Текст книги "Трибуле"

XXXIV. Месье де Монклар у себя и у короля

Дневной свет с трудом пробивался в этот затянутый черным кабинет, где, казалось, воцарился вечный траур.

Здесь всё было строго и безнадежно, потому что эта комната предназначалась для месье де Монклара. По утрам он здесь работал, редактируя суровые распоряжения, поставлявшие осужденных на парижские виселицы. По вечерам он с мрачным удовлетворением отдыхал здесь.

А в тот час, когда мы проникли к нему, месье де Монклар не работал, но и не отдыхал. Он погрузился в воспоминания. Он ведь был таким же, как все, человеком, пока его сердце не окаменело.

Какая же катастрофа превратила его в дикого зверя? Его взгляд медленно поднимался к картине, висевшей над столом.

На ней была изображена ослепительно красивая молодая женщина, державшая за руку маленького мальчика с серьезным и горделивым видом. Высокий лоб мальчика позволял предположить наличие недюжинного ума.

Осторожный стук в дверь вернул Монклара к действительности.

Неужели его страшный взгляд не заставит отступить посетителя, осмелившегося проникнуть в эту полную тайн комнату? Но нет. Неизвестный не знал ни страха, ни колебаний.

На его губах играла заискивающая улыбка. Он привык бывать в этой комнате. Он привык к страшной интимности месье де Монклара. Он имел право на добрый прием. Сколь скромен он ни был, но не раз оказывал услугу главному прево. Разумеется, он не мог называться другом. Это был сообщник.

– Тит Неаполитанец! – встретил его Монклар.

Странной личностью был этот Тит!

Он приехал из Италии несколько лет назад и поселился недалеко от Лувра. Его небольшая лавчонка с несколькими пучками трав, подвешенных к палке над входом, не переставала привлекать внимание прохожих. Любопытные спрашивали у владельца, что значат эти пучки.

Тит отвечал, что привез их из очень далеких стран. Эти травы, по его словам, вылечивали ото всех болезней.

После подобных заявлений в лавке Тита несколько недель толпились покупатели. Потом лавка опустела…

Несколько раз Тит менял травы, служившие ему вывеской. Но никто больше в лавке ничего не покупал.

От травяной вывески бежали, как от чумы. И не только потому, что травы не вылечивали. Тит торговал еще одним товаром, отпугивающим покупателей: он продавал смерть. Об этом донесли главному прево, и тот приказал привезти коммерсанта к себе.

О чем говорили между собой эти два человека, никто никогда не узнает. Но Тит после беседы вернулся в свою лавку улыбающимся, и его больше не беспокоили.

Возмущение парижан вылилось в другую форму мести. На лавочника шикали, лупили его палками, бросали в него камни. Тит не жаловался. Он ждал.

Тем временем на детишек того квартала, в котором была лавка Неаполитанца, напала странная болезнь. Самые знаменитые доктора не знали, что это за недуг. Трое ребятишек умерли от эпидемии.

Тогда знахаря оставили в покое.

Впрочем, лавка его теперь открывалась очень редко. Это если говорить про дневное время. Ночами же соседи время от времени слышали осторожный стук в окошко. Тит смотрел в дверной глазок и сейчас же открывал.

Визиты ночных клиентов, несомненно, приносили прибыль, потому что, по слухам, Тит относил немалые суммы банкирам.

Низкорослый, тощий, неопределенного возраста, с черными лоснящимися волосами, скошенным лбом, гладко выбритым лицом, с глазками, одновременно и сверлящими, и бегающими, с тонким костистым носом, с искривленным бедром, Тит Неаполитанец казался бы смешным, если бы он не был так страшен.

Столкнувшись с ним, люди чувствовали себя так, словно оказались перед одной из злых сил природы.

– Не помешал, месье главный прево? – спросил Тит.

– Ни в коем случае, Тит. Ты ведь всегда приносишь мне новости.

– Сегодняшняя новость очень важная.

Он говорил, растягивая слова. Стороннему наблюдателю могло показаться, что итальянец продает свои слова на вес золота.

– Ну, говори.

– Этой ночью я принял очень странного посетителя. Его визит оказал честь моей скромной лавке.

– Кто-небудь из дворца?

– Некто из могущественных персон при дворе, имевших, по крайней мере, совсем недавно большое влияние.

