Текст книги "Пауки в банках. Есть ли альтернатива сырьевой экономике?"

Глава 13. Консервация дисбаланса

Структурные перекосы, вызванные неверной экономической политикой, затронули не только относительное развитие отраслей российской экономики, но и макроэкономические показатели, отражающие общие принципы расходования национального дохода без разбивки по отраслям.

Важнейшие макроэкономические диспропорции относятся к запредельной социальной дифференциации, неспособности эффективно использовать в интересах народного хозяйства заработанные нефтедоллары и дефицит инвестиций. Описанное положение не является непреодолимым следствием объективной бедности и недостатка создаваемого страной продукта. Интересно сопоставить структуру использования ВВП по странам, близким к России по уровню подушевого ВВП – Белоруссии, Польше, Эстонии, Литве, со странами Северной Европы и Канадой, служащими образцом социального благоустройства в холодном климате, и США. Как видно из таблицы 14, в России сложилась крайне порочная структура использования общественного продукта, консервирующая технологическое отставание и бедность большей части населения.

Табл. 14. Основные макроэкономические показатели на душу населения, по паритету покупательной способности, в долл. США

Среди рассмотренных стран в России имеет место самая высокая дифференциация доходов, из-за которой наименее обеспеченные 20% населения (младший квантиль) живут в 1,5–2 раза хуже, чем соответствующая группа в более бедной Белоруссии. В странах Северной Европы и Венгрии разница в потреблении младшего и старшего квантиля составляет 3,5 раза, в Белоруссии, Польше и Словении 4–5 раз, в Прибалтике и Канаде 5–6 раз, а в России – даже выше, чем в США: более 9 раз! Вместе с тем имеет место постоянное недоинвестирование, сочетающееся с большим чистым экспортом (8–12% ВВП в «тучные годы» высоких цен на нефть). В 2007 г. Россия так и не смогла выйти на советский уровень накопления и отставала по объему инвестиций даже от более бедной Венгрии 2000 г.! Особенно важно, что эта порочная структура распределения стабилизировалась и воспроизводится из года в год.

Если же говорить о причинах этих явлений, а точнее, о тех причинах, на которые вполне можно было бы повлиять целенаправленной государственной политикой, то тут следует выделить два фактора. Во-первых, спросо-ценовой дисбаланс и голландская болезнь оставляют очень мало пространства для несырьевой и необслуговой деятельности. Именно поэтому целые отрасли не привлекают инвестиций, именно поэтому в них так невелики доходы. В России мало инвестируют не только из-за наплевательского отношения к будущему. Состояние спроса, цен и налогов искусственно сузило сферы выгодного инвестирования до внутренних (производящих необмениваемые товары) и экспортно-сырьевых отраслей, а налоговое законодательство поощряет сиюминутное потребление вместо сбережения и инвестирования.

Во-вторых, была введена, по сути, регрессивная шкала налогообложения, оставляющая незаслуженно высокие доходы тем слоям, которые заняты в высокодоходных отраслях экономики, и урезающая и без того скудные доходы тем слоям, которые заняты в низкодоходных отраслях экономики. Трудно назвать эту меру иначе, как позорной.

Чтобы не быть голословными, приведем таблицу, определяющую ставки Единого социального налога (ЕСН), взимаемого с фонда оплаты труда (таблица 15). С 2010 г. этот налог планируется вновь разделить на три налога по составляющим, на которые разделяются сейчас эти платежи, но без повышения суммарных ставок (чисто формальная мера). Однако с 2011 г. планируется повышение налогов, на которые будет разделен НДС. Сейчас же мы будем отталкиваться от действующей таблицы ЕСН. Самое поразительное в этом налоге, что, несмотря на свое «социальное» название, он является регрессивным!

