Текст книги "Культурная революция"

Я поведу тебя на батл…

Появление на канале «Культура» двух участников рэп-батлов – ветерана Хана Замая и молодого чемпиона Гнойного, победившего в финале батл-марафона не знавшего поражений Оксимирона, вызвало крайнее раздражение ревнителей высокой духовности и – одновременно – удивление той части молодежной аудитории, которая, похоже, узнала о существовании канала «Культура» только благодаря приглашенным туда рэп-кумирам.

И тем не менее после того, как рэп-батл между Оксимироном и Гнойным, который состоялся 6 августа в Санкт-Петербурге и был выложен в YouTube в ночь на 14 августа, просмотрели почти 25 миллионов человек, высокобровым обозревателям стало невозможно делать вид, что это заурядное явление маргинальной субкультуры.

Ни в коей мере не желая хоть как-то уязвить мой любимый телеканал, тем не менее позволю себе заметить, что сравнение количества зрителей, которые являются его почитателями, и числа тех, кто увлекается батлами, будет явно не в его пользу. Не думаю, что канал «Культура» когда бы то ни было в ограниченном времени смотрели 36 миллионов человек – эта цифра взята мною из информации об одном из батлов Оксимирона, выложенного в YouTube. Разумеется, статистика далеко не всегда является единственным и сокрушительным аргументом в споре. Количество почитателей Стаса Михайлова и Евгения Петросяна куда больше, чем читателей Андрея Платонова или Иосифа Бродского. Но тем не менее феномены массовой культуры, привлекающей миллионы зрителей и слушателей, безусловно, требуют внимательного к себе отношения. При этом попытка понять совсем не предполагает прощения и приятия.

Как и Сергей Александрович Есенин, я не собираюсь «задрав штаны бежать за комсомолом». Хотя бы потому, что, если я и сумею задрать штаны, одно из моих оперированных колен в любом случае меня подведет.

Как я понял из многих возмущенных посланий, нашедших место в социальных сетях, главный упрек в мой адрес состоял в том, что я вообще обратил внимание на это явление и посмел связать его с высокой культурой. С точки зрения моих интеллигентных оппонентов нужно было сразу вывести рэп-батлы, их участников и фанатов за рамки подлинного эстетического творчества – и на этом поставить точку. «Как можно допускать эту мерзость, использующую обсценную лексику, на канал, где звучит Бетховен и Пушкин!» – это самое слабое из того, что я услышал после программы «Агора», в которой участвовали Гнойный и Хан Замай. Здесь для меня не было чего-то неожиданного. Подобная критика в адрес «Культуры» звучала пятнадцать лет назад после программы «Культурная революция», посвященной русскому мату и его роли в бытовании нашего «великого и могучего».

Не надо быть ханжами и делать вид, что мы не знаем, каким образом делают детей и как работает кишечник. Когда мы говорим о культуре того или иного народа, той или иной эпохи, надо помнить, что она, выражаясь термином Михаила Бахтина, амбивалентна, высокое предполагает наличие низкого, духовное – материально телесного, религиозный пост не отменяет Масленицы. Карнавальная культура Античности, Средневековья, Ренессанса, пусть на время позволяющая заменить верх низом, стыд – бесстыдством, выражала коренные противоречия человеческой природы. И делала это с вызывающей свободой. Достаточно открыть «Гаргантюа и Пантагрюэля» Рабле, чтобы убедиться в этом сполна (только читайте его либо на языке оригинала, либо в переводе Николая Любимова, который был безупречно интеллигентен, поэтому не боялся называть вещи теми именами, с которыми они сохранились в народной карнавальной традиции).

Замечу, что обсценная, вненормативная лексика в рэп-батлах вовсе не является основным инструментом в литературном творчестве словесных дуэлянтов. Она возникает как некий акцент, усиление мысли, взрывающая течение речи метафора, не более того. На самом деле интеллектуальное пространство литературных поединков наиболее ярких российских представителей этой субкультуры куда шире, чем в их американских аналогах. В российских рэп-батлах можно услышать не только скрытые цитаты из Гумилева, но и обращение к немецкой философии, как классической, так и современной. Дуэлянты не пропускают возможности унизить соперника, обвиняя его не только в незнании жизни, но и в незнании русской и мировой культуры. И хотя Гнойный не без оснований говорит о том, что американские рэперы достигли недосягаемой виртуозности во владении языком, уверен, что они уступают российским по масштабу миропонимания. Притом что поединки рэперов на всех континентах выдержаны в стилистике дворовой драки, правда, не предполагающей крови.

