Текст книги "Далекие Шатры"

Может ли быть такое, что кое-кто замышляет убить Нанду, нового махараджу, и возвести Джоти на престол? В таком случае поведение Биджурама легко объясняется, как и его беспокойство о безопасности мальчика. Неудивительно, что он старается окружить ребенка заботой. Если заговор против махараджи действительно существует, махараджа мог узнать о нем и теперь попытается убить брата, чтобы расстроить планы недругов. И если Биджурам получил задание отвезти наследника в безопасное место, покуда престол не освободится, всякому здравомыслящему человеку понятно, что он будет всеми силами оберегать мальчика от возможной беды.

Аш обхватил руками колени и, положив на них подбородок, стал думать о Биджураме и Каридкоте. Может, следует предупредить окружного инспектора, мистера Картера? Или даже британского резидента в Каридкоте (к настоящему времени там наверняка есть такой)? Но где доказательства? Недостаточно же просто сказать: «В прошлом я знал Биджурама, а потому знаю: если он водит дружбу с юным Джоти, то лишь по одной причине: он знает, что Нанду собираются убить, а Джоти скоро станет махараджей». Никто ему не поверит. Тем более что Аш может ошибаться. Возможно, он все нафантазировал, хотя Махду говорил… Но опять-таки это всего лишь слухи, досужая болтовня какого-нибудь маркитанта, заслуживающая не больше доверия, чем его собственные беспочвенные подозрения. Он явно ничего не мог поделать, да и вообще внутренние дела Каридкота его не касались.

Аш зевнул и, привалившись спиной к стволу мелии, приготовился последовать примеру большинства и заснуть. Но видно, отдохнуть ему было не суждено. Приглушенный стук копыт по покрытой толстым слоем пыли земле прозвучал в тишине едва слышно, но все же достаточно явственно, чтобы привлечь его внимание. Аш повернул голову и увидел Джоти, который проезжал мимо с соколом на запястье, ведя коня шагом, чтобы не разбудить спящих в роще. Он ехал на гнедом мерине Булбуле и был один – значит он все-таки настоял на своем в споре с Биджурамом.

Аш хорошо понимал желание ребенка сбежать из-под надзора взрослых, но сейчас, наблюдая, как маленький принц сворачивает в сторону от джхила и направляется к равнине, Аш неожиданно для себя согласился с Биджурамом. Вероятно, Джоти впервые выехал верхом один. До сих пор его неизменно сопровождали несколько мужчин, причем один обязательно ехал впереди с целью удостовериться, что мальчик не сунется в местность, где неосторожных подстерегали такие ловушки, как глубокие ущелья, незаметные колодцы, участки болотистой почвы и пласты обнаженной скальной породы.

«Это небезопасно! – подумал Аш. – Кто-нибудь должен был поехать с ним!» Что там Махду говорил о несчастном случае, приключившемся с отцом Лалджи? Что покойный махараджа охотился с соколом, когда лошадь под ним вдруг понесла и сорвалась в ущелье, где они разбились насмерть? Беспокойство Аша возросло, и он вскочил на ноги и быстро двинулся обратно через рощу к месту, где стоял на привязи его собственный конь Кардинал.

Биджурама нигде не было видно, а сокольничьи, саисы и стражники все спали. Но Мулрадж бодрствовал и, увидев проходящего мимо Аша, приглушенным голосом спросил, куда он так торопится. Аш коротко объяснил, и Мулрадж заметно встревожился.

– Вот как? Я поеду с вами, – сказал он. – Мы сделаем вид, будто хотели обследовать местность на предмет наличия дичи, пока остальные спят, и случайно поехали той же дорогой, что и мальчик. Тогда он не заподозрит, что мы следовали за ним. Давайте поторопимся.

Похоже, тревога Аша передалась Мулраджу, и он пустился бегом. Они в два счета оседлали лошадей, но, чтобы не разбудить спящих, проехали через рощу шагом, как Джоти, и, только удалившись на значительное расстояние от деревьев, понеслись галопом. Поначалу они нигде не видели мальчика: равнина мерцала в лучах полуденного солнца и зыбкое марево скрывало его от взора. Но наконец они различили впереди маленькую фигурку всадника и перевели своих коней на кентер.