Табл. 15. Для организаций, индивидуальных предпринимателей, физических лиц, производящих выплаты наемным работникам (за исключением выступающих в качестве работодателей организаций, занятых в производстве сельскохозяйственной продукции, родовых, семейных общин малочисленных народов Севера, занимающихся традиционными отраслями хозяйствования, и крестьянских (фермерских) хозяйств), применяются следующие ставки ЕСН [14]

Таким образом, налогообложение одного работника обрабатывающей промышленности, получающего менее 280 000 руб. в год, составляет 26% ЕСН + 13% подоходного налога = 39%. К этому надо прибавить 18% НДС, который уменьшает факторный доход на труд работника. Итого, у низкооплачиваемого работника отбирается 39+18=57 рублей из созданных его трудом 118, что составляет 57:118=48%! Чубайс же, годовая зарплата которого – миллионы рублей, заплатит в виде ЕСН 105 тысяч и 2% с суммы, превышающей 600 тысяч! Право же, при консолидированном бюджете в 1/3 ВВП (пусть даже вместе с внебюджетными фондами эта цифра и вырастает до 35–40% ВВП) изымать почти половину доходов у самых бедных вполне соответствует общей философии, согласно которой богатство и должно перераспределяться от бедных к богатым! Конечно, по сравнению с максимальной ставкой ЕСН 35,6%, действовавшей до 2003 г., это еще ничего, но с 2011 г. сборы по составляющим ЕСН вновь будут увеличены.

В ставках ЕСН не делается никакого различия между источниками доходов, между «рентной» и «трудовой» составляющей в них в зависимости от отрасли. Таким образом, из-за регрессивного характера налогообложения, дифференциация доходов между отраслями с разной рентной составляющей и социальная дифференциация не сокращаются, а усиливаются налоговой системой. Заметим, что это не имеет ничего общего с реальным устройством налоговой системы в западных странах. Так, на Западе прогрессивный подоходный налог играет не только социальную роль выравнивания доходов между разными слоями населения, но и экономическую роль сближения доходов между профессиональными группами, занятыми в разных отраслях с разной производительностью и разной долей земельной ренты. В России же, где одинаковые усилия в разных отраслях приносят доходы, отличающиеся в разы – еще больше, чем в Канаде, – прогрессивная ставка подоходного налога была отменена под предлогом увеличения собираемости налогов. А для оплаты труда введена регрессивная налоговая система, поощряющая расслоение населения на два полюса и ликвидирующая всякую возможность возрождения обрабатывающих производств! Иногда, под звуки фанфар, какие-то налоги снижаются, но снижаются, в лучшем случае, налоги, распространяющиеся сразу на все отрасли. А в худшем – лоббистам сырьевого лобби удается добиться снижения того или иного налога, распространяющегося на сырьевую деятельность. При этом игнорируется, что одинаковое снижение налогов сразу для всех отраслей не излечивает главную болезнь российской экономики. Дисбаланс вызван не общим уровнем налогообложения (который намного ниже, чем в европейских странах), а распределением налоговой нагрузки. Вопрос о том, пойдет ли российский гражданин работать в машиностроение, решается при сравнении «чистой зарплаты» на машиностроительном заводе не с физиологическим минимумом, а с «чистой зарплатой» в нефтяной или оптовой компании. Соответственно, вопрос о том, будет ли в России несырьевой рост и какой, определяется, главным образом, не налогообложением экономики в целом, а соотношением налогообложения сырьевой и обрабатывающей промышленности.

Впрочем, было бы несправедливо говорить, будто льгот по выплате ЕСН ни для кого не сделано. Эти льготы распространяются на жителей Крайнего Севера, фермеров, ремесленников и… предпринимателей и адвокатов [15], табл. 16.

Табл. 16. Ставки ЕСН для адвокатов:

Согласны, народам Крайнего Севера надо смягчить условия быта. Но какой смысл в дальнейшем разбухании базарной торговли («индивидуальных предпринимателей») и адвокатского труда? Неужели у нас до сих пор недостаточно «юристов»? Понятно стремление поддержать сельское хозяйство, но почему льготы делают привилегии только одному организационному типу производства в сельском хозяйстве – фермерскому? А вдруг колхоз эффективнее? Как это вяжется с рыночным подходом и равноправием всех форм хозяйствования?

