Текст книги "Новые фарисеи"

Картина шестая

(Полдень. ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА завязывает узелок с продуктами – готовит Лёке передачу. Раздаётся звонок в прихожей. ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА вздрагивает, хватается рукой за сердце, затем идёт открывать дверь. Вскоре она возвращается в гостиную, но уже с не одна, а с капитаном АВДЕЕНКО.)

АВДЕЕНКО. Ещё раз – здравствуйте… (Возмущённо). Послушайте, в чём дело?! Нельзя же так! Снова ваш старик у нас. Вы же мне расписку дали, что будете о нём заботиться. А вы?! Деда – в милицию, милиция его – в лечебницу, те – снова к нам… А нам его теперь куда? Ведь он – умный, здоровый человек! Понимаете? Вполне нормальный, здоровый человек, только перенёсший серьёзное, уникальное заболевание. Его беречь надо!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. А нас кто беречь будет?! Вчера он всё наше руководство саблей посечь собирался, еле связали, а завтра что учинит?!

АВДЕЕНКО. Нервы, возраст… Это учесть требуется. И потом…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (перебивает). Мы готовы помогать!.. Деньгами. Но жить с ним – избави бог. (Находит отговорку). Сейчас никто со стариками вместе не живёт.

АВДЕЕНКО. Может, найдёте с ним общий язык?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. С ним? Никогда! Он на мировой революции помешался, на контре какой-то. Какая может быть контра в наши дни? Откуда взяться-то ей? Он сам, скорее, контра!

АВДЕЕНКО. Это не моего ума дело. Мне что надо? Старика пристроить. А вы его обижаете.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Опять двадцать пять!.. Да кто его обижал?! Во всё новое одели – отказался, старьё своё надел. На все вопросы честно ответили – взбесился. Пошутили немного за столом – за саблю схватился, рубить людей вздумал! Что ж нам и милицию нельзя вызвать – пусть рубит?

АВДЕЕНКО. Значит, не принимаете его… А ещё интеллигентные люди!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (после некоторого раздумья). Мы его примем… Только пусть он от своих идей откажется (Покрутила пальцем у виска.) А то ведь жить невозможно, за каждым словом следишь, по простоте своей от души и словечка единого боишься вымолвить! (Шёпотом, по секрету). Я его шашку сегодня в музей отнесла. Там обрадовались!..

АВДЕЕНКО. Он-то обрадуется?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. И я того боюсь… Можно будет, если он разбушуется, мы к вам позвоним? В милицию к чужим людям, вы правы, как-то неудобно…

АВДЕЕНКО (протягивая визитную карточку). Вот моя визитка.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Спасибо! Вы его когда привёзете?

АВДЕЕНКО. А я его уже привёз! Внизу, на лавочке дожидается.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (отчаянно махнув рукой). А! Ведите! (АВДЕЕНКО уходит.) Бедному ребёнку поесть отнести некогда!

(ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА относит узелок на кухню, возвращается в гостиную. Раздается звонок в прихожей. ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА впускает АВДЕЕНКО и КАТЕНЁВА в квартиру, проводит их в гостиную.)

АВДЕЕНКО. Вот и мы! Случилось недоразумение – недоразумение развеялось! Теперь всё в порядке. Так, Григорий Калиныч? (В ответ – молчание.) А вы, Ольга Николаевна, как считаете?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Конечно, всё в порядке! Мы дедушке очень рады! А о вчерашнем все всё давно позабыли!

АВДЕЕНКО. Вот и отлично. (Быстро подсовывает Ольге Николаевне бумагу и авторучку.) Распишитесь вот здесь. (ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА подписывает бумагу, АВДЕЕНКО прячет документ в папку.) Вот и хорошо. (Всем). Всех со свиданьицем и всем до свиданьица!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. До свидания, товарищ капитан!

(АВДЕЕНКО уходит, ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА, проводив участкового, возвращается в гостиную и замечает, что взор Катенёва устремлён на то место, где раньше висела сабля.)

Рапиру вашу я в музей отнесла. Теперь её место там. И почётно, и безопасно.

КАТЕНЁВ (задыхаясь от гнева). Да как ты посмела… Моё именное оружие… От самого товарища Дзержинского… Да я тебя за это… (Шарит рукой по боку, пытаясь найти ножны.)

