена, попавшегося ей на глаза.

– Я знаю, – сказала Анджелина. – Мне очень повезло, что у меня есть вы, кузина Розали. Нет, больше чем повезло. Я просто счастлива.

Счастливее, чем если бы ее собственная мать представила ее обществу и вывела на рынок невест? Но Анджелина даже не пыталась ответить на этот вопрос. Какой смысл? Мама умерла.

Кузина Розали потрепала ее по руке.

«Думаю, это самая отвратительная вещь из всех, когда-либо мной виденных. За исключением, пожалуй, той, в которой вы тогда ездили верхом».

Анджелина украдкой улыбнулась в темноту.

Проклятие, подумал Эдвард на следующее утро, открывая приглашение. Лоррейн предупредила, что оно непременно придет. Воксхолл!

Место, знаменитое своим блеском, вульгарностью, искусственностью. Он никогда там не был. И никогда не хотел побывать, да и сейчас не хочет. Трудно придумать другое место, в которое бы ему так не хотелось ехать.

Но придется.

Вчера вечером, перед обедом, Лоррейн едва не расплакалась в гостиной, заговорив о посещении Воксхолла. Сам Эдвард, его мать, Альма и Огастин тоже сидели там.

– Прошло чуть больше года после смерти Мориса, – говорила она. – Я не хочу оскорблять вас или показаться невнимательной, или… или слишком быстро погрузившейся в целый ворох светских удовольствий, или дать понять, что у меня появился… поклонник. Пожалуйста, поедемте все в Воксхолл, и уговорите Джулиану с Кристофером, чтобы это был обычный семейный выезд.

– Сомневаюсь, что Кристофер рискнет подвергнуться опасному ночному воздуху или тому, что дым от фейерверков заполнит ему легкие, – произнес Огастин, смеющимися глазами посматривая на Эдварда. – Разве только Джулиана убедит его, что это безопасно, или скажет, что поездка в Воксхолл необходима для ее здоровья. Тогда может получиться. Когда дело касается Джулианы, он сразу глупеет.

Мать Эдварда встала и крепко обняла Лоррейн.

– Лоррейн, – сказала она, – никто не мог бы стать лучшей женой моему сыну и лучшей матерью моей внучке. Но Морис мертв, а ты жива. Нельзя позволить править собой чувству вины или страха за то, что мы решим, будто ты не верна его памяти. Заверяю тебя, это не так. Но Воксхолл! Дорогая моя! Это для молодежи. Я-то уж точно туда с вами не поеду. А вот Альма и Огастин поедут наверняка, и, полагаю, Джулиана с Кристофером тоже. И Эдвард, разумеется.

Разумеется. Разумеется, он поедет, и, разумеется, он должен. Не только потому, что мать не оставила ему возможности выбора, но еще и потому, что любит свою невестку и видит, что она искренне расположена к Феннеру, а он к ней. Феннер – человек уравновешенный. Это вам не второй Морис.

Стало быть, долг зовет. О, и привязанность тоже. Долг не препятствует любви, напротив, он вряд ли может существовать без любви, подталкивающей его вперед.

Значит, он поедет. В Воксхолл – в одно из самых нежеланных мест. И он почти уверен, что леди Анджелина Дадли будет среди гостей. Раз Феннер приглашает всю семью Лоррейн, логично, что он пригласит и свою тоже. И, дьявол все забери, вместе с сестрой там будет и герцог Трешем.

– Пошли подтверждение вот на это, – сказал он секретарю, помахал приглашением и бросил его на стол.

Она влюбится в Воксхолл. От восторга она будет болтать без умолку. Он уже представлял себе эту картинку. Леди Анджелина Дадли – это вам не Лоррейн. Лоррейн будет проявлять свою радость более спокойно, более достойно, более благопристойно.

Глава 10

Анджелина, выпрямившись, сидела в небольшой лодке, плывущей через Темзу, и мечтала только о том, чтобы ее чувства распахнулись еще шире, чем сейчас, чтобы она могла вобрать в себя все виды, звуки, запахи и прикосновения и запомнить их на всю жизнь.

Впрочем, вряд ли она когда-нибудь их забудет.

Наступил вечер, стемнело. Но мир – ее мир – не лишился света. Скорее, темнота только подчеркивала сияние многих дюжин разноцветных фонариков в Воксхолле на противоположном берегу и их отражение в реке, дрожавшее на поверхности воды. Вода плескалась о борта лодки одновременно с плеском опускающихся в реку весел лодочника. Кроме плеска воды, были слышны отдаленные голоса. Она плывет в Воксхолл – наконец-то! Казалось, день тянулся бесконечно. Прохладный воздух коснулся голых рук. Анджелина слегка вздрогнула, но скорее от возбуждения, чем от холода, и поплотнее закуталась в шаль.

