Текст книги "Секретная миссия резидента «Патраса»"

«Я благодарен тебе, Джорджи…»

Однако, прежде чем перейти к делам, хотелось бы задать вопрос: кто вы, товарищ Большаков?

О детстве и юности Георгия Никитича известно немногое. Родился он в Москве, отец и мать были служащими на железной дороге.

В 1941-м ему исполнилось девятнадцать. Рвался на фронт, но его отправили на курсы военных переводчиков, которые открылись при военном факультете Московского института иностранных языков.

Закончив курсы, ушел на фронт. Сначала на Карельский в качестве полкового переводчика, позже на Северо-Западный, где служил помощником начальника разведки дивизии.

В 1943 году его посылают на курсы усовершенствования офицерского состава, позже в Высшую разведывательную школу Генерального штаба.

После окончания разведшколы его, как одного из самых перспективных молодых офицеров, зачисляют слушателем Военно-дипломатической академии Советской армии.

По выпуску из академии Большаков был зачислен в центральный аппарат ГРУ и вскоре после соответствующей подготовки убыл в командировку в США на должность редактора отделения ТАСС в Нью-Йорке и Вашингтоне.

В 1955 году Георгий Никитич возвратился на Родину и был назначен офицером для особых поручений при министре обороны СССР маршале Г.К. Жукове.

После смещения Жукова с поста министра обороны вновь оказался в аппарате ГРУ.

В 1959 году убыл во вторую командировку в США, теперь уже шеф-редактором журнала Агентства печати «Новости» «Совьет лайф».

Со времени его первого пребывания в Штатах прошло не так уж много времени – четыре года. Его не забыли в Америке. Старые знакомые, журналисты, обозреватели Дж. Рестон, У. Роджерс, Т. Уайт, У. Липпман встретили Джорджи Большакова радушно. Особенно радовался его близкий друг Хоулмен.

Потом Фрэнк как-то скажет, что ему приходилось иметь дело со многими советскими репортерами, но ни один из них не был таким привлекательным, как Джорджи.

Историк Александр Фурсенко, который встречался с самим Большаковым и его американскими друзьями, пишет, что «спустя много лет после знакомства с Большаковым Хоулмен, вспоминая своего друга, говорил, что он “очень сильно отличался” от других советских представителей, с которыми ему приходилось иметь дело. Большаков был весельчаком, любил крепко выпить и хорошо при этом держался. В нем ценили чувство юмора, независимость суждений и критическое отношение к партийному вмешательству в советскую внешнюю политику. Несомненно, в поведении представителя разведслужбы это было запрограммировано. Но после того, как ЦК санкционировало связь Большакова с братом президента, он стал вести себя еще более свободно, раздражая прежнее начальство, которое сохранило над ним власть лишь более или менее символическую».

В деятельности Георгия Никитича в качестве связного между руководителем двух сверхдержав следует выделить, пожалуй, три этапа. Первый – это работа в преддверии венской встречи Хрущева и Кеннеди, в период берлинского и в особенности Карибского кризиса, когда советские ракеты были размещены на Кубе.

Итак, сегодня уже доподлинно известно, что в дни подготовки к встрече на высшем уровне в Вене Большаков виделся с Робертом Кеннеди и говорил с ним по телефону пять раз. Чего хотели добиться руководители США? Прежде всего, гарантий от советской стороны, что переговоры в Вене пройдут со знаком плюс, в духе взаимопонимания.

21 мая 1961 года Роберт Кеннеди привез Большакова в свой загородный дом. Беседа между ними продолжалась два часа. Кеннеди не скрывал, что он излагает мнение президента США. Добавил: брат знает об их встрече и одобряет такой канал связи. В то же время попросил, чтобы при необходимости Георгий звонил ему из автомата и называл себя только двум сотрудникам – помощнику Кеннеди и его секретарю.

Ситуация была столь необычной, что один из руководителей Большакова в Центре оставил на донесении Георгия Никитича такую запись: «Это беспрецедентный случай, когда член правительства США встречается с нашим работником, да еще конспиративно».

Кстати, надо отдать должное: как американская сторона, так и советская приложили все усилия, чтобы сохранить эту связь в секрете. Особенно охраняли и прикрывали ее от досужей прессы.