Месье де Монклар больше не задавал вопросов. Он размышлял. Таково было одно из немногих его развлечений: раскрыть тайну, на след которой его наводил итальянец.

– Совсем недавно… Женщина?

– Женщина.

– Мадам герцогиня д’Этамп?

– Мудрость вашего превосходительства восхитительна! – пришел в восторг итальянец.

– И чего же хотела герцогиня?

– Вы знаете, месье, что мадам де Сент-Альбан уже три дня находится в тюрьме. Ее отправили туда за необъяснимое исчезновение… Но оставим это. Итак, герцогиня д’Этамп захотела послать несколько фруктов мадам де Сент-Альбан, чтобы подсластить ее заключение…

Месье де Монклар резко дернулся.

Скажем сразу, что само желание отправить посылку его ничуть не удивило. Он слишком много знал о придворной дружбе, с которой расстаются таким простым и трагическим образом. Его заинтересовала причина, заставившая герцогиню д’Этамп отделаться от мадам де Сент-Альбан.

– Герцогиня больше ничего не говорила?

– Ничего. Она только пожелала, чтобы посылка была готова сегодня же.

– Ты обещал выполнить пожелание?

– Обещал.

– И что теперь?

– А теперь, месье главный прево, я пришел просить у вас совета.

Месье де Монклар едва заметно улыбнулся.

– А без моего совета тебе не хватает смелости?

– Не хватает, и с того самого дня, как я поступил на службу к вашему превосходительству.

Главный прево задумался, взвешивая последствия своих слов. Если он запретит передачу, то спасет мадам де Сент-Альбан, которую он не терпел. Если разрешит, то получит сильное оружие против герцогини д’Этамп, о побуждениях которой он рано или поздно узнает.

– Тит, – сказал он строгим голосом, – я не в праве выступать против распоряжений герцогини д’Этамп… Пошли фрукты.

– Ах, эта добрая мадам де Сент-Альбан! – сочувственно произнес итальянец.

Таково было его надгробное слово старой придворной даме.

Месье де Монклар заметил, что Тит все еще не ушел.

– Есть еще новости?

– Ваше превосходительство догадался. Новость не такая серьезная: я нашел месье де Сансака.

– О!

– Он ранен и изуродован. Он скрывается в каком-то домишке в Венсене.

– Скрывается? – удивился месье де Монклар.

– Месье де Сансак очень тщеславен, пожалуй, даже фатоват. Ему клинком распороли лицо от подбородка до лба. Вид отвратительный…

– Король будет очень огорчен, – равнодушно сказал главный прево. – Дуэль?

– Драка, и даже засада.

– На месье де Сансака?

– Нет, это месье де Сансак находился в засаде.

– Объясни.

– Месье де Сансак и восемь или десять наемников вздумали поколотить одного молодого человека, который не понравился месье де Сансаку. Молодой человек защищался очень хорошо.

– Тебе известно его имя?

– Ваше превосходительство его тоже знает, вам будет неприятно узнать, что этот юноша вышел из потасовки целым и невредимым.

– Так скажи же его имя.

– Манфред!.. Если только это не был Лантене.

– Лантене! – глухо отозвался месье де Монклар.

Кровь слегка прилила к его лицу.

– Что-то слишком часто он попадается на моем пути, – пробурчал де Монклар. – Я не жалею, чтобы этот Манфред остался целым и невредимым. Я поймаю его и прикажу колесовать живьем.

– Это опасно, – рискнул вставить слово Тит.

– Опасно… почему?

– Бандиты и нищие любят этих молодых людей, а этой голоты в Париже наберется целая армия.

– Помни об этом, – сказал месье де Монклар, прощаясь с итальянцем. – Против армии нищих мне придется мобилизовать всю королевскую армию, и я не оставлю камня на камне в их царстве. Манфред и Лантене будут колесованы на Гревской площади.

Произнося эти последние слова, Монклар нацепил шпагу и направился в Лувр.

Его немедленно ввели к королю. Увидев его, сумрачный Франциск I прояснел лицом.

– Дорогой мой главный прево, – приветливо начал он, – жду вас с нетерпением. В вашем распоряжении были мадам де Сент-Альбан и мадемуазель де Круазий. Сколько времени потребуется вам, чтобы найти герцогиню де Фонтенбло?

– Случается, что пропавшие люди никогда не находятся.