Неудивительно, с учетом этого подхода, увидеть и такую новость, от 4 июля 2006 года. «Госдума снизила налог для ИТ-компаний… Действие законопроекта распространяется на российские организации, получающие 90% доходов от разработки и реализации программного обеспечения [ПО] и баз данных и оказывающие услуги, связанные с разработкой, адаптацией, модификацией, установкой, тестированием и сопровождением ПО. При этом 70% доходов такие организации должны получать от иностранных лиц и компаний, то есть от оффшорного программирования» [6]. Мы тут сталкиваемся с очень опасным явлением: неравноправие сфер хозяйствования опирается на волюнтаристски установленные приоритеты, без расчета экономической эффективности, и просто связано с попыткой повторить чужой успех тем же способом, без учета специфики своей страны. Но откуда следует, что именно в офшорном программировании ради западных фирм лежит «золотая жила» для России, а не в машиностроении? Где анализ конкретной ситуации в России, показывающий, что обезьянничанье вслед за Индией принесет России успех? Представляется, что более предпочтительным было бы поставить разные сферы деятельности в действительно равные условия хозяйствования, а не налаживать систему «перекрестных привилегий».

Сосредоточившись в этой работе на возможностях сохранения обрабатывающих производств в 90-е и 2000-е годы, мы практически не касались вопросов развития в загубленных отраслях, динамики их конкурентоспособности, а ведь и здесь реформаторы набедокурили, как только могли. Не пытаясь раскрыть в данной работе эту большую и сложную тему, выскажем несколько замечаний, тесно связанных с основной проблематикой работы – налогово-ценовым регулированием.

В России распространено представление, будто отсев наименее производительных предприятий экономики и сосредоточение рабочей силы и капиталов на более удобных, более производительных участках всегда способствует развитию. Мы видели, что в общем случае это неверно даже с точки зрения оценки производительности труда во всей экономике (см. предыдущие главы этой части). Но есть и дополнительные негативные эффекты, связанные с потерей малорентабельных производств на ключевых участках экономики.

К настоящему времени в России уже сложилось понимание того, что экономический рост связан с инновациями, с улучшением технологий. Но взгляды на технологический рост основаны на полуфантастических представлениях о гениальных изобретателях и предпринимателях, которые с нуля создают технологии космического уровня и зарабатывают на этом для себя и страны «бешеные деньги». При этом неявно пренебрегают ролью среды, в которой действует предприятие, осуществляющее инновации. Считается, что если кто-то обладает технологией космического масштаба, то ему даже не страшно отсутствие внутреннего рынка – в крайнем случае, он продаст свой товар на Западе.

Между тем, более тщательные исследования показывают, что инновации в обрабатывающих отраслях и повышение их конкурентоспособности начинаются только тогда, когда конкурентная среда, давящая на производителя, преодолевает некоторый количественный порог. К инновациям поощряет развитый внутренний спрос с требовательными и строгими потребителями, наличие близко расположенных конкурентов, давление технологически развитых смежников и возможность выбора между ними.

А все это начинается только тогда, когда в округе имеется больше, чем один работающий завод [41]. Внутренний спрос и общий уровень развития окружающей экономики особенно важен. Племени папуасов не сильно помогут космические технологии – на данном этапе им нужны сельскохозяйственные инструменты, скот и посевной материал, приемы севооборота, с помощью которых они смогут существенно повысить производительность. Точно так же и единичные вкрапления современных производств из остатков бывшего ВПК мало помогают окружающей российской экономике, пока они не интегрированы в нее, пока они не ориентированы преимущественно на внутренний рынок, на то, чтобы повышать уровень окружающего производства. Это не значит, что высокотехнологические предприятия должны отказываться от экспорта – нет, экспорт может служить важным подспорьем, но только в дополнение к той пользе, которую производство приносит в отечественной среде. Для того чтобы задействовать высокотехнологичные производства во внутреннем росте, необходимо интегрировать их в российскую экономику путем поощрения внутреннего спроса на их продукцию и путем подключения к ним новых внутренних поставщиков.