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Не пугайте, не пугайте! Потому и отнесла, чтобы попусту не хватались. Тут хрусталь, полировка, а вы с чепухой какой-то носитесь. Ну, вы сами посудите, что дороже: ваша ржавая шашка…

КАТЕНЁВ (с гневом и болью). Сабля! Наточенная!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Не спорю, не спорю… Тем более: ваша сабля… наточенная или этот гарнитур? А? Вот то-то! А в музее ей будет хорошо. Народу нужны исторические экспонаты.

КАТЕНЁВ. О народе вспомнила… А обо мне ты подумала? Я ж без сабли моей как без рук. Ты это понимаешь?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Ради блага общественного нужно уметь поступаться благом своим. Отдал на благо – и радуйся!

КАТЕНЁВ. За меня ты порадуешься. Вон зубы-то как скалишь!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Эх, деда, деда! Был ты мужиком, мужиком и остался. Мы, как-никак, интеллигенты.

КАТЕНЁВ. Это – вы?! Интеллигенты?!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. (гордо). Мы.

КАТЕНЁВ. Я интеллигентов видел, и ты из меня дурачка не делай. Знаю, какие интеллигенты бывают!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (искренне удивляясь). А кто же мы, по-вашему?

КАТЕНЁВ. Нету вам имени! Не знаю пока! Ишь ты… Интеллигенты…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Хорошо, я согласна: не потомственные мы интеллигенты. Родители наши землю пахали, хлеб сеяли. Что ж, по-вашему, мы – крестьяне?

КАТЕНЁВ. Ты родителей своих не трогай. Они славные были и крестьянствовали на совесть. Им за то – честь и слава.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Аминь! Ну, а мы?..

КАТЕНЁВ. Смеёшься? Конечно, не крестьяне!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. А кто же? Кто?

КАТЕНЁВ. Спроси у лешего. Он знает, я не знаю. (После паузы.) Одно меня мучает, не даёт покоя: таких, как вы, большинство или меньшинство?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Каких это «таких»? Да у меня, если хотите знать, почётных грамот побольше вашего! Мне начальство ответственные дела поручает, потому что доверие ко мне испытывает!

КАТЕНЁВ. Влезла в доверие и рада? Ты же молодёжь разлагаешь мнениями своими!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Это какими мнениями?

КАТЕНЁВ. Да про жизнь. Что жить не для других надо, а для себя, для брюха своего. Что… (Сердито махнув рукой). А, да ты сама прекрасно понимаешь, о чём я говорю!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Что я дома говорю – это моё дело. А когда я за порог переступила – тут я поидейней вас буду, вот так!

КАТЕНЁВ. Это меня и страшит… (После паузы.) Я снова встретил сейчас Петра Ивановича… Он прожил счастливую жизнь, я ему завидую…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Сошкину?! Этому босяку?! Да он даже к пенсии ничего не скопил, однокомнатной квартиры для себя старика не смог выбить, а вы говорите… Господи!.. (Мгновенно придумывает). Недаром от него жена ушла. (Еще придумывает). И дети.

КАТЕНЁВ. Его жена умерла…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Значит, с голода!

КАТЕНЁВ. Да, в блокаду.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (уже помягче). А дети?

КАТЕНЁВ (с трудом выговаривая). Трое сыновей… вместе с матерью…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Есть кому завидовать…

КАТЕНЁВ. Он жил! Его жизнь била, ломала, в бараний рог гнула – а он жил!.. А я почти всю свою жизнь проспал… Хорошо, могу молодость добрым словом вспомнить: она у меня яркой была!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Уж не знаю каким ваш дружок был раньше, зато сейчас всем известно – бомж!

КАТЕНЁВ. Слушай, Ольга… Ты меня не выводи… Я за друга этого – жизни не пожалею. (После паузы). Он ко мне нынче придёт – ты его не трогай. Хоть у меня сабли и нет, а вступиться сумею. Кстати, принеси-ка саблю обратно. А то, если сам пойду, как бы скандала не вышло.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (с бессильной злобой). Эх!.. Вас бы там вместе с саблей вашей оставить!..

