Текст книги "Культурная революция"

Между адом и раем

Сначала о деньгах. На 41,5 процента снизился доход от продажи билетов в московских кинотеатрах в декабре 2008 года. В московских цирках, куда нельзя было попасть, сегодня можно купить самые разнообразные билеты, за которые бились еще в прошлом году. Из-за банковского кризиса в первом квартале 2009 года объявила о банкротстве одна из лучших сетей московских книжных магазинов «Букбери», а это значит, что общее число книг, приобретаемых для домашнего чтения, снизится на весьма ощутимый процент. (Замечу, что количество книжных магазинов в России – и даже в Москве – при расчете на душу населения на порядок меньше, чем в среднем по Европе.)

Не случайно выбрал Москву в качестве примера – столица не просто задавала тон зрительской активности, она существенно отличалась от всей России (и даже от Петербурга) по ценовой политике, по количеству и качеству предложений. Среднестатистический москвич в сфере культуры мог позволить себе то, чего не мог позволить среднестатистический россиянин. И возможности эти существовали не только для обитателей привилегированной Барвихи, где до сих пор билеты на концерты мировых звезд стоят по 50–60 тысяч рублей. Москвичи и сегодня стараются, как говорится, держать фасон – и поэтому невозможно купить билеты на прощальный концерт Аллы Пугачевой, хотя цена места в дальнем ряду партера выше, чем месячная пенсия бывшего инженера или врача. И в этом смысле Москва, где источники доходов горожан весьма разнообразны, более сложный индикатор для осмысления общей ситуации, чем, скажем, Череповец или Магнитогорск, где культурная жизнь практически напрямую зависит от положения дел в металлургической промышленности. Именно поэтому московская статистика позволяет рассуждать о положении дел в области культуры без бессмысленной паники.

Поведение властей в отношении культуры абсолютно совпадает с поведением отдельного потребителя. Ее рассматривают как нечто необязательное и даже обременительное. Притом что федеральный бюджет 2009 года уменьшил долю расходов на культуру на 23 процента (а в сопоставимых ценах к 2008 году и того больше), притом, как мы уже убедились, что собственные заработки учреждений культуры за последние месяцы заметно снизились, в антикризисной программе правительства РФ, документе весьма серьезном и обширном, о культуре не сказано ни слова. Ни слова о ней не говорят и тогда, когда речь идет о поддержке малого и среднего бизнеса, хотя, как известно, газетно-журнальное производство, книгоиздательство, кино– и телепроизводство, эстрадное дело представляют собой коммерческие сегменты культуры, где обращаются средства, сопоставимые с теми, что необходимы для сельскохозяйственной переработки или автосервиса.

Как в зажиточные нефтяные, так и в нынешние кризисные времена культуру не рассматривают как предмет первой необходимости, как неотъемлемую часть бытия, регулирующую поведение человека на внутреннем, глубоко мотивированном уровне.

Меня никогда не перестает мучить вопрос о том, почему в начале 1917 года русский человек мог отдать последнее на общую свечу в церкви, а в начале 1918-го тот же самый человек осквернял иконы и храмы, поповских жен и дочерей и физически истреблял духовенство? Почему православие, столь могущественное в России, вернувшее патриаршество после Февральской революции, не смогло удержать страну от катастрофы октября 17-го и само стало одной из ее первых жертв?

Нет простых ответов на этот вопрос. Но, думаю, значительная доля истины есть в том, что социальное поведение людей зависит, помимо вульгарно экономических мотиваций, от того, в каком соотношении находятся в обществе вера, образование и художественная культура. Поверхностно материалистическое представление о человеке и человечестве, сформулированное в «Трехгрошовой опере» Бертольтом Брехтом: «Сначала хлеб, а нравственность потом», подводило в истории не раз и не два. Как размышлял Ф.М. Достоевский еще в XIX столетии, хлебом, положим, накормим, что будем дальше делать?

