Текст книги "Вечно чёрные растения"

– Сон действительно интересный. Отец пришел предупредить вас о том, что ваша смерть уже близка. Думаю, что в этот день вас и не стало. Он мучается в аду так же, как и мы с вами теперь.

– Как жаль. Почему же я умерла так рано, даже не успев насладиться жизнью. В чем справедливость, Бог сначала дает все, а потом, подразнив, лишает жизни. Разве это правильно? А теперь мы все здесь сидим и мучаемся от того, что потеряли любимых людей и больше никогда их не увидим. Это жестоко и несправедливо. И почему в аду? Вы же говорили мне, что это не ад, что мы ждем разговора, что это место для обдумывания своей жизни.

– Кто знает, что это.

– Сколько же тут еще сидеть.– она закрыла глаза рукой и, ссутулившись, облокотилась на ногу. Все стало еще более холодно—белым. Воздух как будто густел и чувствовался кожей. Она расправила спину, вдохнула всей грудью и закричала что есть сил. Вцепившись руками в свои волосы, она не прекращала кричать и, качаясь вперед и назад всем телом, топала ногами.

– Нееееет………я не хочу умирать. Я….неее хочу умираааать. Я ненавижу тебя!– ее тело оставалось неподвижно сидеть, и глаза смотрели вперед, терзаний не было видно, криков не было слышно, только душа горела в огне. Мысли сменяли одна другую, воспоминания сыпались из ее подсознания, что еще больше терзало и рвало изнутри.

Вокруг все заволокло плотным туманом, и силуэты людей стали практически не видны. Люди по—прежнему сидели неподвижно, и лишь изредка кто-то вставал со своего места и уходил вперед, исчезая уже через несколько шагов, а на этом месте снова кто-то сидел. Звуки отсутствовали в этом пространстве, как будто для того, чтобы не мешать сидящим. Ледяные силуэты мало напоминали человеческие тела, хотя внутри каждого из них душа проживала весь свой предыдущий путь заново, взвешивая, обдумывая, страдая и не находя себе прощения. Именно поэтому душа не уходит в свое новое воплощение, не расплачивается за всё совершенное в предыдущих жизнях, не пытается искупить вину перед теми, перед кем она в большом долгу. И в своем следующем воплощении души находят тех, кому они должны, даже сами этого не зная. Но пока, сидя в этом холодном, бесконечно тихом пространстве, они еще не могут перейти к искуплению, так как не до конца осознали свою вину. Эгоизм, вранье, жестокость, черствость, глупость, жадность и бездуховность – вот что привело их всех сюда. И каждое освободившееся место в этом зале ожидания, зале осмысления и расплаты занимается теми, кто прожил свою жизнь, опираясь на эти рычаги.

2

– Расскажите, почему вы еще здесь, о чем вы думаете столько времени?– она хотела понять, что его так долго держит между жизнью и Богом. Сколько ей здесь сидеть, в мыслях, которые медленно воскрешают события, казалась бы, так недавно ею прожитые.

– Я думаю об одиночестве. Оно привело меня сюда. Одиночество в моей последней прожитой жизни приговорило меня к его осмыслению здесь. К обдумыванию последствий моего одиночества, к прощению виновных в нем и к прощению себя, в нем пребывающего все отведенные мне Богом годы.

– Почему же вы были так одиноки? Неужели рядом с вами не было близких людей? Тех, кого вы бы любили?

– Были. Только они меня не любили.

– Странная у вас была жизнь. Даже интересно, кто вы и чем занимались. А вы в каком возрасте умерли? Или не помните?

– Помню. Я давно уже вспомнил все. Но пока рассказывать не буду.