КАТЕНЁВ. Жив я ещё, меня не спрячешь. Ступай!

(Затемнение.)

Картина седьмая

(Полдень. В городском саду на лавочке сидят ЛЁКА и МУРКА. На этой же лавочке, свернувшись калачиком, спит пьяненький ВЕНИК.)

ЛЁКА. Глупо все-таки устроен человек!.. Вот мне бы сейчас радоваться надо, что всё отлично уладилось и суд нам с Веником не грозит… А я все равно печалюсь о чем-то, тоскую… Отчего так?

МУРКА. Ты умный, а себя не нашёл, вот и тычешься, словно слепой котёнок, место своё ищешь.

ЛЁКА. А ты нашла?

МУРКА. Мне журавля в небе не надо, мне бы синицу в руки…

ЛЁКА. Слыхал я про эту «синицу»… А больше тебе ничего в этой жизни не нужно? Неужели одним этим довольствоваться будешь? Бедна тогда ты, мать, бедна! Духовно бедна, понимаешь?

МУРКА. Эх, Алёша… Надо мной смеетесь, а меня не знаете… Я, может быть, в душе такой человек… такой человек… (Вытирает слёзы.) Вы же с Венькой надо мной еще больше смеяться станете, если я вам свою душу открою.

ЛЁКА (после паузы). Прости… Я сам понимаю, что оскотинился. А как это произошло, когда – чёрт его знает…

МУРКА. Нет, ты хороший! Ты… я вижу, не спорь! Ты – хороший! Думаешь, я с тобой – что? – так просто? Я же тебя люблю, глупый ты мой! Оттого и про маленького сказала.

ЛЁКА. Докатился… Даже в твоих глазах глупым стал…

МУРКА. Ты умный! Ты очень-очень умный! (После паузы). Но иногда… (Снова пауза). Ты хочешь получить от жизни больше, чем имеешь на это права. И злишься, не получая тебе не положенного. Разве это не глупо?

ЛЁКА. А кто меру свою знает? Может быть, ты? Или он? (Показывает на Веника). Мелкий человек и живёт мелко. А жизнь – одна. (После паузы). Чего не хватило мне, чтобы стать кем-то стоящим в этой жизни? Может быть, самой малости? Той, что брезжила мне в разных книгах, фильмах, которая манила, звала к чему-то дельному и важному? И чего не было видно не в семье нашей, ни в школе, ни в серых житейских буднях? Знаешь ли ты, что за малость эта?

МУРКА. Кажется, знаю…

ЛЁКА. Да? Интересно!

МУРКА. Я говорила уже тебе… Живёшь ты, ну, ровно слепой котёнок! Туда ткнёшься носом, сюда… За то схватишься – бросишь, за другое… Веры и цели у тебя нет большой, через то и мечешься. Вон Веник: у него цель хоть и маленькая, а есть. Достиг ее, ну и рад.

ЛЁКА. Что ж, прикажешь и мне, как Веник, в мелких заботах прозябать?

МУРКА. Зачем? Большому кораблю – большое плаванье!

ЛЁКА (после паузы). Всё, Машенька, всё! Сломался я, навсегда сломался. Пол-жизни, считай, прошло – человеком не стал, теперь, тем более, не стану… Поздно! (Пауза). Как Печорин: «чувствовал в себе силы необъятные»… Всё прахом пошло. И когда это случилось? Как? Сам не заметил…

МУРКА. Алёш, ведь всё хорошо кончилось: и фикус нашли, и сейф вы не крали! А пить ты бросишь, ведь правда?

ЛЁКА. Разве вино виновато? Я. Я виноват! (Начинает вдруг тормошить Веника). Послушай ты, царь природы, человек, венец всего живого!.. Пол-жизни прошло, ты это понимаешь?! Пол-жизни!

ВЕНИК (открывая глаза и ничего не понимая). В морду надо… чтоб не брыкалась… (Снова засыпает).

МУРКА (тянет Лёку за руки). Идём, Лёк, идём!..

ЛЁКА. Куда? Куда – идём? Пришли мы… Всё!

(МУРКА перестаёт тянуть Лёку за руки, снова садится на лавочку и кладёт голову на плечо Лёки. Затемнение.)

Картина восьмая

(Полдень. В гостиной Леденцовых двое: КАТЕНЁВ и СОШКИН.)

КАТЕНЁВ (грозно). Петрушка, поди сюда!

СОШКИН (боязливо). Вот он я…

КАТЕНЁВ. Ты передо мною встань! (СОШКИН подходит ближе.) Ты личико от меня не отворачивай, смотри прямо мне в глаза!

СОШКИН. Да оно у меня с сызмальство отвороченное… Ты же знаешь…

КАТЕНЁВ. Не ври, с косой физиономией в армию не берут!

СОШКИН. Так я добровольцем! Меня не брали, да я навязался!

КАТЕНЁВ. Ты мне зубы не заговаривай! Лучше отвечай: что в сортире делал?

СОШКИН. Да я там по стариковским делам… Неужто это так интересно?

КАТЕНЁВ. А ну, дыхни! (СОШКИН робко дышит куда-то в сторону.) Ещё дыхни! Сильнее!

СОШКИН. Если я, Григорий Калиныч, если ещё сильно дыхну, так запросто могу ноги протянуть, убей меня бог! Дыху во мне совсем не стало, так дыхаю помаленьку и то в одну ноздрю, вторая более не работает.

КАТЕНЁВ. К чекушке прикладывался?

СОШКИН (с возмущением). Да где я ее возьму?! Ты в магазине-то был, видел ее – чекушку?! Поллитры есть, не спорю, а чекушек днём с огнём не найдёшь. А на поллитрах – одно разорение!

КАТЕНЁВ. Значит, покупаешь?..

СОШКИН (ехидно). Даром дают…

КАТЕНЁВ. Эх, Петя! Помрёшь ты через это дело, что я тогда один делать буду?

СОШКИН. Ты не горюй, я еще погожу помирать. Нам еще с тобой… (После паузы). А вдруг где-нибудь еще кто-то из наших остался? Кому ты, Григорий Калиныч, помог не пропасть? Да не может того быть, чтобы все перемёрли! Сидит сейчас тот же Ванька Слепцов где-нибудь на завалинке и своей бабке глухой песню спевает… (Поёт) «Ой, да ты голубушка, кумушка-голубушка, меня, свово Ваню, шибче приласкай…» (Перестав петь, произносит с болью в голосе.) Все… тама!.. (Плачет).

КАТЕНЁВ (вытирая слёзы на своём лице). А ещё воспитанник самого Макаренко!.. Разнюнился!..

СОШКИН (продолжая плакать). А я не плачу… Я… Я… Как же это, Григорий Калиныч?.. Было и – нет?.. А?

КАТЕНЁВ. Жизнь!.. (После паузы). Потому и должны мы во всём чистыми быть. В каждой малости. Потому – мы последние.

СОШКИН. У тебя правнучка Лика – золото девка! Тебе легче! А за мной – кто останется? От всего моего племени один ковыль взошёл…

КАТЕНЁВ. А страна? Разве этого мало?

СОШКИН. Что ты меня агитируешь… Знаю…

КАТЕНЁВ (после паузы, желая сменить тему разговора). Это что же творится, Петруш? Опять капитализм строят!

СОШКИН. И опять на обломках. Только теперь социализма.

КАТЕНЁВ. Чем же он нынешним не угодил?

СОШКИН. Кому чем. Кому – перегибами в прошлом, кому – воли мало дал, кому – еще чем. Недовольных много было, как в семнадцатом году. Вот социализм и гикнулся.

КАТЕНЁВ. Что ж, и поправить ничего нельзя было? Что не так – перестроили бы.

СОШКИН. А мы и перестроили. До основанья.

(В гостиную входят ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА и ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. В руках ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА держит саблю, завернутую в скатерть.)

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (кивая на Сошкина). Этот полоумный еще здесь? Снова мозги вам набекрень сворачивает?

КАТЕНЁВ (грозно). Ольга!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Да мне что!.. (Отдаёт Катенёву саблю.) Вот, держите своё именное… Еле вытребовала обратно: уже экспонатом истории оно стало!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Григорий Калиныч, вы уж простите нас за вчерашнее…

КАТЕНЁВ. Что – я… Перед Ликой, перед детьми вашими вам ответ держать.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Прытки будут!

СОШКИН (шепотом Катенёву). Что она меня полуумным кличет? Пускай уж лучше дураком зовёт, коль за умного не принимает. А так, что ж, обидно!

КАТЕНЁВ. Ольга, выйди!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Я?! Из своего дома?! (Успокаиваясь.) Смешно и глупо. (Катенёву) Вы – оставайтесь, (Сошкину) а вы – пожалуйста! (Показывает на дверь).

СОШКИН. Ну, я пошёл… Ты, Григорий Калиныч, ко мне заглядывай… Ежели пустят, конечно.

КАТЕНЁВ. Я приду, Пётр Иванович. Обязательно приду, жди! (Жмёт на прощанье Сошкину руку.)

СОШКИН (кланяясь, как барыне, Ольге Николаевне). До свиданьица! (Стоит, ждёт ответа.)

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Ну?..

(СОШКИН уходит.)

КАТЕНЁВ (презрительно). Эх, ты! Чувырло!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Бесполезно. Не растравите. (Всё-таки срывается). Мы вас какими представляли? Все как на подбор, во лбу – звезда, в глазах – огонь, образцы для подражания! А вы: «брешешь», «чувырло», «недорезанные буржуи»…

КАТЕНЁВ. Вы эти… как их… читал недавно в одной книге… Она мне еще как трофей досталась, когда мы банду Горелова ликвидировали… (Вспомнив) Вот, вспомнил! Вы – фарисеи!!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (мужу). Это ещё кто?

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Были такие в старину. Именем божьим прикрывались, мысли свои истинные скрывали. Теперь их давно уже нет.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Это он нас, что же, попами, получается, обозвал?

КАТЕНЁВ. Фарисеями!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (мужу). Да, выражаясь Лёкиным языком, у него действительно «сдвиг по фазе»!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Ничего страшного, это пройдёт. Просто Григорий Калиныч после своей контузии еще немного путается в эпохах.

КАТЕНЁВ. Я не путаюсь!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. А кто сказал, что он недавно банду Горелова ликвидировал? Это когда – «недавно»? Вчера или на прошлой неделе?

КАТЕНЁВ. Для вас – давно. А для меня недавно, в августе двадцать первого. Я этот август как сейчас помню.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Август двадцать первого года он помнит как сейчас! Лечить его нужно, пока не поздно!

КАТЕНЁВ. Меня лечить не надо, я здоров. (Многозначительно помахав кулаком перед лицом внучки.) А вот вас полечить не мешало бы…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Проснулся на мою голову!.. Уж лучше бы не просыпался!

(Входит ЛИКА. Увидев Катенёва, радостно бросается ему навстречу.)

ЛИКА. Дедушка, ты вернулся!

КАТЕНЁВ (гладя Лику по голове ладонью). Я не к ним… Я к тебе… Я к ним не вернулся бы…

ЛИКА. Лёка тебя тоже ждал!

КАТЕНЁВ. Да? Вы у меня хорошие… Непутёвый он только Лёка… Без дороги по жизни идёт.

ЛИКА. Безвольный он.

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Не драли его, вот и безвольный.

ЛИКА (отцу). Весь ты в этом! Тебе нечего сказать, так ты за ремень хватаешься. Лёку ты бил, ну и что?

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. А то!

ЛИКА. Ну, что – «то»?

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Друзья его все сидели. Кто в милиции, а кто и там, за решеточкой… А он – нет. Потому что дома ночевал. А дома ночует, потому что меня боится.

КАТЕНЁВ. Тебя самого-то били?

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ (гордо). Били! Иногда…

КАТЕНЁВ. Оно и видно.

ЛИКА. Он из-за вас никем не стал! А он страшно способный!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Договорилась!.. Мы виноватые!.. Да кто вам жить не даёт, кто?! За уши в люди тянем, а вы брыкаетесь!

ЛИКА. А мы не хотим по-вашему жить! Не хотим! Неужели вам это не понятно? Вы живёте не так, как надо, вы живёте неправильно! А вместе с вами и мы невольно живём по-вашему. Всю жизнь думать только о платьях, шубах, гарнитурах, дачах; о том, где раздобыть деньги на всё это и добывать их: либо честно, работая чуть ли не по ночам, либо нечестно, и тогда тоже недосыпая, боясь «как бы не посадили», «как бы не шлёпнули»… И больше ни о чём не думать, ничем не интересоваться, не замечать той жизни, которая есть, которая совсем рядом, которая доступна любому, кто пожелает жить ею!.. Отказываться от настоящей жизни во имя мелочного, скучного, пустого существования!.. Я – не могу. И я – не буду!

КАТЕНЁВ. Молодец! Правильно!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Лика! Ты не понимаешь! Всё гораздо сложнее! (Катенёву). А вы… старый человек… и сбиваете с пути… Она ещё девочка, несмышлёныш!

КАТЕНЁВ. У неё у самой глаза открылись. Думаете, она не видит? Всё видит, всему свою цену даёт. (Начинает вдруг собираться.) Ладно, уйду я. Земля большая. Не у вас же век доживать. А истину я найду! Сдохну, расшибусь, а найду! Быть того не может, что кругом все как вы живут.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Слава богу! Сам уйти надумал! Идите – нам проще! Желаю удачи! Истины ему захотелось… Долго всё-равно не прошляетесь: живо определят!.. За бродяжничество!

ЛИКА. Дедушка, что ты? Куда?

КАТЕНЁВ. Прощай, Лика… Ухожу…

ЛИКА. А я? Я как же?…

КАТЕНЁВ. Они тебе – отец и мать. Ты привыкла уже. (Пауза.) А я не могу. Уйду от греха, погляжу как другие люди живут.

ЛИКА. Так и я не могу, дедушка! Так не могу, что и сказать нельзя!

КАТЕНЁВ (после паузы). Прощай… Ещё встретимся…

ЛИКА. Не уходи! (Родителям) Они пусть уходят!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Из своего дома?! Он спятил, потому и уходит, а мы?! Мы – сумашедшие?!

ЛИКА. Тогда я уйду!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Замуж выйдешь – уйдёшь!

ЛИКА. Я сейчас… (Собирается уходить.)

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Вот я и дожила… Дождалась… (Мужу, резко). Ты что сидишь?!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ (поднимаясь из кресла). Ну, встал…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Собирайся!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Куда?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. На дачу! Там будем жить!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. А зимой?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. К зиме я умру!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. А я?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. А ты как хочешь! Я не должна за тебя постоянно думать!

ЛИКА. Не беспокойтесь, на дачу мы уйдём с дедушкой. А там видно будет. (Катенёву). Ты готов, дедушка?

КАТЕНЁВ (ловко вкладывая саблю в ножны). Готов!

ЛИКА (родителям). Счастливо оставаться!

(ЛИКА и КАТЕНЁВ уходят. ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ и ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА растерянно стоят посредине комнаты.)

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Ушли… И мы виноваты… А я рта почти не открывал…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Ничего, пусть без нас поживут! Прибегут как миленькие через день-другой! (Начинает плакать.) Ну, почему я такая несчастная?!. За что?!.

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Терпи, ты – мать…

(За окнами раздаются скрежет тормозящих колёс автомобиля, сигналы машин, крики людей… Супруги Леденцовы замирают в оцепенении. Вскоре в комнату вбегает ЛИКА. Она потрясена случившимся на улице.)

ЛИКА. Там… Там…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Что?! Что случилось?!

ЛИКА. Там… сейчас… дедушку… машиной сбило…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Как?!.. Совсем?!..

ЛИКА. Нет… Он живой… Только ударился, когда падал… Его чья-то машина в больницу повезла… А меня не взяли… (Начинает плакать.)

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Жив… Ну, слава Богу!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ (вытирая испарину на лбу). Ну, старик!..

ЛИКА. Ни крови, ничего нет… А лежит без сознанья, словно спит…

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Что?! (Жене, уже тише, с испугом) Ольга, ты слышала?… Если это опять… если надолго… (С ужасом) Ты представляешь, что тогда будет?!!

(Супруги Леденцовы с ужасом вглядываются вдаль и замирают. ЛИКА, плача, склоняет голову. Затемнение.)

КОНЕЦ