Текст книги "Вечно чёрные растения"

– Я не знаю откуда, но все, что вы говорите, мне очень знакомо. Как будто я там была. В моей голове ваши слова дублируются картинками, даже запах я чувствую, сладкий, терпкий. Это чьи-то духи. Да, точно, это пахнет от меня. И камин, про который вы говорили, я тоже вижу. Из красного кирпича с кованой, черной решеткой. И высокие, напольные часы с боем и бутылку красного вина на столе. Откуда это? Откуда я могу это знать?– растерянно она смотрела на него в ожидании хоть какого-нибудь разъяснения.

– Я не знаю,– его взгляд наполнился растерянностью и удивлением от услышанного. Он всматривался в нее, как будто только сейчас, первый раз увидел. Кто она такая, эта странная, нервная и абсолютно пустая женщина. Опустив голову вниз, стараясь не искать сейчас никакого ответа, уйти от анализа, он вспоминал последний день своей жизни, чтобы задавить в себе мысли о давно прожитом.

– Откуда это все? Откуда вы взялись? Я никак не могу сложить картинку воедино. Не понимаю до конца, кто я такая и почему оказалась здесь с вами. С самого начала, как я только здесь появилась, мне не давал покоя один звук, это звук бьющейся посуды. Сколько я сижу тут с вами, сказать сложно, так как времени здесь точно нет, постоянные провалы в какую-то реальность, вдруг всплывающие воспоминания, отдельные фразы и люди без лиц, ваши рассказы, тишина, вселяющая в меня страх и отчаяние от неизвестности будущего и прошлого, все это время звук бьющейся посуды не давал мне покоя. Теперь я точно знаю, что слышала это там, в том месте, о котором вы только что рассказывали. В этом я не сомневаюсь. Вы сказали, что в ту ночь в гостиной было только два человека, ваша мать и ее любовник, но, может, там еще кто-то был и этот кто-то– я.

– Остановитесь! Прошу вас! Третьего человека я не помню, скорее, его там вообще не было. Всю свою жизнь я уже много раз перебрал по частям, а точнее сказать, по часам. Восстановил все события, что происходили со мной до убийства матери и после этого. В ту ночь, о которой я вам рассказывал, в гостиной было только два человека и про них вы уже знаете. Третьего там не было.

– А что, если вы просто меня не видели?– она согнула руки в локтях и прижала к себе. Взгляд ее был вопросительным и утвердительным одновременно. Ей на миг показалось, что она близка к разгадке.

– Не видел?– он на мгновение задумался и тут же продолжил,– значит, в доме в тот вечер была моя мать, ее любовник, няня, и все. Больше никого не было.

– Просто вы никого больше не видели!

– Да! Я больше никого не видел.

– Неужели я была вашей няней?!– она снова с ужасом на него посмотрела и тут же, отвернувшись, сказала,– нет. Я не могла быть няней. Ведь я отчетливо помню, что жила с мужем и что у меня был свой ребенок. Нет, няней я быть не могла. Тогда кто же. Вспоминайте, может, был еще кто-то.

– Больше никого не было. Если, конечно, вы не были тогда в гостях и просто отсутствовали в тот момент, когда я подсматривал. Ведь я болел и спал перед этим. И мамино возвращение тоже не слышал. Так что возможно вы тоже были в ту ночь у нас дома и приехали вместе с мамой.

– Да, вы правы. Наверное, так и было.

– Теперь все будет зависеть только от вас, возможно, всплывут еще какие-то воспоминания, и мы вместе сможем восстановить события и понять, кто вы и какое отношение имеете к нашей семье. Все же не зря вы появились рядом со мной.

– Кстати, давно собираюсь у вас спросить, а до меня на этом месте кто-то сидел?

– Да, но это было давно, ну, если можно так говорить здесь. Ведь давно и недавно понятия относительные, а здесь точки отсчета отсутствуют.

– И кто же здесь сидел вместо меня?

– Сидел один мужчина, правда, недолго. Мне показалось, что он даже не успел понять, что с ним случилось и где находится. Единственное, что он долго на меня смотрел, а потом спросил, правда ли что Бог есть, я ответил, что не знаю, после чего он посмотрел вперед, его лицо стало умиротворенным и счастливым. Он встал и ушел, растворившись в дали. Его дверь открылась. А это значит, что все, за чем он сюда приходил, открылось для него очень быстро. Хотя, что он успел понять за такой короткий срок.

– Ну, это еще раз говорит о том, что здесь не все убийцы и не всем сидеть и бесконечно перебирать свою жизнь, вспоминая день за днем.

– Не все. Я это и не утверждаю, просто чем дольше здесь пребываешь, тем больше понимаешь, зачем ты здесь. Люди и при жизни всегда находятся именно в тех местах и в то время, где им и суждено быть. Нет случайных встреч, все предопределено и имеет какой-то глубокий смысл. Весь путь до этого был для того, чтобы случился тот день, следствием которого будет вся остальная жизнь, за тем исключением, что эти самые следствия, причины, каждый день накапливаются, а жизнь и есть та последовательность ежедневных событий, из которой нельзя вырвать ничего. Все люди на планете, всего лишь частички и звенья одного, идеально отлаженного механизма, и движение этих звеньев строго определено для всеобщей гармонии и равновесия. Любое, на ваш взгляд, безрассудное и спонтанное действие единственно верное в тот момент и отличается от всех других, взвешенных и продуманных, только временем, которое прошло от момента зарождения до момента реализации. Кому-то нужно долго обдумывать, а у кого-то момент зарождения идеи и момент ее реализации практически совпадают, так как это человек более развитый. В любом случае и один, и другой примут единственно верное решение, а по-другому и быть не может, иначе весь механизм жизни и взаимодействия людей друг с другом развалится. А как вы смогли заметить, жизнь не сменила своих орбит и вокруг нее вращаются все те же ценности и пороки.

– Да уж. Пороков в той самой жизни хватает. На мой взгляд, их большинство.

– Вам так кажется. Просто вы сами притягивали к себе эти пороки, вам в них было комфортнее, чем в добродетели. А рядом с вами наверняка был человек, в котором пороков было гораздо меньше, и тем самым достигался тот баланс, о котором я сейчас рассказывал. Просто вы видели рядом только тех людей, которых хотели видеть, которые были подобны вам, противоположное же резало глаза.

– Мда…– она ухмыльнулась, закачала головой и сказала,– а вы наверное были святым? Святым убийцей. Очищали общество от недостойных его, этого самого общества. Как же вы мне противны, как я ненавижу ваши рассуждения о жизни, в которой вы сами были грешней многих других. Я бы на вашем месте молчала, закрыла на всегда глаза и рот и молила Бога, если он конечно есть, о прощении.

– Я этим и занимался, пока вы здесь не появились и не стали задавать мне вопросы.

– Вот и продолжайте этим заниматься, я больше не буду вас отвлекать. И если хотите знать, то я считаю, что родители детям ничего не должны, они дают еду, образование, но жить только лишь жизнью ребенка, забыв в момент его рождения навсегда о своей собственной жизни – это полный бред! Каждому человеку дана жизнь для того, чтобы он прожил ее так, как ему хочется, а не посвящал с самой молодости детям и внукам. Вы требовали от своей матери того же, что требуют все дети: внимания, заботы, поклонения, обожествления вас. В этом нет ничего особенного, обычная история. Только в других случаях, если ребенок этого не получает, то он справляется с этим, а потом привыкает, вы же просто ее убили, за то, что она не сажала вас на горшок и не читала сказки на ночь. Она стала жертвой вашего детского эгоизма. Так что не надо рассказывать мне страшные истории про то, что она таскала в дом мужиков и изменяла направо и налево вашему отцу, она просто жила так, как ей хотелось и чисто по-женски я ее понимаю. У меня тоже был ребенок, и я его особо не баловала, но, тем не менее, он не убил меня за это.

– Как знать,– закрыв глаза сказал он спокойным, безразличным голосом. Ее слова обжигали его душу, но переживать все заново у него уже не было сил. Анализируя свою жизнь, он не искал виноватых и не считал виноватой мать, просто она разрушила в нем веру в любовь, в чувство, которое он так и не испытал в своей короткой жизни.

Через несколько лет после смерти матери, его отец женился на женщине, которая работала в агентстве недвижимости и помогала ему выбрать новый дом, так как продолжать жить в том же было страшной мукой. Симпатичная, высокая, средних лет, имела двоих девочек от первого брака и какое-то время до этого встречалась с мужчиной, которого и прочила себе в мужья. Но судьба распорядилось иначе, и выбранный ею дом, стал вдруг ее домом. К серьезному, немного диковатому мальчику, ставшему ей пасынком, женщина отнеслась с любовью и заботой. Будни и праздники с ее появлением стали ярче и интересней, каждый вечер они собирались в гостиной за круглым столом, накрытым цветастой скатертью для семейного ужина. За два года, которые он прожил вместе с отцом и его новой женой с детьми, на него ни разу не повысили голос и не разговаривали в приказном, унижающем тоне. Весной и осенью всей семьей они выезжали на пикник, жарили мясо на костре, пекли картошку, собирали грибы. Один раз даже ездили с палатками в лес, к речке. Отец ловил рыбу, его жена готовила еду, а он со своими нареченными сестрами бегал вокруг, стараясь занять себя разными играми. Жизнь раскрашивалась новыми красками, разрушая напрочь привычный для него образ семьи. За все это время они с отцом ни разу не разговаривали про случившееся осенней ночью несколько лет назад. Будто этого и не было вовсе. Никто, кроме них и еще пары человек из ближнего окружения отца, не знал об этой истории. На могиле матери он никогда не был и даже не знал, где она находится. Все было сделано для того, чтобы стереть из памяти воспоминания о ней и о ее убийстве. Стереть чувство вины, картинки, запах и звук падающего на пол тела. Но все это было клеймом у него в памяти навсегда, и при жизни и после нее.

– В тот день, как я стал жить отдельно от отца, закончилось мое детство. Сначала было очень обидно, больно, но потом я начал привыкать к одиночеству, которое ничего не скрашивало, даже редкие выходные, вместе с папой и его новой семьей, благополучной, счастливой, без черных, несмываемых пятен. Один раз я ездил вместе с ними в отпуск, к морю, но из этого ничего хорошего не вышло, так как я наблюдал за моим заботливым папочкой, для которого я был символом его прошлой, неудачной семейной жизни и трагического ее развала и по его вине тоже. Веселый со всеми, со мной он становился серьезным и спокойным. Как будто не покидающее его чувство вины в моем присутствии разгоралось в нем с большей силой. И чем дальше, тем невыносимей для меня становились встречи с ним, особенно, когда мы были вдвоем.

Так с десяти лет я жил в небольшой двухкомнатной квартире, вместе с пожилой женщиной, которая готовила мне, водила в школу, помогала с уроками. Она жила в одной комнате, а я в другой, так мы и прожили до моего совершеннолетия, встречая вместе новый год, рождество, осень и зиму. Главное ее достоинство было в том, что она не стремилась заменить мне родителей, не лезла с расспросами и советами, не жалела меня, просто помогала во всем, но при этом оставалась всегда в стороне. Мы часто ходили с ней гулять в парк, осенью собирали листья, зимой брали бутерброды и термос горячего чая с малиной и забираясь далеко, в самую глубь парка, располагались на лавочке у озера, перекусывали, согревались малиновым, сладким чаем и брались за возведение снежной бабы. Я вообще любил зиму. Ждал, когда выпадет снег, чтобы устроиться вечером у окна и смотреть на белое воздушное покрывало, из которого дети лепили снежки и бросали друг в друга, бегая и стараясь попасть прямо в лицо.

– Да, зимы тогда были снежные, по пояс можно было провалиться. Я такие никогда не видела раньше,– вдруг она перебила его, произнося вслух то, что ей от чего-то пришло в голову.– продолжайте, прошу вас.

– Не буду говорить, что мне не хотелось присоединиться к ним, очень хотелось, и в своих мечтах я часто играл с друзьями в разные, самые веселые игры, ходил в походы, лазил по горам, плавал наперегонки в море, шутил и дурачился.

– И вы так и не научились плавать,– перебила она его снова.

– А где мне было учиться, я ведь и не плавал никогда. В общем, моя жизнь в мечтах была гораздо интересней, чем в реальности. Практически все свободное от школы время я проводил дома с книгами, читая романы Верна, Стивенсона, Киплинга. Стараясь убежать как можно дальше от своей собственной жизни. Классе в седьмом я стал увлекаться математикой, даже самые сложные задачи решались быстро и без особого труда. Я как будто стал использовать те функции своего мозга, о которых ранее не знал. Все больше и больше погружаясь в мир цифр, формул, теорем я понял для себя, что это то, чем мне хотелось бы заниматься дальше в жизни. Заметив мои способности, наш учитель математики, пожилой дяденька, далеко пенсионного возраста стал заниматься со мной после уроков, объясняя очень просто все то, что мне было непонятно. Сам он много лет преподавал в довольно крупном университете и даже имел ученую степень, но в преклонном возрасте ушел работать в школу рядом с домом, чтобы чувствовать себя еще чем-то полезным для общества. Семьи и детей у него никогда не было, поэтому он с большим удовольствием оставался со мной после уроков. С его помощью я стал принимать участие во всех, сначала школьных, а потом и городских олимпиадах по математике, занимая первые места. Этот пожилой человек стал моим единственным другом. Он много рассказывал мне о своей жизни, о войне, которую прошел от начала и до конца, показывал фотографии, делился какими-то личными переживаниями. Я часто бывал у него дома в маленькой двухкомнатной квартире на первом этаже, в которой всегда было чисто и очень тихо. В одной комнате он спал, другая служила кабинетом. Вдоль стен от пола до потолка стояли темно-коричневые, деревянные шкафы, заполненные книгами, тетрадями и наградами. Паркетный пол с ковром, объемное, глубокое кожаное кресло зеленого цвета, маленький журнальный столик, торшер с тканевым абажуром, большой, массивный рабочий стол, на котором все было аккуратно разложено. Комната ученого, интеллигентного человека и не могла выглядеть иначе. Мы обсуждали все, что угодно, но я так и не рассказал ему свою тайну, страшную историю своего детства.

– Как хорошо, что он у вас был, хороший, добрый старик. Вы даже с ним чем-то похожи. Не замечали?

– Нет, не думал никогда об этом,– они разговаривали тихо, в полголоса, так открыто и доверительно,– в школе дружба с ребятами у меня не сложилась из-за моей закрытости, да они и не стремились взять меня в свои компании. Слишком мы были разными. После школы я поступил в университет, на факультет прикладной математики. Мой бывший школьный учитель и единственный друг помог мне в этом. Учеба не доставляла большого удовольствия, просто отвлекала от мыслей о своей нескладывающейся жизни. Я знал абсолютно все о счастье, дружбе, любви, обо всем, чего у меня никогда не было. Заканчивая третий курс, я узнал, что отец со своей новой семьей переезжает жить в Норвегию, я же оставался совсем один, в своем собственном закрытом мире, со своими страхами и непроходящим чувством вины. Бесполезное и бесцельное существование мучило меня, одиночество же стало константой, данностью, с которой все сложней и сложней было смириться.

– Все же он был эгоистом. Разве можно было бросить своего ребенка. Да еще и ко всему прочему трус. Просто бежал подальше, думал, что убежит от себя, дурак. Так и не убежал.

– Что вы сказали? Ах да, вы имеете в виду моего отца, бежал, тут вы правы.

– Не прошел он проверку, да и куда там ему ее пройти, кишка тонка. В отличие от вас.

– Я не держу на него зла, может, так оно и лучше. Вы знаете, в мечтах я всегда видел себя счастливым. Только круг стал замыкаться, и просвет, через который я еще мог бы сбежать, был настолько мал, что выбраться у меня не было уже никаких шансов. И я стал бросаться в крайности. Как-то, выходя из университета, мне абсолютно не хотелось идти домой, снова в тишину и бесконечность времени, которое тянулось дома как никогда медленно и больно. Лучшим выходом всегда для меня служила прогулка. Я мог гулять целыми днями, иногда, валяясь по нескольку часов в кровати в ожидании сна, я собирался и уходил в ночь бродить по тем местам, где жизнь не останавливалась никогда. Среди людей становилось теплей, и уже все не казалось мне таким уж безнадежно черным и необратимым. Я никогда не заходил в заведения, у которых ночами толпились люди, пританцовывая под громкую музыку внутри. Дымящая, кричащая, смеющаяся толпа пугала мня, поэтому я старался незамеченным пройти мимо, впитывая хоть частичку их веселья.

– Мда… со стороны это выглядит совсем не так, как когда ты среди них. Ну зачем вы ходили ночами! Это ведь так опасно. Особенно у вокзалов.

– Да, кстати у вокзалов я тоже любил гулять, и тоже ночью. Люди, поезда, суета. Я все время обращал внимание на бомжей, которые ютились у входа, кутаясь в бесчисленное количество одежд. Они, держа свои пожитки, спали прямо на ступеньках, как будто тоже собирались вот– вот уехать. Я чувствовал себя таким же, как и они. Так вот, в тот день, гуляя после учебы по оживленному проспекту, мне захотелось зайти в те заведения, за которыми я наблюдаю ночью и посмотреть, что там внутри. Яркие мигающие вывески днем были выключены, и клубы и бары растворялись в дневном ландшафте. Долго, стоя у одного из них, я не решался войти внутрь, но потом, пересилив себя, открыл дверь и оказался в шумном пространстве бара, заполненном обедающими людьми, которые работали неподалеку. Официанты сновали взад и вперед, стараясь успеть каждому принести его заказ и при этом, не теряя улыбки, встречать вновь прибывших. Меня проводили за стол у окна, откуда так хорошо было наблюдать за всеми. Ни музыки, ни беснующейся толпы и сигаретного дыма столбом днем не было. Другой контингент и работающие в каждом углу телевизоры. Я заказал какой-то алкогольный коктейль зеленого цвета в большом бокале с множеством трубочек. Так как алкогольные напитки я вообще не употребляю, то после первых глотков в теле почувствовалась приятная легкость, показалось, что всё вокруг движется, шумит и звенит, крутится в одном потоке, а я вне этого пространства наблюдаю за всем сверху. Приятное тепло и беззаботность наполнили мою голову, мне уже хотелось больше музыки, веселья и тех людей, которые заполняют это пространство ночью. Коктейль быстро закончился, и я, подозвав официанта, заказал еще один. Солнце уже заходило, и заведение постепенно меняло свой окрас. На смену работающим менеджерам и клеркам, требующим быстрого обслуживания, пришли люди расслабленные, отдыхающие от своего тяжелого дня. Сначала заполнилась барная стойка, потом и все свободные столики. Заведение зажужжало громче, и в сравнении с дневной монотонностью появился смех и громкая музыка. Допив второй бокал, я расплатился и медленно, слегка пошатываясь и теряя координацию движений, пошел домой, решив купить в магазине возле дома бутылку водки. В жизни я не пил ее, даже не пробовал, но папа любил в выходной, за ужином выпить пару рюмок с большим удовольствием, так вот и мне сейчас совсем не хотелось как обычно сидеть в своей квартире и скучать за уроками. Я тоже хотел удовольствия. Так вот, купив несколько бутылок, я пошел домой и, включив музыку, стал пить рюмку за рюмкой. Сознание приобрело совсем другую форму, плохое вдруг становилось неважным, хорошего не было, поэтому я представлял себе людей, разговоры, веселье и танцы, все как в тех клубах, за которыми я так люблю подсматривать ночами, и эта виртуальная реальность доставляла мне удовольствие. Краски вокруг стали ярче, мечты приобрели широкий размах и, выпивая рюмку за рюмкой я, выпив целую бутылку, уснул на полу. Утро было тяжелым, мрачным, все вокруг стало казаться еще хуже, чем было до этого. Небо давило прессом, а стены квартиры напоминали о ночном веселье. Телефон молчал, никому было не интересно, как мои дела, что новенького, чем я занимаюсь. Я не видел больше никакого смысла ходить в университет, выполнять задания, одеваться и вообще выходить из дома. Мой единственный друг, школьный учитель математики, поехал в свой родной город, чтобы побывать на могилах своих родителей, а мне очень хотелось позвонить ему и рассказать о том, как мне сейчас плохо.