Этого невозможно достичь, когда внутри страны остается только сырьевая промышленность и обслуга. Участие передовых производств в повышении производительности смежных отраслей даст огромный эффект, только если производство в смежных отраслях ненулевое. Скажем, подключение конструкторских сил и высокоточного машиностроения в повышение качества сельскохозяйственной и строительной техники окупится с лихвой, если восстановится производство сельскохозяйственной и строительной техники. Но для того, чтобы его имело смысл восстанавливать, необходимо увеличить производство в сельском хозяйстве и в строительстве, повышая спрос на продукцию машиностроения. А для этого, в свою очередь, необходимо улучшить положение в сельском хозяйстве, расширяя спрос на его продукцию, и увеличить инвестиции, связанные со строительством.

Некоторый поворот оставшихся технологических островков на приземленные, но реальные нужды массовых отраслей нашей экономики дал бы не меньший эффект, чем суперпроекты по освоению современной, но немассовой технологии в электронике. Именно поэтому важны не только суперпроекты, но и простые многоотраслевые проекты по массовому переоборудованию нефтеперерабатывающей промышленности, ЖКХ, сельского хозяйства и машиностроения – пусть не самой современной, но более новой техникой отечественного производства.

В настоящий момент очень низкая степень интеграции российской промышленности, ее ориентация на внешних поставщиков ведет к тому, что инвестиции в какую-то одну отрасль не оборачиваются должным ростом в других отраслях, поставляющих этой отрасли оборудование и комплектующие. Такой «мультипликативный эффект»[16]16
  Мультипликативный эффект в данном случае – возможность государственных мер регулирования экономики увеличивать свою силу в несколько раз по сравнению с управляющим воздействием. Например, если закупка государством какого-то количества капитального оборудования приводит к большему росту ВВП, чем сумма закупки.


[Закрыть] невозможен в России из-за того, что страна еще с советских времен «больна импортом». Финансовые вливания в модернизацию отраслей ведут к увеличению внешних закупок оборудования и комплектующих вместо того, чтобы обеспечить спросом свою промышленность. Спад в машиностроении усугубил болезнь.

Отчасти потому стране и пришлось идти на накопление золотовалютных резервов, что мультипликативный эффект от финансовых вливаний внутри страны пренебрежимо мал. У руководства явно не хватает воли или желания переломить ситуацию в производстве товаров инвестиционного назначения, повысить рентабельность в этой области и использовать оставшийся технологический потенциал на целевые проекты по подтягиванию отставших отраслей промышленности. Вместо этого на Западе бездумно закупается все готовое ради подтягивания какой-нибудь одной отрасли в рамках национального проекта.

Исправить негативную ситуацию в этой сфере только улучшением положения несырьевых отраслей не удастся – необходим целый комплекс государственных усилий. Но все же, устранение спросо-ценового дисбаланса (через улучшение ценового положения загубленных отраслей и расширение спроса на их продукцию) является первоочередным требованием для действительного развития в этой части российской экономики. Все тонкие институциональные стимулы для поощрения инноваций и конкурентоспособности, о которых так любят порассуждать в экономической публицистике, – это ничтожно малые параметры по сравнению с общей невозможностью функционирования целых отраслей из-за спросо-ценовых условий. Они, может быть, и помогут отдельным инвесторам небольшого числа предприятий, но не изменят общую картину сырьевого перекоса.

Поэтому дополнение сырьевой экономики обрабатывающими отраслями, их вывод на объем производства, сравнимый с советским (пусть даже на первом этапе и с отстающими технологиями), – необходимое условие для того, чтобы с имеющейся базы начать повышать конкурентоспособность обрабатывающей промышленности. Нужен стартовый толчок к развитию несырьевой экономики, проведенный за счет средств сырьевой и обслуговой экономики, где эти дополнительные деньги все равно не дают существенной отдачи, а идут на закупку импорта и вывоз капитала. Таким толчком могло бы стать устранение спросо-ценового дисбаланса, при котором выживать и развиваться могут только некоторые предприятия обрабатывающих отраслей, не составляющие целостных и взаимосвязанных технологических цепочек. И улучшение условий хозяйствования в той части машиностроения, которая сейчас «выбита» из экономики, позволит не только добиться краткосрочного экономического эффекта импортозамещением по каким-то комплектующим, но и создаст условия для более быстрого развития технологий во всей технологической цепочке.