– Вы не хотите ответить на мой вопрос, месье де Монклар…

– Сир, когда некий бандит оказывает сопротивление Вашему Величеству и убивает ваших друзей, почему Ваше Величество не оказывает сопротивления придворной шайке?

Король помрачнел.

– Странным тоном вы говорите со мной! Кто смеет противостоять мне? О каких друзьях вы говорите?

– Сир, я говорю о месье де Сансаке, тяжело раненном, изуродованном на всю жизнь ударом бандитского клинка. Это проделала рука того самого бандита, который здесь, в Лувре, бросил вызов вашему величеству.

– Манфред!

– Он самый. И еще один осмелится: Лантене!

В глазах короля сверкнула молния.

– Месье де Монклар, – высокомерно сказал он, – если это верно, что подобная деревенщина, обнаглев, бросает вызов мне, то не время ли главному прево вмешаться?

– Нет, сир, потому что вы не даете средств.

– Что вам надо?

– Один полк, сир, и приказ сровнять с землей Двор чудес.

– Этот приказ…

Франциск немного помедлил. Он чувствовал, что его трон не так прочен, чтобы народное возмущение не могло потопить его в грязи и крови.

– Сир, не отдавайте его, если вы не готовы идти до конца, если чей-то гнев пугает победителя при Мариньяно.

– Довольно, месье! Вы получите этот приказ. Получите войска, какие вам понравятся. А теперь ступайте!

XXXV. У Этьена Доле

Этьен Доле склонил над греческой рукописью свой упрямый лоб, на котором мысль, воля и постоянные усилия сформировали глубокую складку. Рядом с ним, на табурете, склонив голову в грациозной позе, сидела за вышиванием Авет. Отец и дочь, занятые своими делами, не обращали никакого внимания на отдаленный шум, доносившийся снаружи.

– Не утруждай себя, девочка, – время от времени говорил дочери Доле.

Но еще чаще Авет вставала и молча клала свою прохладную руку на падающий лоб Доле.

– Ты заработался сегодня, папа; я хочу, чтобы ты закрыл книги.

Но мыслитель не пожелал подчиняться воле дочери:

– Я еще не разбросал достаточно зерен, не распространил достаточно света.

Она вздохнула и снова принялась за свою работу.

Находившийся в расцвете сил Доле проявлял странную поспешность, какое-то дикое желание закончить начатую работу.

– Дни мои сочтены, – не раз повторял он, не давая никаких пояснений.

Между тем в этот день именно он прервался, когда Авет принесла лампу. Пробило четыре часа. Канун вечера было темным.

– Девочка моя, я удивляюсь, что мы долго не видим Лантене. А он обещал мне прийти.

– Если обещал, значит, придет, – просто ответила девушка.

Но в этой незатейливой фразе вместилась целая поэма о любви и доверии.

– Конечно. Хотя что-нибудь могло ему помешать.

– Что же это может ему помешать?

– Почем мне знать? Даже какая-нибудь мелочь.

Она, мило улыбнувшись, покачала головой.

– Нет, отец, нет. Никакая мелочь не остановит Лантене по дороге в этот дом.

Теперь уже Доле улыбнулся.

– Стало быть, ты предполагаешь, что чары, влекущие его сюда, всемогущи?

– Уверена в этом, – очаровательно улыбнулась девушка.

– Какая гордячка! – пошутил Доле.

Авет положила отцу руку на плечо.

– Нет, отец, я не гордячка; я просто уверена: если бы Лантене слышал меня, он не сказал бы, что я тщеславна.

– Он подумал бы об этом.

Девушка покачала головой и посерьезнела.

– Тем более не подумал бы. Он мне говорил, что я правильно делаю, доверяя ему. Если бы он не был достоин такого же уважения, как и любви, я любила бы его меньше. Да и ты, папа… Но что это ты меня дразнишь? Ты же думаешь о нем так же хорошо, как и я.

– Я считаю его самым честным, самым искренним парнем среди живущих на этой земле, – серьезно сказал Доле. – И когда я вынужден буду покинуть тебя, то, не задумываясь, оставлю ему заботу о твоем счастье.

– Почему ты говоришь мне это, отец? – удивилась Авет.

– Потому, дорогая дочка, что ты стала уже взрослой женщиной по суждениям своим и по отзывчивости сердца, хотя возрастом ты еще ребенок.

– Только поэтому?

– Другой причины у меня не было.

В это время раздался негромкий стук в дверь.