Булбул все еще мотал головой, нетерпеливо плясал и шел боком, но, похоже, Джоти без труда справлялся с ним. Он довольно медленно ехал через поросший кустарником участок равнины, видимо надеясь вспугнуть зайца или куропатку, и Аш облегченно вздохнул. Ребенок оказался разумнее, чем он думал, и определенно был прав, когда заявил, что он уже достаточно взрослый и не нуждается в посторонней помощи. Им с Мулраджем не было никакой надобности пускаться вдогонку за мальчишкой, точно пара всполошенных нянек. Он явно не из слабаков и сидит в седле уверенно.

Если бы принца удалось убедить побольше тренироваться, поменьше налегать на халву и скинуть детский жирок, он в ближайшее время стал бы превосходным наездником – и, как уже указал Мулрадж, он умел обращаться с соколом.

– Мы зря теряем время, – с досадой заметил Аш. – Ребенок знает, что делает, а мы с вами ведем себя как пара глупых старух. Именно такой излишней опекой он недоволен, и я не могу его винить.

– Смотрите… – сказал Мулрадж, не слушавший Аша. – Он поднял куропатку… нет, кажется, голубя. Целых двух!

– Чирков, – поправил Аш, обладавший более острым зрением. – Там, должно быть, трава под кустами.

Они увидели, как Джоти осадил коня, и услышали пронзительный, возбужденный крик «Хай-яй!», когда он приподнялся над седлом и выбросил вперед руку, помогая соколу взлететь. Несколько мгновений мальчик и сокол оставались неподвижными: Джоти стоял в стременах с запрокинутой головой, а сокол висел над ним, хлопая крыльями, точно пловец, бьющий руками по воде, покуда не заметил жертву и не устремился следом за ней со скоростью выпущенной из лука стрелы. Мальчик плюхнулся обратно в седло и тут же едва не вылетел из него, ибо конь вдруг взвился на дыбы, а потом рванулся вперед через кусты и бешеным галопом вылетел на каменистую равнину.

– Что за… – недоуменно начал Аш, но не успел закончить вопрос, потому что в следующий миг они с Мулраджем уже неслись следом, стегая хлыстами и пришпоривая лошадей в отчаянной попытке настичь мальчика.

В вопросах не было нужды. Оба они ясно видели, в чем дело: очевидно, Джоти сам оседлал своего коня, не желая будить саисов, и недостаточно туго затянул подпругу. Теперь седло сползло набок вместе с седоком, и он лишился возможности натянуть поводья, чтобы остановить скачущего во весь опор Булбула. Но в жилах мальчика текла хорошая кровь – кровь раджпута, лучше которой нет, – и его мать, несмотря на свое низкое происхождение, обладала мужеством и сметливым умом и передала эти качества своему младшему сыну. Почувствовав, что седло неотвратимо сползает вправо, Джоти высвободил правую ногу, привстал на левом стремени и, с силой оттолкнувшись от него, перебросил свое тело вперед, на шею коня, в которую вцепился мертвой хваткой, точно мартышка. Седло с грохотом упало на землю, ударившись на лету о копыто Булбула и тем самым окончательно повергнув животное в панику.

– Отлично, раджа-сахиб! – ободряюще крикнул Аш. – Молодчина!

Джоти бросил быстрый взгляд через плечо и вымученно улыбнулся. Лицо мальчика побелело от ужаса, но на нем читалась решимость и гордость: он сделает все возможное, чтобы удержаться на коне. Упасть сейчас значило бы сломать руку или ногу, а то и позвоночник: земля здесь твердая как железо, а редкие кусты, растущие на ней, усеяны шипами, которые запросто могут выколоть глаза. Ему ничего не оставалось, кроме как держаться, что он и делал с цепкостью намертво присосавшейся пиявки. Но поскольку мальчик плотно прижимался щекой к конской шее и грива Булбула развевалась у него перед глазами, он не видел того, что видели Аш и Мулрадж, – смертельную западню, зиявшую перед ним. Широкое и глубокое ущелье с отвесными стенами, за много лет пробитое среди равнины муссонными ливнями, сейчас сухое и сплошь усыпанное по дну камнями и обкатанными водой валунами.