История реформ 90-х представляет особый интерес, в первую очередь, для двух профессиональных групп: прокуроров и экономистов. Но если юридическая оценка этих событий обращена к действиям определенных лиц в прошлом, то грамотная экономическая оценка позволит диагностировать сегодняшние недуги народного хозяйства России и извлечь уроки на будущее, понять, как его лечить. Какой же недуг российской экономики бросается в глаза при сопоставлении ее нынешнего состояния с теми бедствиями, которые обрушились на нее после 1990 года?

По нашему мнению, главный вывод, следующий из проведенного анализа «рыночных реформ», состоит в том, что спросо-ценовой дисбаланс, обрушивший в 90-е годы половину экономики и выбросивший Россию из разряда высокоразвитых стран, никуда не исчез. Он продолжает отравлять нашу жизнь и удерживает экономику на значительно более низком уровне, чем она могла бы достичь при нынешнем технологическом уровне, имеющейся капиталовооруженности и наличных трудовых ресурсах. Если коротко объяснить этот феномен, то дело в следующем. Спросо-ценовой дисбаланс:

а) делает невозможными целые виды экономической деятельности, составляющие сейчас омертвленную часть экономики;

б) направляет избыточные трудовые и капитальные ресурсы в те области применения, где они приносят стране крайне малую отдачу (по сравнению с альтернативным применением в омертвленной части экономики);

в) провоцирует (через пункты а) и б)) сырьевой перекос экономики и стимулирует преимущественно сырьевое развитие;

г) способствует деградации кадрового потенциала, не получающего поля для развития своих творческих способностей.

Нас могут спросить: а как же наши декларации о продолжающемся состоянии спросо-ценового дисбаланса сочетаются с экономическим ростом 2000-х, если по 90-м годам можно заключить, что дисбаланс влечет обвал народного хозяйства? Ответ в следующем. Ту часть народного хозяйства, которую спросо-ценовой дисбаланс мог уничтожить при данных параметрах налоговой, бюджетной и таможенной политики, он уже уничтожил к 1997 году. Последовавший рост загнан спросо-ценовым дисбалансом в жесткие рамки, при которых структурные диспропорции сырьевой экономики сохраняются и несырьевые виды деятельности остаются «в загоне». Поэтому рост 2000-х неправомерно называть «восстановительным»: он «искривлено-восстановительный». Если бы не спросо-ценовой дисбаланс, тот же рост имел бы место с более высокого стартового уровня, без двукратного обвала.

Собственно, попунктное обоснование наших выводов а)-г) о продолжении спросо-ценового дисбаланса прямо следует из статистических данных, приведенных в главах 7 и 8. Спросо-ценовой дисбаланс парализовал целые отрасли. Его основной жертвой стали наиболее технологичные отрасли промышленности, связанные с глубокой переработкой и производящие обмениваемые товары, а также легкая промышленность и животноводство. Лучше всего его действие видно на примере легкой промышленности. Не могла не умереть отрасль, цены на продукцию которой росли в 2,2 раза медленнее, чем в среднем по экономике (см. табл. 4). Государство не облегчило ее положение налоговыми льготами или субсидиями, и никакой технологический рост не может за 15 лет перекрыть такое ухудшение конъюнктуры для целой отрасли.

Ценовое удушение для легкой промышленности подкреплено спросовым: а) имущественная дифференциация переключает самый богатый спрос на престижный импорт, удовлетворить который наша промышленность не в состоянии; б) люди с низкими доходами тратят деньги, в основном, на питание или удовлетворяются китайским ширпотребом; в) спрос оставшейся прослойки со средними доходами настолько мал, что для его удовлетворения нет смысла запускать остановленный завод или строить новый из-за отсутствия минимальных масштабов экономически выгодного производства.

Фактор ограниченного спроса также выходит на первый план в машиностроении. Троекратное сокращение инвестиций в 90-е годы, лишь частично компенсированное в 2000-е, политика переориентации Агропрома на импортную сельскохозяйственную технику, «демонополизация» Аэрофлота не могли не подорвать станкостроение, тракторостроение, авиапромышленность… Активность в этих отраслях машиностроения, по сравнению с 1990 годом, далеко не фонтанировала даже в «тучные годы» накануне кризиса 2008 г.