– Я пойду открывать? – спросила Афет.

– Открывай.

Через несколько секунд в комнате появился антенне. Его сопровождал Манфред.

– Мы уже начали беспокоиться о тебе, сын мой! – сказал, улыбаясь, Доле. – Садитесь, Манфред, друг мой.

Лантене обнял Авет, потом сел и посмотрел на Доле.

– Дочка, пойди-ка помоги матери кухарничать. Твоя помощь будет нелишней, потому что сегодня вечером у нас займут место за столом добрые друзья.

Авет повиновалась, успев послать своему молодому человеку воздушный поцелуй, на который Лантене, чем-то сильно обеспокоенный, не ответил.

– Ты хочешь сказать мне нечто важное? – спросил Доле, когда они остались втроем.

– Да, отец… Но пусть лучше скажет Манфред.

Доле вопросительно посмотрел на Манфреда.

– Я приехал из Мёдона, – начал тот.

– Мэтр Рабле не приезжал уже две недели… Это плохо… Как у него идут дела?

– Мэтр, – продолжал Манфред, не отвечая на заданный вопрос, – я отобедал там с двумя важными персонами…

– О! Они, должно быть, и в самом деле важные, если вы так оживились…

– Судите сами. Одного из них зовут Кальвин, а другого – Игнасио Лойола…

Доле содрогнулся:

– Игнасио Лойола!

– Да… И одно его имя приводит вас в трепет… В самом деле, это единственный человек, которого в наши дни надо бояться.

Манфред подошел к Доле.

– Мэтр, – сказал он тихо, – вам надо бежать.

– Бежать!.. Мне!..

– Да. Я знаю все, что вы можете мне сказать… Знаю дух драки и самопожертвования, воодушевляющий вас. Но я не знаю, на какой хитроумный маневр пойдет этот Лойола… И я боюсь!.. Послушайте, мэтр. Этот человек хвастается, что к его высказываниям прислушивается король. И это похоже на правду. Лойола хочет вашей смерти.

Доле встал.

– Я знал это, – просто сказал он. – Лойола – очень умный человек… Я следил за каждым его шагом, знакомился с его работами…И я считаю, что меня прославит такой противник, как этот человек! Он хочет моей смерти! Точнее сказать: хочет гибели моей типографии. В моем лице он пытается уничтожить науку и книгу.

– Отец, надо бежать!

– Никогда! – мягко оборвал Доле. – В религии деспотов есть свои мученики. Наука, освобождающая людей, должна иметь своих…

Лантене встал в свою очередь, взял Доле за руку и показал на дверь, из которой вышла Авет. Этьен Доле побледнел.

– Моя жена! – прошептал он. – Моя дочь!

– Отец, – спросил Лантене, – считаете ли вы, что имеете право жертвовать двумя нежными и любящими существами? Считаете ли вы, что можете без угрызений совести принести в их жизни подобную катастрофу?..

Доле возбужденно ходил по комнате.

Мало-помалу он успокоился.

– Лойола, – продолжил он, – один из тех знаменитых людей, которые оставляют на человечестве неизгладимую печать своей воли. Но эти люди хотят лишь собственного прославления, а вовсе не счастья человечества. Эти люди веками задерживают приход правды или вообще устраняют истину… Человечество стремится к идеалу, столь далекому, столь непонятному, что мир едва осмеливается его обозначить. Временами оно чувствует шок, потом, когда потрясение пройдет, человечество отправляется дальше, свято веря, что дорога по-прежнему верна… Но дорога уводит человечество в сторону… Отклонение, очень небольшое при старте, становится огромным через пятьдесят или через сто лет…И тогда необходима революция в умах и нравах, позволяющая человечеству вернуться на истинный путь… Да, конечно, этого Лойолу можно назвать бичом, сравнимым с самыми страшными убийцами. Но он убивает по-своему. И самое страшное в нем то, что он хочет убить не только тело. Он хочет добраться до сознания.

Доле спокойно развивал свои мысли.

Лицо его просияло. Манфред и Лантене смотрели на него с трогательным восхищением.

А Доле продолжал:

– Благодарю тебя, сын мой, за то, что напомнил о моих многочисленных обязанностях. Ты прав. Я не могу принести в жертву свою жену и свою дочь… Я уеду…

– Когда? – оживился Лантене.

– Завтра.

– Уезжать надо сейчас же, немедленно! – настаивал Манфред.

