Текст книги "Красный космос"

– Удачной дороги и хороших выборов, – сказал Браун. – Я буду голосовать за вас.

И мысленно добавил: в том случае, если события в Далласе пойдут так, как его информировали. Там Президенту предстоит пережить маленькое чудо, потеряв жизнь и вновь ее обретя, правда, в несколько ином качестве.

Но, в конце концов, если к звездам летят некробиоты, то почему лидером свободного мира не может стать один из них?

Из нас, поправил себя Браун.

…Ты можешь, шептал настойчивый голос. Ты можешь. Попробуй еще раз, движитель.

Бывший заключенный смотрел в глубь черного маслянистого шара. Собственное отражение уже не пугало его. Он вдруг понял, что действительно может! Труд освобождает! От всего! Даже от оков гравитации! Ведь он – движитель, как и те другие вокруг него. И он должен всего лишь безраздельно слиться с ними!

Корабль рванул с восьмикратной скоростью света. И ускорение продолжало возрастать.

Впереди их ждал Марс.

Он остановил машину. Близился рассвет. Небо из черного становилось фиолетовым, а в той стороне, где лежал городок, слегка порозовело.

– Приехали, – сказал он девочке. – Дальше пойдешь сама. Постучишься в любой дом, там тебе обязательно помогут.

Эмма не двигалась. Он осторожно тронул ее за плечо. Девочка вздрогнула, отодвинулась. Вздохнув, он вылез из машины, открыл дверь со стороны пассажирки и ловко, одним движением подхватил и поставил Эмму на асфальт. Покопался в карманах, достал свернутые в трубочку купюры и сунул в ладошку.

– Иди, – подтолкнул он ее.

Девочка нерешительно сделала шаг, еще. Обернулась.

– Тебе там помогут, – повторил мужчина. – И запомни, кто тебя спас, – Ли Харви Освальд! Ты обо мне еще услышишь, – добавил он тише.

Он вновь сел за руль.

Попадает в одноцентовик с пятисот футов? Что ж, у вас будет возможность в этом убедиться, господин Президент.

Харви развернул машину и поехал туда, где все еще царила ночь.

Нет человека более занятого, чем командир корабля накануне старта, и более свободного, чем после.

Лежа на койке и уместив планшет на животе, Борис Сергеевич в промежутках вахт, на которые заступал, как и все члены экипажа «Красного космоса», крутил ручку, перематывая микрофиши с газетами «Правда», «Труд», «Красная звезда», «Известия», «Вечерняя Москва», «Вести Лунограда», журналами «Коммунист», «Огонек», «Смена», «Космос», «На орбите», «Знание – сила» и множеством других центральных и региональных изданий. А еще там имелись подборки печатной продукции других социалистических стран, а также прогрессивных изданий стран капиталистических.

Газеты и журналы передавали пульс тех огромных свершений, которыми жила страна, которыми жил мир социализма и на которые с такой завистью и ненавистью смотрел обреченный на историческое небытие отживающий лагерь капитализма.

Продолжали осваиваться огромные, до того пустовавшие просторы Арктики. Возводились на полноводных сибирских реках огромные электростанции. Зажигались новые искусственные солнца. Пустыни отступали под напором все новых и новых каналов, несущих воду сибирских рек изголодавшейся по влаге почве. Выращивались и собирались невиданные урожаи. Грозно стояли на страже рубежей родины и всего коммунистического мира самые могучие и самые миролюбивые армии, вооруженные совершенным оружием, готовые дать молниеносный и сокрушительный ответ на любую провокацию лагеря капитала. Открывались новые детские сады, школы, больницы, университеты, фабрики, заводы, научные институты, лаборатории, обеспечивая каждому гражданину СССР его гарантированное право на бесплатное образование, бесплатное медицинское обеспечение, на труд, творчество.

Мартынова разбудил срочный вызов с мостика.

– Командир, вызывает ЦУП, – прошелестел голосом стоящего на вахте Аркадия Владимировича интерком, – требуют вашего присутствия.