Уровень, качество нравственности в обществе зависят от его окультуренности, от того, насколько культура проникла в широкие массы, насколько определяет она народное бытие. Трагедия Октября 1917 года и последующей Гражданской войны была связана в том числе и с тем колоссальным разрывом, который существовал между культурной элитой и народом, значительная часть которого была просто безграмотной. Фантомный всплеск русской культуры Серебряного века не уберег Россию от исторической бездны, в том числе и потому, что крестьянин не понес с базара ни Белинского, ни Гоголя, ни Чехова, ни Бунина.

Большевики использовали искусство как инструмент агитации – к этому призывал А.В. Луначарского В.И. Ленин еще в 1918 году. Культура, искусство в Советском Союзе были частью идеологической работы, а коммунистическая идеология – «единственно верная», «единственно научная» – была адресована прежде всего интеллекту. И в этом КПСС добилась немалых успехов. Не случайно в одной из своих лучших статей А.И. Солженицын обрушивался на советскую «образованщину», которая далека от веры и от совести, которая живет в плену двоемыслия и двоедушия.

Понимание культуры как идеологии и технологии, сведение ее к набору приемов, позволяющих манипулировать населением, уже в СССР доказало полную бесперспективность. Владея современными технологиями, можно добиться результатов на выборах – они непродуктивны ни в периоды созидательной жизни, ни в периоды исторических потрясений, когда «коллективное бессознательное» способно разрушить хрупкий защитный цивилизационный слой.

И не случайно поэтому после Великой депрессии, в «красные 30-е», как их называли в США, Рузвельт начал развивать сеть региональных театров и других учреждений культуры, а «майская революция» 1968 года заставила де Голля с утроенным рвением проводить политику децентрализации культуры во Франции. И не случайно нынешний французский президент Николя Саркози, жестко подавлявший молодежные бунты в арабских районах Парижа, увеличил расходы бюджета 2009 года, выделяемые на культуру, чуть ли не на сорок процентов.

Важно понять, что приобщение народа к культуре не только определяет его развитие, креативность, но и в значительной степени обеспечивает безопасность общества. Даже массовая культура, по справедливому замечанию В.О. Ключевского, хороша уже тем, что отвлекает людей от чего-то худшего.

В действительно культурном обществе появляется предсказуемость социального поведения – думаю, не надо никого убеждать, насколько это важно в современной ситуации. И это будет еще важнее, когда мы начнем заново обустраиваться в послекризисном мире.

Понятно, что государство, как писал Альбер Камю, существует не для того, чтобы на земле был рай, а для того, чтобы на земле не было ада. О рае должны думать те, кто создает культуру. В периоды кризисов они должны думать не только о себе, если они еще способны на это.

Апрель 2009

Роман по заказу: диалог власти и художника требует таланта с обеих сторон

«Скажите, что нужно моему клиенту – Российской Федерации, – и я дам необходимый язык, чтобы выразить все ее пожелания!» Тим Дикенсон, один из лучших вашингтонских адвокатов, повторял мне эту фразу не раз и не два, чтобы втолковать принципы отношений между состоятельным заказчиком и профессиональным исполнителем. Тиму особенно нравилось словосочетание «Мой клиент – Российская Федерация» (произнося его, он выглядел гордым подростком, которому доверили взрослую тайну).

Эта фраза всплывает в памяти всякий раз, когда возникает разговор о роли и судьбе интеллектуалов в современном мире. Да и не только в современном. Формула Тима Дикенсона – идеальная, как кажется многим, модель взаимоотношений власти и интеллигенции. В том числе интеллигенции гуманитарной и художественной. Власть добивалась этой модели и во времена египетских фараонов, и в пору формирований французской монархии, и в викторианской Англии, и в большевистской России, и в современных Китае, США, Италии. Не исключая, разумеется, и нашу страну. И немалое число интеллигентов с искренним самозабвением готовы были отдать весь свой дар величественному обаянию власти за одну возможность сказать: «Мой клиент – Российская Федерация!» Для достижения своих целей у государства в запасе огромный арсенал возможностей. В зависимости от исторических нравов и обычаев, финансового положения и самоиронии могут применять различные меры: создание французской Академии и уменьшение налога на добавленную стоимость при книгоиздании, испанский башмачок, дробящий кости, и принуждение пить собственную мочу, доводящее до безумия, вручение высших наград Отечества, привилегированные дома творчества и насаждение коллективного ужаса, который был ведом не только Гойе и Мандельштаму, но и людям менее впечатлительным, вроде Киршона, доносившего на своих коллег в 1920-е и 1930-е и уничтоженного в 1938-м, или Говарда Фаста, известного писателя-коммуниста, сдавшего всех, кого мог, на комиссии Маккарти в начале 50-х годов прошлого столетия.

Как правило, «кошмарили» и одаряли благами одновременно. Чаще разных людей, иногда – одних и тех же. Палитра действий власти огромна и полна удивительных нюансов. Перелистайте переписку кардинала Ришелье с литераторами его эпохи, ощутите игру жизни и смерти в письмах Мольера Людовику ХIV и ответах «короля-солнце». Или прочтите переписку Сталина с М.Горьким начала 30-х годов прошлого столетия, где он не только просит автора «На дне» поскорее закончить пьесу о вредителях, но и обещает прислать в Италию новые материалы по этой необычайно важной для Советской России теме. Сталин знает, что в этот момент необходимо СССР, – он просит Горького дать «нужный язык». Муссолини – о том же, но для Италии – просил Д‘Аннунцио и Пиранделло. Гитлер – для Германии – Лени Рифеншталь и Густава Грюндгенса. Все не последние художники. Классики XX века. Для отказников – в лучшем случае эмиграция, в худшем – физическое небытие.

Эстетические разногласия с властью

В разных странах в разные эпохи создаются специальные структуры, призванные не просто ограждать своих подданных от скверны инакомыслия по отношению к государственной машине, но и формировать некие постулаты власти, которые важно изложить нужным языком для радостного воспитания общества. Понятно, что Главлит или Главрепертком, то есть органы цензуры, создать проще, чем государственные институты, которые смогут увлечь творцов решением новых задач, но их отсутствие, как кажется партийным и государственным лидерам, может пагубно влиять на всю общественную ситуацию в стране. И всегда, как в викторианской Англии, найдется немало охотников занять привилегированную позицию «поэта-лауреата». Но не буду мучить зарубежными или древними примерами: они мало чем отличаются от наших отечественных и современных. Поэтому останемся в родных пенатах и в новейшей истории.

6 июля 1922 года было принято постановление Политбюро ЦК РКП(б) «О молодых писателях и художниках». 20 июля 1922 года – постановление Политбюро ЦК РКП(б) «О поддержке молодых поэтов и писателей». Именно с этого момента партийное окучивание и культивирование молодых (и немолодых) деятелей искусств приобрело системный характер.

До создания в 1934 году Союза писателей СССР (и, соответственно, реорганизации и организации других творческих союзов) еще более десяти лет, но РКП(б), как впоследствии ВКП(б) и КПСС, до самого конца своего существования не выпустит руководство художественной жизнью страны из своих рук. Будут меняться внутрипартийные и государственные структуры, будут по-разному называться ведомства, которым предписано заниматься деятелями культуры, но суть останется неизменной: все пожелания власти должны выражаться понятным – и этой власти, и широким народным массам – языком. В конце концов партия захочет диктовать не только идеи, но и язык, на котором эти идеи должно излагать. И если до середины 30-х годов эстетическое разнообразие не преследовалось, то провозглашенный метод социалистического реализма, своего рода нормативный реализм, позволял признавать «подрывным элементом» эстетически оригинальных писателей, художников, композиторов. (Не случайно В.Синявский уже в 1960-е скажет, что у него эстетические разногласия с советской властью.)