За несколько дней до венской встречи контакты Большакова и Роберта Кеннеди стали особенно интенсивными. А перед самым отлетом президента США в Париж, где он хотел увидеться накануне Вены с президентом де Голлем, Роберт Кеннеди позвонил Георгию Никитичу и попросил срочно приехать к нему в министерство. Оказывается, Джон Кеннеди вышел с предложением: его встречи с Никитой Хрущевым желательно проводить один на один, в присутствии единственного переводчика.

Информация быстро ушла в Москву, и уже через несколько часов Большаков сообщил о положительном решении руководителя СССР.

Это известие обрадовало Роберта Кеннеди.

Однако все получилось не так, как хотелось. Да, руководители США и СССР достигли соглашения по Лаосу, но, увы, взаимопонимания и конструктивного диалога не получилось.

Еще до отлета Джона Кеннеди в Вену Роберт сообщил Большакову, что «президент не намерен на этой встрече обсуждать кубинскую проблему». Понятно, она была слишком болезненной для Кеннеди. Но не менее болезненной она была и для Хрущева. И желал ли того президент США – не желал, а руководитель СССР все время возвращался к ней.

Сегодня находится немало историков, которые в провале венской встречи винят только Хрущева, советскую сторону. Мол, Хрущев держался грубо, агрессивно. И Кеннеди, молодой руководитель, растерялся, позволил разговаривать с собой в таком тоне.

Все обстояло не совсем так. Однако вопрос остается: почему Хрущев вел себя подобным образом? Может, на то были свои причины. Конечно, ни грубость, ни агрессивность оправдать нельзя, и тем не менее… Что повлияло на поведение советского лидера?

Да прежде всего не слова, а дела американцев. Конечно, теперь можно писать и доказывать, что американский президент помахивал чуть ли не пальмовой ветвью, а Никита Хрущев без всяких на то оснований стал в стойку боксера. Но так ли это? Попытаемся разобраться.

Итак, встреча на высшем уровне в Вене состоялась в июне 1961 года. Оглянемся назад. Не будем забегать в далекое прошлое, проанализируем лишь один год, предшествующий этой встрече.

В мае 1960-го сбит американский самолет-шпион У-2, пилотируемый летчиком Пауэрсом. В июне того же года впервые на столе Хрущева оказывается так называемый «План ядерного удара по СССР» (Сакер’с Атомик Страйк План № 110/59 от 16.11.1959 г.). В нем доходчиво расписаны цели, задачи, принципы, программа действий ВГК и региональных командований.

Вскоре из военной разведки в Кремль поступила инструкция НАТО по ведению ядерной войны против СССР.

Вспоминая о том времени, сын Никиты Хрущева Сергей напишет: «В сердце отца зарубки остались навсегда. Обман со стороны его “друга” поразил отца в самое сердце. Он не простил ни президенту Эйзенхауэру, ни человеку Эйзенхауэру».

Вот тебе и союзник, соратник по войне, на словах – и вправду друг, а на деле – ядерная дубина за пазухой.

Так это же Эйзенхауэр, скажете вы, а встречался Хрущев с Кеннеди. Да, в ноябре 1960-го в Белый дом пришел молодой, обаятельный, энергичный Джон Кеннеди. Но для Советского Союза это мало что изменило. Уже через полгода после вступления в должность обаятельный Кеннеди поддержит интервенцию кубинских контрас на Плайя-Хирон.

Чему же должен был верить Никита Хрущев – сладким речам из Белого дома или делам?

Словом, переговоры в Вене не сложились. Говорят, Джон Кеннеди сильно переживал провал и даже пожаловался, что никогда в жизни до этого не сталкивался лицом к лицу с подобным злом. И хотя в ходе переговоров нападение на Кубу Кеннеди назвал «ошибкой», в дальнейшем он не провел «работу над ошибками», наоборот, в 1961–1962 годах США предприняли ряд мер экономического и военного характера против режима Фиделя Кастро. Была установлена экономическая блокада, в США открыто поддержали кубинскую эмиграцию, нагнеталась военная истерия.

Кроме того, Соединенные Штаты увеличили военный бюджет, перебросили дополнительные войска в Западную Европу, начались массированные поставки оружия и техники в Юго-Восточную Азию.

Однако неудачи не переговорах в Вене никоим образом не отразились на отношениях Роберта Кеннеди и Георгия Большакова.

«Как-то осенью 1961 года, – вспоминал позже Большаков, – уже после венской встречи в верхах, мне довелось посетить Белый дом с одной из советских делегаций. И вот тут ко мне вдруг подошел президент и, взяв за локоть, повел в правительственный зал.

