Текст книги "«Он» всегда дома. История домового"

– Водички принеси мне, – шепнула она мужу, проходя мимо него.

– Обождать придется, Ваше благородие! – делая акцент на обращении к коротышке, подчеркивающее одновременно его начальствующее положение и ту власть, которая унижает достоинство людей, не способных оказать ему сопротивление, Андрей Осипович демонстративно направился к колодцу и, набрав из него в ведро воды, проследовал за супругой во внутренний двор.

Поняв пояснение крестьянина, начальник продотряда сильно нахмурился, а потом, словно восхитившись находчивостью того, растянул лицо в невольной улыбке, приняв колкость за ту злую шутку, которой только и мог ударить в ответ хозяин ограбленного им хозяйства.

Между домом и хлевом, куда женщина привела коня, шла неспешная работа по его излечению. Приученный только к одному хозяину и одному коноводу жеребец, покорно поддавался всем манипуляциям целительницы, словно все понимал и находился на приеме у того единственного доктора, который мог ему помочь. Она склонилась возле ноги животного, куда рядом было поставлено ведро с набранной в колодце водой и, что-то нашептывала, одновременно нежно поглаживая ладонями место возле той самой раны, что только она разглядела на ноге у него.

Проделывая все это, она не видела и не могла видеть стоящего не далеко хранителя ее дома и семьи. За то «его» хорошо видел и, в ответ, слушался конь, не смея дернуться с места и подчиняясь тому неведомому никому дару воздействия на животных, которыми обладают только такие, как «он». Жеребец не сводил с «него» взгляда и будто ждал команды или разрешения на то, чтобы вернуться к хозяину.

Наконец хозяйка дома завершила свои манипуляции, после чего повела животное назад через ворота, чтобы вручить его начальнику продотряда. Конь неспешно и послушно следовал возле нее, начав заметно меньше прихрамывать на поврежденную ранее ногу. Это сразу же стало заметно стоявшим перед крестьянской усадьбой мужчинам, из которых только Андрей Осипович ни сколько не удивился увиденному, уже давно привыкнув к результатам таинства обрядов, что проделывала его супруга с разными животными. Хозяин жеребца и его коновод были заметно поражены, одновременно подняв брови и округлив глаза, невольно изобразив на лицах восхищение проделанным женщиной.

– Денька два не гоняйте его и чтоб верхом ни кто, – заключила она, чуть подняв взгляд на руководителя продотрядовцев, – пусть так походит, а то рана не затянется. Ей подсохнуть надо бы.

Удивленный коновод принял у нее жеребца, взяв его под уздцы и, поймав взгляд одобрения слов женщины от своего командира, повел коня по дороге, вслед удаляющимся подводам. Проводив их глазами, коротышка повернулся вполоборота к, стоящим недалеко Андрею Осиповичу и его супруге, небрежно кивнул им в знак благодарности за проделанное и, резко повернувшись, быстро двинулся прочь, чтобы нагнать свой отряд.

Те продолжали неподвижно стоять и смотреть ему вслед, а также вслед удалявшихся по дороге жеребца, коновода и подводам. Они молчали. Только лишь спустя некоторое время хозяин дома произнес супруге:

– Вот как оно бывает, Анна. И людям голодным мы, как бы, помогли, добром своим поделившись. Только, как-то получается, что насильно. И доброе дело сделали, чтоб его благородию было сподручнее добро у таких же, как мы, изымать.

– Пошли проверим, что там из добра осталось, – ответила ему супруга и взяла мужа под локоть, потянув на себя, чтобы поскорее избавить его недобрых мыслей, заняв насущными делами.

Едва она заперли на засов распахнутые продотрядовцами ворота, как за ними послышался топот нескольких пар солдатских ботинок.

– Хозяева, отворяйте! – кричал кто-то издалека, явно тяжело дыша от быстрой ходьбы или даже бега.

– Чего им еще? – взволнованно и напугано вскрикнула женщина, боясь увидеть в своем хозяйстве продолжение вооруженного разграбления.

Андрей Осипович ничего не ответил ей. Нахмурившись от злости и полного нежелания дальнейшего общения с бойцами продотряда, он толкнул от себя одну створку ворот, распахнув их на половину и, с видом ледяного спокойствия стал ждать непредвиденного развития событий.