Характер российской инфляции 2000-х, приходящейся на необмениваемые товары, усугубляет положение. Никто не будет брать кредит под 15% годовых на организацию производства обмениваемого товара, если через пару лет цена этого товара не изменится, а цена необмениваемых товаров, используемых в производстве, вырастет еще процентов на 40.

Итак, примерно треть реального сектора экономики (по состоянию на 1990 г.) попросту «не работает». Нам могут сказать, что сама по себе нерентабельность закрытых производств и свидетельствует о невыгодности их функционирования для России. Но эта отговорка содержит большую ошибку. В самом деле, в «нормальной» ситуации нерентабельность какого-то производства означает, что производитель не может заплатить из выручки за использованные ресурсы по рыночной цене, потому что какой-то другой производитель платит из своей выручки за те же ресурсы больше, ибо использует их с большей конечной выгодой. Совсем, совсем другую картину показывает перераспределение ресурсов в российской экономике. Раздувание персонала сырьевых отраслей без роста производства в них – это не «более выгодное» использование трудовых ресурсов, а их бесполезная растрата! Очевидно, что страна могла бы выиграть, переводя лишних работников из сырьевых отраслей обратно в машиностроение, легпром, химическую промышленность, строительство, финансируя их, например, за счет тех денег, которые сейчас идут в фонд зарплаты сырьевых компаний. При этом страна нисколько не сократила бы производство сырья в абсолютных цифрах: простое восстановление производительности труда советских времен позволило бы высвободить в нефтегазовой сфере, энергетике и металлургии 750 тысяч работников, сохраняя натуральные объемы производства.

Но для реализации такой программы, конечно же, пришлось бы перераспределить налоговую нагрузку с «омертвевших» отраслей экономики на сырьевые отрасли, не ограничиваясь изъятием части нынешней прибыли сырьевых компаний, но вынуждая их в 2–3 раза сократить фонд оплаты труда и помогая реструктуризации отраслей в сторону ликвидации паразитических звеньев, сокращения избыточного персонала и непроизводительных затрат. (Шаги, предпринятые правительством в этом направлении, по нашему мнению, недостаточны и, к тому же, основаны на неоптимальном инструменте экспортных пошлин, к чему мы еще вернемся в третьей части.) В конце концов, именно неадекватность налоговой системы влечет сильнейший дисбаланс и в распределении национального дохода, и в создаваемых при этом стимулах. Естественно, высвободившиеся финансовые средства следовало бы направить не в «стабилизационный фонд», а инвестировать в омертвленную часть экономики, расширить спрос на ее продукцию.

Итак, структурная ущербность российской экономики заключается в закрепившемся обслуго-сырьевом перекосе, который характеризуется непроизводительным разбуханием сырьевых и внутренних отраслей за счет обрабатывающей промышленности и неэффективным размещением трудовых и капитальных ресурсов. Регрессивная налоговая система, унифицированная по видам промышленной деятельности, но с непонятными привилегиями для торговцев и адвокатов, усугубляет положение. Продолжается деградация кадрового потенциала, односторонне ориентированного на обслуго-сырьевую деятельность, предельная производительность труда в которой, в пересчете на натуральные показатели, не растет.

К сожалению, в этих условиях исключительно негативную роль играет деятельность части «экспертного» сообщества – «сырьевого лобби» (название условное, ибо привилегиями пользуется не только сырьевой комплекс). Она направлена не просто на затушевывание проблемы, а на навязывание обществу и власти представлений, прямо противоположных действительности и экономическому развитию страны. То и дело раздаются, без особого обоснования, призывы к привилегиям для сферы услуг и «малого бизнеса» за счет обрабатывающих отраслей. И эти призывы реализуются властью в ходе дальнейших «упрощений» налоговой системы. Самые откровенные вредители откровенно мечтают, чтобы российская перерабатывающая промышленность поскорее «отмучилась» и не мешала выравниванию обменного курса рубля с ППС. При этом, как мы увидим ниже, разумные предложения по проведению перераспределительной реформы заплевываются с помощью дешевых идеологических трюков олигархической обслугой с научными регалиями.