– Джорджи, – сказал он, – я благодарен тебе за услуги, которые ты оказал накануне Вены. Они пришлись кстати как для меня, так и для премьера Хрущева. Я думаю, что в дальнейшем, если не будет возражений с вашей стороны, мы будет продолжать связываться через тебя с Хрущевым.

Я ответил: “Это зависит от вас, господин президент”, и поблагодарил за комплимент. Он похлопал меня по плечу и улыбнулся: “Ну, до встречи!”»

И такая встреча, правда, с Робертом Кеннеди, вскоре состоялась.

«В период наиболее серьезного танкового противостояния у Бранденбургских ворот в Берлине, – рассказал мне военный разведчик капитан 1-го ранга в отставке Виктор Любимов, хорошо знающий Георгия Никитича по совместной службе, – Большаков дважды, 26 и 27 октября 1961 года, встречался с Робертом Кеннедии передавал для президента США письменные и устные послания Хрущева».

11 ноября Большаков и пресс-секретарь Белого дома Сэлинджер вынуждены были встречаться даже ночью.

Мягкое, положительное решение о признании границ в Берлине было достигнуто путем устной договоренности между двумя лидерами. В этом немалую роль сыграло искусство посредника Большакова и реалистическое отношение к берлинской проблеме команды Джона Кеннеди: его брата, Сорренсена, Банди, О’Брайена.

В январе следующего, 1962 года предстоял новый тур переговоров США с СССР.

Через Большакова передавали, что представители президента США хотели бы обсудить позиции сторон по берлинскому вопросу и надеялись на успешный исход.

Однако вновь успешного исхода не получилось. Переговоры вели министр иностранных дел Андрей Громыко и посол США в СССР Ллуэллин Томпсон.

При очередной встрече Роберт Кеннеди поделился с Большаковым своей озабоченностью: «Президент опасается, что беседы в Москве могут вернуть наши страны к дням Вены». Он просил довести его слова до Хрущева.

В конце января в США прилетел зять Хрущева Алексей Аджубей. Он только что побывал на Кубе. Теперь его принимал Джон Кеннеди. В беседе участвовал и Георгий Большаков.

Через два с небольшим месяца – новая встреча. На этот раз Аджубей возвращался из поездки по странам Латинской Америки.

Президент вновь принял у себя Аджубея и Большакова с супругами. Разговор опять зашел о Кубе. Именно тогда Джон Кеннеди сказал свои известные слова: «Это ведь в 90 милях от нашего берега. Очень трудно. Куба лезет изнутри».

В феврале Кеннеди передал Хрущеву через американского посла в Москве личное послание. Прошла неделя, другая, ответа не было. Вновь брат президента обращается к Большакову.

В своем отчете в Центр от 2 марта 1962 года Георгий Никитич сообщает, что президент США недоволен ходом переговоров Громыко и Томпсона и хотел бы лично встретиться с Хрущевым.

В конце апреля Роберт Кеннеди дважды виделся с Большаковым. По итогам встреч в Москву летит телеграмма, главный смыл которой заключается в следующем – президент США предлагает премьеру Никите Хрущеву заключить договор о запрещении ядерных испытаний в атмосфере.

Однако, судя по всему, в Кремле не очень-то верят предложениям Джона Кеннеди. Нет такой веры и в самих Соединенных Штатах. После ухода в отставку советник по науке Белого дома Визнер заявил, что своей политикой форсирования вооружений Джон Кеннеди подорвал шансы на заключение договора о запрещении ядерных испытаний.

За три месяца – с мая по июль – Роберт Кеннеди встречался с Большаковым семь раз.

3 июля брат президента США пригласил Джорджи в загородную резиденцию на воскресенье. Здесь между ними состоялся обстоятельный разговор. Кеннеди интересовало, есть ли в советском правительстве люди, выступающие за столкновение с США. Большаков ответил отрицательно.

В свою очередь Георгий Никитич как бы переадресовал вопрос Кеннеди: «А есть ли такие люди в правительстве США?»

«В правительстве – нет, – ответил Роберт, – а в Пентагоне есть».

О подобном обмене мнениями Большаков доложил в Москву.

Карибский кризис: накануне

1 сентября 1962 года Георгий Большаков собирался убыть в отпуск на родину. 31 августа ему позвонил Роберт Кеннеди и пригласил на «прощальную беседу».