На лодке настоял Трешем, хотя рядом находился мост, по которому можно было со всеми удобствами проехать в карете. Анджелина очень радовалась, что он настоял. И все еще удивлялась, что он принял приглашение кузена Леонарда. Она знала, что он уже собирался отказаться, но тут услышал, что Белинда, леди Иган, кузина Леонарда и Розали по материнской линии, неожиданно вернувшаяся в город на прошлой неделе, тоже присоединится к гостям. Муж леди Иган примерно год назад сбежал в Америку с ее же горничной, и Анджелине не терпелось познакомиться с ней. Она очень надеялась, что та не окажется мрачной, униженной и горюющей. Это расстроит кого угодно.

Трешем лениво раскинулся на скамейке рядом с Анджелиной, опустив руку в воду, и смотрел не на огни, а на сестру.

– У тебя несолидный вид, Анджелина, – произнес он. – Ты едва не лопаешься от нетерпения. Неужели ты не слышала про апатию? Модную апатию? О том, что выглядеть нужно утомленной и пресыщенной, словно тебе сто лет и ты уже видела и пережила все, что стоит увидеть и пережить?

Конечно, она об этом слышала и даже видела. Многие светские люди, как мужчины, так и женщины, почему-то считали, что вялая пресыщенность придает им зрелый, умудренный вид, хотя на самом деле они выглядели просто глупо. Трешем до определенного предела тоже вел себя так, но от глупого вида его избавляла атмосфера темной угрозы, всегда окутывавшая его, словно облаком.

– Мне неинтересно следовать моде, – ответила Анджелина. – Предпочитаю диктовать ее.

– Даже если никто за тобой не последует? – спросил он.

– Даже тогда.

– Молодец, – сказал Трешем, и в его голосе прозвучала редкая нотка одобрения. – Дадли никогда не шли за толпой, Анджелина. Они позволяли толпе идти за собой, если та захочет. Или нет, если та не пожелает.

Потрясающе, подумала Анджелина. Просто потрясающе. Трешем и граф Хейворд хоть в чем-то согласны между собой. Впрочем, если сказать об этом Трешему, он умрет от ужаса.

– Полагаю, ты знаешь, почему тебя пригласили сегодня вечером? – осведомился он.

– Потому что Леонард наш кузен? – уточнила она, не отрывая взгляда от огней, с каждой минутой становившихся все ослепительнее и волшебнее. А если прищуриться, то и вовсе блистательными.

– Потому что леди Хейворд и ее семейство выделили тебя как самую подходящую невесту для Хейворда, – поправил он ее. – И по какой-то причине, ускользающей от моего понимания, Розали тоже рвется заключить этот брак. Мне всегда казалось, что она женщина разумная, но, похоже, сватовство ужасно искажает женский взгляд на мир. Будь осторожна, Анджелина, или, того и гляди, граф лично появится в Дадли-Хаусе и будет просить твоей руки. А ты уже знаешь, как «приятно» отказывать нежеланным женихам.

После маркиза Эксвича были еще двое. И со вторым получилось особенно неловко. Когда Трешем пришел в гостиную и сообщил, что в библиотеке ждет сэр Дунстан Лэнг с предложением руки и сердца, она не сумела сопоставить имя с лицом. А спустившись вниз и смутно припомнив, как танцевала прошлым вечером с молодым джентльменом, который сейчас стоял в библиотеке с таким видом, словно галстук на нем завязывал безжалостный лакей-садист, она забыла, как его зовут.

«Неловкость» – недостаточно сильное слово для описания того, что она тогда почувствовала.

– Я буду осторожна, – пообещала Анджелина.

– Зевота всемогущая – вот что мне будет обеспечено, если он станет моим зятем, – произнес Трешем. – Представляю, каково иметь его мужем. Хотя нет, этого я даже представить себе не могу, да и пытаться не буду.

– Почему ты его так сильно не любишь? – спросила Анджелина.

– Не люблю? – удивился он. – В нем нечего любить или не любить. Он просто невыносимо скучный человек. Жаль, что ты не знала его брата, Анджелина. Вот это был человек, с которым стоило познакомиться. Хотя замечу, я бы не обрадовался твоему с ним знакомству – во всяком случае, с точки зрения брака. Он, конечно, был дьявольски хорошим парнем, но не из тех, кому можно отдать свою сестру.

Странно, думала Анджелина, что он не хочет выдать ее за человека, подобного самому себе, и в то же время не хочет, чтобы она вышла замуж за кого-нибудь более достойного вроде лорда Хейворда. А потом начала гадать, будет ли она чувствовать себя так же, когда Трешем начнет выбирать себе невесту. Неужели она решит, что все они недостаточно хороши для него?

Или начнет советовать каждой леди держаться от него подальше?

И полюбит ли он когда-нибудь? В этом Анджелина сомневалась. От этой мысли ей стало грустно, а уж грусть ей требовалось сегодня вечером меньше всего. Вот и лодка причалила к берегу. Трешем выпрыгнул из нее еще до того, как она полностью остановилась, и протянул Анджелине руку, и сердце ее бешено заколотилось.