Когда талант нем

Над созданием монолитной советской культуры, над формулированием партгосзаказа работали десятки тысяч человек – от парткомов и райкомов до ЦК, научно-исследовательские институты и университеты марксизма-ленинизма, соответствующие структуры в силовых ведомствах. Применялись обычные для просвещенного и непросвещенного человечества методы кнута и пряника: только кнут был потолще, а пряник – потоньше. Осведомленные о трагических судьбах своих коллег деятели культуры старались ничем не выдать своего несогласия с карательной системой, пытались, как могли, встроиться в нее. Государство, партия были единым – и единственным – заказчиком для деятелей культуры в СССР. От них зависела и судьба творца, и судьба творчества. Они формулировали заказ и определяли идейно-художественные параметры его исполнения. Казалось, наступила казарменная гармония.

Но сопротивлялась сама природа искусства, природа творчества. Трагедия немоты обрушилась на лучших мастеров слова.

Из информационной записки наркома государственной безопасности СССР В.Н. Меркулова секретарю ЦК ВКП(б) А.А. Жданову о политических настроениях и высказываниях писателей от 31 октября 1944 года: «Оценивая <…> состояние советской литературы, Асеев говорит: «В России все писатели и поэты поставлены на государственную службу, пишут то, что приказано. И потому литература у нас – литература казенная…<…>»

Положение в советской литературе Чуковский определяет с враждебных позиций: «…В журналах и издательствах царят пустота и мрак. Ни одна рукопись не может быть принята самостоятельно. Все идет на утверждение в ЦК, и поэтому редакции превратились в мертвые, чисто регистрационные инстанции. Происходит страшнейшая централизация литературы, ее приспособление к задачам советской империи. <…> В условиях деспотической власти русская литература заглохла и почти погибла».

Напомню, что информация наркома В.Меркулова была отправлена А.Жданову 31 октября 1944 года, когда вся разрешенная советская литература сочинялась, по словам И.Эренбурга, в «стиле салютов», когда в СССР действовал мощнейший репрессивный механизм, показавший свою макабрическую силу во второй половине 40-х годов. Но даже в это время партия и государство порой вынуждены были имитировать свою руководящую роль, когда рождались произведения, написанные не по их заказу, а по совести и творческой необходимости писателя: так появились на свет «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова и «Звезда» Эммануила Казакевича. Удостоенные Сталинских премий, они расширяли пространство не просто дозволенной, но свободной литературы. Мандельштам и Камю сформулировали максималистский запрос писателя: свободная литература может быть плохой и хорошей, несвободная литература – только плохой. В реальности все было сложнее: писатель мог быть свободен, редактор и издатель, как правило, зависели от множества обстоятельств. Но и здесь немало зависело от воли и мужества редактора, от его творческого инстинкта и независтливости по отношению к чужому таланту. И в пору сталинщины, и в годы хрущевской «оттепели», и в десятилетия брежневского «застоя», и в период горбачевской «перестройки», равно как и в новейшие нынешние времена – к счастью, многовекторные и разнонаправленные, – именно художники расширяли пространство творческой свободы, и неглупые партийные бонзы старались приписать это к своим заслугам.

Свобода уходит наверх

Можно сколько угодно говорить о свободе, дарованной всем нам «сверху», важно только понимать, что понимание этой свободы наверх приходило через художественную культуру, отстаивающую свою независимую природу в любых тоталитарных режимах.

КПСС пыталась вписать в «марксистско-ленинские» идеологические рамки все талантливые явления литературы и искусства: лишь бы их авторы впрямую не выступали против советского строя и «лично генерального секретаря нашей партии». Понятно, что внутри советского руководства не было единства: борьба за власть и сохранение власти диктовали свою логику и политического, и идеологического поведения. Но именно благодаря этому разрешенная советская культура была многообразна и богата – от Василия Белова и Валентина Распутина до Юрия Трифонова и Василия Аксенова, от Юрия Любимова до Олега Ефремова, от Дмитрия Шостаковича до Гии Канчели…

Повторю еще раз: и при жесточайшей идеократической системе, регулирующей все сферы жизнедеятельности людей, при внятных репрессивных механизмах в культуре, художественное творчество не изменяет своей природы. Даже такой политический прагматик и циник, как В.Ленин, понимал, что именно «партийная литература оплодотворяет последнее слово революционной мысли», – и никак наоборот. КПСС и советское государство вынужденно расширяли границы свободного творчества, называя «госзаказом» многое из того, что объективно подрывало устои этой самой власти: от «Заседания парткома» А.Гельмана до «Буранного полустанка» Ч.Айтматова. И это при том, что идеологическая, политическая рамка советской жизни была очерчена внятно и достаточно определенно.

Много званых, да мало избранных

Сегодня обо всем этом можно было бы не вспоминать, если бы, как говорится, не вновь возникающие обстоятельства. Идея госзаказа в его самом примитивном воплощении вновь витает в нынешнем российском воздухе, вырабатывая жадную слюну у любителей бюджетных и внебюджетных денег. Скажу сразу: среди них нет таких гениев, как Шолохов (сравни «Поднятую целину» и «Тихий Дон»), и таких выдающихся мастеров, как Фадеев (сравни «Разгром» и «Молодую гвардию»). Даже первоклассных ремесленников советского времени, обладающих высочайшей творческой культурой, что называется, раз-два и обчелся (да и тем сильно за семьдесят). Но заказчиков – легион, притом каждый из них, либо нажив денег, либо зная, где их получить, почему-то уверен, что именно он может говорить не только от лица государства, но и от народа. Нет сколько-нибудь значительного ведомства, которое не хотело бы увековечить себя в телесериале или хотя бы в популярном шансоне. Деньги тратят немалые, но результаты печальны.

Сегодня только очень наивные и невежественные люди могут с уверенностью сказать, что именно и только они знают, чего «хочет Российская Федерация», и готовы попросить выразить эту потребность в танце, фильме или поэме. И дело не в том, что нельзя с помощью социопсихологических исследований определить ожидания и потребности публики, и пяти совещаний – запросы государственной элиты. Просто достигнутые результаты, как бы изящно и умно они ни выглядели, будут отражать сложившиеся – и расхожие – представления о жизни, консервативную сумму знаний. Проблема не только в том, что запросы, в том числе и эстетические, различных социальных групп, как правило, не совпадают друг с другом, и не в том, что носители различных ценностных систем не смогут договориться о содержании базовых терминов (принципов?). Просто важно понять наконец, что потребности страны и народа, смыслы их существования во времени и вечности в высшем значении этих слов Андрей Рублев, Пушкин, Толстой, Шостакович или Эйзенштейн выражают острее и объемнее любого политика или идеолога. Именно художественное (и научное) открытие, как правило, становится тем первотолчком, который заставляет работать институты государственной и гражданской жизни.

Важнейшая миссия художника – проникновение в неведомое, постижение непостигнутого.

Спору нет, госзаказ или заказ рынка существовал с тех пор, как искусство определилось как особая сфера человеческой деятельности. Но прорывы, расширяющие пространство знания о мире и формирующие новые ценности, осуществляли не заказчики, но творцы, чаще всего в непримиримом конфликте с заказчиком. Если нет понимания этой закономерности, тогда Достоевский навечно будет зачислен в ряды авторов детективных романов, которые он писал, чтобы расплатиться с кредиторами. В новые и новейшие времена не заказчик определял пространство искусства, не он становился первооткрывателем смыслов и вкусов, – достаточно вспомнить историю импрессионизма и постимпрессионизма. Художественные откровения в конечном счете ставят задачи перед обществом и государством, но это вовсе не значит, что художников надо выращивать в теплицах и украшать генеральскими эполетами.

Если сегодня мы всерьез заинтересованы в инновационном развитии России, то государство должно озаботиться об условиях для рождения творцов – в искусстве, науке, во всех сферах современной человеческой практики. С ними трудно, порой невыносимо сотрудничать, но без них нельзя ни жить, ни выжить. Именно они ценой невероятных усилий пытаются выразить, что же действительно нужно Российской Федерации. И как всегда, одна проблема: много званых, да мало избранных.

Ноябрь 2008