– Торопиться нечего… Лойола действует медленно… Завтра – самое время.

Доле внимательно огляделся.

– Сегодня вечером, – сказал он, – мы вместе поужинаем. Я хочу еще раз посидеть за столом в такой желанной для меня обстановке: мои любимые поставцы, скульптурные украшения лестницы, заставленный самыми дорогими для меня книгами стол с витыми ножками, шпалеры… Хочу попрощаться со всем этим… Мне будет недоставать только мэтра Алькофрибаса…

В этот самый момент раздался громкий стук в дверь. Доле вздрогнул. Манфред, обнажив шпагу, пошел открывать.

– Я уж думал, что никогда не доберусь сюда! – загрохотал веселый голос. – Этот мул столь же упрям, как и мессир Кальвин, и столь же коварен, как наш великий Лойола…

– Мэтр Рабле! – обрадовался Доле, и лицо его прояснилось.

– Собственной персоной! Если только не сам сатана! Потому как надо быть сатаной, чтобы пускаться в подобные путешествия.

– Надо, чтобы повод, вытолкнувший вас из уединения, был достаточно серьезен.

– Вижу по вашим лицам, – сказал Рабле, – что вы как раз обсуждали именно тот вопрос, который и привел меня сюда.

– Да, я готов бежать, – сказал Доле.

– Хорошо… Мне стало легче дышать… А еще больше – оттого что из кухни доносится запах, достойный, по моему убеждению, королевского носа. Но сначала покончим с делами… Итак, сегодня, после отъезда вот этого висельника, – он указал на Манфреда, – мне пришли в голову разные мысли, и уже сложилась целая философская глава, которую стоило бы добавить к книге о Пантагрюэле, когда… Но чем это, черт возьми, пахнет из кастрюль мадам Жюли?

– Да это просто жаворонки, обложенные кусочками свиного сала. Их готовят в соусе на дне кастрюли… – улыбнулся Этьен Доле. – Жена преуспела в приготовлении этого блюда.

– Достойная женщина! А знаете ли вы, мэтр Доле, что я предпочитаю жаворонков даже куликам? Их надо обложить салом и жарить на медленном огне в собственном соку. Добавлять к ним какие-либо варварские соусы – преступление.

– Мэтр Рабле, – сказал Доле, – новость, которую вы привезли, должна быть очень важной для меня.

– Да вот она. Человек двадцать вооруженных людей вломились в мой дом. Они пришли арестовать мессира Кальвина, но тот за три часа до их прихода уехал по Женевской дороге. Их проворство дало мне повод опасаться, что подобные действия могут быть осуществлены не только в Мёдоне. Поверьте мне, друг, время торопит.

– Завтра! – отрезал Доле.

Рабле задумался.

– Завтрашний день очень далек! – наконец проговорил он.

– Я решил уехать завтра, – отрезал Доле. – Перед женщинами – ни слова. Вы, Лантене и Манфред, будьте здесь в десять утра. Доверяю вам самое ценное, что у меня есть. Я же уеду с рассветом.

– Мы будем вас сопровождать, – сказал Лантене.

– Нет, друг мой… Прошу вас… Сделайте так, как я хочу.

– Приказывайте, отец!

– Итак, я уеду на рассвете и постараюсь добраться до Швейцарии. Оттуда я отправлюсь на юг, в Италию, и приеду во Флоренцию. Вы, Лантене, поедете через восемь дней и присоединитесь ко мне с двумя самыми дорогими для меня созданиями, которых я вам доверю… Ну, а теперь попрощаемся, и – ни слова больше обо всем этом…

Четверть часа спустя вокруг стола, освещенного полным светом всех ламп… Если бы кто-нибудь услышал их веселую застольную беседу, то никогда бы не догадался о драматических событиях, занимающих их думы…

XXXVI. Завтра!.

Манфред и Лантене удалились около полуночи.

Ну а Рабле приготовили постель, как это всегда происходило, когда он допоздна засиживался за философской беседой с Доле.

На рассвете Доле поднялся.

– Схожу в университет, исправлю корректуру, – сказал он жене.

Он пожал руку Рабле и вышел. Жюли посмотрела ему вслед без тени беспокойства. Доле часто уходил по утрам в свою типографию, располагавшуюся в университете. Авет в этот час еще спала глубоким сном.