– Мда,– сказала она скучающим тоном.– Ну как хотите. Хотя я думаю, что вам было лет двадцать два, двадцать три, не больше. Лицо у вас совсем молодое. Даже жалко, что вы умерли, такой молодой и красивый. Жаль вообще, честно! Такая несправедливость. Я вот тоже, столько потратила сил и времени на то, чтобы выглядеть ухоженно, занималась спортом, в еде себе отказывала, и что теперь, сижу вот тут с вами, и даже не знаю, что со мной случилось и в чем я виновата.– В ее голосе и позе стало появляться кокетство,– Я вообще все время следила за собой, бывало, приедешь вечером домой и просто валишься на диван от усталости. Когда часами занимаешься спортом, потом массаж, постоянно какие-то косметологические процедуры, на это же все нужно время!– она стала гладить свое лицо, пытаясь понять, как она выглядит сейчас.– А когда у меня появился «молодой», я просто так его обычно называю, так вообще. Сначала на процедуры, потом летишь к нему, а я же вообще-то была замужем, надо было что-то для мужа придумывать. Но это такой адреналин. С волосами только была проблема, не росли совсем. Что я только не пробовала, уколы в голову терпела, столько денег отдала, и парикмахеров с «легкими» руками искала, и змеиный жир втирала, но все напрасно! Ничто мне не помогало, так я пять последних лет и мучилась с ними. Уже и руки опустились. Пять лет волосы не росли. Парадокс какой-то.

– А волосы у вас и не выросли бы. Дело ведь не в мазях и парикмахерах. Вы платили ими за то, что делали. За свои поступки. Как же вы до этого не додумались? А вот те, кто сильно и беспричинно лысеет, тот платит за прошлые грехи, возможно, даже за прошлые жизни. Волосы – это проводник между человеком и Богом. Они как индикатор ваших поступков. Вот, бывает, родилась девочка с плохими волосами и потом говорит всю жизнь, что это у нее наследственное, а это не наследство от родителей, это наследство из ее прошлой жизни, тех поступков, что она делала. Ищите причины всегда только в себе. Причины болезней, причины неудач, и уж точно не стоит забывать, что волосы даны человеку не для красоты.

– Что вы вообще несете? Вы хоть себя слышите?! Мне кажется, что вы свихнулись здесь совсем, мелите всякую бредятину. Я даже слушать это не хочу. Мне только одно не понятно, почему я сижу именно с вами. Зачем! И эти ваши речи про вину человека перед другими. Какая к черту вина! Каждый ищет в жизни собственного счастья. Каждому важно то, что касается лично его! Мне было плевать на окружающих, я даже общалась всегда только с теми людьми, которые умели меня слушать. Мне не было дела до чужих истории из жизни, я вообще не хотела их знать,– на ее лице четко прочитывался гнев, ненависть к сидящему рядом, она и в жизни не терпела упреков и не хотела их слушать здесь. Отвернувшись от него, она замолчала. Лицо окаменело, руки были скрещены на груди, спина ссутулилась. Внутри все кипело, она, конечно, знала, что тот образ жизни, который она вела, не был ангельским, но почему он все время говорит ей о вине, в конце концов миллионы людей изменяют в браке – и что? Они все искупают свою вину так страшно? Это было ей непонятно. Вдруг она повернулась к нему и решила спросить об этом:

– Я одного не могу понять, если все те, кто изменяет своим супругам попадают сюда, то что-то маловато здесь людей, вам не кажется? Тут полпланеты сидеть должно.

– А ведь здесь не те, кто изменял, здесь те, кто совершал грехи пострашнее.– он говорил тихо, спокойно и без эмоций.

– Понятно. Очередной бред. Можно было не спрашивать, ответы у вас какие-то не оригинальные.

– Так я и не стремлюсь к оригинальности, просто говорю все как есть.

– Что есть? Про какие страшные грехи вы говорите? Я никого не убивала, никого не насиловала. Если, конечно, я просто этого еще не вспомнила. Хотя, сомневаюсь, не думаю, что я была на это способна.

– Подождите немного, память быстро к вам вернется.