– Иду, – Борис Сергеевич посмотрел на часы и покачал головой. Без пяти минут четыре ночи по бортовому времени. Столько же, сколько и в Москве, где располагался Центр управления полетами. Что у них такого срочного? Вспышка на Солнце? Метеорный поток?

Зашнуровав ботинки и накинув куртку (по старой привычке спал командир почти всегда одетым), Мартынов уже через пять минут был в рубке.

– Доброе утро, – услышал в наушниках Борис Сергеевич руководителя полета Исая Лукодьяновича Кунского.

– И тебе доброй ночи, Исай Лукодьянович, – усмехнулся Мартынов. – Чем порадовать желаешь? Вспышкой али потоком?

– Да как тебе сказать, – слышно было, как Кунский кашлянул, – дело не то чтобы очень срочное, могло и до утра подождать, но я хотел, чтобы ты одним из первых был в курсе. У нас здесь через несколько минут состоится срочное совещание, а утром нас ждут в Совете министров с докладом. А там, говорят, и до Политбюро дело дойдет.

– Не томи, рассказывай, что стряслось.

– Добро, слушай. – Исай Лукодьянович помолчал. – Полчаса назад американцы произвели запуск загоризонтного корабля. Наши средства объективного контроля зафиксировали его выход за горизонт событий и определили примерную траекторию, в пределах погрешности Гейзенберга-Чандрасекара. – Кунский вновь замолчал.

Молчал и Борис Сергеевич. Ему все стало понятно, но он не перебивал и не помогал сказать Кунскому то, что он должен был сказать.

– В общем, Борис Сергеевич, не носить тебе и твоей команде лавров первых людей на Марсе. Заг-астронавты успеют раньше вас. Их мишень – Марс. – Исай Лукодьянович так и сказал «мишень».

Связь с ЦУПом давно перешла в штатный режим, Исай Лукодьянович отправился на совещание в ГУКИ, а Мартынов все сидел за пультом связи, положив подбородок на скрещенные пальцы. Аркадий Владимирович, который также слышал весь разговор, молчал, не отвлекая командира от размышлений.

– Ты что об этом думаешь? – наконец спросил его Борис Сергеевич.

– Не ради славы первооткрывателей затеян весь этот полет, – сказал Гор заготовленную фразу. – Жалко, конечно, что это будут американцы с чертовыми загоризонтниками, но их полет будет в традиционном стиле: сядут, поставят звездно-полосатый флаг, сфотографируются, может, проедутся по окрестностям на каком-нибудь вездеходе, камешки соберут и сгинут без следа и последствий.

– Да уж, – неопределенно сказал Борис Сергеевич. – А что у нас делает научный руководитель экспедиции Полюс Фердинатович? Изволит почивать?

Полюс Фердинатович на поверку почивать не изволил. Он вообще спал очень мало, к чему приучил себя еще с юности, придя к выводу, что негоже ученому проводить в постели более пяти часов в сутки. Поэтому Борис Сергеевич не нашел его в закутке, куда тот приходил отдавать дань Морфею, как сам Полюс Фердинатович и выражался, а отыскал в лаборатории, где голый по пояс академик склонился над расстеленной во весь стол картой Марса, посасывал трубочку, и вообще являл собой живописный вид, больше походя на Рошфора из «Трех мушкетеров». Длинные волосы рассыпаны по плечам, мышцы и жилы тела напряжены напором той мыслительной деятельности, что безостановочно, даже во сне, совершалась в его голове.

– Знаю, знаю, – сказал он входящему Борису Сергеевичу и вновь склонился над картой, приняв то ли осознанно, то ли неосознанно позу генералиссимуса с известного плаката. Не хватало только белоснежного мундира со Звездой Героя на груди.

Карта Марса оказалась фламмарионовской репликой с дополнениями Лоуэлла и уточняющими данными последних съемок орбитальных марсианских станций. Полушария планеты прочерчивало множество каналов, в глазах рябило от латинских названий. Среди ученых до сих пор так и не выработалось общего мнения об их природе, хотя геометрическая выверенность каналов, подтвержденная спутниковыми фотографиями, просто взывала к искусственности происхождения столь грандиозного общепланетарного феномена.

– Высматриваешь, где они могут высадиться? – кивнул на карту Борис Сергеевич. Осведомленность Гансовского о старте американского корабля его не удивила – у академика имелись собственные источники информации. Наверняка кто-то из коллег сообщил ему.

– Ты считаешь, что они собираются высадиться? – спросил в ответ Гансовский. – Я-то как раз в этом не уверен.

– Что ты имеешь в виду? – Борис Сергеевич облокотился на столик и тоже принялся разглядывать карту. Через двадцать восемь дней им предстоит высадиться на марсианской поверхности и еще целый год путешествовать через все эти загадочные каналы.

– Имеются кое-какие соображения, – уклончиво сказал академик. – Но мы скоро и так узнаем, что задумали коллеги.

– Не следовало закрывать нашу собственную программу загоризонтных полетов, – с горечью высказал Борис Сергеевич то, что скопилось в его душе. – Были многообещающие результаты…

– На меня перстом указуешь? – Полюс Фердинатович посмотрел на командира. – Ведь под тем актом стояла и моя фамилия. Но я и сейчас не откажусь от того, что всегда говорил, – пересечение горизонта событий несовместимо с сохранением и удержанием поля коммунизма. Кстати, того же мнения придерживался и покойный Антипин, хотя у него имелась более обнадеживающая, что ли, гипотеза. Не слышал? О мирах Шакти и Тамас? Правда, строгого научного обоснования он не успел дать, но описал свою гипотезу в художественном слове. Почитай его роман «Чаша отравы», там это есть.

– Поздно книжки читать, когда американцы сегодня на Марсе, а завтра, чем черт не шутит, у Бетельгейзе.

– Книжки читать никогда не поздно, – сказал Полюс Фердинатович.

В дверь осторожно постучали чем-то металлическим, потом щелкнула кремальера и через комингс шагнул Паганель собственной персоной – огромный, металлический, похожий на Железного Дровосека из сказки. Поднял огромную металлическую руку и металлическим голосом пророкотал:

– Приветствую вас, земляне!

– Аве, цезарь, – усмехнулся Гансовский. – Ты как раз вовремя.

– Доброе утро, – сказал Борис Сергеевич.

Неожиданное появление на борту лунного робота поначалу раздражало Мартынова, словно являясь укором его способности как командира контролировать происходящее на «Красном космосе». Но ЦУП неожиданно легко дал свое добро на включение Паганеля в состав экспедиции. Удивительно легко, словно кто-то приложил к этому недюжинный авторитет. И теперь Борис Сергеевич рассматривал робота если не как полноценного члена экипажа, то как весьма полезное оборудование.

– Вот скажи, Паганель, – Гансовский задумчиво пососал трубочку, – что ты знаешь о путешествиях через горизонт событий?

Робот заполнил почти все свободное пространство лаборатории, Мартынову пришлось подвинуться, уступая место машине, от которой пахло озоном и разогретым маслом.

– Горизонт событий представляет собой эквипотенциальную поверхность, отделяющую космос макроявлений от космоса квантовых явлений. Главной особенностью горизонта событий является высокая напряженность так называемого некрополя – феномена широкого действия. В частности, некрополе порождается в ходе слепой эволюции живых существ, ведущих борьбу за существование друг с другом. Согласно уравнениям Гейзенберга-Чандрасекара, возможно туннелирование макротел сквозь горизонт событий, но при этом пилотирование подобных кораблей затруднено ростом некрополя до запредельных для биологических объектов величин.

– Вот, – удовлетворенно сказал Гор, будто услышал из динамика Паганеля нечто новое для себя. – А как насчет роботов? Роботы могут проходить сквозь горизонт событий?

– Подобной информацией не владею.

– Неплохо бы проверить. Ты слышал, Борис Сергеевич, о тектотонических организмах? Для больных неизлечимыми болезнями предлагается помещение живого мозга в тектотоническую оболочку. Представляешь, какие возможности открываются для медицины?

– Представляю, – сказал Мартынов.

– Или вот еще вариант, – продолжил Полюс Фердинатович. – Анабиоз. Если некрополе необратимо воздействует на сознание человека, то можно погружать экипаж в искусственный сон на период перехода сквозь горизонт событий.

– Подобные эксперименты проводились, – сказал Паганель. Чтобы занимать меньше места, он уселся на пол, но его металлические колени все равно торчали шарнирами над лабораторным столом. – Эксперименты признаны неудачными, поскольку после перехода не удавалось вывести испытуемого из сна.

– Любопытно, любопытно, – пробормотал Гансовский. – Но не бывает такого, чтобы на всякую природную гайку не находился наш человеческий болт.

– Он и нашелся, – хмуро сказал Борис Сергеевич. – Называется заг-астронавтика. Слыхал о такой? Только подобные вещи – не наш метод. Наш способ – вот так, дедовскими методами, неторопливо по баллистическим траекториям. Тише едешь – дальше будешь.

– Слышу упрек в твоих словах, – сказал Полюс Фердинатович.

– Это и есть упрек, – ответил командир. – В скольких институтах я побывал, даже не представляешь. Каждый отпуск посвящал тому, чтобы хоть в один съездить, поговорить о перспективных системах. И у Глушко чаи пили, и Черток по своему царству-государству водил, и просто с дьявольски талантливыми и молодыми по душам разговаривал, думал грешным делом – зажимают их корифеи, не дают развернуться. Так нет! Не зажимают! Твори! Они и творят. Создают все более и более совершенный велосипед. Черт, – Борис Сергеевич посмотрел на свою пустую трубочку. – У тебя табака в заначке нет случайно, Фердинатыч?

Тот развел руками.

– В общем, обошли нас злейшие коллеги. Опередили. А если так дело пойдет и дальше, то в Солнечной системе нам вообще места не останется.

– Насколько я понимаю в этой заг-астронавтике, – сказал Полюс Фердинатович, – то ничего путного они все равно не смогут сделать для освоения тех мест, где побывают. Кто будет строить станции? Закладывать шахты? Сами заг-астронавты?

– Ну почему? Ты же сам говоришь про тектотонические организмы. Почему бы им не наштамповать таких организмов в промышленных масштабах и не забросить на тот же Марс? Пока мы туда долетим, они уже Лас-Вегас какой-нибудь там отстроят для туристов, в рулетку будут играть.

– Послушай, командир, – сказал Полюс Фердинатович, – а может, ты все преувеличиваешь? У стра… гм, неуверенности глаза велики.

– У страха глаза велики, – усмехнулся Мартынов. – Чего уж ты меня жалеешь. Поддался панике, думаешь? Дал слабину.

– Принцип Гейзенберга-Чандрасекара, – сказал Паганель. – Подразумевает, что чем больше выигрываешь в расстоянии, тем больше проигрываешь в точности. Для того чтобы оказаться в точке, близкой к Марсу, им придется предпринять несколько корректирующих прыжков.

– О! Слушай глас железного разума! – Гансовский поднял трубочку. – Где моя логарифмическая линейка? А, вот… сейчас прикину. – Полюс Фердинатович задвинул ползунком.

– А если им удалось решить эту проблему? – охладил пыл академика командир. – Они ведь не случайно тянули с запуском. Направить загоризонтный корабль к Марсу они могли и год назад и именно так, как вы думаете – несколькими уточняющими прыжками. Но они отправили его только сейчас. Да и последнее это дело – возлагать надежды на то, что соперник окажется хуже, чем ты о нем думаешь. Заведомо проигрышная позиция. Недостойная ни советского космиста, ни советского ученого, ни даже советского робота.

– Да, ты в чем-то прав, – неохотно признал Гансовский и отложил линейку. – К тому же мы не можем учесть поправки воздействия некрополя на физическую реальность. Если поле коммунизма позволяет преодолевать ограничения естественно-научных законов, то почему бы и некрополю не действовать точно так же…

Вернувшись к себе, Мартынов сел на койку и смотрел, как на экране планшета сменяются изображения страниц последних номеров «Науки и жизни». Словно бы по иронии высвечивалась обширная дискуссия академиков Антипина, чья фамилия была окантована черной рамкой, и Казанского о первоочередных задачах советской науки. Покойный академик Антипин приводил известные слова Циолковского о том, что человечество должно выйти из колыбели Земли, ведь негоже всю жизнь проводить в уютной люльке, а Казанский возражал, что Циолковский хотя и корифей, но есть не меньшие корифеи в науке, такие, например, как Вернадский, чья идея ноосферы как раз и предполагает превращение земной колыбели в уютно обставленный дом. Самое главное все равно остается на Земле, утверждал Казанский.

Во всей этой истории имелся еще один аспект, который Мартынов как командир должен учитывать. А именно – моральное состояние экипажа. Одно дело, когда команда отважных первопроходцев отправляется в дальний и сложный путь, преодолевает на пределе возможностей встающие перед ними препятствия, борется, сражается, побеждает. И совсем другое, когда оказывается, что их цель – больше никакая не цель, а всего лишь рубеж, покоренный вовсе не ими. Да, можно утешать себя мыслями о том, что не так важно, кто первый, а важно – кто больше извлечет знаний из далекой и загадочной планеты, но все же, все же, все же…

Первым был Гагарин, полетев в космос. Первым был Леонов, выйдя в открытый космос. Первым был Пацай, ступив на поверхность Луны. А вот они, экипаж «Красного космоса», стать первыми не успевают. Вернее, они, конечно же, в чем-то ими будут – первыми совершат длительную экспедицию по поверхности Марса, первыми, возможно, обнаружат следы древней цивилизации, первыми откроют какую-нибудь марсианскую бактерию, но в главном смысле первыми они никогда не станут.

А что, если Паганель все же прав? И загоризонтный корабль так и не сможет точно навестись на Марс? Подленькая мыслишка, конечно, недостойная какая-то. Но все же, а?

И словно бы в ответ вновь включился интерком:

– Борис Сергеевич, по официальным каналам пришло сообщение… – Гор сделал паузу.

– Говори, – потребовал Мартынов, хотя уже догадался, о чем сообщение.

– Загоризонтный корабль «Шрам» вышел на орбиту Марса.

Зоя раскрыла бортовой журнал и записала привязанной к нему бечевкой ручкой – многолетняя космическая традиция, еще с тех времен, когда на космических кораблях царила невесомость: «32-й день полета. На вахту заступили штурман Гор и второй пилот Громовая. Все системы корабля работают в штатном режиме». Она задумалась – что еще добавить? Горизонт до самого Марса чист, как любил приписывать Биленкин? Зоя посмотрела на экран противометеоритного радиопрожектора – горизонт действительно чист. Не до Марса, конечно, но до того предела, на который добивала мощность радиоизлучателей. «Низкий уровень метеоритной угрозы», – пошла Зоя на компромисс, заменив шуточку маленького пилота традиционным вахтенным канцеляризмом.

Хотелось еще кое-что дописать. Например, что опередивший их на пути к Марсу загоризонтный корабль американцев со времени своего выхода на орбиту Красной планеты так и не подает признаков жизни.

– Аркадий Владимирович, как вы думаете, почему они там застряли? – Зоя прикусила обгрызенный кончик ручки.

Гор сидел в кресле с неизменной трубочкой в зубах и листал какую-то толстую книгу, чья обложка скрывалась под оберткой из газеты. С этой книгой Аркадий Владимирович всегда являлся на вахту и в процессе дежурства неторопливо перелистывал. Что это за книга, никто в экипаже точно не знал, так как Гор никому ее в руки не давал. Биленкин на полном серьезе утверждал, что это сборник самых жутких космических заклятий, которые под страшным покровом тайны выдаются каждому дипломированному штурману для обеспечения успеха полета ведомого ими корабля.

– Вы, Зоя, на сегодня десятая, – сказал Аркадий Владимирович.

– Что – десятая? – не поняла Зоя.

– Десятая, кто задает мне этот вопрос.

– У нас в экипаже семь человек, – сказала Зоя.

– Вы забыли вашего Паганеля, а еще два раза я спросил себя сам, – усмехнулся штурман.

– Но ведь у вас все равно есть гипотезы, предположения, догадки, – не сдавалась Зоя. – Может, у них двигатель сломался? Или столкнулись с шальным метеоритом?

– Все может быть, – философски заметил Гор. – Особенно когда делаешь в спешке, только бы опередить соперника.

– Паганель предполагает, что они могли найти на орбите нечто более интересное, чем марсианские каналы.

Аркадий Владимирович перелистал пару страниц:

– И что же может быть интереснее марсианских каналов?

– Полый Фобос, – сказала Зоя.

– Простите? – Аркадий Владимирович даже соизволил оторваться от книги и посмотрел на нее сквозь очки-консервы.

– Полый Фобос. Вы читали статью Шкловского о том, что некоторые особенности движения этого спутника Марса заставляют предполагать наличие в нем огромных пустот?

– Заставляют предполагать, – задумчиво повторил Гор. – А как это соотносится с гипотезой о Фаэтоне?

Зоя закрыла бортовой журнал, подошла к столику с чайными принадлежностями и двумя термосами, изукрашенными яркими китайскими птицами. Поколебалась, но выбрала чай. Аркадию Владимировичу налила кофе.

– Благодарю, – сказал Гор, принимая чашку. – Но вы так и не ответили, Зоя.

Она отхлебнула чай и смущенно пробурчала:

– Вы смеяться не будете, Аркадий Владимирович?

– Ни в коей мере, – пообещал Гор, даже ладонь показал в знак клятвенности заверения.

– Мне действительно кажется, что все это взаимосвязано, – сказала Зоя. – Марсианские каналы, Фаэтон, полый Фобос, египетские пирамиды…

– Даже пирамиды? – удивился Гор.

– Конечно! Ведь почти доказано, что такие сложнейшие инженерные сооружения, как пирамиды, не могли быть построены во времена фараонов, да еще примитивными средствами и рабами. Скорее всего, их возвели гораздо раньше. А каменные города индейцев майя? Каменный вычислитель Нон-Падол? Истуканы острова Пасхи?

– Вы не верите, что все это было под силу создать людям? – прищурился Гор.

– Под силу, конечно же, – немного смутилась Зоя. – Но… не так быстро, понимаете? Если бы история человечества насчитывала сотни тысяч лет, то такие развитые цивилизации возникли бы закономерно. Но человечеству всего лишь сорок тысяч лет. Мы развиваемся слишком быстрыми темпами.

– И по-вашему, – заключил Аркадий Владимирович, – все пирамиды, истуканы и прочие рисунки в пустыне Наска сделаны пришельцами? Марсианами?

– Фаэтонцами, – поправила Зоя.

– Удивительно богатая у вас фантазия, – восхитился Гор. – Одним допущением решить все загадки человеческой истории.

– Ну, это не моя фантазия, – смущенно сказала Зоя. Аркадий Владимирович явно не читал научно-фантастические романы Казанского, где все эти допущения излагались в красочной литературно-художественной форме.

Гор было вздохнул поглубже, чтобы возразить, но тут настойчиво запиликал сигнал сообщения из ЦУПа.

Гор вскочил со штурманского кресла и склонился над щелью, откуда ползла дырчатая лента закодированного сообщения. Аркадий Владимирович просматривал ее по мере поступления, не удосужившись прогнать сквозь дешифратор, – космический волк с легкостью читал последовательность отверстий.

– Вот черт, – сказал он, нажав интерком: – Борис Сергеевич, срочное сообщение из ЦУПа, требуется ваше присутствие на мостике.

– В чем дело? – донесся голос командира.

– Новые данные о «Шраме».

Американские загоризонтные корабли не имели официальной регистрации ООН, как советские, китайские и космические корабли других стран. Инспекторы Организации Объединенных Наций и международные комиссии на них не допускались. Порой даже названия загоризонтных кораблей не сообщалось в печати в кратких извещениях об очередном запуске.

Однако о полете к Марсу, как очередному доказательству превосходства американской науки и технологий, было объявлено с большой помпой и даже название корабля просочилось в газеты – «Шрам». Имелась еще одна крупица информации, добытая дотошными журналистами, – имя командира корабля. Джон Доу.

И вот после длительного периода нахождения на орбите Марса «Шрам» под командованием Джона Доу вдруг приступил к выполнению маневров, однако целью этих маневров, как можно было определить с центров слежения на Земле и Луне, не являлась высадка на Марс.

– И чего же он хочет? – Борис Сергеевич отбросил очередной ленточный свиток с записью наблюдений обсерватории в Лунограде.

– Мы точно знаем, чего он не хочет, – философски заметил Гор. – И это пока единственное наше позитивное знание. Ровно до тех пор, пока ты не дашь разрешение на расконсервацию заг-курсографа.

– Заг-курсографа! – Биленкин, которого тоже вызвали на мостик, покачал головой. – Что-то мы рано за наше ультима рацио взялись.

Командир молчал, раздумывая, а Зоя склонилась к маленькому главному пилоту:

– А что такое заг-курсограф?

– Бомба, – кратко ответствовал Биленкин. И добавил: – Термоядерная. – Помолчал и еще: – С тикающим запалом.

– Запросить ЦУП, командир? – предложил Гор. – Они не будут возражать. Мы сейчас ближе всех и можем дать в ЦУП наиболее полную информацию.

Борис Сергеевич продолжал молчать, просматривая ленту. Гор открыл было рот добавить что-то еще, но Биленкин сделал ему знак помолчать. Зоя ничего не понимала – что это за заг-курсограф такой и почему его применение ввергло командира в глубокое раздумье.

Но вот он отложил перфоленту и встал. Осмотрел находящихся на мостике.

– Зоя, идите со мной, – и толкнул дверь.

– Не урони, – вослед донесся заговорщицкий громкий шепот Биленкина.

Командир направился в кают-компанию. Самое просторное помещение на корабле, где экипаж проводил досуг, смотрел кинофильмы, где проходили партийные собрания и ежеутренние политинформации для тех, кто свободен от вахты. По стенам висели портреты исторических деятелей, провозвестников космистской эры – Джордано Бруно, Коперника, Галилея, Циолковского, Цандера, был и портрет Гагарина, только не обычно-парадный, а вполне себе бытовой, на котором первый космист Земли стоял посреди заснеженного поля, опираясь на лыжные палки, видимо только-только завершив пробежку по виднеющемуся позади него лесу.

Мартынов сдвинул портрет Циолковского, и за ним оказался сейф. Зоя удивилась – она никогда не думала, что на корабле есть вещи, которым место в запертом сейфе. Конечно, имелся арсенал с набором лучевых пистолетов, но чтобы сейф! Командир распахнул толстую металлическую дверцу и подозвал Зою:

– Нужно вытянуть вот этот футляр. Только осторожнее – он тяжелый и… неприятный.

Лишь взявшись за коробку, Зоя поняла, что имел в виду командир, назвав футляр неприятным. Вроде бы ничего особенного – подушечки пальцев ощущают короткий и плотный ворс, похожий на бархат, но возникает иллюзия, будто в руках нечто осклизлое, гниющее, вот-вот готовое расползтись отвратными ошметками, напоследок еще и обдав жижей длительного разложения.

– Ох, – непроизвольно сказала Зоя, но футляр удержала. Ровно до тех пор, пока они не переставили его на ближайший стол.

Зое невыносимо захотелось вымыть руки. И уж во всяком случае больше не касаться этого странного футляра.

– Перенесем его в рубку, – сказал Мартынов, и Зое ничего не оставалось, как вновь ухватиться за ворсистую поверхность.

Пару раз пальцы почти соскальзывали с футляра, но Зоя пересиливала себя и бралась крепче. В рубке они водрузили его на столик с космическими картами, по которым Гор прокладывал курс «Красного космоса», отчего штурман недовольно поморщился, а Биленкин сказал:

– Надо было его в кают-компании смотреть, командир. А то порой такое бывает…

– Чем быстрее сделаем, тем быстрее спрячем обратно, – сказал Борис Сергеевич. Он снял с шеи ключик, отомкнул футляр и откинул крышку.

Зоя попятилась – не больно ей хотелось смотреть на то, что внутри, но неожиданно наткнулась на взгляд Гора. Штурман смотрел на нее так… смотрел так… Ну, в общем, так смотрят опытнейшие мастера на ни к чему не приспособленных новичков. Зою это резануло, она пересилила отвращение и подошла к навигационному столику, заглянула внутрь раскрытой коробки.

Ей показалось, что футляр не имеет дна. Будто заглядываешь в бездну, до головокружения, до тошноты, и она затягивает тебя внутрь, столь ощутимо, что поневоле встаешь на цыпочки, наклоняешься вперед сильнее и сильнее, словно хочешь поближе рассмотреть гипнотизирующее сплетение и расплетание тысяч тончайших нитей, которые пронизывают пустоту сложнейшим лабиринтом.

– Не упадите, голубушка, – ее берут под локоток, но она резко стряхивает взявшую ее руку. Ну, конечно же, опять этот ловелас Гор.

– Я вам не голубушка, – говорит Зоя. – И прекратите меня третировать. Я такой же член экипажа, как и вы!

Командир не обращает внимание на их сцепку. Он прикусывает мундштук трубки, облокачивается на столик, смотрит на сплетение нитей в бездонной черноте заг-курсографа.

По граням футляра идут ряды засечек и разноцветные бегунки, которые командир начинает передвигать по непонятной Зое системе. Ей кажется, он делает это наобум. Неудивительно, говорит она про себя, сколько ему лет, нашему командиру? Войну прошел, а значит, давно на пенсию пора, а он все за штурвалом, путь молодым загородил. Наверняка и Зою взял с огромной неохотой, и дружков своих настроил против нее – вон как Гор на нее лыбится. Догадывается, что она ни черта не понимает в этом заг-курсографе – что это такое и для чего. И объяснить никто не хочет. Ни командир, ни Гор, ни даже этот лилипут в кресле первого пилота!

– Записывай, – говорит командир, и Гор вытягивает из кармана кожанки блокнот. – А четыре, Б сорок семь, В шестьдесят два…

Зое отвратителен их заговор молчания. Она здесь лишняя, на этом празднике осведомленности. Ее удел – футляры таскать, проводить инвентаризацию склада, а завтра ей, быть может, полы драить доверят и посуду помыть, если очень повезет. А ведь все это настолько просто, что дряхлым, пронафталиненным космическим волкам и в голову не приходит.

– «Шрам» собирается приблизиться к Фобосу, – насмешливо говорит Зоя. – Это же проще пареной репы.

Командир отрывается от диктовки, смотрит на нее таким взглядом… таким взглядом! О, она прекрасно понимает его взгляд! Куда ей, со свиным рылом летчика-истребителя, в калашный ряд космистов лезть, да еще дурацкие догадки высказывать, на которые они, космистские волки, не способны.

Неожиданно Гор хихикает. Поначалу тихо, себе под нос, но с каждым «хи-хи» громче и громче. Слезы выступают на глазах, приходится снять очки-консервы и вытереть их платочком с заветным вензелем.

– Зачем нам заг-курсограф, командир? – смеется навигатор. – Зачем нам навигатор? Счетная машина? У нас есть пилот Громовая, которая по нюху может проложить курс корабля! А еще и предсказать, куда направится загоризонтник на орбите Марса! Да она просто пифия! Авгур! Нострадамус в юбке!

Гору давно хочется поддеть эту выскочку. И побольнее. И пообиднее. Чтобы поквитаться за тот случай в ГУКИ, когда у него так ничего и не вышло с той секретаршей-глупышкой. А ведь все было на мази! Лунные шоколадки действуют безотказно. Проверено. Но только в том случае, если тебя не толкают под руку. Его же не просто толкнули, его окунули в грязь всей мордой. Именно в грязь. И именно мордой. И кто? Вот эта пигалица! Да будь она хоть отдаленно в его вкусе, он бы показал ей, что значит мешать товарищу Гору устанавливать шефские связи с молоденькими секретаршами. Здравствуй, тело, молодое, незнакомое… И все такое прочее. Но на таких уродин он не позарится.