Едва Большаков переступил порог кабинета министра юстиции США, как Кеннеди сообщил: их ждет президент, он хочет передать Хрущеву послание. Они сели в служебный «линкольн» и поехали в Белый дом.

«Промчавшись по опустевшей от дневного потока Пенсильвания-авеню, – напишет в своих воспоминаниях Георгий Большаков, – мы через несколько минут выехали на зеленую аллею Белого дома и остановились у зашторенного холстом подъезда для неофициальных посетителей президента.

Агент секретной службы распахнул дверь. Коридор был пуст, и только расставленная в нескольких шагах друг от друга личная охрана президента свидетельствовала о присутствии в доме хозяина. Пройдя сквозь строй “почетного караула”, мы вошли в маленький кабинет секретаря президента госпожи Линкольн. Там нас встретил помощник начальника службы охраны, сказавший, что президент будет через несколько минут.

– Мы подождем его там, – сказал Роберт Кеннеди, распахнув дверь в Овальный кабинет. Было видно, что он чувствовал себя здесь как дома. Через несколько минут бесшумно открылась боковая дверь, и, немного сутулясь, как бы стесняясь своего роста, вошел президент. Он был в темно-сером костюме в полоску и голубой рубашке, которая особенно оттеняла его каштановые волосы, чуть тронутые сединой. Он показался мне уставшим и немного встревоженным.

– Здравствуй, Джорджи, – протягивая на ходу руку, сказал президент и пригласил сесть.

– Вот что, – сказал он, – я знаю, что ты едешь в Москву отдыхать. Это хорошо. Я попрошу тебя оказать мне услугу и передать премьеру Хрущеву следующее…»

И Джон Кеннеди объяснил: посол США в Москве Томпсон информировал, что Хрущев обеспокоен облетами американских самолетов советских судов, следующих на Кубу. Он просил передать, что принял решение о прекращении этих облетов.

Далее президент США сказал, что ему представляется благоприятной перспектива улучшения американо-советских отношений.

После того как Большаков и Кеннеди покинули Белый дом, от себя уже добавил Роберт. Он пожаловался, что у брата много не только друзей, но и врагов. Как же этого не понимает Хрущев? Джон каждый раз делает шаги навстречу премьеру СССР, но эти шаги стоят больших усилий.

Большаков сказал, что понимает озабоченность президента США и постарается все в точности передать Хрущеву.

Как и намечалось, 1 сентября Георгий Никитич вылетел в Москву. Сразу по приезде домой он связался с помощником Хрущева Владимиром Лебедевым.

Тот сказал, что Никита Хрущев находится на отдыхе и примет Большакова в Пицунде между 10 и 15 сентября.

Большаков в назначенное время прибыл в Пицунду. Хрущев поприветствовал Георгия Никитича и сказал, что пристально следит за его контактами с Робертом Кеннеди. Далее попросил: «Теперь без утайки, откровенно, не стесняясь, расскажите мне все о президенте Кеннеди, его брате, окружении».

Три часа говорил Большаков. Хрущев внимательно слушал, задавал уточняющие вопросы. Потом к ним присоединился Анастас Микоян, отдыхавший вместе с Никитой Сергеевичем. Беседа продолжилась.

Хрущева интересовал вопрос, пойдут ли США на вооруженную конфронтацию с Кубой. Большаков ответил утвердительно. Но добавил, что Джон Кеннеди находится под большим давлением со стороны военных. Также пересказал опасения за брата Роберта Кеннеди.

– Прибедняются, – усмехнулся Хрущев. – Если он сильный президент, ему нечего бояться.

В заключение беседы Хрущев напутствовал: «Когда вернетесь в Вашингтон, передайте президенту, что мы положительно оцениваем его шаги, направленные на уменьшение напряженности и на нормализацию отношений между нашими странами.

Вы должны быть внимательны ко всему: тону, жестам, разговорам. Нам в Москве нужно знать все, особенно сейчас…»

Глубокий смысл последней реплики Хрущева – «особенно сейчас» – Большаков поймет уже после возвращения в США. Однако не сразу.

4 октября, после приезда в Вашингтон, Большаков позвонил Кеннеди, сказал, что хотел бы встретиться. Однако Роберт отреагировал как-то странно: он долго молчал, потом, словно нехотя, согласился увидеться на следующий день.

Георгий Никитич терялся в догадках – радушие и заинтересованность президента и Роберта перед его отъездом в Москву и какая-то холодность теперь. Что случилось за месяц его отсутствия в США?

Случилось то, о чем Большаков и подозревать не мог. На Кубу было поставлено оружие, бронетехника, войска, самолеты МиГ-21, Ил-28, но главное – ракеты средней дальности и ядерные боеголовки к ним.

Нет, Георгий Никитич, конечно, знал, что мы везем на Кубу оружие, но только оборонительного характера. Так сказал ему сам Никита Хрущев и просил это передать президенту США.

А когда при очередной встрече с Кеннеди Большаков поведал о разговоре в Пицунде с Хрущевым и Микояном, Роберт сделал лишь одно уточнение. Он попросил повторить то место из послания, где говорилось, что Советский Союз направляет на Кубу оружие только оборонительного характера.

Большаков повторил. Кеннеди записал и тут же, вызвав секретаря, попросил напечатать записанные им слова.

Так они и расстались, необычайно сухо и даже как-то холодно. Перед уходом Большакова Роберт Кеннеди уточнил: в ближайшие дни он будет очень занят. Если нужно, свяжешься с секретарем.

Через много лет, вспоминая ту встречу, Большаков скажет: «Ни он, ни я тогда не знали, что увидимся только через три трагические недели».

Три трагические недели…

Однако прежде чем наступили эти недели, у Большакова была еще одна встреча, на этот раз с человеком, близким к президенту, журналистом Чарлзом Бартлеттом. Они увиделись во время ланча в ресторане, который располагался в Лафайетт-сквере, что напротив Белого дома.

Бартлетт попросил пересказать ему послание Никиты Хрущева Джону Кеннеди, которое он привез из СССР.

По сути, это была третья встреча за неделю после его приезда из Москвы. Сначала он пересказывал послание пресс-секретарю Пьеру Сэлинджеру, потом Роберту Кеннеди и теперь Чарлзу Бартлетту.

Журналист все тщательно записывал. После того как Большаков закончил, Бартлетт уточнил: «Это всё?» «Всё», – ответил Георгий Никитич.

Было такое впечатление, что американцы не верили своим ушам, они ждали какого-то важного сообщения из Москвы, но Большаков, увы, повторял одно и то же.

Причину этих пристрастных «допросов» Георгий Никитич понял позже. И открыл ему глаза не резидент или кто-либо из советских дипломатов, а тот же американский журналист Чарлз Бартлетт.

Это были весьма неприятные минуты для Большакова. Впрочем, нечто подобное пережили и его коллеги, и советские дипломаты, и даже посол СССР в США. Все они оказались в идиотском положении – никто из них слыхом не слыхивал о размещении наших ядерных ракет на Кубе.

…Однажды утром Большакову позвонил Бартлетт и пригласил заехать к нему в национальный пресс-клуб. Ничего не подозревающий Георгий Никитич поспешил на встречу.

В кабинете Бартлетт показал Большакову планшеты, на которых были размещены фотографии, сделанные с самолета-разведчика. Подписи говорили о том, что это места строительства советских ракетных баз на Кубе.

До этого в американских СМИ сообщалось о завозе ракет на Кубу, но Большаков, признаться, не верил подобным газетным уткам. Ведь ему совсем другое говорил сам Хрущев.

Большаков стал рассматривать снимки. Съемка производилась, судя по всему, практически каждый день, и на последних фотокарточках уже угадывались очертания ракетных установок.

– Что ты скажешь на это, Джорджи?

Что мог сказать Большаков? Он не был спецом по ракетной технике и никогда не видел подобных снимков. Так он и ответил Бартлетту.

– Я такой же специалист, как и ты! – вспылил Бартлетт. – Но Бобби просил показать тебе эти занимательные картинки.

Назавтра «картинки» были опубликованы в печати. На Совете безопасности ООН представитель США Эдлай Стивенсон предъявил их в качестве доказательства ракетного присутствия СССР на Кубе.

В интервью с историком А. Фурсенко в 1989 году Большаков скажет, что «братья Кеннеди ему были по-человечески близки. Как ужасно, что Роберт мог подумать, что я, зная о ракетах, сознательно обманывал. Конечно, я не выкладывал ему абсолютно все, что знал, но это был такой огромный обман, что страшно подумать. Мне и тогда это было неприятно узнать, а теперь, на старости лет, особенно неприятно вспоминать».

Утешением может служить тот факт, что советник президента Кеннеди Соренсен позже утверждал: администрация не считала, что Большаков сознательно обманывал их. Они относились к Георгию Никитичу с полным доверием.

Однако вернемся к событиям тех трагических дней.

22 октября президент Джон Кеннеди в обращении к нации объявил об установлении США блокады Кубы.

На следующий день Советский Союз выступил с заявлением, в котором блокада Кубы, задержание и осмотр судов были названы «беспрецедентными и агрессивными действиями».

Москва предупреждала, что подобные действия могут привести к термоядерной войне и, если агрессор начнет ее, то Советский Союз нанесет самый мощный ответный удар.

В США скупали продукты на случай войны – сухари, шоколад, консервы.

25 октября по радио передали условный сигнал атомной тревоги.

26 октября президент США приказал приступить к разработке операции по высадке американских войск с целью установления «гражданской власти» на Кубе. Однако Джон Кеннеди не дал команду, он ждал ответа Никиты Хрущева.

Советское правительство предложило вывести с Кубы наше оружие в обмен на невмешательство в дела Кубы и сохранение суверенитета этой страны.

27 октября над Кубой сбит американский самолет-разведчик. Американские генералы предложили нанести удар по Кубе.

Напряжение нарастало. Опасность войны была крайне велика.

Роберт Кеннеди встретился с послом СССР Анатолием Добрыниным и передал, что кризис обостряется, на президента США оказывается сильное давление. Может начаться война. Президент не хочет столкновения. Но помимо его воли может случиться непоправимое.

В тот же день, после встречи с Добрыниным, Роберт Кеннеди позвонил Большакову и подъехал к его дому. Они говорили прямо в машине Кеннеди. Роберт повторил сказанное Добрынину и добавил, что президенту США «почти невозможно будет сдержать военных в ближайшие сутки, если не поступит позитивного ответа из Москвы…»

Слова Кеннеди были срочно переданы в столицу СССР.

28 октября ранним утром Большакову позвонил Бартлетт. Он сообщил, что московское радио открытым текстом передает послание советского правительства президенту США Кеннеди о решении проблемы Кубинского кризиса.

«Фактически к исходу этих тринадцати дней, – скажет потом Георгий Большаков, – мир заглянул в бездну ядерной катастрофы. И надо отдать должное и премьеру Хрущеву, и президенту Кеннеди за то, что у них обоих хватило политического мужества прийти к пониманию, что в кубинском кризисе не будет ни победителей, ни побежденных».

Правда, понадобилось еще три недели, чтобы поставить точку в крайне взрывоопасном кризисе. В эти дни между СССР и США шли тяжелые переговоры о выводе с Кубы теперь уже наших самолетов Ил-28.

Москва увязывала вывод бомбардировщиков с отменой карантина и прекращением полетов американских самолетов над Кубой.

Кеннеди отклонил требование советской стороны. Свою позицию он объяснил тем, что у правительства США нет других гарантий, что Кастро будет выполнять соглашение.

Шли долгие препирательства между Робертом Кеннеди и послом Советского Союза в США Анатолием Добрыниным. Кеннеди был уязвлен неуступчивостью советской стороны.

19 ноября на встрече с Большаковым Роберт Кеннеди отметил, что «обстановка вокруг Кубы вновь значительно обострилась из-за того, что Кастро отдал приказ сбивать американские самолеты». Брат президента предложил скорее решить вопрос о выводе Ил-28 с Кубы.

В тот же день Большаков отправил телеграмму в Центр, в которой доложил о разговоре с Кеннеди и его настоятельных пожеланиях.

Ответа из Москвы в Вашингтоне ждали до 20 ноября. На этот день была назначена пресс-конференция президента США Джона Кеннеди.

Хрущев согласился. И пресс-конференцию руководителя США Большаков и Роберт Кеннеди уже смотрели вместе в кабинете министра юстиции. Роберт Кеннеди с удовлетворением говорил:

– Ну что, Джорджи, теперь все кончено. Теперь нам нужно поскорее забыть все происшедшее в эти тринадцать дней и начать, как предлагает президент, «с чистого листа», не озираясь на прошлое… Выиграли мы оба. Выиграл весь мир.

Откровенно говоря, Георгий Большаков не против был начать все «с чистого листа». Однако, как показала жизнь, сделать это не удалось. Прошлое не выпускало Георгия Никитича из своих цепких лап.