– Не надо меня пугать, я вообще не верю больше тому, что вы говорите. Вы явно умерли от того, что несли всякую чушь, вот кто-то не выдержал и убил вас. И, может, правильно сделал.– В ее глазах прочитывалась злость и направлена она была не только не него. Она начинала задумываться над тем, что он говорил, и это вело ее к отчаянью. Может, она действительно совершила что-то страшное, просто еще не вспомнила этого. Неведение. Сплошное неведение, что было и что теперь будет. Она отвернулась от него, это было единственное, что можно было сделать, чтобы хоть как-то изолироваться. Но вот от его голоса она укрыться не могла.

– Здесь все происходит в свое время. Информация о себе и о происходившем приходит не сразу и очень дозировано, чтобы иметь возможность полного осмысление каждого прожитого мгновения. Таким образом, не зная всей картинки целиком, можно спокойной взвесить сделанное, сказанное и конечный результат, наедине с самим собой, в полном одиночестве поставить финальную оценку своим поступкам. Из полнейшей пустоты стали появляться картинки, звуки, запахи. Вдруг память возвращается, выдавая только короткий временной отрезок. Освещая его, оставляя все остальное в полнейшей, непроглядной темноте. Первое, что мне вспомнилось,– большая, светлая комната, письменный стол, с аккуратно разложенными на нем стопочкой учебниками и тетрадками. В одном углу моя кровать, застеленная темно—синим пледом, в другом телевизор. Большой шкаф у окна, набитый моими вещами. Мне лет семь– восемь, не больше. Я помню, как подошел к окну и увидел высокие деревья, пылающие в желто—красном огне осенних листьев, во дворе несколько маленьких построек и лавочку возле дома, на которой спала огромная рыжая собака. Что-то задело мой слух, но я не мог понять, что именно. Прислушиваясь, я вышел из комнаты и увидел пожилую, полностью седую женщину с длинными, забранными назад в хвост волосами, которая пылесосила ковровую дорожку у двери. Она посмотрела на меня и тотчас же, стараясь перекричать пылесос, сказала, что обед уже греется и скоро пойдем кушать, я что-то ответил ей, точно не помню что, и побежал по длинному коридору на улицу играть с большой рыжей собакой, которая не смотря на свой угрожающий внешний вид, ласково меня облизывала и терлась о мою куртку своей длинной шерстью. Погода для этого времени года стояла теплая и безветренная, а я все больше старался бывать на улице, собирать листья и играть с собакой. Она была моим единственным другом. В школе я ни с кем не дружил, был слишком закрытым и тихим ребенком, старался меньше привлекать к себе внимание одноклассников и учителей. Мне было настолько тепло и комфортно в своем внутреннем мире, что я ни за что не хотел вылезать хоть изредка из его уютного и понятного только мне пространства. И в этом комфортном для меня одиночестве я и пребывал всю прожитую мною жизнь. Конечно, потом были попытки впустить хоть кого-нибудь в нее, но каждый раз, лишаясь какой-то части своего сердца, я снова оставался один в своем становившемся со временем решетчатым пространстве, которое уже больше напоминало тюрьму. Просидев здесь достаточно долго, я вспомнил и то, как сбежал навсегда из этого заключения.

Голос пылесосившей дорожку седой женщины настойчиво звал меня кушать, и я нехотя побрел домой. Она была моей очередной няней. Мать меняла их каждый месяц из-за того, что не могла ни с одной найти общего языка, а я не успевал даже запоминать имена постоянно приходящих в мою жизнь женщин разных возрастов и национальностей. Вообще, помню себя я где-то лет с трех, до этого есть только отдельные картинки. Регулярные болезни превратили меня в капризного ребенка, который хныкал всякий раз, когда что-то не нравилось, и очередная няня спешила сделать все, чтобы я успокоился. И еще, зачем-то лет до четырех меня будили ночью через каждые три часа и заставляли идти в туалет, наверное, для того, чтобы я привыкал к горшку и не писался ночами в кровать. Мне это ужасно не нравилось, я всякий раз начинал кричать и сопротивляться, но мне говорили, что если я не встану и не пописаю в горшок, то утром все расскажут маме. А это было для меня самым страшным наказанием, хотя мать никогда и не ругала меня, просто смотрела так, что иногда я даже начинал плакать только от одного ее взгляда. Лицо матери я тоже очень долго не мог вспомнить. Высокая, статная женщина, всегда с забранными в пучок темными волосами, она входила в мою комнату, и я тут же затихал. Позже вспомнилось и ее лицо. Правильные, тонкие черты, высокий, открытый лоб и очень серьезный взгляд. Она никогда ко мне не прикасалась. Не брала на руки. По крайней мере, я этого не помню. Даже тот тон, в котором она со мной разговаривала, был строгим, четким и обрывистым. Говорила она короткими предложениями, излагая свои мысли таким образом, что вопросов у меня никогда не возникало. И уж точно, я с ней не спорил.