Булбул тоже не видел препятствия: как все понесшие лошади, он совершенно обезумел от паники и запросто мог на полном скаку врезаться в забор или в скалу. Вдобавок он имел большую фору перед своими преследователями и нес на себе гораздо меньший вес. Но из-за головы ребенка, тесно прижимавшейся к его шее, он отклонялся влево, что дало преимущество Ашу и Мулраджу, которые скакали по прямой – и на гораздо лучших конях. Кардинал, чалый жеребец Аша, недавно победил в двух скачках без препятствий и в стипль-чезе в Равалпинди, а Дулхан, кобыла Мулраджа, слыла лучшей лошадью в лагере.

Ярд за ярдом они сокращали расстояние, но край ущелья уже находился всего в десяти шагах впереди, когда наконец Мулрадж поравнялся с Булбулом и отпустил поводья. Управляя своей кобылой одними коленями, он свесился с седла, крепко обхватил мальчика за пояс и сдернул его с коня, а Аш, подскакавший с другой стороны, поймал волочащиеся по земле поводья и попытался развернуть Булбула.

В искусстве верховой езды мало кто мог сравниться с Мулраджем и никто не превосходил его, хотя, если бы сегодня он сидел на любой другой лошади, все могло бы закончиться бедой или даже трагедией. Но наездник и лошадь много лет знали друг друга и достигли такого редкого согласия и взаимопонимания, что порой казались единым целым – полуконем-получеловеком. Мулрадж все точно рассчитал: поравнявшись с Булбулом, он уже поворачивал на полном скаку налево, чтобы взять курс параллельно краю ущелья. Благодаря этому и несмотря на то, что в руках у него находился мальчик и он не мог пользоваться поводьями, Мулраджу удалось отвести Дулхан прочь от обрыва.

Но Аш не успел вовремя остановить Кардинала, и оба коня, чалый и гнедой, сорвались с края ущелья и, неистово молотя ногами, рухнули с десятифутовой высоты на камни и валуны.

17

Аш довольно долго не приходил в сознание, и это было хорошо, поскольку, кроме сотрясения мозга и множества синяков и глубоких ссадин, он получил перелом ключицы и двух ребер, а также вывих кисти, а при данных обстоятельствах трехмильное путешествие в тряской повозке, запряженной волами, было бы таким же неприятным, как и последующая вправка костей без обезболивающих средств. По счастью, он перенес оба этих тяжких испытания, оставаясь в беспамятстве.

И по счастью же, личный хаким Кака-джи Рао был отличным костоправом, ибо, окажись Аш на заботливом попечении врача раджкумари, воспользоваться услугами которого предложила Шушила-Баи, ему пришлось бы плохо: сей пожилой и старомодный лекарь свято верил в целебную силу трав, земных токов и заклинаний в сочетании с жертвоприношениями богам и различными микстурами, изготовленными из коровьего навоза и мочи.

К счастью, Кака-джи, хотя и был правоверным индусом, не верил в подобные средства, когда речь шла о сломанных костях, а посему он тактично отклонил предложение племянницы и послал к Ашу собственного врача, Гобинд Дасса. Гобинд Дасс отлично справился с делом; он знал толк в своем ремесле, и не многие европейские врачи с высшим медицинским образованием сумели бы действовать лучше. При помощи Махду, Гулбаза и одной из служанок раджкумари Анджали, Гиты, которая была превосходной дай (сиделкой), он успешно ухаживал за пациентом в течение двух суток сильнейшей горячки, последовавшей за периодом комы, что само по себе требовало немалого мастерства, так как больной метался и бредил и его приходилось удерживать на постели силой, дабы он не причинил себе еще каких-нибудь травм.

