Текст книги "Дневник посла"

Некоторые точные подробности, которые я мог проверить, показали мне, что дело серьезно. Я обратился с вопросом к Сазонову, и он мне ответил следующее.

Девица Мария Александровна Васильчикова, лет пятидесяти от роду, двоюродная сестра князя Сергея Илларионовича Васильчикова, состоящая в родстве с Урусовыми, Волконскими, Орловыми-Давыдовыми, Мещерскими и другими, фрейлина императриц, находилась при объявлении войны на вилле в окрестностях Вены. Здесь, в Земмеринге, она постоянно жила, поддерживая тесные сношения со всей австрийской аристократией. Вилла, где она жила в Земмеринге, принадлежит князю Францу фон Лихтенштейну, бывшему австрийским послом в Петербурге около 1899 года. При открытии военных действии ей было запрещено отлучаться с виллы, где, впрочем, она принимала многочисленное общество.

Несколько недель тому назад великий герцог Гессенский просил ее приехать в Дармштадт и прислал ей пропуск. Тесно связанная дружбой с великим герцогом Эрнстом Людвигом и его сестрами[16]16
  Его сестры: 1) принцесса Виктория (род. в 1863), замужем за принцем Людвигом Баттенбергским; 2) принцесса Елизавета (род. в 1864), вдова великого князя Сергея Александровича; 3) принцесса Ирена (род. в 1866), замужем за принцем Генрихом Прусским, братом императора Вильгельма, и, наконец, 4) императрица Александра Федоровна. – Прим. авт.


[Закрыть], страстно любя при этом посредничество и интриги, она отправилась тотчас же.

В Дармштадте великий герцог просил ее отправиться в Петроград, чтобы посоветовать царю заключить мир без промедления. Он утверждал, что император Вильгельм готов пойти на очень выгодные по отношению к России условия, намекал даже, что Англия вступила в сношения с берлинским министерством о заключении сепаратного соглашения, и заявил, что восстановление мира между Германией и Россией необходимо для поддержания в Европе династического начала.

Без сомнения, он не мог найти лучшего посредника, чем Мария Васильчикова. Воображение ее мгновенно запылало: она уже видела себя воссоздающей священные союзы прошлых времен, спасающей, таким образом, царскую власть и одним ударом возвращающей мир человечеству.

Для большой точности великий герцог продиктовал ей по-английски всё, что сказал, и она тут же перевела этот текст на французский язык: документ предназначался для Сазонова. Затем великий герцог передал Васильчиковой два собственноручных письма, адресованных одно императору, а другое – императрице. Первое из писем только резюмировало в ласково настоятельных выражениях ноту, предназначенную Сазонову. Второе письмо, написанное в еще более нежном тоне, обращалось к самым глубоко личным чувствам императрицы, к воспоминаниям семьи и молодости. Последняя его фраза такова: «Я знаю, насколько ты сделалась русской, но тем не менее я не хочу верить, что Германия изгладилась из твоего немецкого сердца».

Ни то ни другое письмо не были запечатаны, чтобы Сазонов мог прочесть их при передаче одновременно с нотой.

На другой же день Васильчикова, снабженная немецким паспортом, отправилась в Петроград через Берлин, Копенгаген и Стокгольм.

Приехав, она тотчас явилась к Сазонову; тот, очень удивленный, принял ее немедленно. Взяв в руки ноту и оба письма и ознакомившись с ними, он выразил Васильчиковой свое негодование, что она взялась выполнить подобное поручение. Пораженная таким приемом, который опрокидывал все ее предположения, разрушая всё здание, построенное ее фантазией, она не знала, что ему ответить.

В тот же вечер Сазонов был в Царском Селе с докладом у государя. С первых же слов его лицо императора исказилось от досады. Взяв оба письма, он, не читая, презрительно бросил их на стол. Затем сказал раздраженным голосом:

– Покажите мне ноту.

При каждой фразе он гневно восклицал:

– Делать мне такие предложения, не постыдно ли это!.. И как же эта интриганка, эта сумасшедшая посмела мне их передать!.. Вся эта бумага соткана только из лжи и вероломства!.. Англия собирается изменить России!.. Что за нелепость?!

Окончив чтение и излив свой гнев, он спросил:

– Что же нам делать с Васильчиковой? Знаете ли вы, какие у нее намерения?

– Она сказала мне, что думает тотчас же уехать в Земмеринг.

– И в самом деле она воображает, что я так и позволю ей вернуться в Австрию?.. Нет, она уже не выедет из России. Я прикажу водворить ее в ее именье или в монастырь. Завтра я рассмотрю этот вопрос с министром внутренних дел.

Пятница, 31 декабря

Перед всеми лицами, которые видели его вчера, император высказывался о Марии Васильчиковой так же гневно и строго:

– Принять подобное поручение от враждебного государя!.. Эта женщина или негодяйка, или сумасшедшая!.. Как она не поняла, что, принимая эти письма, она могла тяжело скомпрометировать императрицу и меня самого?..

По его приказанию Mария Васильчикова была сегодня арестована и отправлена в Чернигов для заключения там в монастырь[17]17
  Васильчикова действительно была выслана из Петербурга, но не в монастырь, а в имение своей сестры Милорадович, где и жила до революции, а впоследствии эмигрировала. – Прим. ред.


[Закрыть].

1916 год

Суббота, 1 января

Сербский посол Спалайкович был у меня сегодня; у него измученное лицо, глаза лихорадочно блестят и полны слез. Совершенно обессиленный, он падает в кресло, которое я ему предлагаю.

– Вы знаете, – говорит он, – чем кончилось наше отступление? Вы слышали подробности? Это ведь было сплошное мученичество.

Он получил сегодня утром известия о трагическом отступлении сербской армии через снежные Албанские горы; армия шла без пищи, без крова, под снежными бурями, измученная страданиями, изнуренная усталостью, усеивая путь трупами. И когда, наконец, она дошла до Сан-Джованни ди Медуа на Адриатическом море, то здесь ее настигли голод и тиф.

По карте, которую я развертываю перед ним, он показывает пройденный путь.

– Посмотрите, мы снова прошли все этапы нашей истории… Отступление началось от Белграда, где Петр Карагеоргиевич заставил турок признать его владыкой Сербии в 1806 году. Затем Крагуевац, резиденция князя Милоша Обреновича, в первые годы сербской самостоятельности; потом Ниш, этот оплот христианства при великом короле Стефане, который в XII веке освободил Сербию от византийского владычества; дальше Крушевац, столица царя-мученика Лазаря Бранковича, обезглавленного в 1389 году на поле битвы под Косово, на глазах у умиравшего султана Мурата; затем Кранево, где в XIII веке святой Савва основал автокефальную сербскую церковь; потом Рашка, колыбель сербского народа и древняя вотчина Немани; дальше Искюб, где знаменитый Душан венчался в 1346 году «царем и самодержцем сербов, греков и болгар»; вот Ипек, патриархат которого в долгие годы турецкого ига был прибежищем национального самосознания, – одним словом, все святые места сербского патриотизма.

Спалайкович прибавляет:

– Подумайте, что это было за отступление; не забудьте тысячи беженцев, следовавших за армией. Подумайте, что это было!

И голосом, прерывающимся от волнения, он рассказывает мне, как престарелый король Петр, больной, при смерти, не захотел оставить своих войск и следовал за ними на повозке, запряженной быками; старика воеводу Путника, тоже смертельно больного, несли на носилках; за ними шли длинные ряды монахов, несших на руках церковные святыни; они шли день и ночь по снегу со свечами в руках и с пением молитв.

– Но ведь это настоящая средневековая эпопея, – говорю я.

Понедельник, 3 января

Итак, сербы теперь вышли из игры. Англо-французская армия на Восточном фронте была вынуждена покинуть Сербию и отступить в Салоники, где генерал Саррайль занят организацией большого укрепленного лагеря.

Это отступление было проведено не без трудностей из-за оказываемого сильного давления со стороны болгар, которые совершали форсированные марши, чтобы окружить наши войска.

Наш отход был осуществлен в полном порядке, и мы смогли сохранить всю нашу материальную базу.

Вторник, 4 января

Праздник георгиевских кавалеров дал императору повод еще раз подтвердить свою решимость продолжать войну; он обратился к армии с воззванием, которое оканчивается так:

«Будьте твердо уверены, что, как я уже сказал в начале войны, я не заключу мира, пока последний враг не будет изгнан из нашей земли. Я заключу мир лишь в согласии с союзниками, с которыми мы связаны не только договором, но и узами истинной дружбы и кровного родства. Да хранит вас Бог».

Это самый лучший ответ на предложение о мире со стороны Германии, переданное через посредничество герцога Гессенского и графа Эйленбурга.

Четверг, 6 января

По словам моего информатора, у которого есть связи в Охране, вожди социалистических групп тайно собрались недели две тому назад в Петрограде (до этого они собирались в июле прошлого года); на этом совещании председательствовал трудовик Керенский. Главным вопросом было обсуждение программы революционных действий, которую «максималист» Ленин, эмигрант, живущий в Швейцарии, недавно защищал на социалистическом интернациональном конгрессе в Циммервальде.

Прения, открытые Керенским, по-видимому, привели к единогласному принятию следующих положений:

1. Постоянные неудачи русской армии, беспорядок и нерадивость в управлении, ужасающие легенды об императрице, наконец, скандальное поведение Распутина окончательно уронили царскую власть в глазах народа.

2. Народ очень против войны, причины и цели которой он более не понимает. Запасные всё неохотнее идут на фронт; таким образом, боевое значение армии всё слабеет. С другой стороны, экономические затруднения растут с каждым днем.

3. Поэтому очень вероятно, что в ближайшем будущем России придется выйти из Союза и заключить сепаратный мир. Тем хуже для союзников.

4. Если мир этот будет заключать царское правительство, то он будет, конечно, миром реакционным и монархическим. А во что бы то ни стало нужно, чтобы мир был демократический, социалистический.

Керенский, говорят, резюмировал прения таким практическим выводом: «Когда наступит последний час войны, мы должны будем свергнуть царизм, взять власть в свои руки и установить социалистическую диктатуру».

Пятница, 7 января

Упорные бои с большими потерями у Чарторыйска, близ Пинских болот. Все атаки русских отбиты.

Дальше к югу, в Западной Галиции, против Черновиц, австрийцы немного ослабели.

Полковник Нарышкин, адъютант императора, видящий его ежедневно, говорит мне: «Его величество очень огорчен поражением сербской армии; он беспрестанно спрашивает известий об агонии этой несчастной армии».

Суббота, 8 января

Благодаря влиянию Распутина и его клики нравственный авторитет русского духовенства падает с каждым днем.

Одним из недавних событий, особенно оскорбивших чувства верующих, было столкновение между архиепископом Варнавой и Святейшим синодом, имевшее место прошлой осенью по поводу канонизации архиепископа Иоанна Тобольского.

Еще два года тому назад Варнава был просто невежественным и разгульным монахом, но Распутин, с которым они вместе росли в Покровском, вздумал его сделать архиереем. Это назначение, против которого упорно боролся Синод, открыло эру крупных церковных скандалов.

Едва достигнув столь высокого сана, Варнава задумал устроить в своей епархии центр для паломников, что полезно для церкви и выгодно для него самого. За чудесами дело не стало бы, а приток богомольцев повлек бы за собой и приток даяний. Распутин сразу почуял, какие блестящие результаты могло бы дать это благочестивое предприятие. Но он решил, что необходимо обрести мощи какого-нибудь нового святого; еще лучше – мощи специально канонизированного святого; он заметил, что новые святые особенно любят проявлять свои чудотворные силы, а старые и прославленные уже не находят в этом никакого удовольствия.

Такие новые мощи как раз оказались под рукой: это был архиепископ Иоанн Максимович, в Бозе почивший в Тобольске в 1715 году. Варнава тотчас начал дело о причислении его к лику святых; но Синод, зная подкладку этого предприятия, приказал отсрочить исполнение этого ходатайства. Варнаву это не остановило, и он собственной властью, нарушая все церковные правила, объявил о канонизации архиепископа Иоанна; затем он испросил непосредственно согласие государя, что является необходимым при всякой канонизации. Император снова уступил императрице и Распутину: он собственноручно подписал телеграмму Варнаве с высочайшим согласием.

В Святейшем синоде клика Распутина ликовала. Но большинство членов Синода решили не допускать такого грубого нарушения церковных правил. Обер-прокурор Самарин, человек честный и смелый, который по настоянию московского дворянства сменил презренного Саблера, поддерживал всеми силами протестующих членов Синода. Не обращаясь к императору, он вызвал из Тобольска Варнаву и предписал ему отменить свое постановление. Архиепископ дерзко и решительно отказался это сделать: «Всё, что скажет или будет думать Святейший синод, мне совершенно безразлично. Мне достаточно телеграммы с согласием императора». Тогда по инициативе Самарина Синод постановил отрешить Варнаву от должности и заточить в монастырь как нарушителя церковных правил. Но на это нужно было высочайшее утверждение. Самарин твердо решил убедить императора; он пустил в ход всё свое красноречие, всю энергию, всю преданность.

Николай II выслушал его с недовольным видом и сказал: «Телеграмма моя архиепископу действительно была, быть может, не совсем корректна. Но что сделано, то сделано. И я сумею заставить всякого уважать мою волю».

Через неделю обер-прокурора Самарина заменил низкопоклонный и ничтожный, но близкий к Распутину Александр Волжин. Вскоре председатель Синода, митрополит Владимир, который во время конфликта держался очень достойно, должен был уступить высшую духовную должность в империи креатуре Распутина, архиепископу Владикавказскому Питириму.

Воскресенье, 9 января

Одним из признаков того, чтó постоянно занимает мысль русских людей, является страсть их литераторов к описаниям жизни в тюрьме, на каторге, в ссылке. Тема эта встречается у всех писателей; каждый считает себя обязанным написать что-нибудь касающееся тюрьмы или сибирской каторги.

Начало положил Достоевский, излагая свои личные воспоминания в книге, которая, по-моему, является лучшим его произведением, в «Записках из Мертвого дома». Толстой в «Воскресении» подробно рисует пред нами своим беспощадным реализмом тюрьму и ссылку с материальной, административной и нравственной стороны; Короленко, Горький, Чехов, Вересаев, Дымов и другие также делают свои вклады в этот музей ужасов; картины развертываются на фоне Петропавловской крепости, Шлиссельбурга, гиблых мест Туруханска и Якутска, холодных берегов Сахалина. Вероятно, многие русские читатели этих рассказов думают про себя: «Может быть, и я туда когда-нибудь попаду».

Вторник, 11 января

Несмотря на сильные морозы и трудность сообщений, русские войска в Галиции полны инициативы и подъема.

Князь Станислав Радзивилл, недавно приехавший из тех мест, рассказывал мне, что взятый на той неделе в плен немецкий офицер, услышав, что он говорит по-польски, шепнул ему на ухо тоже по-польски:

«…Немцам пришел конец. Держитесь! Да здравствует Польша!»

Среда, 12 января

Английские и французские войска благополучно окончили эвакуацию Галлипольского полуострова. Неудача полная, но катастрофы избежали. Турки отныне направят свои удары на Месопотамию, Армению и Македонию.

Четверг, 13 января

Следуя своим принципам и своему строю, царизм вынужден быть безгрешным, никогда не ошибающимся и совершенным. Никакому другому правлению не нужны в такой степени интеллигентность, честность, мудрость, дух порядка, предвидение, талант; дело в том, что вне царского строя, то есть вне его административной олигархии, ничего нет: ни контролирующего механизма, ни автономных ячеек, ни прочно установленных партий, ни социальных группировок, никакой легальной или бытовой организации общественной воли.

Поэтому если при этом строе случается ошибка, то ее замечают слишком поздно и некому ее исправить.

Пятница, 14 января

Император по случаю русского Нового года обратился к армии со следующими словами:

«Доблестные воины мои, шлю вам накануне 1916 года мои поздравления. Сердцем и помышлениями я с вами, в боях и в окопах… Помните: наша возлюбленная Россия не может утвердить своей независимости и своих прав без решительной победы над врагом. Проникнитесь мыслью, что не может быть мира без победы. Каких бы усилий и жертв эта победа нам ни стоила, мы должны ее добыть нашей родине».

Суббота, 15 января

Третьего дня австрийцы заняли Цетинье: черногорцы очень любезно сдали им этот город.

Генерал Б., сообщивший мне эту новость, заметил:

«Вот отступление, от которого пахнет изменой».

Воскресенье, 16 января

Оставление Галлиполи английскими и французскими войсками оказывает подавляющее действие на русское общественное мнение. Со всех сторон я слышу одно: «Ну, теперь вопрос решен – нам никогда не видать Константинополя… Из-за чего же дальше воевать?..»

Среда, 19 января

Дело снабжения русской армии ружьями, благодаря настойчивости генерала Алексеева, заметно улучшается. Вот цифры ружейных запасов:

1. Ружей в деле, на фронтах – 1 200 000.

2. Ружей, разгруженных в Архангельске, – 155 700.

3. Ружей, разгруженных в Александровске, – 530 000.

4. Ружей, готовых к отправке из Англии, – 113 100.

Доставка в Белом море производится при помощи ледоколов, с громадными трудностями. В районе Александровска организован на широкую ногу транспорт на оленях. А от Мурманска до Петрозаводска не меньше 1000 километров пути.

До конца апреля ожидают прибытия максимум 850 000 ружей.

К несчастью, русская армия в Галиции понесла недавно ужасные потери: 60 000 человек. Под одним Чарторыйском 11 500 человек, ослепленные снежной вьюгой, были в несколько минут скошены немецкой артиллерией.

Пятница, 21 января

На бессарабском фронте, на северо-востоке от Черновиц, русские предприняли новое и упорное наступление, благодаря чему им удалось захватить целый сектор австрийских позиций. Этот результат очень дорого обошелся русским: 70 000 убитых и раненых и 5000 попавших в плен. К сожалению, русское общественное мнение стало гораздо более чувствительным к потерям, чем к успехам.

Суббота, 22 января

Сегодня вечером после обеда я нанес визит княгине Д.

Я обнаружил ее одну в будуаре, где свет от ламп, покрытых абажурами, выхватывал то там, то здесь из темноты картины восемнадцатого века, висевшие на стенах, статуэтки, фарфоровую посуду, занавесы из шелковой ткани, лакированные изделия, ширмы, инкрустации, канделябры, круглые столики на одной ножке, то есть всю ту изящную и очаровательную меблировку, которая была в моде во времена Александра I, последнее достижение французских ремесел. На стене, позади княгини Д., висел прекрасный портрет императрицы Марии Федоровны, романтичной супруги коронованного сумасшедшего, императора Павла I…

Мы углубились в беседу. Полуразведенная со своим супругом, она только-только перешагнула сорокалетний возраст. Она познала свою долю сентиментального опыта; ей нельзя было также отказать в определенном интеллекте – естественном, вдумчивом и ярком.

В иносказательной форме, непоследовательно, словно наудачу выхватывая из своей памяти различные случаи, она рассказывала мне о своих приключениях, а также о приключениях других женщин из ее круга. Когда я покинул ее примерно в полночь, то постарался записать то, что мне более всего запомнилось. Но следует иметь в виду, что хотя моя запись передает точный характер высказанных ею замечаний, она несколько лишает их естественной простоты, выразительности, тех нюансов и мыслей, скорее выраженных намеками, чем словами.

«Сердце русской женщины более требовательно и более ненасытно, чем ее рассудок. Часто нас охватывает страсть; гораздо реже любовь…

Мы – страстные, нежные, чувственные; мы далеки от романтики; я хочу сказать, что мы довольствуемся тем, что чувствуем, но при этом не говорим о самих чувствах. Мы не ощущаем вкуса к психологическому разглагольствованию и к эмоциональным теориям, которыми полны ваши французские романы. Наши любовные письма сама простота. Во всяком случае, мы слишком ленивы, чтобы их писать. Кроме того, мы не знаем, как следует говорить о любви. Разве вы не помните ту блестящую сцену, в которой Анна Каренина признается в своей любви к Вронскому? Вместо того, чтобы что-то сказать, она устремила на него свой взгляд, полный любви, и оставалась безмолвной…

Мы слишком склонны увлекаться. Нас легко обмануть. Любой пустяк нас ошеломляет и восхищает…

Частые разводы среди нас играют на руку всем русским женщинам. Когда мы влюбляемся в мужчину, то мы думаем, что это навсегда…

Мы склонны к любопытству?.. Конечно, мы снедаемы любопытством! Мы хотим всё видеть, всё знать и всё попробовать. Мы все время ищем новые лица, новые чувства, новые желания…

Мы все время находимся в полусне; мы никогда не знаем, что именно мы делаем или который сейчас час… Мы блуждаем по жизни, словно тени в лунном свете… Поэт Тютчев совершенно прав: у нас ночные души…

Скука отравляет нашу жизнь. В один и тот же момент нас охватывает усталость, пресыщенность, отвращение, тошнота…

Мы религиозны только урывками, когда находимся в состоянии ожидания большой радости или когда нам угрожает большое несчастье. В такие минуты те, кто верит меньше, спешат в церковь… А затем к гадалке…

Мы всегда чувствуем, что превосходим мужчину, которого любим. И более всего мы укоряем его за то, что он не властвует над нами. Поэтому, за неимением лучшего, мы не ненавидим его за то, что он грубо обращается с нами…

Мы обладаем большей смелостью и большей силой воли, чем наши любовники…

В целом мы трезво воспринимаем наше поражение; мы не ищем оправданий или виновника…

Мы забываем быстро и безоговорочно. Для большинства из нас то, что произошло в прошлом, – мертво или, скорее всего, просто никогда не случалось…

Мы очень горячи и постоянны в нашей дружбе…

Музыка часто способствует тому, что мы теряем голову; я имею в виду русскую и цыганскую музыку. Она трогает нас до глубины души, гипнотизирует нас; она ввергает нас в какой-то мир грез, в какой-то сладостный нервный настрой, граничащий с помутнением разума.

Можете мне верить или нет, но я могу сказать вам, что у меня была подруга, которая обычно приглашала поющих цыган в комнату, соседней с той, где она принимала своего любовника…

Вы замечали, что когда вы нанимаете извозчика, он сразу пускает лошадей в галоп, даже не спрашивая, куда вы хотите ехать? То же самое происходит и с нами, когда мы затеваем любовное приключение: мы бросаемся в него сломя голову, даже не думая, к чему это всё приведет. В любом случае, это не имеет никакого значения; наши приключения и авантюры никогда не имеют цели и ни к чему не ведут…

Все наши повести и романы заканчиваются катастрофой. Мы всегда кончаем тем, что смеемся над нашими мечтами…

Ни один мужчина не в состоянии дать нам того, чего мы хотим; мы не знаем, чего мы хотим, и, возможно, то, чего бы хотели, вообще не существует…»

Понедельник, 24 января

Постоянные увертки Брэтиану ставят Румынию в опасное положение. Германские государства уже начинают принимать по отношению к ней угрожающий тон.

Русский посол в Бухаресте Поклевский начал настаивать, чтобы Брэтиану открыл свои карты. Тогда Брэтиану ему ответил: «Я колеблюсь между двумя решениями. Либо тон немецких и австро-венгерских агентов свидетельствует только о дурном настроении духа их правительств, вызванного вопросом о румынской пшенице. Если это так, то мне легко будет дать Германии и Австро-Венгрии какое-нибудь удовлетворение. Либо этот тон есть прелюдия ультиматума, который потребует, например, немедленной демобилизации нашей армии. В таком случае я надеюсь оставаться хозяином нашего общественного мнения и отвергну ультиматум».

«Если вы предвидите последний исход, – ответил Поклевский, – то ваш Главный штаб должен был бы немедленно вступить в сношения с нашим Главным штабом. Нельзя терять ни одного дня».

Брэтиану согласился с этим и сказал: «Скорое прибытие русской армии в устья Дуная нам было бы необходимо, чтобы иметь защиту против нападения болгар на Добруджу».

Сазонов, передавший эти подробности, попросил генерала Алексеева незамедлительно заняться этим вопросом.

Задняя мысль Брэтиану совершенно ясна. Он хотел бы возложить на Россию задачу задержки болгар, чтобы быть в состоянии направить весь удар румынской армии на Трансильванию, на этот предмет национальных вожделений Румынии.

Но сможет ли русский Главный штаб снова сконцентрировать армию в Бессарабии? Я в этом сомневаюсь, судя по телефонному разговору, который происходил между Сазоновым и военным министром еще до упомянутой беседы Сазонова со мной. Генерал Поливанов не думает, чтобы можно было снять с фронта армию в 150 000 или в 200 000 человек, чтобы перебросить ее в Молдавию; у буковинской и галицийских армий очень трудная задача; нельзя допустить их отвода назад, на 600 километров от их нынешней базы.

Вторник, 25 января

Я позвал сегодня к завтраку румынского посланника Диаманди и снова указал ему на опасность того двусмысленного образа действия, который так по душе его приятелю Брэтиану:

– Неужели Брэтиану не понимает, что его политика может привести к самым печальным неудачам? Имея дело с русскими, нельзя быть достаточно определенными, предвидящими, точными. Вся ваша политика мне кажется чистым безумием, так как я вижу, что вы теперь, несмотря на грозящий ультиматум со стороны Германии, даже не пытались заключить военной конвенции с русским Главным штабом.

– Вы знаете, что Брэтиану очень не доверяет русским. Он оттягивает вступление с ними в обязательные сношения до последнего часа. Он хочет сам определить наступление этого часа.

– Но разве в нынешнем громадном, стихийном кризисе кто-нибудь вообще может распоряжаться каким-либо часом?.. И неужели вы думаете, что можно в последнюю минуту сымпровизировать план кампании, продовольственную базу, наскоро наладить транспорт?.. Недоверчивое отношение Брэтиану к русским правильно лишь в одном отношении – русские действительно не способны к организации. Но из этого только тот вывод, что следует возможно заблаговременно выработать практическую программу сотрудничества и втайне подготовлять его осуществление. Куда бы ни двинуть русские войска, в Молдавию или в Добруджу, одна задача их продовольствования является вопросом громадной трудности; на это понадобились бы, может быть, целые месяцы. Не забывайте, что у русских и румынских железных дорог колеи разные и что их смычка ограничивается веткой на Унгени; линия Кишинев – Рени доходит только до Дунайской дельты. Пока эта проблема не будет разрешена, пока не будет установлена линия русско-румынского сотрудничества, до тех пор Румыния будет предоставлена своим силам и будет, я боюсь, открыта для вторжения врага.

Диаманди, довольно смущенный, ответил:

– Да, положение может стать критическим – имея 500 тысяч человек войска, мы не можем оборонять сразу линию в 500 километров по Дунаю и линию в 700 километров вдоль Карпат. Поэтому нам непременно нужно русское прикрытие со стороны Добруджи против наступления со стороны болгар.

– Я не знаю, какое решение примет высшее русское командование, но я слышал от генерала Поливанова, что при нынешнем состоянии железных дорог продовольствование русской армии, расположенной на юг от Дуная, является, по-видимому, невыполнимой задачей.

В течение нескольких дней немцы ведут усиленные атаки в Двинском районе. Русские им дают хороший отпор и иногда даже имеют успех.

Среда, 26 января

Когда я размышляю обо всем, что в русском социальном и политическом строе есть архаического, отсталого, примитивного и себя пережившего, я часто говорю себе: «Такой же была бы и Европа, если б у нас в свое время не было Возрождения, Реформации и Французской революции!..»

Четверг, 27 января

Генерал Алексеев рассмотрел различные способы, которыми Россия располагает для поддержки Румынии. Он пришел при этом к следующим выводам:

1. Можно было бы выделить армию в десять дивизий для поддержки Румынии.

2. Расстояния, трудности транспорта, состояние румынских железных дорог – всё препятствует отправке этой армии на Дунай, в область, наиболее угрожаемую со стороны болгар – на юг от Бухареста.

3. Эта вспомогательная армия должна бы быть сконцентрирована в Северной Молдавии, являясь, таким образом, угрозой правому флангу австро-германской армии. Эту концентрацию можно было бы произвести достаточно быстро.

4. Немедленно можно было бы предпринять наступление в северо-западном направлении в связи с операциями, начатыми на главном фронте.

5. Благодаря этому румынская армия могла бы напрячь все свои силы для отражения болгарского наступления с юга и для прикрытия границы со стороны Трансильвании.

6. Офицер румынского главного штаба должен быть немедленно командирован в Ставку для переговоров об основах военной конвенции.

Пятница, 28 января

Фердинанд Кобургский, царь болгарский, превзошел себя в низости. Какой лицедей!

Десять дней тому назад Вильгельм посетил Ниш: Фердинанд устроил там в его честь парадный завтрак. Конечно, встреча была торжественная, и выбор Ниша, «города, где родился Константин Великий», подчеркивал историческое значение этой встречи. Для меня поэтому неудивительно, что Фердинанд, столь чувствительный к престижу прошлого и к историческим инсценировкам, дал полный выход своему болезненному тщеславию.

Но почему же монарх, который, как я сам от него слышал, так гордился тем, что он внук Луи-Филиппа, что он прямой потомок Людовика Святого, Генриха IV и Людовика XIV, не смог исполнить, вполне добросовестно и до конца, своего политического и национального долга, не прибегая к оскорблению той страны, откуда он происходит?

Вот начало его тоста:

«Государь! Сегодняшний день имеет великое историческое значение: двести пятнадцать лет тому назад Фридрих I, ваш великий предок, властной рукой возложил на свою голову королевскую корону Пруссии. Восемнадцатого января 1871 года, при вашем прадеде, зародилась новая Германская империя. Вильгельм Великий обновил в Версале императорскую германскую славу. Ныне, 18 января 1916 года, его прославленный внук, твердая решимость которого одолела все препятствия, посещает северо-западную часть Балканского полуострова и вступает, стезею побед, в древний римский лагерь Нисса» и т. д.

Что сказали бы мать Фердинанда, принцесса Клементина, его дядья, Немур, Жуанвиль, д’Омаль, Монпансье, если бы они услышали его, вспоминающего в присутствии германского императора самое тягостное из всех исторических переживаний Франции – провозглашение в Версале Германской империи – и упивающегося таким выступлением в то время, как враг занимает французскую землю, а германская армия стоит в 80 лье от Парижа?!

По части измен и отступничества Фердинанд меня ничем удивить не может. Поэтому это оскорбление по адресу Франции меня и не поражает. Но меня несколько смущает произнесение им имени Версаля. Я думал, что отсутствие достоинства и совести в нем компенсируются наличием некоторого художественного вкуса. А никто, как он, вероятно, лучше не испытал всей прелести Версаля. В каждый свой приезд во Францию он подолгу там жил. Более двадцати раз говорил он со мной о Версале, обнаруживая преклонение, столь же интеллигентное, сколь и восторженное, и верное понимание красоты и поэтичности Версаля!