Я хорошо запомнил одну няню, что воспитывала меня примерно год. Мне тогда было лет шесть, а может, и меньше. Ее звали Лора. Она была невысокого роста, пухленькая молодая девушка с добрым, мелодичным голосом, который я помню до сих пор. Я любил засыпать с ней вместе, но просыпался всегда в своей кроватке, так как она, видимо, ждала пока я усну, и перекладывала меня. Как-то мама вошла в мою комнату, присела на корточки и вдруг спросила, люблю ли я ее. Первый раз она задала мне такой вопрос, поэтому я растерялся, поднял глаза и почему-то ответил, что люблю только Лору. Она встала и ушла, а примерно через неделю Лора перестала приходить. Мать выгнала ее за что-то. Причины находились сами собой, им не обязательно было быть. Только здесь, вспоминая все, я понял, почему на самом деле Лора пропала, ведь тогда мне сказали, что она уехала навсегда в другой город. Все последующие няни часто жаловались на меня матери, за что она каждый раз била меня по лицу и ставила в угол, а сама садилась рядом на стул и читала книжку или журнал, следила, чтобы я не ушел. Я так скучал по Лоре, по ее голосу и запаху, который помню и сейчас, от нее пахло супом, она часто его готовила на обед. Даже не знаю, почему мне так нравился этот запах. И еще, она не будила меня ночами. Я много лет и потом просыпался ночью в туалет. Дурацкая привычка, которая портила мне сон, но избавиться от нее я так и не смог.

Добравшись, наконец, до кухни я вымыв руки сел к столу. Папа очень любил дерево и поэтому много деталей интерьера и мебели были сделаны из этого тяжелого и массивного материала. Громадный обеденный стол стоял в центре столовой, которая была совмещена с кухонной зоной и плавно переходила в светлую гостиную. Седая длинноволосая женщина поставила передо мной глубокую тарелку с супом и корзину с хлебом, жалуясь на то, что она столько готовит, старается, но никто это не ест, и приходится все выбрасывать. Сама же она села в кресло с миской, доверху наполненной жареными семечками, и, включив телевизор, погрузилась в лузгание и просмотр сериала с бесконечными комментариями происходящего. Я без аппетита ел то, что она мне поставила и мечтал скорей уйти к себе в комнату, хотя очень хотелось еще погулять на улице, но уже темнело, а в такое время гулять мне не разрешалось. Вообще, мое воспитание состояло из сплошных запретов, которые никак мне не объяснялись, просто все было нельзя. У мамы были свои представления о том, как правильно нужно воспитывать ребенка, хотя непосредственно этим она никогда не занималась, просто давала указания и уходила. Да я в ее присутствии и не нуждался, старался занять себя тем, что было не запрещено и не вспоминать о ее существовании. С папой мне было гораздо интересней, он ничего мне не запрещал, часто брал собой на работу, что являлось моим самым любимым развлечением. Я садился в его кабинете за компьютер, играл в игры, в которые мне категорически не разрешалось играть дома, да и к компьютеру подходить строго запрещалось, за чем няни неустанно следили. С папой мы гуляли в выходные по городу, а по воскресеньям, если он был свободен, ходили в музей, всегда в один и тот же, он рассказывал про динозавров, мы смотрели их сохранившиеся останки, разглядывали остатки древнейших цивилизаций, а потом шли в кафе кушать мороженое. Но такое случалось очень редко, так как он часто уезжал надолго по работе, а я сидел дома и придумывал себе занятия.