За ночь Этьен Доле хорошенько обдумал план бегства. Он намеревался выйти из Парижа пешком, дойти до первой деревушки, купить там лошадь и отправиться прямо в Швейцарию.

Когда он вышел на улицу, было еще темно. Он не прошел и сотни шагов, как две тени отделились от стены, а мгновение спустя Манфред и Лантене настигли печатника.

– Я беспокоился, – объяснил Лантене, – и мы всю ночь дежурили на улице.

– Милые мои!

– Самое время уезжать! – вмешался в разговор Манфред. – Вокруг дома все время бродили какие-то подозрительные субъекты. Возможно, через два часа будет уже поздно…

– Верно! – согласился Лантене. – И ничто не доказывает, что за нами уже не следят…

Все трое остановились и внимательно осмотрелись вокруг. Улица казалась мирной; все дома были заперты; в некоторых окошках то тут, то там мерцали слабые огоньки…

– Надо разделиться, – решительным тоном предложил Доле.

– И я так думаю, – сказал Манфред. – Легче ведь заметить трех человек, чем одного.

– Отец, – ответил на это Лантене. – Вы оставляете под моей защитой мадам Жюли и Авет. Как вы думаете, не безопасней ли вывести их из дома немедленно? Возможно ведь, что люди короля уже направляются к вашему жилищу…

– Значит, ты полагаешь, что они осмелятся мучить женщин? – воскликнул, останавливаясь, Доле. – Если это так…

– Нет, нет, я так не думаю, – перебил его Лантене. – Им нужны вы, только вы. Но, в конце концов, лучше уж избежать ненужных эмоций…

– Ты прав, сын мой…

– Хорошо! Через час они будут в безопасности…

– Теперь расстанемся, друзья… Лантене, сын мой, доверяю тебе самое дорогое, что у меня есть…

Лантене был слишком взволнован, чтобы говорить. Он бросился в объятия Доле. Потом Доле пожал руку Манфреду и удалился.

– Всё спокойно, – заметил Манфред. – Надеюсь, всё пройдет хорошо.

– Да! Но как ты сказал только что, сейчас – самое время! Пойдем за Авет и ее матушкой и отведем их во Двор чудес! Там они в полной безопасности будут ждать отъезда…

– И я так думаю.

В этот самый момент появился мужчина.

Он шел в том направлении, куда удалился Доле. Он пошатывался и вполголоса напевал застольную песню.

– Хм! – буркнул Манфред. – Он действительно пьян или только пытается таким казаться?

Он подошел к пьяному и положил ему руку на плечо.

– Еще слишком рано, – сказал ему Манфред, – чтобы так петь.

– О-ля! – хриплым голосом воскликнул пьяный. – А вы, что ли, платили за выпивку? Гляди, гляди-ка! Да это же знаменитый Манфред!

– Трико! – признал пьяницу Манфред.

Это и в самом деле был Трико, которого наши читатели могли мельком увидеть во Дворе чудес.

– Тюнский король вас приветствует, – король нищих разразился хохотом. – Хотите выпить с моим величеством?

– Возвращайся лакать свое вино, – сказал успокоенный Лантене, после чего он вместе с Манфредом удалился, оставив орущего песни пьяницу.

Друзьям было достаточно, что они встретили Трико, а не приспешника главного прево…

Едва они исчезли, Трико перестал петь, выпрямился и, не качаясь, поспешил за Доле.

А Манфред и Лантене в двадцати шагах от дома печатника заметили бродягу. Увидев друзей, он устремился к ним с хныканьем:

– La caritá, signor mio![32]32
  Милости, мой господин! (итал.)


[Закрыть]

– Убирайся просить милостыню у дьявола! – отогнал его Манфред.

Нищий, казалось, понял и, жалобно причитая, удалился.

Молодые люди постучали в двери дома Доле, больше не интересуясь нищим. А тот притаился за поворотом улочки и внимательно наблюдал оттуда за действиями Лантене и Манфреда. Он видел, как друзья вошли в дом, после чего отправился к особняку главного прево.

Этим нищим был Тит Неаполитанец.

Этьен Доле спокойно шел к городским воротам. Он решил подойти к ним в момент открытия, а потому не торопился. Он миновал мосты и подошел к университету.

Там было тише и спокойнее, чем в уже проснувшемся городе. Студенты поздно ложились, но и по утрам вставали поздно, и только час начала занятий вырывал их из постелей.