Это своего рода ярмарочная дуэль, участники которой пародируют рыцарский турнир, сознательно снижая его до драки на палках. Они переплавляют реальную ненависть, накопившуюся в обществе, в клоунское представление – и ненависть становится безопасной. Это ярмарочная интеллектуальная игра, где в бисер играют люди, обладающие не только мозгами и юмором, но еще и гениталиями. Именно поэтому она столь энергетически заразительна. Но здесь – в отличие от высокого искусства – никто не требует «гибели всерьез». Участники батлов не скрывают, что все происходящее для них игра и только игра. Они ухмыляются в ответ на предложения участвовать в разных пропагандистских кампаниях и уверены, что сумеют устоять перед коммерческими соблазнами. Насколько им хватит самоиронии? Готовы ли они посвятить свою жизнь игре и только игре? Можно сколько угодно цепляться за цитаты из Шиллера или Хейзинги, отождествлявших игру с высшим проявлением человечности, но мы-то знаем, что игра не спасет от реальности. И кроме батлов есть много чего такого, на что стоит тратить интеллект, талант и эмоции. Впрочем, как кажется, они понимают все это не хуже меня.

Сентябрь 2017

Мифы истории

18 сентября 2017 года в Институте всеобщей истории РАН состоялась открытая академическая дискуссия «История и миф», участники которой рассматривали самые разные аспекты этой далеко не новой проблемы, тем не менее не утратившей своей актуальности по сей день. Ее инициатором стал Центр истории исторического знания ИВИ, возглавляемый М. Бобковой.

Сам факт, что кроме историков в ней приняли участие социологи, философы, этнографы, нейропсихологи и представители других наук, свидетельствует о том, что на этот раз обсуждение известной проблемы выходит за рамки идеологического спора.

Открывая конференцию, А. Чубарьян вспомнил, как рассматривали вопрос соотношения мифа и истории в начале 60-х годов прошлого столетия на одном из исторических конгрессов в СССР: мифология объявлялась враждебной марксистско-ленинскому знанию, так как она не соответствовала материалистическому пониманию мира, – дальнейших обсуждений в ту пору не предполагалось. Но совершенно очевидно, что мифологическая составляющая в той или иной степени присуща любому коллективному и индивидуальному восприятию мира, – эта мысль, которая звучала в выступлениях многих участников, не вызывала возражений. Однако проблема состоит в том, как соотносится научное знание о прошлом и мифологические представления о нем в современной жизни. Ведь известно, что мифы творятся настоящим для будущего. Поспевает ли за этим творчеством историческая наука?.. Насколько она готова отстаивать свои права на истину?

Можно искать любые конспирологические объяснения того, почему эта дискуссия состоялась за полтора месяца до даты столетия Октябрьского переворота, полагаю, что все они будут спекулятивными. Директор ИВИ М. Липкин подчеркнул, что дискуссия имеет научный, а не актуально-политический смысл. Но тем не менее совсем отказаться от прошлого опыта невозможно, как учили меня на занятиях по марксистско-ленинской философии, во всякой случайности надо искать закономерности. К тому же, хотим мы того или не хотим, это, безусловно, всемирно-историческое событие обросло многочисленными мифами, созданными искусственно или самопроизвольно, зародившимися в недрах народной жизни, в том коллективном бессознательном, которое творит мифологию на протяжении всей истории человечества. Это относится не только к существу захвата власти большевиками, но даже к лингвистическому ее оформлению. То, что В.И. Ленин называл переворотом, в процессе укрепления коммунистической власти стало величаться Великой Октябрьской социалистической революцией. При жизни моих дедов и родителей, да и при моей – до второй половины 80-х годов XX столетия – происходила своего рода сакрализация истории СССР, в том числе ее первой страницы, описывающей 25 октября (по старому стилю) 1917 года, а затем началась ее десакрализация, которая, стремясь приблизиться к правде, порой создавала новые мифологемы.

Отношения истории и мифа вовсе не так просты, как кажется некоторым публицистам, которые при этом могут находиться по разные стороны идеологических баррикад. История отстаивала свою научную миссию в создании достоверной картины прошлого, вырываясь из плена мифологии. Но мифология при этом по сей день не хочет уступать науке, используя для своего укрепления в общественном поле все достижения современной науки и техники.