С трудом впихнув в себя все, что мне приготовила няня, я пошел в свою комнату и, взяв со стола большую книгу с картинками, сел на пол, и стал разглядывать ее страница за страницей. Это был папин подарок, который он привез из какой-то своей очередной командировки. Она была на английском языке, но мне это совершенно не мешало, так как она состояла в основном из картинок, а они интересовали меня больше всего. Пролистав ее, я уснул прям на полу. Проснулся вдруг от какого-то шума, прислушавшись, мне стало понятно, что это родители ругаются в столовой. Я встал с пола и, подойдя к своей двери, которая была закрыта, стал вслушиваться. Слышался в основном папин голос. Сначала я не мог понять, о чем идет речь, но потом картина прояснялась. Он кричал на маму, а она отвечала ему спокойным, достаточно равнодушным тоном, что распаляло отца еще больше. Спустя минут двадцать, к крикам прибавился еще грохот посуды, и я решил выйти из комнаты и посмотреть, что там происходит. Входить в столовую я не стал, а остановился у входа и стал подглядывать. Мать сидела в кресле в длинной черной юбке и ярко красной кофте с высоким горлом. Она не смотрела на отца, который навис над ней и кричал так, что мне казалось, что его было слышно во всем городе. На этом мои воспоминания становились очень размытыми, я помнил какую-то суету, неутихающие крики, потом громкий хлопок и резко наступившую тишину, которую нарушал бой часов в соседней комнате. Все это было в каком-то тумане, без лиц, а только отдельные фразы и растекающиеся в пространстве образы. В голове раздавался голос отца, который просил меня отдать ему пистолет, потом суета, какие-то люди, меня закрыли в комнате с няней, помню эту седую женщину, она плакала, стоя в углу комнаты.

Я убил свою мать. Мне было восемь лет, и я учился во втором классе. Что подтолкнуло меня к этому, я не знал. Память не хотела объяснять мне причины, поэтому оставалось только мучиться и надеяться, как и вам на то, что все это просто сон.

– Какой ужас!– она смотрела на него и не знала, что говорить,– как же можно убить свою маму?

– Я не знал ее моей матерью, это была иногда приходящая, строгая женщина.

– Почему? Какой кошмар, и от вас я слушала еще какие– то упреки в мой адрес, да я по сравнению с вами просто ангел и теперь вообще не понимаю, что я тут рядом с вами делаю.

– Думаю, что тоже не просто так.

– Что????– она посмотрела на него с пренебрежением и, оскорбившись, продолжила,– вот только не надо из меня тоже делать убийцу, ладно!

– А я никого из вас и не делаю, просто вы еще не вспомнили, отчего умерли, и все детали своей жизни.

– Ну я, конечно, многого пока не знаю о себе, но не думаю, что была способна на что-то столь ужасное. Всегда поражалась подобным историям и считала, что люди, которые совершают такие страшные поступки, это полнейшие уроды, а вы-то вроде нормальный, по крайней мере, кажитесь таким. А кстати, если вы убили свою мать, когда вам было восемь лет, а сейчас вам примерно двадцать два, двадцать три, становится интересно, от чего вы сами умерли. Помните?

– Да,– ответил он спокойно.

– И от чего же?

– Не хочу говорить.

– Понятно. Не говорите. Потом все равно расскажите. Как же вы, ребенком, в таком возрасте могли быть способны убить. Неужели из-за того, что она совсем вами не занималась, была строга, неужели из-за этого можно убить мать,– в ее голове это не укладывалось, тем более, что она тоже была матерью. Какой-то ужас охватил ее сознание, услышанное шокировало, но еще страшней сейчас была неизвестность, что сделала она, почему сидит сейчас рядом с убийцей.– Ну хотя бы сейчас вы жалеете о том, что сделали это?

– Нет,– ответил он холодно и обрывисто.