Они вошли в сады и окунулись в их волшебство. Они шли по широкой аллее, заполненной отдыхающими в прекрасном настроении – тут не было никакой апатии. Зато были разговоры, и смех, и деревья по обеим сторонам аллеи, а на ветвях висели разноцветные фонарики. И хотя ветерок дул прохладный, Анджелина ему радовалась, потому что он слегка раскачивал фонарики и разноцветные дуги света качались вместе с ними, плясали среди ветвей и на дорожке. А высоко вверху, если запрокинуть голову, было черное небо, испещренное звездами. Анджелина чуяла запах деревьев – и еды. Где-то впереди играл оркестр.

А потом они подошли к павильону с рядами открытых лож и еще одним полукругом лож возле площадки, определенно предназначенной для танцев, и Розали уже махала им из одной из лож, и кузен Леонард встал, чтобы поздороваться с ними и провести на места, и там уже сидели все-все. Разумеется, Анджелина и Трешем пришли самыми последними из всей компании. Ее первый бал был, вероятно, единственным событием в его жизни, куда он явился рано. В ложе сидели графиня Хейворд и мистер и миссис Линд, виконт и виконтесса Овермайер, Фердинанд, кузина Белинда, хотя вообще-то никакая она им не кузина.

И граф Хейворд.

Внезапно возбужденное предвкушение, которое Анджелина испытывала весь день, и восторг от того, что они переплывали через реку, и восхищение первыми впечатлениями от Воксхолла слились воедино и сосредоточились на единственном человеке, самом спокойном из всех, одетым скромнее всех. Он вежливо поклонился им, не сказав ни слова, но это ничего не значило. Она не могла смотреть на него объективно. Она видела его сердцем, и сердце ее пело от счастья.

Но это всего лишь мгновенный прилив чувств. Анджелина не собиралась опозорить себя, выставив чувства напоказ.

Анджелина радостно улыбнулась всем сразу. Она много лет не видела леди Иган, вероятно, с самой свадьбы Розали. Блондинка, слегка полноватая… наверное, более правильное слово – «пышная». И красивая какой-то вялой красотой – с полными надутыми губками и глазами, точнее, веками, напомнившими ей лорда Уиндроу. Томный взгляд. Если она чувствовала себя униженной или оскорбленной изменой лорда Игана, то прекрасно это скрывала.

Почему лорд Иган сбежал с горничной? Теперь, увидев его жену, Анджелина думала, что скорее та сбежала бы с лакеем. Но внешность обманчива. В любом случае все это очень скандально, а потому крайне интригующе.

Анджелина обнаружила, что сидит, причем без всяких маневров со своей стороны, между мистером Линдом и графом Хейвордом, и вечерний воздух внезапно перестал быть прохладным, а сделался весьма теплым и заряженным энергией – с правой стороны, той самой, где совершенно случайно сидел граф. Анджелина не пыталась разговаривать только с ним (а он с ней). Разговор шел общий, очень оживленный и охватывал множество тем – политику, как внутреннюю, так и внешнюю, музыку, искусство и сплетни. Он не имел ничего общего с пресными разговорами в деревне. Анджелину он просто восхищал. Как чудесно слышать такие разговоры и как многому можно из них научиться! Куда большему, чем во время урока в классе, пусть даже в этом есть какое-то противоречие.

– Мне кажется, – произнесла она, – что за месяц в Лондоне я научилась куда большему, чем за все годы, проведенные с гувернантками.

– Учеба по книгам зачастую кажется пустой тратой юности, – отозвался мистер Линд. – Но книги дают нам базовые знания и умение справляться с жизнью, оставив учебу позади.

– Если мы оставляем учебу позади, – возразил Фердинанд. – Можно многому научиться в повседневной жизни и обмениваясь мнениями с другими людьми, но нет более надежного способа расширить свои знания и опыт, чем чтение.

Фердинанд, вспомнила Анджелина, очень хорошо учился и в школе, и в Оксфорде. Она как-то забыла об этом, привыкнув считать его всего лишь красивым, но поверхностным шалопаем. Как ужасно так несправедливо думать о собственном брате! Анджелина с любопытством посмотрела на него. А ведь она совсем его не знает, верно? Они брат и сестра, но каждый живет своей, отдельной жизнью. Как это печально.

– Школа часто кажется скучной и не связанной с жизнью, – заговорил лорд Хейворд. – Но то, чему мы там учимся, дает нам основу для лучшего понимания жизни, когда мы повзрослеем. Тут вы совершенно правы, Анджелина. Как, к примеру, можно оценить пьесу или стихотворение, если мы не знаем, на что обращать внимание во время чтения? Полагаю, мы развлечемся, но наш разум, наше понимание, наши души останутся незатронутыми.

– О, – сказала Анджелина, – значит, все эти скучные-скучные уроки, на которых мисс Пратт расчленяла поэму или пьесу на строчки и объясняла важность и значение каждого слова, помогают мне оценить поэзию и драму сейчас? Да? А обычное удовольствие следует презирать?