Доле прошел перед своей типографией. Сердце его сжалось при мысли, что он оставил все свои работы незаконченными. Доле захотелось бросить последний взгляд на тот закоулок, в котором находилась входная дверь.

Он вздрогнул от удивления и беспокойства. В чем дело? Дверь в глубине закоулка была открыта. Большой зал типографии с деревянным печатным прессом был широко открыт и ярко освещен. Два человека ходили по залу. Доле узнал их.

– Брат Тибо и брат Любен, – буркнул он.

Этьен Доле обладал той хладнокровной отвагой, которая оценивает опасность и направляет прямо на препятствие, которое она готова преодолеть. Доле бесшумно вошел в закоулок, остановился у двери и убедился, что монахи были одни. Они были заняты странной работой.

Они открыли небольшой тюк, в котором, видимо, принесли книги и брошюры. Они доставали пачки этих книг и расставляли их по полкам.

Доле вошел в типографию.

– Спасибо, братья мои, – начал он спокойным голосом. – Я как раз собирался сегодня утром навести порядок на полках.

Брат Тибо, державший кипу книг, от неожиданности уронил их на пол. Брат Любен, расставлявший книги на полке, обернулся. Оба оцепенели от изумления, побледнели и словно лишились дара речи.

– А с каких это пор, – продолжал Доле, – монахи стали взламывать двери? Как вы сюда вошли?..

– О, простите, мэтр, – забормотал брат Тибо.

– Как вы вошли? – повторил свой вопрос Доле. – Отвечайте! Или я поступлю с вами, как с ночными грабителями, и вы не выйдете отсюда живыми!

Шпага, блеснувшая у Доле под плащом, убедила благородных негодяев, что угроза серьезна.

– Нам открыли дверь! – жалобным голосом ответил брат Тибо.

– А что вы здесь делаете? Кто открыл вам дверь?

Доле нагнулся над распакованным тюком, откуда монахи брали книги.

Он взял одну из этих книг и побледнел.

– О, подлецы! – процедил он.

Все принесенные томики пропагандировали Новое учение. Каждого, у кого обнаруживали хоть одну из этих проклятых книг, приговаривали к пожизненному заключению. А если таким изданием владел книгопечатник, его ожидала смерть…

Доле всё понял. Он задумчиво посмотрел на монахов; в его взгляде не было ненависти, а только лишь некое болезненное удивление.

– А я вас сажал за свой стол! – сказал он. – И вы приходили ко мне как друзья, вы дружески жали мою руку…

Монахи растерянно переглянулись.

– Мэтр, – пробормотал Тибо, – нас вынудили…

– Вынудили! Кто же мог вас вынудить стать подлецами!.. Говорите, говорите же, мерзавцы!

Рука Доле опустилась на плечо монаха, и тот чуть не присел от мощного нажима.

– Преподобный Игнасио де Лойола! – крикнул наконец брат Тибо, взвыв от боли.

Доле резко оттолкнул монаха, который со стоном отлетел к стенке. Брат Любен сжался в темном углу. Доле скрестил руки на груди, голова его упала на грудь.

У него отошел на второй план гнев на монахов, статистов его мыслей, винтиков в чудовищном механизме ненависти, окружившем его. Его гнев улетел выше, до того самого Лойолы, который его преследовал, до короля Франциска, который, поклявшись печатнику в дружбе, дал ему привилегию на выпуск книг, а теперь позволяет действовать зловещим силам тьмы просто из трусости!

Горячее желание борьбы овладело им. Он чувствовал себя в состоянии противостоять самому Лойоле. И Доле больше не хотел бежать.

Внезапно он выпрямился, в глазах его блеснула отвага. Он взял три книжки их тюка и спрятал их под плащом. Он пойдет в Лувр. Он проникнет к королю, чего бы это ему ни стоило, он расскажет о западне, бросит эти книжки к ногам короля и скажет: «Сир, неужели мы отданы теперь на волю фанатичного испанца? Неужели подобные гнусности безнаказанны и этот иностранец мечтает сжечь половину Франции ради другой ее половины?»

Не занимаясь больше испуганными монахами, он направился к выходу на улицу.

На небе просыпался серый рассвет. В его тусклом свете Доле заметил в конце улочки отряд из дюжины стражников, опиравшихся на алебарды.

– Слишком поздно! – тихо проговорил Доле.