– Вот! – Запыхавшись и, от того тяжело дыша, на ходу начал говорить один из тех, кто еще несколько минут назад был среди тех, кто с довольным видом перетаскивал мешки с зерном их хозяйского амбара на телегу. – Приказано возвратить!

Следовавший за ним боец гнал перед собой двух напуганных овечек, что были увезены вместе со всем изъятым. Как только те забежали во двор через распахнутые ворота, продотрядовец кивнул Андрею Осиповичу в знак окончания действия и, повернувшись, стал удаляться прочь, чтобы догнать остальную группу.

Удивленные таким развитием событий супруги переглянулись между собой. Им был понятен жест властного начальника продотряда, который не стал демонстрировать свою слабость перед ними и, одновременно, в присутствии подчиненных, а дождался своего ухода, нашел способ, что сообщить в качестве оправдания своим бойцам и, отправил двоих из них с конфискованными овцами назад.

Ухмыльнувшись от увиденного, Андрей Осипович, ничего не говоря, загнал животных в стойло и, вместе с женой вошел в избу, где их уже поджидали взволнованные дети, младшие из которых выглядели зареванными, раскрасневшимися от долгого плача, от чего их носы, глаза и щеки светились мокрым румянцем в полумраке жилища. Едва родители пересекли порог дома и вошли в горницу, как висевшая возле хозяйских покоев и подвешенная за крюк к потолку детская люлька, с грохотом упала на пол, вырвав под своим весом крепление из досок. Шум удара вновь заставил заплакать в голос и без того напуганных малышей. А лежавшее возле родительской кровати маленькое, уютное детское ложе, служившее кроваткой абсолютно для всех детишек в семье, само показало причину своего падения на пол. Все вокруг было усеяно рассыпанным пшеном, обильное количество которого было спрятано на дне люльки и укрыто от посторонних глаз маленькой перинкой, крохотной простынкой и таким же миниатюрным одеялом.

Увидев эту картину, Андрей Осипович нахмурился и сразу же перевел суровый взгляд на супругу, которая, ни сколько не пытаясь оправдаться, честно и прямо, чуть вжимая голову в плечи для демонстрации покорности мужу, призналась ему:

– Жалко было, вот я уложила туда, что было. А куда жевать то? Вдруг заберут!

– Так там не меньше полпуда, Анна! – возмутился было глава семейства, но тут же остыл, прекрасно осознавая, что его жена сделал все абсолютно правильно, заботясь, прежде всего, о детях, ну и конечно же, о нем самом.

А «он», наблюдая из своего укрытия за произошедшим в доме, ломал свою лохматую голову над тремя, мучавшими его вопросами. Во-первых, ему ни как было не понятно, что за процессия прибыла сегодня рано утром к хранимой им семье, и что все эти люди делали в присматриваемом им самим хозяйстве, забрав, против воли хозяев все, что им было нужно. Во-вторых, почему не смотря ни на что, незаслуженно лишившись у себя на глазах части результатов собственного труда в виде зерна, курей и овец, хозяин дома и его супруга излечили коня своего обидчика, при этом, ничего не требуя взамен. Так просто, взяли и вылечили. По-простому, по-доброму, из сострадания к животному. Ну и, в-третьих: как он сам, со своими способностями, смог проморгать действия хозяйки дома, когда она, довольно глупо прятала больше полпуда пшена в детской люльке? Да, место надежное. Никто, действительно, не догадался. Но и «он» сам это проморгал!

– Стареешь! – мог бы пошутить когда-то его, склонный к шуткам, отец, являвшийся большим любителем различного юмора и колкостей, которые никогда и ни за что не применял к живущим в его доме людям, чему учил и сына.

Спрятавшись в одном из своих укромных закутков возле печной трубы, между потолком и чердаком, «он» еще раз досадно почесал не то лапкой, не то ручкой, свою мохнатую нечесаную шевелюру, снова и снова ругая себя за пропажу должного контроля над ситуацией, которая не стала критической в самое не подходящее время. Не упала детская люлька с потолка на глазах у командира продотряда, не обнажила свое содержимое, не спровоцировала, тем самым, ухудшения ситуации, что могло повлечь за собой не предсказуемые, но явно плохие для семьи, последствия.

– Так и не старый я вовсе! – чуть не сказал «он» в слух, удивляясь своим мыслям и прекрасно отдавая отчет в том, что такие как «он» стареют куда более медленно, чем обычные люди.

Прошли годы. Повзрослели дети. Вот уже и старший Василий стал все позднее и позднее возвращаться домой, засиживаясь вечерами на посиделках среди сельской молодежи, где все чаще стали образовывать парочки, чей возможный будущий союз приводил сватов в дома их родителей. Однако, первенец Андрея Осиповича и Анны Ильиничны, не торопился с созданием семьи. Да и прекрасно понимал парень, что хоть и довольно большим, по местным меркам, домом обладает его семья, но вот появление невестки и, тем более, внуков, его, далеко не самые большие просторы, явно не потянут. Строить новый дом средств пока не было. Да и внедряемая повсеместно, в том числе и у них в деревне, новая форма общего совместного труда, именуемая «колхозом», никак не способствует этому.

Потеряла семья корову, что была передана в общее сельское, то есть колхозное стадо. Увели туда же лошадь. Забрали часть инструмента и кое-какой домашней утвари. Впервые за долгое время, невозмутимый и суровый глава семьи, схватился за голову, про себя возмущаясь творящемуся вокруг и, негодуя о том, что будет твориться завтра, через год, через годы.

«Он» то же, вновь и вновь, удивлялся происходящему вокруг. Тихо возмущался о том, как можно просто забрать что-то из того, над чем, так долго, кропотливо и упорно работал хозяин дома, что прирастало в трудолюбивой крестьянской семье. А «он» сам вложил все свои силы для сохранения нажитого, приглядывал за скотиной, за имуществом, за домом, за детьми. И странно звучащее новое слово «колхоз» удивляло и пугало его одновременно, от чего «он» даже ходил советоваться с такими же как «он» сам хранителями других домов. Но, кроме как аналогичного непонимания происходящего и возмущения по поводу отъема части имущества, ничего в ответ не слышал.

Однако, стали появляться в его жизни и в жизни всех жителей деревни многие новые, ранее не виданные вещи. То над их домом и над домами всех соседей, с треском и урчанием пролетела огромная птица, с неподвижно стоящими, а не работающими крыльями. Птица та сделала полукруг над деревней и медленно скрылась где-то за дальним лесом, взбудоражив всех крестьян. И если «он» не ошибся, то на птице той он действительно увидел голову и плечи человека с большими глазами, тело которого находилось внутри тела птицы, а голова его вращалась, оглядывая тех, кто в это время смотрел на него снизу.

Дальше произошло не менее возмутившее и потрясшее «его» действие. Прямо по деревне, урча и громыхая, издавая довольно противный и громкий стук, извергая вонючий дым, поднимая густую пыль за собой, проехала мимо их дома телега без лошади. Она останавливалась, потом снова трогалась с места, снова останавливалась, переставала грохотать, а с нее на землю спрыгивали люди, вокруг которых сразу же скапливалась многочисленная толпа зевак и любопытствующих, из которых особой любознательностью и активностью отличались либо дети, либо мужики. Старики и женщины всех возрастов сторонились чудо повозки и держались поодаль, чуть скрывая свое любопытство.

– Автомобиль! Это машина такая. Я такие на фронте много раз видел. – Заключил во время семейного ужина Андрей Осипович, подчеркивая для старших детей свою осведомленность. – На них всякое имущество перевозилось, грузы разные. А то, бывало, и начальство всякое приезжало. Генерал, помню, к нам в полк на автомобиле пожаловали!

На этой фразе он закончил свой рассказ и, нахмурился, от чего-то неприятно подняв из глубин памяти, видимо, для него не очень приятный эпизод воспоминаний.

Зная, что фронтовая тема для отца семейства закрыта для обсуждений и вопросов, никто из домашних, видя его раздражение, не стал будоражить хозяина дома, вводя его в не нужные расспросы. Если же такое когда-либо и случалось по чьей-нибудь неосторожности, он, чаще всего, уходил от разговора. Если же ненужная тема проскакивала при плохом настроении Андрея Осиповича, то, как правило, он уходил прочь, и не возвращался до тех самых пор, пока не успокаивался, не приходил в себя и не начинал пребывать в добром расположении духа. Но, на это могло уйти до нескольких часов. Иногда Анна Ильинична находила его подавленным где-нибудь на лодочной пристани, где он просиживал, переживая в душе то, что когда-то перетерпел и испытал на фронте. Она была единственным человеком, кто лучше всего внимал его, чувствовал его настроение. Она же вела себя именно так, чтобы не вызывать у него страшных воспоминаний, тонко умея переключить мужа на что-нибудь доброе, нужное, насущное или просто уводила его спать, если дело было вечером, сопровождая путь домой добрыми и ласковыми словами.

Умели найти подход к отцу и старшие сыновья его, особенно Василий, который, взрослея, становился добрым помощником отцу во всех делах, постепенно занимая позицию авторитета по некоторым вопросам, где сам Андрей Осипович не мог разобраться, а сыну то давалось легко, благодаря природной сообразительности.

И не дай Бог, было попасть с темой войны ему под руку, когда он выпивал на каких-либо праздниках. Правда, случалось подобное довольно редко, так как он сам прекрасно понимал усугубления степени своего состояния при наличии изрядной дозы алкоголя в крови, а потому редко позволял себе употребление спиртного. Если подобное все же случалось, то, становившийся его обидчиком человек, задавший провокационный вопрос, подвергался сверлению таким злым и ледяным взглядом Андрея Осиповича, что не выдерживал и уходил в сторону, резко меняя тему разговора в другом направлении.

Пришлось, однажды, деревенским жителям испытать на себе внутренний порыв души в стельку пьяного фронтовика-окопника. Не свернувший с темы беседы его оппонент был столь стремительно атакован бывшим солдатом Русской Императорской армии, что даже поспешившие на помощь односельчане не смогли помочь бедолаге, сами на себе испытав всю мощь рукопашной схватки с опытным боевым пехотинцем. И что только не было использовано Андреем Осиповичем для разгона повисших на его руках родственниках и товарищей. Были биты они подвернувшимся ему под руку ухватом, и коромыслом, и просто деревянным поленом, что лежало принесенным для растопки печи. И лишь когда в руке бывшего солдата оказался топор, на счастье всех тех, кто еще не терял надежды остановить его, сказал о себе сидевший в его теле австрийский осколок, иногда напоминавший своему обладателю о личном присутствии и периодическом беспокойстве.

Забрать не на шутку разбушевавшегося супруга позвали тогда Анну Ильиничну. Та, единственная, кто смогла решить создавшуюся проблему. Она подняла обессилевшего мужа с земли, взвалила его руку себе через плечо, подтянула наверх и, почти неся его на себе, поволокла домой, где навстречу и на помощь ей выбежал старший сын Василий.

С тех пор никто больше в деревне не поднимал темы войны в его присутствии и старался не вспоминать тот вечер, когда увесистые тумаки фронтовика достигли многих крепких мужиков, оставив на некоторое время на их телах заметные отметины.

Появление же автомобиля на деревенской улице настолько потрясло «его» не только фактом и внешним видом, но еще и полным отсутствием привычной движущей силы в виде лошади или вола. Чадящая железно-деревянная повозка на колесах, обрамленных резиновыми обводами, издававшая не радовавшие слух звуки, извергавшая жуткий запах и противный дым, поразила его всей своей сущностью. Но больше всего «он» был поражен тем, что с ней легко управлялись обычные люди, а подавляющее большинство деревенских жителей, не только не испугалось ее, но еще и проявило неподдельный интерес и явное любопытство к устройству и управлению. Многие даже позволили себе залезть на нее и под нее, потрогать руками и погладить. А в конце всего действия, нескольких детей и мужиков, управлявшие автомобилем люди, даже прокатили на ней, сделав заход по всей деревне и, развернув ее недалеко от «его» дома.

С образованием непонятного ему «колхоза», на поле возле селения, появился еще один невиданный ранее железный зверь, которого домашние в разговоре назвали новым и незнакомым «ему» словом «трактор». Стальное чудо медленно ползло по земле, еще громче тарахтя и извергая еще большее количество вонючей гари из своего чрева. Противный слуху грохот его работы слышался довольно далеко. А весь внешний вид чудовища поразил деревенских жителей куда больше, чем тот же автомобиль или даже самолет, которым назвали ту самую птицу с неподвижными крыльями и человеком с большими глазами, сидящим внутри летящего по небу тела. Трактор поначалу испугал «его», а потом, даже рассмешил видом больших колес с множеством торчащих по его контуру железных зубов.