В первые двое суток Аш редко приходил в сознание, но один раз, ночью, ему померещилось, будто кто-то спрашивает: «Он умрет?» – и, открыв глаза, он увидел женщину, стоящую между ним и лампой, – темный силуэт на светлом фоне. Он посмотрел ей в лицо, видеть которое не мог, и пробормотал:

– Извини, Джали. Я не хотел тебя обидеть. Понимаешь, я…

Но слова безнадежно спутались у него на языке, и он забыл, что хотел сказать – или кому. Так или иначе, женщина уже исчезла, потому что теперь перед ним была лампа без абажура, и он закрыл глаза, ослепленный ярким светом, и снова провалился в темноту.

Горячка прошла на третий день, и Аш проспал целые сутки, а пробудившись, обнаружил, что снова ночь и лампа по-прежнему горит, хотя пламя загорожено от него чем-то, что отбрасывает густую тень на постель. Ему стало любопытно, почему же он не погасил лампу перед сном, и он все еще ломал голову над этим пустяковым вопросом, когда осознал, что во рту у него пересохло и он очень хочет пить, но при попытке пошевелиться все тело пронзила столь острая боль, что он невольно застонал. Тень, лежащая у него на постели, мгновенно шевельнулась.

– Лежи тихо, дитя мое, – ласково сказал Махду. – Я здесь. Лежи тихо, сынок.

Старик говорил таким тоном, словно обращался к ребенку, пробудившемуся от кошмарного сна, и Аш недоуменно уставился на него, озадаченный странным тоном и в еще большей степени – присутствием Махду в его палатке в такой час.

– Что ты здесь делаешь, ча-ча-джи? – спросил Аш, еле ворочая языком.

Собственный голос удивил его не меньше, чем голос Махду: он звучал слабо и хрипло. Но выражение лица у Махду изменилось самым странным образом, и он вскинул руки и страстно воскликнул:

– Хвала Аллаху! Он узнал меня. Гулбаз! Гулбаз, поди скажи хакиму, что сахиб очнулся и снова в своем уме. Беги живо! Хвала Аллаху, милосердному и сострадательному…

Слезы покатились по щекам старика и заблестели в свете лампы, и Аш с трудом проговорил:

– Не болтай глупостей, ча-ча. Конечно, я тебя узнал. Ради всего святого, прекрати валять дурака и дай мне воды.

Но в конечном счете воды Ашу дал Гобинд Дасс, спешно разбуженный среди ночи. Вероятно, к воде был подмешан наркотик, так как Аш снова заснул, а когда пробудился в третий раз, уже близился вечер.

В проеме между широко раздвинутыми пологами палатки виднелись косые солнечные лучи, длинные тени на пыльной равнине и далекая гряда гор, уже окрашенная в нежно-розовый цвет. У входа в палатку сидел на корточках человек, который лениво играл сам с собой в кости, бросая то левой рукой, то правой. Увидев его, Аш обрадовался, что Мулраджу удалось избежать падения в ущелье. Туман в голове у него рассеялся, и он вспомнил, что случилось. Он попытался оценить тяжесть полученных травм и с облегчением обнаружил, что ноги у него не сломаны, а перевязана только левая рука с плечом, но не правая – значит ему все-таки удалось приземлиться на левый бок. Аш помнил, как в последний момент, когда Кардинал сорвался с обрыва, он подумал, что не может допустить, чтобы правая рука вышла из строя, и должен упасть на левую, – и сознание того, что это у него получилось, принесло некоторое утешение.

Мулрадж довольно хмыкнул, когда кости легли удачно, а потом бросил взгляд через плечо и увидел, что глаза Аша открыты и имеют осмысленное выражение.

– А! – Мулрадж подобрал кости с земли и подошел к кровати. – Наконец-то вы очнулись. Давно пора. Как вы себя чувствуете?

– Ужасно голоден, – сказал Аш со слабой ухмылкой.

– Это хороший признак. Я сейчас же пошлю за хакимом Рао-сахиба, и, возможно, он позволит вам выпить немного мясного бульона или чашку теплого молока.

Он рассмеялся при виде гримасы, появившейся на лице Аша, и повернулся, чтобы позвать слугу, но Аш удержал его за полу куртки здоровой рукой и проговорил:

– Мальчик. Джоти. Он в порядке?

Мулрадж на мгновение замялся, а потом сказал, что с мальчиком все в порядке и Ашу нет необходимости беспокоиться о нем.

– Сейчас вам нужно думать только о себе. Вы должны оправиться как можно быстрее: мы не можем сняться с места, пока вы не восстановите силы, а мы уже стоим здесь почти неделю.

– Неделю?!

– Вы находились в беспамятстве целые сутки, а бо́льшую часть следующих трех бесновались, как умалишенный. А потом спали крепким сном младенца.

– Боже мой, – тупо пробормотал Аш. – Неудивительно, что я так голоден. Что с конями?

– Конь Джоти, Булбул, свернул шею.

– А мой?

– Я пристрелил его, – коротко ответил Мулрадж. Аш ничего не сказал, однако Мулрадж заметил красноречивое подрагивание век и мягко добавил: – Мне очень жаль. Но у меня не оставалось выбора. Он сломал обе передние ноги.

– Это я виноват, – медленно произнес Аш. – Мне следовало понимать, что я не сумею развернуть лошадь Джоти. Было уже слишком поздно…

Другой человек, наверное, произнес бы утешительные слова, но Мулрадж питал приязнь к Ашу и не стал лгать.

– Любой порой совершает подобные ошибки. Но сделанного не воротишь, и нет никакого смысла сокрушаться о том, чего нельзя исправить. Забудьте об этом, Пелам-сахиб, и благодарите богов, что остались живы. Ведь поначалу мы все думали, что вы умрете.

Последние слова смутно напомнили Ашу о чем-то, и он нахмурился, пытаясь вспомнить, о чем именно, а потом резко спросил:

– Здесь была женщина как-то ночью?

– Конечно. Дай. Это одна из служанок раджкумари. Она приходила каждую ночь и будет приходить еще не раз, ибо знает толк в массаже и искусно лечит порванные связки и растянутые мышцы. Вы многим ей обязаны, а хакиму Гобинду – еще бо́льшим.

– А-а… – разочарованно протянул Аш и закрыл глаза, утомленные светом предзакатного солнца.

С учетом всех обстоятельств он оправился на удивление быстро, благодаря собственному крепкому здоровью и заботливому уходу хакима Гобинда. Два трудных года, проведенных в горах за северо-западной границей, наконец-то принесли дивиденды, потому что они закалили Аша, как не закалило бы ничто на свете. Нетрадиционные методы ухода и антисанитарные условия в лагере – пыль, мухи, беспечное пренебрежение элементарными правилами гигиены и полное отсутствие тишины и покоя, – которые привели бы в ужас любого европейского врача, казались Ашу почти роскошью в сравнении со страшными мучениями и тяготами, какие терпели раненые на территории пограничных племен. Он считал, что ему повезло, – и правильно считал, поскольку, как не преминул заметить Кака-джи, он запросто мог умереть или остаться калекой на всю жизнь.

– Чистой воды безрассудство! – сурово выговаривал Ашу Кака-джи. – Разве не лучше было бы дать одному коню погибнуть, чем погубить обоих и самому лишь чудом избежать смерти? Но вы, молодые люди, все одинаковы: не думаете головой. Тем не менее вы проявили завидную храбрость, сахиб, и я охотно обменял бы всю осторожность и мудрость, приобретенную с годами, на малую долю такой опрометчивости и отваги.

Кака-джи был далеко не единственным, кто навещал Аша. К нему наведывались и другие, например члены лагерного панчаята Тарак Нат, Джабар Сингх и старый Малдео Рай, приходившийся четвероюродным братом Кака-джи, – слишком много других, по мнению Махду и Гулбаза, которые не одобряли столь частых визитов и всячески старались не подпускать посетителей к больному. Гобинд поначалу тоже настойчиво рекомендовал покой, но потом передумал, заметив, что пациент успокаивается, когда слушает всякие сплетни о Каридкоте и любые разговоры о повседневных делах в лагере.

Чаще всех Аша навещал Джоти. Обычно мальчик сидел по-турецки на полу и без умолку болтал часами, и именно от него Аш получил подтверждение смутной догадки, ранее пришедшей ему в голову: для Биджурама, который на протяжении многих лет пользовался покровительством Джану-рани и успел скопить значительное состояние из взяток, подарков и денег за некие неуточненные услуги, настали черные дни.