– Хороший он был, этот ваш учитель, жаль только, что другие в его жизни этого не оценили. Такой печальный конец. Последний его поезд оказался с другой конечной станцией,– она говорила тихо, спокойно, как будто мысли, не задерживаясь в ее голове, сразу вылетали из уст.

– Да, хороший. Понимаете, главной проблемой для меня тогда было то, что я не знал, чего хочу, а сейчас знаю, мне хотелось любви, хотелось просто быть кому-то нужным.

– Почему вы не сказали ничего про кулон на шее,– в этот раз резко прервала его девушка.

– Какой еще кулон?– ответил он, очнувшись и не понимая, о чем это она вдруг.

– Вы забыли про кулон на шее. Круглый золотой кулон на длинной цепочке, на котором была выгравирована латинская буква V.

– Я не помню никакого кулона. Где я должен был его видеть? На ком?

– В ту ночь, сапфирово– синее платье, кольцо, жемчуг на шее и цепочка с золотым кулоном! Вспомнили?

– Нет. Кулона я не помню,– она ошарашила его своим вопросом,– А вы откуда знаете, что на ней было той ночью?– подозрительно спокойно спросил молодой человек.

– Я там была!– она резко опустила голову вниз и закрыла ее руками. Воспоминания хлынули на нее раскаленной лавой, обжигая изнутри. – Он бил тарелки! Одну за одной, а я спокойной сидела и молила Бога, чтобы у него случился инфаркт и он немедленно умер. Но он не умер!– слова вырывались из ее уст сами собой, а она не могла поднять головы.– я сказала в тот вечер, что беременна и что ухожу завтра же от него. Совершенно спокойно, как обычно просила денег. Его слова волновали меня меньше всего, поэтому я отрешенно выслушивала все, что он говорил, желая поскорее закончить и уехать навсегда. Но ты все испортил!– она нервно швырнула в него последнюю фразу и, подняв голову, закричала, что было сил. Все, кто сидел всё это время впереди нее спиной, вдруг смотрели ей в глаза. Бесконечные ряды человеческих душ, облаченных в свою земную оболочку, растворялись в тумане. Их лица, обреченные, холодные, с глазами больного, выглядывающего в окно психиатрической клиники, без какой—либо надежды хоть когда-то оказаться по ту сторону этого мира. Убийцы, предатели, злые и беспринципные, эгоисты и алчные вершители чужих судеб сейчас смотрели ей в глаза, принимая в свои ряды. Казалось, что свет стал во много раз ярче, обнажая ее. Она резко повернулась налево и увидела, что вместо молодого человека, с которым она здесь вела беседу, сидел ее маленький сын. Только сейчас, понимая все до конца, она это сказала – Ты убил меня!– ужас охватил ее, хотелось бежать, но тело не двигалось. Мальчик, сидящий рядом, смотрел вперед, положа руки на колени, коротенькие ножки не доставали до пола. Вокруг все громче и громче стали раздаваться звуки, голоса, крики– это были ее воспоминания. Казалось, что кричат все, кого она сейчас видит, что слышит стоны, мольбу, шум и крики, грохот бьющихся автомобилей, обрывистые звуки выстрелов, все, что было в головах сидевших рядом с ней людей, стало доступно ее сознанию. На мгновение она погрузилась в единое для всех здесь пространство греха, пространство их общей вины. Ее глаза бегали по лицам сидящих и от ужаса она не могла больше проронить ни слова, только качалась взад и вперед на стуле.