Но полный ответ на вопрос о предназначении чудо машины, именуемой трактором, пришел к «нему» только тогда, когда он увидел большой, многорядный плуг, прицепленный позади. Ширина и скорость вспашки земли потрясла тогда всех и «его», в том числе. Открыв свой маленький рот, он с неподдельным удивлением любовался невиданным доселе самоходным техническим средством, истинное предназначение которого им было угадано именно после наблюдения за земляными работами.

– Так это же лошадь! – Чуть не закричал он тогда, угадав, к тому же, что большие железные зубья на колесах трактора предназначались для лучшего сцепления с почвой.

Но вот, что по-настоящему тогда напугало «его», так это неподдельный интерес к автомобилю и трактору со стороны второго по старшенству сына хранимого им семейства. Сергей буквально не отходил ни от одного чудища, ни от другого. Глаза его горели от вида стальных монстров, а запахи и грохот не только не страшили, но еще и притягивали к себе.

Молодой человек ходил по пятам, сначала за автомобилем, а потом за трактором, впиваясь глазами в их работу, движение, устройство. При каждой удобной возможности он залезал и туда и туда, садился на сидение водителя, совал нос и голову во все, что торчало снаружи и, было спрятано внутри. Подкапотное пространство, где было спрятано сердце машины – ее двигатель, и вовсе покорило его сердце, притянуло к себе так, как может только самое любимое дело на свете.

– Вот его истинное предназначение, – заключил глава семейства, когда препроводил сына умываться во двор, увидев его грязные, в саже и копоти, руки, масляные пятна на одежде и, почувствовав от него жуткий запах моторного горючего, врезавшийся в нос своим резким и противным ароматом.

Супруга его невольно улыбнулась, услышав подтверждение своим домыслам о предрасположенности сына к определенному делу, что не даст ему пропасть в этой жизни и всегда заработать на кусок хлеба не своим горбом, как было принято считать в деревне, а умом и хорошей технической квалификацией, к чему тот страстно стремился. Что, в действительности и произошло в дальнейшем.

Едва закончив местную сельскую школу, давшую ему лишь только начальное образование, за неимением другой возможности обучения дальше, молодой человек, своей изворотливостью и стремлением реализовать мечту об управлении техникой, нашел способ попасть на курсы трактористов. Вот только для осуществления своей мечты он был обязан вступить в комсомол, став членом которого, он получал едва ли не безграничные возможности для достижения своей цели. Так в тот год набор на обучение уже состоялся, он взвешенно решил не торопить события и, спокойно дождался зачисления на следующий год, проведя это время на строительстве базы машинно-тракторной станции, что началось в их районе, в паре десятков километров от родной деревни парня.

Еще до первых петухов он поднимался на работу и, собрав кое-какие вещи, взяв небольшое количество продуктов в дорогу, отправлялся в путь, чтобы вернуться назад только через несколько дней, да и то, только чтобы помыться в бане, постирать пропитанные машинным маслом вещи, повидать родных и, снова собраться в путь.

Отец и мать вполне разумно не препятствовали ему и, даже поощряли стремление сына к получению заветной специальности, видя в этом хорошую перспективу для него. Анна Ильинична терпела не самую приятную для нее стирку промасленных вещей Сергея, Андрей Осипович научился обходиться без хорошего и довольно сообразительного помощника в хозяйстве, каким видел своего второго сына. И, конечно же, вся семья испытала немало радости от того, что их отпрыску все же удалость попасть на заветные курсы трактористов, куда он так стремился и, даже, в последствии, остался там работать в ремонтной команде, а потом помогал преподавателям. Это выглядело большим успехом со стороны и, было омрачено лишь тем, что старшего сына Андрея Осиповича и Анны Ильиничны Василия призвали на службу в армию как раз в то время, когда все так радовались успехам Сергея.

– Куда же его? Вроде войны то нет! – сквозь слезы причитала мать семейства, ища взглядом заплаканных глаз защиты у супруга, ходившего в зад и вперед по комнате и, иногда выходившего во двор, чтобы отвлечь себя каким-нибудь занятием.

– Просто отслужит годик-другой и вернется, – отвечал он ей, плотно сжимая от досады челюсти и хмурясь так, что на лице его появлялись глубокие и резкие морщины.

– Как это отслужит? Войны то нет?! – Не унималась женщина, вытирая слезы с опухших от плача щек и носа.

– Нет! Нет войны! Успокойся! – раздраженно отвечал ей Андрей Осипович и вновь выходил во двор или на крыльцо, раздраженно бурча себе под нос, – Баба – есть баба!

Под стать матери, ревели в голос их малолетние дочери, старшей из которых, Катерине, едва исполнилось десять лет, а самой младшей – Евдокии, только четыре года. Видя плачь самого близкого им человека, они также заливались слезами, выли в голос, словно оплакивали, а не просто горевали по поводу ухода на службу старшего брата.

– Время такое для нас пришло, – стал объяснять жене Андрей Осипович, подсев к ней, когда она занималась починкой одежды одного из младших сыновей, – дети наши вырастают, оперяются и покидают нас. Васька в армию уходит. Сережка – в трактористы и механики рвется. Доживем с тобой и до того, что и Колька с Лешкой найдут себе занятие и уйдут от нас свою жизнь налаживать. Да и девчонки подрастут, замуж повыскакивают. Через пять-семь лет Катюша невестой станет, за ней потом и Маруся с Дусей подтянутся. Глядишь, так лет через пятнадцать мы с тобой и вовсе одни останемся.

Выслушав мужа, она невольно улыбнулась и, согласившись с ним легким кивком головы, продолжила желать то, что делала.

Не знали родители, какого пришлось на службе их старшему сыну. В редких письмах домой немногословный, как и его отец, Василий коротко описывал свою армейскую жизнь, как правило, начиная и заканчивая тексты поклонами отцу с матерью и ближайшим их родственникам. Ближе к концу письма интересовался делами младших братьев и наказывал тем, кто учится, быть прилежными и старательными.

Читая письма сына, мать украдкой плакала. А когда оставалась одна или с кем-нибудь из дочерей, снова и снова перечитывала строчки, писанные рукой ее первенца Василия. Хоть и была она едва грамотной, но старательно, медленно, слово за словом, поедала глазами все его емкие и однообразные тексты. А иногда она передавала письмо старшей дочери, что уже ходила в школу и могла по слогам передать то, что видела на бумаге.

Приходя вечером с работы, едва поужинав, тоже самое проделывал отец семейства, приказывая кому-либо из сыновей прочесть вслух письмо Василия. И после каждого прослушивания он начинал возмущаться, говоря, что такой-сякой Васька не может грамотно изложить подробностей и пишет одно и тоже в каждом послании домой.

– Кому нужны его поклоны! – негодовал Андрей Осипович, размахивая в воздухе руками. – Написал бы про маневры, про стрельбы, про то, как в караулах стоит? Куда ходил, где бывал, что видел? А то кланяйтесь от меня тем, да тем! Тьфу ты! Я и так от него эти поклоны по соседям разнесу! Сидит в казарме и дует под один манер все то же, что уже было!

Концовка выступления главы семейства, как правило, была на юморе и улыбках. Все, кто в это время слушал его, заливались в радостном смехе. А младшие сыновья начинали пародировать жесты отца, стоя у него за спиной. С появлением в доме очередного письма от Василия, все происходило по одному и тому же сценарию, словно повторялось все то, что уже было в прежних текстах. Все так же негодовал по однообразию строчек Андрей Осипович. А его сыновья, предвидя это, начинали разыгрывать сценки, в которых изображали поужинавшего родителя с последующими его выступлениями в адрес проходившего службу в армии сына. И когда в действительности все так и происходило и, глава семьи точь-в-точь следовал по уже привычному для него действию, члены семьи катались от смеха по полу, наблюдая перед этим до боли похожую разыгранную сценку.

В действительности Василий не писал подробностей не только в силу своего характера и не самой лучшей образованности. Ему просто не хотелось доводить до родителей всех настоящих тягот своей службы, с которыми приходилось сталкиваться изо дня в день. Не писал он про то, что боевая подготовка в его части была довольно большой редкостью. А вот решением насущных проблем приходилось заниматься постоянно. Не писал, что полк его был расквартирован в степи, почти что в чистом поле, где сначала были поставлены палатки, а потом вырыты длинные, на сто с лишним человек каждая, землянки, нижняя часть которых утопала в грунте, а верхняя уже являлась крышей. Подобным образом были устроены склады и кухня. А вот столовая, здание штаба, клуб, конюшни, строились как отдельные бревенчатые дома. Вот только материал для них приходилось возить издалека, а потом долго обрабатывать, потому как деревья в этой местности были низкими, с кривыми стволами и мало годились для добротных построек.

Но, в конце концов, появилась так и сама воинская часть, и стрельбище, и все необходимые здания на ее территории, в том числе самое важное для простого солдата – баня!

Не писал и не собирался писать Василий домой про жуткие степные ветра, что пронизывали насквозь бойца, стоящего в карауле. Про то, как тяжело переносится такая погода зимой, когда температура может опускаться ниже сорока градусов, да еще и при наличии все того же степного ветра. Про то, сколько снега может накопиться на территории части, когда ветра сменяются снегопадами. Как изумляются при этом солдаты в его части, что им все равно приходится стоять в карауле, тогда как охранять в такой ситуации просто не от кого, потому как всякий враг может быть только безумцем, если сунется к ним в подобных погодных условиях.

«Он» же, по неграмотности своей, не мог прочитать писем Василия. Но, когда развернул своими черненькими пальчиками одно из его писем, был изумлен, как можно закорючками из чернил изобразить на листе бумаге что-то понятное при их просмотре. Что может быть там, от чего льет слезы хозяйка дома и негодует глава семьи. Но, чтобы там не было написано и как выглядело, в виде каких-то закорючек, «он» сам переживал за судьбу старшего сына своего семейства никак не меньше, чем мать или отец. А когда все в доме засыпали крепким сном, «он» обходил каждого, произнося возле головы спящего свое охранное заклинание, а потом молитву, дальше прятался в одном из своих укромных местечек и, переживал там наедине с собой, иногда даже пуская скупую маленькую слезу. Немного наплакавшись, он перемещался к иконам в углу и, встав на свои мохнатые коленки, подолгу молился за здоровье Василия, прося защиты для него у Господа.

Едва обрадовал родителей своим возвращением домой демобилизовавшийся старший сын, как пришла пора отправиться в армию следующему – Сергею, уже успешно работавшему трактористом в ближайшей машинно-тракторной станции, где его уважали и считались с его глубокими познаниями в технике и умением провести ремонт любого механизма прямо в полевых условиях.

Известие о скором убытии на службу сына не мало потрясло все семейство, где от чего-то укоренилось мнение, что после прибытия Василия, государству больше не понадобятся юноши из их дома. Опять, как и когда-то загоревали мать и отец, осознавая неизбежность прощания на неопределенный срок с Сергеем. Тот, в свою очередь, постоянно теребил отслужившего брата с просьбами поведать ему подробности армейского бытия. Знал он и о немногословности Василия в его письмах, и о том, что даже вернувшись домой, тот все равно не открывался и не рассказывал ни отцу, ни матери, ни кому-либо еще обо всем, что испытал во время службы.

Из всех в доме только «он» догадывался о том, что старший сын просто-напросто бережет своих родителей и потому не рассказывает им все подробности, зная наперед, что те не мало ужаснуться, если узнают всю правду о тех трудностях, что ему пришлось пережить. А еще, впитав в себя его рассказы, они начнут сильно переживать за судьбу Сергея, забивая свои головы мыслями о его возможной армейской судьбе.

Однако, на радость всех домашних, письма второго сына были куда более радушными для них, излучали явный позитив и потому воспринимались ими с добрыми ответными улыбками на лицах.

– Вот! Учись у брата, как надо письма о службе своей писать! – гневался на Василия Андрей Осипович. – Все как надо пишет! И на тебе – маневры, на тебе – стрельбы, на тебе – вождение танков! А ты только про поклоны родне царапал, да наставления братьям просил.

Василий молчал в ответ, не напоминая отцу о том, что тот тоже никогда не вспоминает о своей службе, пришедшейся как раз на войну, которую в народе называли «империалистической». Причины закрытой для обсуждения темы ему стали понятны только тогда, когда он сам прошел испытания суровыми условиями того армейского быта, в которые попал, оказавшись в голой степи и пробыв там долгое время. А своему брату Сергею Василий откровенно завидовал, считая, что тому повезло попасть в хорошие условия и в тот род войск, который ему был по душе.

«Он» же в свою очередь удивлялся новому услышанному слову «танк», решив для себя, что второй сын семейства имеет дело с очередным самодвижущимся железным устройством, которое тоже гремит, шумит и извергает клубы вонючего дыма. Переживания за вернувшегося из армии Василия, сменились для него думами о службе Сергея, за которого «он» переживал не меньше, чем Андрей Осипович и Анна Ильинична.