– Какой же Вы жестокий. А вот я все изменила бы.– она смотрела вперед, в серую, размытую даль этого пространства,– я в сущности никогда не была счастлива. Ну, чтобы по—настоящему. Вроде все было, муж, деньги, а счастья не было. Я все время искала гармонию с самой собой и так и не смогла ее найти. Когда появился он, я преобразилась, как будто вырвалась из клетки. Я влюбилась в него сразу же, хотя вида долго и не подавала. Все время задавала себе вопрос, что я в нем нашла, бывало, посмотрю на него и думаю: уши огромные, нос огромный, весь волосатый, как обезьяна, а как представлю, что его не будет рядом, так становится пусто и страшно. Я стала ждать, что наступит момент, когда я смогу смело с ним расстаться, ведь все уже знали, что я изменяю мужу, даже муж. Но остановиться, одуматься, взять себя в руки я уже не могла. Понимаете, с ним, я дышала, а с мужем– задыхалась. Мы провстречались с этим парнем пять лет, за это время я сделала из него человека. Ну, это образно говоря конечно, ведь он был кавказской породы, приехал в большой город лет в двадцать пять, особо нигде не работал, так, перебивался случайными заработками, которые подкидывал ему его дядя, а через два года мы познакомились с ним на заправке. Я заправляла машину, он вышел из магазина рядом и подошел ко мне, завязался разговор, потом я села в машину и поехала, а он за мной. Проехав несколько сот метров, мы встали рядом на светофоре, я быстро написала на листке бумаги свой номер телефона, открыла окно и бросила листок ему в машину. Так все и завертелось,– сказала она с грустью и, уставившись в одну точку, замолчала.

– А как же ваш ребенок?

– Ну а что ребенок? Ребенок был очень привязан к отцу. Я не воспринимала его как своего сына, он был для меня как брат, хотя я его сама и родила. Это может показаться странным, но когда он ходил за мной весь день и называл меня мамой, я очень бесилась от этого, уходила в свою комнату или находила тысячу причин, чтобы уехать из дома куда-нибудь, только бы не слышать больше его «мама». Сама не знаю, почему, но материнских чувств я к нему не испытывала никогда, а вот с отцом они были близки. Наверное, я была какой-то дефективной, кто знает, почему так. Все, хватит, не хочу я это вспоминать. Расскажите лучше еще о себе, когда вы рассказываете, я хоть немного отвлекаюсь от своих мыслей.

– Ну хорошо, сидя здесь, я понял одно, что не страшно думать об одиночестве, страшно быть одиноким. После того как я убил свою мать, отец не изменил отношения ко мне, по крайней мере, ничего такого я не замечал. Он стал больше времени со мной проводить, был внимательней, чем раньше. Женщина, которая за мной присматривала в тот момент, когда я совершил этот ужас, сразу ушла и долгое время мы с отцом жили вдвоем.

– Ну почему же вы убили ее?