После смерти нотч придворные, пользовавшиеся наибольшим ее расположением, внезапно были переведены ее сыном Нанду на относительно незначительные должности и лишены прежнего влияния и почти всех привилегий, и это привело в ярость Биджурама, чье самомнение и самонадеянность непомерно выросли за годы служения рани. По глупости он выразил свое возмущение, и в результате произошла открытая ссора, в ходе которой Нанду пригрозил ему арестом и конфискацией всего состояния, и Биджурам спасся лишь тем, что обратился к полковнику Пайкрофту, британскому резиденту, с просьбой о заступничестве.

Полковник Пайкрофт поговорил с Нанду, который высказался самым оскорбительным образом об осведомителе своей покойной матери, но в конце концов согласился принять от него раболепные извинения вкупе с большим штрафом и забыть о случившемся. Но Биджурам явно сомневался в способности Нанду забыть подобную размолвку, и когда всего через неделю после унизительных публичных извинений Нанду отказал своему прямому наследнику в просьбе сопровождать сестер в Бхитхор, Биджурам моментально принялся подстрекать мальчика к бунту и планировать побег Джоти – и свой собственный.

И здесь Аш тоже оказался прав. Идея принадлежала Биджураму, и он вместе с двумя своими друзьями, тоже состоявшими на службе у покойной рани и теперь впавшими в немилость, составил и осуществил план побега.

– Он говорил, что просто сочувствует мне, – сказал Джоти, – и что он, Мохан и Пран Кришна всегда хранили верность моей матери и знают, что она охотно отпустила бы меня на свадьбу Шу-Шу. Но конечно, он помогал мне вовсе не поэтому.

– Да? Тогда почему же? – спросил Аш, проникаясь к своему юному гостю все бо́льшим уважением.

Несмотря на юный возраст, Джоти определенно не был легковерен.

– О, да все из-за той ссоры. Мой брат Нанду не терпит противоречий, и, хотя он сделал вид, будто простил Биджурама, на самом деле он и не думал прощать. Поэтому Биджурам решил, что для него лучше убраться из Каридкота поскорее и не возвращаться как можно дольше. Наверное, он надеется, что в конце концов гнев Нанду остынет, но я так не думаю. Пран и Мохан поехали со мной, поскольку сейчас Нанду не жалует людей, назначенных на должность моей матерью, и тоже чувствуют себя здесь в большей безопасности. Они забрали с собой все свои деньги на случай, если вообще никогда не смогут вернуться. Я тоже не хочу возвращаться. Думаю, я останусь в Бхитхоре с Каири и Шу-Шу. А может, снова убегу и стану атаманом разбойников, как Кале-хан.

– Кале-хана поймали и повесили, – заметил Аш, остужая пыл мальчика.

Он не собирался поощрять Джоти к новым формам неповиновения. Так или иначе, ему было ясно, что Биджурам и его друзья приложат все усилия к тому, чтобы Джоти оставался в Бхитхоре так долго, как позволит раджа. Конечно, если только известие о безвременной кончине Нанду не придет в Бхитхор еще до их прибытия туда, и тогда они сразу поспешат обратно домой с новым махараджей.

Но Джоти редко разговаривал о Каридкоте. Он предпочитал слушать рассказы о жизни на северо-западной границе, а еще лучше – в Англии. Обуреваемый жаждой знаний, он здорово утомлял Аша, поскольку вынуждал его много говорить, когда говорить все еще было трудновато. Но хотя Аш с удовольствием обошелся бы без бесконечных вопросов Джоти, общение с ним являлось одним из способов удержать юного принца от разных проказ, а после одного неприятного разговора с Мулраджем Аш стал тревожиться о безопасности мальчика…

Мулрадж не собирался затрагивать этот предмет, пока Аш не оправится и не окрепнет настолько, чтобы обсуждать подобные вопросы, но, несмотря на все свои попытки переменить тему, он в конце концов был вынужден уступить настойчивому желанию Аша поговорить о происшествии на охоте и поразмыслить над его причинами.

– Я все-таки не понимаю, почему седло свалилось, – сказал Аш, уставившись на шест палаточного каркаса и нахмурив брови. – Наверное, виноват Джоти, не затянувший подпругу должным образом. Если только коня для него не седлал Биджурам или один из конюхов. Кто седлал Булбула? Вы знаете?

Мулрадж ответил не сразу, и было понятно, что он хочет уклониться от разговора на данную тему. Но Ашу надоело, что с ним обращаются как со слабоумным инвалидом. Он бросил на Мулраджа сердитый взгляд и довольно резко повторил вопрос. Мулрадж пожал плечами и, покорившись неизбежному, сказал:

– Мальчик говорит, он сам седлал коня, поскольку Биджурам отказался помочь ему и ушел, надеясь, что без посторонней помощи он не справится, а следовательно, не сможет уехать один и будет вынужден разбудить какого-нибудь конюха, который в свою очередь разбудит какого-нибудь слугу, который непременно последует за ним.

– Маленький идиот, – заметил Аш. – Теперь он будет знать.

– Что он будет знать? – сухо осведомился Мулрадж. – Что ремни подпруги надо затягивать как следует? Или что сперва нужно посмотреть – и очень внимательно – под седло?

– О чем вы говорите? – встрепенулся Аш, удивленный скорее странным выражением лица и тоном Мулраджа, нежели самими словами.

– О том, что ремни были крепко затянуты, но сама подпруга лопнула. Перетерлась, причем за считаные часы. По чистой случайности немного раньше в тот день я осмотрел седло. Помните, как мальчик запустил сокола за голубем, которого вы, погруженный в свои мысли, даже не заметили, а мне, когда он пустился в галоп, показалось, будто седло у него немного болтается, и я поскакал за ним следом?

– Да, припоминаю. Вы сказали, что с седлом что-то неладно. Но… продолжайте.

– Ко времени, когда мы настигли сокола и голубя, – продолжал Мулрадж, – мы намного опередили всех вас, и потому я собственноручно поправил подпругу. И говорю вам, сахиб: если не считать того факта, что она была затянута недостаточно туго, с ней было все в порядке. Однако всего через несколько часов она настолько износилась, что лопнула, когда конь помчался во весь опор.

– Но такое невозможно!

– Вы правы, – мрачно согласился Мулрадж, – такое невозможно. Однако это случилось. И здесь могут быть только два объяснения: либо это была уже другая подпруга, старая и прогнившая, которой заменили нормальную, либо – что, на мой взгляд, вероятнее – кто-то, пока мы ели, хорошо поработал над ней острым ножом, перерезав ремень почти полностью, да с таким хитрым расчетом, чтобы он не порвался и не вызвал никаких подозрений, когда его застегивают, но лопнул при сильном натяжении – таком, например, какое возникает, когда лошадь понесет.

Аш уставился на него из-под нахмуренных бровей и довольно язвительно заметил, что, если бы подпруга лопнула, когда мальчик находился в окружении полудюжины спутников, ничего особо страшного не произошло бы, а ведь никто не знал, что он уедет один. Кроме Биджурама, на сей раз занявшего правильную позицию и пытавшегося остановить Джоти.

Мулрадж пожал плечами в знак согласия, но добавил, что есть вещи, о которых сахиб не знает. Например, Джоти обычно всегда пускается галопом вслед за своим соколом и терпеть не может, если при этом кто-нибудь скачет за ним по пятам. Поэтому совершенно не важно, сколько человек находилось бы рядом с ним. Едва лишь сокол устремился бы за намеченной жертвой, мальчик помчался бы за ним во весь опор, а всем остальным осталось бы только ждать и наблюдать. И если бы лошадь понесла, подпруга скоро лопнула бы из-за дополнительной нагрузки, а поскольку взбесившаяся лошадь с легкой ношей развивает значительно бо́льшую скорость, чем покорная узде и несущая на себе взрослого мужчину, то мальчик, по всей вероятности, упал бы прежде, чем кто-либо настиг его.