Инстинктивно он хотел затворить дверь… Но дверь застряла. И тогда Доле заметил человека, одетого нищим. Доле не раз подавал ему милостыню. Нищий уперся плечом в дверь и не позволял закрыть ее.

Этим оборванцем был Трико, тюнский король.

В это время ночные стражники проникли в заулок и ворвались в типографию. Секунду спустя перед Доле, руки которого были скованы за спиной железной цепью, появился офицер. В руках он держал какую-то бумагу.

– Простите меня, месье, – сказал офицер, – но я, по приказу короля, вынужден арестовать вас.

– Хорошая работа! – раздался громкий голос. – Обыскать типографию!

Доле повернул голову к говорившему и узнал главного прево. Рядом с Монкларом Доле увидел человека, до подбородка закутанного в просторный плащ. Лицо этого человека скрывала маска.

– Пусть обыщут и месье Доле! – сказал человек в маске.

– Если бы обыскали вашу совесть, – недрогнувшим голосом произнес Доле, – там бы нашли больше преступных мыслей, чем запрещенных книг, принесенных сюда по вашему приказу, месье де Лойола.

Человек в маске вздрогнул.

А Монклар обернулся к своеобразному походному секретарю, уже готовому вести протокол задержания.

– Пишите, – приказал Монклар, – пишите, что проклятое демоническое знание позволило обвиняемому узнать преподобного отца Игнасио Лойолу, хотя тот тщательно замаскировался, что каждый присутствующий может засвидетельствовать. Пишите, что обвиняемый бесчестил преподобного отца.

– А еще напишите, – вмешался Доле, – что главный прево Парижа, представитель короля Франции, только что стал соучастником гнусного обмана.

Тем временем офицер расстегнул плащ Доле. Он вынул из внутреннего кармана три книги, которые несчастный положил туда несколькими минутами ранее, чтобы отнести Франциску I. Лойола жадно схватил их и торжествующе вскрикнул.

– Смотрите! – показал он книги Монклару. – Обвиняемый не сможет это отрицать. На нем было три экземпляра, которые он, вне всяких сомнений, намерен был отнести какому-нибудь бедняге… К счастью, мы спасли еще одну заблудшую душу!

– Пишите! – указал Монклар секретарю.

Доле закрыв глаза, чтобы никто не увидел охватившего его возмущения…

Здесь же оказался и тюк, принесенный братом Тибо и братом Любеном… Из него вынули книги, завернули в отдельный пакет и запечатали королевской печатью.

– Инквизитор веры оценит их содержание, – строго произнес Лойола.

– А вас? – откликнулся Доле. – Вас кто будет судить?

– Пойдемте, месье, – мягко сказал офицер, дотронувшись до руки Этьена Доле.

– Куда вы меня поведете?

– В Консьержери, – ответил за офицера Лойола.

Доле повернулся к нему.

– Месье, – медленно произнес он, – вы торжествуете. Скорее сегодня торжествует дух злодейства. С именем Господа, предписывающего доброту и любовь к ближнему, к первому, как и к последнему из пришедших, вы идете, оставляя за собой руины, убивая и сжигая. В эти минуты вы совершаете новое преступление. Вы еще добавите к нему много других. Ваши последователи, переняв мерзкую традицию убийства, открываемую вами, попытаются усовершенствовать ваше дело. Вы хотите убить науку, вечную и незыблемую истину… Так вот я, Этьен Доле, жертва вашего обмана и вашей ненависти, пленник, скованный цепью, заявляю вам, что ваши преступления напрасны. Ваше коварство тщетно. Вы это знаете столь же хорошо, как и я. Это принесет вам и вашим единомышленникам заслуженное наказание; осознание того, что вы бесполезно крутитесь в беличьем колесе. Напрасно вы гасите все свечи! Высшая правда все равно дойдет до людей. Вслед за мрачными веками мерзости и невежества придет время, когда освобожденная мысль ворвется в чистые дали науки. Вы убьете меня, но ведь и вы умрете. Придет день, когда ваше имя станет синонимом бесчестия и стыда. И тогда люди добрым словом помянут память Доле! Вот что я хотел вам сказать. Подумайте над моими словами в ту ночь, когда у вас проснется сознание. Идемте, месье, – обратился он к офицеру, – ведите меня в Консьержери. В то время как месье де Лойола сам запрет себя в узилище из бешенства и стыда.