– Она не была женщиной. Однажды ночью я услышал, как кто-то ходит по дому, шаги на лестнице, которая вела в спальню родителей, были стремительными, и мне стало интересно, что же происходит. Встав с постели, я тихонько открыл дверь и увидел мать, она была в ярко—красном длинном шелковом домашнем халате и босиком. Как привидение проскользнув в гостиную, ее силуэт исчез в темноте коридора, и тут же раздался тихий щелчок. Это открылась дверь, ведущая во двор. Я проследовал за ней. Во дворе было темно и тихо, единственное, что я слышал, это звук работающего автомобиля, стоящего за нашим забором. Кованый высокий забор, за которым мы жили, был непрозрачным, благодаря матовым пластиковым панелям, вмонтированным в железные части и скрывающим наш дом от посторонних глаз. Я заглянул в щелочку между панелями и увидел, как мама сидит в машине с каким-то мужчиной. Не отрывая глаз, я наблюдал за их беседой, но уже через минуту разговоры прекратились, и мамино тело скрылось под телом навалившегося на нее мужчины. Я тут же побежал к калитке, открыл ее, с трудом опустив тяжелую кованную ручку вниз, и оказался на улице. Мне казалось, что он душит маму, я хотел крикнуть что-нибудь, но застыл у раскачивающейся машины, в которой мама была уже совершенно голая. Сколько я простоял там, мне точно не вспомнить, думаю, что не меньше минуты, только потом я помчался со всех ног домой и закрылся в своей комнате. После этого подобное повторялось практически каждую ночь. Я знал, что там происходило, так как однажды проснулся ночью, будучи еще совсем маленьким ребенком в комнате родителей, и наблюдал похожую картину. Злость и отвращение к своей матери еще больше усугубилось, когда она стала приводить ночами этого мужчину к нам в дом, в свою спальню, как только отец уезжал в командировку. У меня всегда были проблемы со сном. Я очень долго засыпал, иногда часами смотря по сторонам, лежа в темной комнате и прислушиваясь к каждому шороху. Лет с шести няня стала спать отдельно от меня, так как мама решила, что мне пора привыкать к самостоятельности, что изначально вызвало мой протест и истерики, но потом ничего не оставалось, как покориться и дрожать каждую ночь под одеялом. Она была очень далека от каких—либо понятий о воспитании детей, но это не мешало ей иногда выдвигать свои собственные теории о том, что для меня правильно, а что нет, а мне приходилось страдать от этого. Так вот после того, как я увидел мать с чужим мужчиной, тогда, в машине, каждую ночь, лежа в кровати, я ждал, когда она снова выбежит из дома и кинется в его объятья, а я опять последую за ней.

Последний раз, когда я видел мать с этим мужчиной, был примерно за две недели до того, как я ее убил. Отца снова не было дома. Примерно в восемь вечера я лег спать, выпив шипучку от температуры и пару таблеток антибиотиков. Вирус гриппа, мучивший меня много дней, никак не хотел отпускать, вытягивая последние силы, особенно ночами, ознобом и сильной болью в горле. Очередной няне было велено поить меня горячим чаем с малиновым вареньем, давать таблетки и растирать в случае чего уксусной водой, если поднимется температура. Она следовала всем предписаниям. Мама давала ей указания по телефону, так как сама в это время находилась в Париже и вернулась только в тот день, вечером которого я и увидел в последний раз ее с неизвестным мне мужчиной.

Меня разбудил мамин голос. В комнате было темно, и, чтобы узнать, который час, мне пришлось встать с постели, сделать несколько шагов до своего письменного стола и, взяв часы, подойти к окну. Было начало первого ночи. Поставив часы на стол, я лег обратно в постель, подняв с пола свою любимую мягкую собаку и прижав ее к себе. Эту игрушку мне когда-то подарила няня Лора, о которой я Вам уже рассказывал, с тех пор я спал только с этой большой рыжей собакой. Однажды мама забрала у меня ее и выкинула в окно, только лишь потому, что я, не убрав игрушки в своей комнате, пошел играть во двор, а она вошла и чуть не упала, наступив на маленькую машинку. Я просил ее отдать мне мою собаку, кричал и плакал, а она открыла окно, выкинула ее и сказала, что с игрушками спят только девчонки и что я девочка, а не мальчик, и она теперь будет одевать на меня платья, если я не успокоюсь, но от этих слов я начал плакать еще сильней, она же ударила меня рукой по лицу и ушла. С тех пор, выходя из комнаты, я всегда прятал свою собаку под кроватью, чтобы она не смогла у меня ее забрать.

– Неужели так бывает? За что же она Вас так не любила?

– Насколько я помню, она никого не любила, кроме себя. Странная женщина, я так и не смог ее понять, хотя думаю о ней уже столько времени. Мои воспоминания не дают мне ответа на этот вопрос.

– Да. Я начинаю понимать, почему Вы убили ее.

– Вот видите, Вы уже начинаете меня понимать.

– Вы недорассказали, что было дальше в тот вечер,– ей отчего-то очень хотелось знать продолжение, поэтому она смотрела на него, требуя своим взглядом новых событий.