– А при падении с понесшей лошади в такой местности и взрослый-то может разбиться насмерть, не говоря уже о ребенке. Но те, кто спланировал это дело, не приняли в расчет смелость и сообразительность мальчика, а также не предусмотрели, что именно в силу своих небольших размеров он сумеет удержаться там, где не удержался бы взрослый мужчина.

Аш досадливо хмыкнул и спросил, как, по мнению Мулраджа, «они» – кто бы «они» ни были – могли предвидеть, что лошадь понесет. Именно из-за этого все и случилось, а ведь предсказать такое невозможно.

Мулрадж со вздохом поднялся на ноги и встал над Ашем, засунув ладони под ремень. Его лицо внезапно помрачнело. Он тихо сказал:

– Вы ошибаетесь: это тоже было подстроено. Я все никак не мог понять, почему вдруг лошадь понесла, ведь Джоти всегда привставал на стременах и громко кричал, когда запускал сокола, и Булбул привык к этому. Однако мы оба видели, что лошадь взвилась на дыбы и рванулась вперед, словно в нее попала пуля. Вы помните?

Аш кивнул и от острой боли, вызванной неосторожным движением, ответил резче, чем намеревался:

– Помню. И помню также, что в пределах видимости никого не было и мы не слышали никакого выстрела. А вы, как назойливая пчела…

Он осекся, внезапно вспомнив, что именно заставило его отправиться на поиски собственного коня, когда он увидел, что Джоти уезжает один. Это был рассказ Махду о смерти старого раджи на соколиной охоте и брошенный искоса многозначительный взгляд старика после слов: «Все решили, что лошадь ужалила пчела».

Похоже, Мулрадж понял ход его мыслей. Он сухо произнес:

– Вижу, вы тоже слышали эту историю. Я даже не исключаю, что она правдива, – кто знает? Но на этот раз я решил удостовериться, а потому, вытащив вас из-под вашего коня и убедившись, что вы живы, я не поехал за помощью сам, а отправил Джоти. Это был риск, не стану отрицать, но риск самый малый, ведь он поехал на моей Дулхан, а вы сами знаете: такая лошадь, как она, одна на десять тысяч, и даже несмышленому младенцу не грозила бы с ней никакая опасность. Когда мальчик уехал, я отправился на поиски упавшего седла…

– Продолжайте, – коротко сказал Аш, когда Мулрадж умолк и оглянулся через плечо, словно прислушиваясь. – Это всего лишь Махду, а он с такого расстояния ничего не услышит и непременно кашлянет, если кто-нибудь приблизится.

Мулрадж кивнул с удовлетворенным видом, но продолжил свой рассказ приглушенным голосом, не разносящимся за пределы палатки:

– На сей раз это была не пчела, а двойной шип кикара, который мальчик вогнал в спину коню, когда плюхнулся в седло после того, как запустил сокола. Шип был хитро спрятан в подкладке таким образом, что опускался все ниже и ниже с каждым движением всадника и под конец вонзился в плоть животного. Позже, когда вы встанете на ноги, я покажу вам, как это делается. Старый прием, и очень коварный, потому что никто не может поклясться, что шип не попал туда случайно. Разве все мы время от времени не выдергиваем такие шипы из одежды, одеял и чепраков? И все же я готов поспорить, поставив свою кобылу против осла какого-нибудь дхоби, что шип оказался там не случайно. Либо шип, либо лопнувшая подпруга, но не одно и другое разом.

В палатке наступила продолжительная тишина, нарушаемая лишь жужжанием мух, а когда Аш заговорил, в голосе его уже не слышалось скептических ноток.

– И что вы предприняли в связи с этим?

– Ничего, – отрывисто ответил Мулрадж. – Разве только постарался бдительно следить за мальчиком, что довольно сложно: он постоянно окружен своими людьми, в число которых я не вхожу. Я оставил седло там, где нашел, и никому не упомянул о шипе, ведь я запросто мог не заметить его. Что же касается подпруги, лопнувшей на глазах у нас с вами, то по возвращении в лагерь я поднял из-за нее страшный шум, честя саисов на все лады и угрожая им увольнением. Не поступи я так, кое-кто задался бы вопросом, почему я храню молчание, а этого мне совсем не нужно.