Люди моего поколения помнят, что в каждом клубе можно было наткнуться на один из двух плакатов, утверждавших, что важнейшим из искусств для нас является кино, а религия есть опиум для народа. Под первым стояла фамилия Ленина, под вторым – Маркса. Не стану ерничать по поводу роли киноискусства в эпоху телевидения и интернета, она, несомненно, скромнее, чем в пору, когда «народ безграмотен». Но про второй могу с высокой долей достоверности сказать, что Карл Маркс не был автором подобного пассажа. В его понимании никто не создавал религию для народа – народ сам творил ее. Но классики марксизма, которые были вовсе не пустыми людьми, какими их любят нередко изображать в современной России, посвятили немало страниц своих сочинений феномену рождения мифологии из самой мистерии человеческого бытия. Разумеется, они были не только философами, но и политическими мыслителями, поэтому прекрасно понимали, что мифологией, а особенно мифологизацией тех или иных событий можно манипулировать в интересах властей предержащих, как, впрочем, и в интересах тех, кто эту власть хочет низвергнуть.

Своекорыстная трактовка прошлого разного рода историками-пропагандистами неизбежно порождает оскорбительные определения великой науки – «политика, опрокинутая в прошлое», пожалуй, самое невинное из всех возможных. Но конъюнктурные манипуляции такого рода по своему качеству и долговечности не способны конкурировать с подлинным мифотворчеством, созидателем которого всегда является народ или значительная часть народа, которая нуждается в устойчивом, незыблемом и доступном понимании окружающего мира. Как справедливо отметил А. Шубин, миф – в отличие от науки – создает упрощенную модель реальности. Понятно, что и наука – не только из-за желания быть доступной, но и из-за ограниченности наличного знания – далеко не всегда готова передать сложность явлений окружающего мира во всей их полноте. Но научное познание – в отличие от мифологического – способно совершенствоваться, меняться, усложняться. Оно не скрывает, что имеет дело с неопределенностью. Миф – напротив – утверждает себя в общественном сознании как истина в последней инстанции.

Сегодня как никогда нужны горькие и «низкие» истины – за «возвышающий обман» человечеству уже не раз приходилось расплачиваться непомерной ценой. И это, что называется, научный факт.

Сентябрь 2017

После праздника

10 мая 1945 года в своем последнем радиообращении к немецкому народу по Би-би-си, которые он вел всю войну, Томас Манн сказал: «Как горько, когда ликование мира достается ценой поражения и глубочайшего унижения собственной страны!» Но он никогда не отождествлял нацистский режим и немецкий народ. Еще в ноябре 1941 года, когда Геббельс убеждал жителей Третьего рейха, что в случае поражения их всех – вместе с гитлеровской верхушкой – «повесят на одной веревке», Манн твердо стоял на том, что «народ всегда способен начать сначала». И он был прав – какой бы сложной и драматичной ни была судьба немецкого народа во второй половине XX века. В пору гитлеровских побед, в сентябре 1942 года, Манн не скрывал своего презрения к нацистскому режиму: «Во что я верю неколебимо, – в то, что Гитлер не сможет выиграть эту войну, и эта вера основана больше на метафизических и моральных, нежели на военных причинах».

Его взгляд на Россию, особенно на русскую литературу, которую он еще в своем раннем рассказе 1903 года «Тонио Крёгер» назвал «святой», не менялся во времени. И в этой связи уместно вспомнить его письмо одному из лучших переводчиков русской литературы на немецкий язык Александру Элиасбергу, датируемое маем 1917 года: «Мир с Россией! Союз с Россией! Ведь это ложь, что все русское во Франции лучше понимают, чем у нас. Никогда, даже в 1914 году, я не испытывал ни малейшей неприязни к России и русскому духу». Томас Манн мог бы повторить эти слова и в мае 1945 года, понимая, какая страна вынесла на себе основные тяготы битвы с нацизмом.

Какие бы исторические травмы ни нанесли тысячелетнему российско-германскому родству две мировые войны, диалог двух народов и двух культур не прекращался ни в XX, ни в XXI веке. Май 2017 года в Германии во многом проходит под знаком русской культуры. На следующий день после переговоров федерального канцлера ФРГ Ангелы Меркель и президента Российской Федерации Владимира Путина в Сочи, которые комментировали все мировые СМИ, в Марбахе открылась выставка, посвященная Райнеру Марии Рильке и Марине Цветаевой. Как известно, «нации общаются вершинами». Поэты впервые встретились в мае 1926 года в швейцарском местечке Валь-Мон, неподалеку от замка Мюзо, где Рильке был вынужден жить, надеясь поправить здоровье. Цветаева приехала к нему вместе с Борисом Пастернаком, который познакомился с Рильке во время его первого приезда в Россию, в апреле 1899 года. Тогда молодой немецкий поэт мечтал получить аудиенцию у Л.Н. Толстого, и ему дали рекомендательные письма к Л.О. Пастернаку, в ту пору работавшему над иллюстрациями к роману «Воскресение». Л.О. Пастернак отвел Рильке к Л.Н. Толстому – эта встреча навсегда привязала Рильке к России и русской литературе. (Справедливости ради надо отметить, что интерес к России пробудила в нем Лу Андреас-Саломэ, окончившая Петершуле в Санкт-Петербурге, дочь царского генерала, русско-немецкая писательница, философ, психоаналитик, подруга Фридриха Ницше и Зигмунда Фрейда, с которой Рильке связывала долгая близость. Поэту был 21 год, когда он встретился с 36-летней Лу.) Через двадцать пять лет Рильке расскажет польскому литератору В. Гулевичу о своих первых московских впечатлениях: «И вот на что я наткнулся: в сумерках возвышались очертания храма, в тумане по сторонам его стояли паломники, ожидающие, когда откроются двери. Это необычное зрелище потрясло меня до глубины души. Впервые в жизни мной овладело невыразимое чувство, что-то вроде чувства родины…»

Для Цветаевой значение Рильке в пору очередного кризиса европейской культуры, предопределившего мировую войну и череду революций, было огромным: «Рильке не есть ни заказ, ни показ нашего времени, – он его противовес. Войны, бойни, развороченное мясо розни – и Рильке». Их переписка 1926 года – пронзительная лирико-философская проза XX века. Увы, она была краткой – 29 декабря 1926 года Рильке скончался в Монтрё.

В апреле 2015 года во Фрайбурге, где сестры Цветаевы, Марина и Анастасия, жили и учились в начале XX века, был установлен бюст Марины Ивановны работы А. Бурганова. А в нынешнем мае там же будет открыт Центр Марины Цветаевой, которая была по-настоящему привязана к этим краям: «Нет ни волшебней, ни премудрей / Тебя, благоуханный край, / Где чешет золотые кудри / Над вечным Рейном – Лореляй».

14 мая в Готе, в замке Фриденштайн, который был заложен в 1643 году герцогом Эрнстом Саксен-Готским, давшем ему символическое название «камень мира», откроется выставка шедевров из московского ГМИИ имени А.С. Пушкина. Это своего рода знак благодарности за участие Герцогского музея Готы в экспозиции, посвященной творчеству Лукаса Кранаха Старшего и его потомков, которая стала одним из важнейших событий музейной жизни России в 2016 году. Обмен такого рода шедеврами – знак высокого расположения и доверия друг другу. А 16 мая в Берлине будет представлен новый проект Ильи и Эмилии Кабаковых… И хочется верить, что во всем этом есть важные приметы будущего.

В России и Германии по-разному отмечают дни завершения Второй мировой войны в Европе. Но есть общее понимание того, что в 1945-м был окончательно разгромлен преступный нацистский режим, который принес неисчислимые беды миру, в том числе и самому немецкому народу. Это понимание выстрадали лучшие сыны Германии, среди которых хотел бы вспомнить Генриха Бёлля, по словам Льва Копелева, одного из самых русских немецких писателей. Не случайно во время прощания с ним в июле 1985 года друг Бёлля священник Герберт Фалькен закончил свою проповедь такими словами: «От имени усопшего мы молим о мире и разоружении, о готовности к диалогу, о справедливом распределении благ, о примирении народов и прощении вины, лежащей тяжким бременем особенно на нас, немцах».

Май 2017

«Услышь меня, хорошая…»

В середине прошлого века среди музыкантов гуляла шутливая присказка: «Все, что не написал Дунаевский, написал Соловьев-Седой». Мы вспомнили ее, когда репетировали спектакль-концерт, посвященный 110-летию замечательного композитора, который прошел в день его рождения в Московском театре мюзикла. Когда Василий Владиславович Соловьев-Седой, внук «маршала песни» (так при жизни называли его деда), предложил нам сделать спектакль-концерт, у меня возникли некоторые сомнения.

Притом что Василий Павлович Соловьев-Седой при жизни был классиком советской песни, одним из самых известных авторов популярной музыки в СССР, мне казалось, что многие его сочинения принадлежат истории. Истории великой, но ушедшей навсегда страны и истории ее музыкальной культуры. Понятно, что два сочинения великого ленинградца, написанные им о своем любимом городе, – «Вечерняя песня» («Слушай, Ленинград») на стихи Александра Чуркина и «Подмосковные вечера» на стихи Михаила Матусовского – поют постоянно, но насколько на слуху у широкой публики его другие песни? И чем они могут увлечь современного слушателя?

Прежде чем ответить на эти довольно долго мучившие меня вопросы, напомню читателям историю «Подмосковных вечеров» – просто для того, чтобы отвести от себя подозрения в психическом расстройстве. Как известно, «Ленинградские вечера» В. Соловьев-Седой и М. Матусовский написали незадолго до того, как им предложили сочинить песню для документального фильма «В дни Спартакиады». Поскольку спортивные соревнования проходили в Подмосковье, а документалисты требовали немедленно прислать им хоть что-нибудь, то Матусовский поправил текст, заменил «ленинградские вечера» на «подмосковные», Соловьев-Седой сделал новый вариант музыки – и песня «Подмосковные вечера» наряду с двумя спортивно-строевыми хорами была отправлена в Москву. Там ее нещадно разругали, но все сроки сдачи киноленты давно прошли, и она осталась в картине. История о том, как ее отказался записывать Марк Бернес, давно стала легендой. Когда песня стала знаменитой в исполнении Владимира Трошина, Бернес не мог себе простить издевательств над стихами Матусовского. Ведь он долго объяснял поэту, что речка не может «двигаться и не двигаться», а любимая не может смотреть «искоса», да к тому же еще «низко голову наклоня».

Впрочем, в 1957 году В. Соловьева-Седого больше волновала судьба другой его песни, которую он сочинил на стихи Евгения Долматовского, – «Если бы парни всей земли…». Она была написана специально для Международного фестиваля молодежи и студентов, и авторы возлагали на нее большие надежды. Но, как известно, именно «Подмосковные вечера» стали визитной карточкой Фестиваля 1957 года, получив Первую премию и Золотую медаль на песенном конкурсе…

Чем больше мы погружались в музыкальный мир Соловьева-Седого, который от природы был награжден композиторским гением, тем сильнее хотелось открыть его нашим сегодняшним слушателям. Прежде всего молодым, которые поют другие песни и слушают другие стихи. Его музыка по-прежнему свежа и заразительна. Классика на то и классика, что не растворяется во времени. Он сумел претворить в песне великие открытия русской классической музыки, сохранив при этом связь с народным творчеством. В.П. Соловьев-Седой – выдающийся мелодист, его созвучия накрепко остаются в памяти даже не слишком искушенных людей, которые сразу готовы подпевать только что прозвучавшей мелодии. Этот магический дар сделал его невероятно популярным в XX веке. Он сохранил свою власть и поныне. Александр Чуркин, один из многолетних друзей и соавторов Василия Павловича, записал разговор Л.О. Утесова и И.О. Дунаевского, свидетелем которого он был в конце 30-х годов. Утесов: «Пожалуй, ты единственный, кто может сочинить такую мелодию, что люди запоют ее прямо по дороге с концерта». Дунаевский: «Нет, почему же? На ленинградском музыкальном небосклоне восходит новая звезда – молодой Соловьев-Седой. Не хочу быть пророком, но уверен: ему суждено большое плаванье…» В этом диалоге все правда. Не случайно в 1942 году обруганный за «цыганщину» «Вечер на рейде» сразу запели моряки на всех флотах, да и не только они. Строки А. Чуркина «Прощай, любимый город…» повторяли во всей стране со щемящей надеждой на скорое победное возвращение.

В 1942 году Василий Павлович Соловьев-Седой встретился с Алексеем Ивановичем Фатьяновым, большим русским поэтом. Ученик Алексея Дикого и Алексея Попова, он мог бы стать замечательным драматическим актером, но судьба распорядилась иначе. Для Соловьева-Седого, который сочинил с А. Фатьяновым такие шедевры, как «На солнечной поляночке», «Соловьи», «Первым делом, первым делом самолеты», это было счастливое сотрудничество. Все знали, что он никогда не сочинял музыку просто на стихотворную «рыбу», он всегда ждал рождения высокой поэзии – это пробуждало его композиторское творчество. С А. Фатьяновым они работали именно так.

Было бы глупо не понимать, что В. Соловьев-Седой, как и другие композиторы его эпохи, часто выполнял социальный заказ. Но уровень этого исполнения был виртуозным. Даже работая на заказ, он пытался раскрыть не мнимые, а истинные потребности времени. Расслышать созвучия повседневности. В. Соловьев-Седой всегда щадил своих слушателей, оберегая их от бессмысленной патетики, не играл в поддавки с публикой…

…Когда звучит песня «Услышь меня, хорошая…», у меня всегда глаза на мокром месте. Эту песню Соловьев-Седой написал для своей глухонемой дочери.

Апрель 2017