– Да. Дальше, как я уже говорил, я лег в кровать и стал вслушиваться в тишину, стараясь разобрать какие-то слова. Мне показалось, что мама разговаривает с папой, хотя с утра он сказал мне, что уезжает на день по работе и вернется совсем скоро, но, может, поездка отменилась, и он приехал домой. Полежав немного, я решил пробраться тихонько к гостиной, из которой слышались голоса, и посмотреть, что они там делают. Приоткрыв дверь своей спальни, я увидел тусклый свет. Медленно ступая ногами, на которых были надеты вязаные шерстяные носки, я старался незаметно подойти к гостиной. Обычно абсолютную тишину в доме в такой час сегодня разбивал веселый голос мамы, который я даже не сразу узнал. Она что-то увлечено рассказывала, прерываясь на смех. Подойдя вплотную к гостиной слова стали более разборчивы, так как двери между комнатой и коридором не было, мне хватило достаточно немного наклонить голову, чтобы увидеть происходящее. Тусклое освещение исходило от горящего камина и включенного торшера в углу комнаты. Мама, одетая в длинное, струящееся, сапфирово– синее платье стояла у окна, занавешенного тяжелыми бархатными портьерами шоколадного цвета. Ее волосы, как всегда были собраны на затылке в маленький пучок, зафиксированный длинной деревянной спицей в китайском стиле. Шею обвивала нитка крупного жемчуга, а безымянный палец правой руки был увенчан золотым перстнем с большим иссиня– черным сапфиром, размером с фасолину. Ярко подведенные черными тенями глаза смотрели на мужчину, сидящего в кресле у камина. Смуглокожий, черноволосый молодой человек высокого роста наполнил опустошенный бокал красным вином и предложил выпить. Мама, сразу же согласившись, отошла от окна и села в соседнее кресло. Дрова в камине горели ярко, бесконечно потрескивая и свистя, согревая тела, сидевшие рядом и бутылку красного вина, которая уже практически заканчивалась. Молодой человек наводил на меня ужас, выражение его лица было мягко говоря недружелюбным, глаза звериные, неразумные, следили за маминым передвижением, выжидая момент, чтобы наброситься. Его поведение хозяина казалось мне странным, ведь для меня единственным хозяином в этом доме был мой отец. Я очень боялся быть замеченным, поэтому прятался у стены в коридоре и лишь изредка выглядывал, утоляя свое любопытство. О чем они говорили, мне так и не удалось вспомнить, только голоса, звуки, тональности, гримасы, текст, видимо, от моего перевозбуждения не запомнился, хотя он был в данной ситуации не так уж и важен. После очередного бокала вина мама включила музыку, ее платье в пол морской волной развевалось, переливаясь и сверкая, оно было похоже на живую материю, которая не разговаривала, а кричала всему окружавшему ее пространству, забирая все внимание себе. Молодой человек поднялся, схватив маму за руку толкнул ее, и через секунду она уже лежала на белом кожаном диване. Его звериные глаза блеснули, прищур означал победу над ней и то, что сейчас она полностью в его власти. Одним движением он скинул широкие бретели ее платья и за подол стянул его, обнажив полностью тело матери. Красивое, сапфирового цвета платье потеряло свой блеск и игривую живость, оказавшись просто куском темно—синей материи, валявшейся на полу. Я ушел в свою комнату, так как боялся смотреть, что будет дальше, мне было стыдно и душно от ненависти к этой женщине.

Проваливаясь в его рассказ, ей многое казалось знакомым. Обстановка, музыка, атмосфера того вечера, некоторые фразы. Как будто она там была, или слышала уже об этом. Пытаясь предугадать дальнейшие события, она не решалась спросить у него интересующие ее детали, которые всплывали вдруг в сознании образами, картинками, запахами. Единственное, чего она не видела, были лица людей. Откуда она могла это знать. Наконец вопросов стало больше чем ответов и, не выдержав, она перебила его: