Текст книги "Звукотворение. Роман-мечта. Том 2"

Да, это неправильно, не нормально, что он готов в любую минуту разрыдаться, что копается в юродивости некоей, в косолапости, в неприкаянности внутренних, в сумрачности и при этом не испытывает облегчения. Скрежещет зубами, нервно ходят желваки на скулах… кулаки сжаты, взгляд угрюм, зыбок… Затравленный взгляд!

ПОЧЕМУ ОН ТАКОЙ???

Снова и снова принимался вспоминать прежние годы, анализировать и обобщать жизненный опыт – словом, вплотную и в энный раз занимался своею личностью, но так и не отыскивал истину. Не доставал из Зазеркалья ни крупинок истины – недостающего звена, ни рецептов срочных, безотлагательных, ни панацей… Иногда доходило до абсурда, до маразма: он что-то делал, говорил, адекватно, так сказать, реагировал на изменение обстоятельств и вместе с тем будто бы утешал себя: «Ну-с, кажется, на сей раз всё обстоит, по крайней мере, внешне, благопристойно, комар носа не подточит: незнакомец (некто, имярек!) не заподозрил, что я не от мира сего и что я специально вошёл в контакт с ним, лишь бы на коротенькое времечко оказаться обыкновенным, простым, равным ему, нормательным\» Потом оба расходились и он, Бородин, уносил прочь свою дикость, несуразность, свою болезнь. А он был болен и болен давно, с детства раннего, и страдал, и не знал, как исцелиться, вырваться из круга замкнутого, разрубить ненавистный узел. Чувствовал: его недуг распространяется… уходит куда-то вглубь, а духовные метастазы, безнравственные!! метастазы только корёжат судьбу, судьбы(!), разворотив душу, души(!) и остановить их продвижение, распространение дальнейшее уже нельзя. Невмоготу…

Бывало, когда исполнял на рояле, внутри него взрывалось ужасное, непостижимое и быстро-быстро возвращающееся после взрыва этого к прежнему состоянию, входящее в старые формы НЕЧТО; становилось особенно не по себе… Зал со зрителями (или слушателями – не суть важно!), рояль, музыка, да всё-всё кругом делалось чужим – помните? – становилось ирреальным, плыло куда-то… прочь, прочь… Если бы не отточенная до автоматизма техника, не память пальцев и не особенное исполнительское чутьё, провал был бы неминуем. Наваждение подобное вскоре проходило, он научился брать себя в руки, и мало кто знал, что же именно пережил незадолго до оваций признательных музыкант, каким образом удалось ему завершить исполнение конкретного произведения. О чём речь? Он и сам не ведал. Накатывала вдруг тоска – накатывала в виде огромного вопросительного знака: нужно ли всё это людям? Нужна ли им музыка моя? нужны ли стихи? полотна Леонардо и Васнецова, готика и фрески, Рублёв и Анна Павлова?! Вот сидят. Слушают, внимают, сами же думают о своём… на душе у каждого наверняка кошки скребут и не под силу тут никакому Мастеру, не говоря уже о нём, Бородине, переиначить сердца, самоё судьбы и мысли миллионов… тысяч… сотен… Перековать сердца!! погрязших вынужденно в суете, в иллюзиях, в борьбе за выживание под лютым и немилосердным солнцем. Ах, как хочется ему (мне, Бородину!) иногда оборвать на фортиссимо исполнение, встать из-за инструмента и всею трепещущей ипостасью, всею мощью и противоречивой сутью своей обрушиться туда – к ним, в них, в их глаза, полные слёз, в улыбки нефальшивые… и пусть тогда остановится время… Пускай перестанет биться в груди моё сердце, сердце Бородина, лишь бы их комочки аленькие застучали ещё громче, отчётливее, вдохновеннее – и честнее… Лишь бы раствориться в этих сердцах, растворить до без остатка крест голгофский, что взвален на плечи наши непонятно кем, когда и во имя чего… крест пыточный, мучительный, вековечный поди!!

…Да, накатывала тоска, сплошная серая пелена застила душу и только по инерции, благодаря упомянутых памяти в пальцах и отработанности полнейшей пассажа каждого доигрывал, доводил до последнего такта он вещь ту или иную, затем раскланивался всегда смущённо под рукоплескания, уходил со сцены, едва переставляя ноги: ведь чуть было не провалился только что с оглушительным треском! Он болен. Он безнадёжно болен. Перечитав однажды во второй раз «МАРТИНА ИДЕНА», долго пробовал сравнить состояние джеклондонского героя с переживаниями собственными: не получалось, увы! Там – буржуазная среда, меркантильные инстинкты, интересы. Здесь же – усталость от чего-то внутри… здесь – что-то несостоявшееся в нём самом, в Бородине… Но почему, почему, кто скажет? В какой момент осознанного существования своего всё это началось? Как жить с этим? И что оно ЭТО САМОЕ есмь???? И нет ли у него, Бородина, чего-то общего с Иденом?

Прости, Читатель! Автор частенько повторяется. Но ведь и в жизни нашей явления, события, бесконечно, вновь и вновь начинаются, начинаются… да, вновь и вновь… чтобы иссякнуть в незримости вящей, оставив след не след – так!.. сдавленный полувздох имярека… его улыбку прощальную… и последнее «прости»? не «прости»?.. Всё ли мы знаем о себе и подвластно ли оное нам? Если берутся откуда-то неисчерпаемые силы творить, создавать из ничего буквально шедевры, то почему также ниоткуда не могут возникнуть иссушающая безысходность, неудовлетворённая страсть, вечное недомогание и поиск души? Для своеобразного противовеса, чтобы оттенять творческую индивидуальность, постоянно подпитывать её… болью. Неразрешённостью, обидой на целый мир, отчаяньем безнадёжности, обречённости в конце концов! Слов много – ни одним из них не передать содержание, наполненность той прорвы бездонной, на краю которой стоит, балансируя, избранный – злые и едкие пары, туманы, языки пламени лижут стопы его, но взгляд победоносен, упрям. Человек готов преодолеть тернии на пути к звёздам. Другие люди смеют только догадываться о нестерпимой боли, подавляемом страхе, гложущей неуверенности в правомочности творить, дерзать… о многом-многом другом, клокочущем в груди мастера. Догадываться, взирая на изумительные в минорных тонах, затемнённые, вместе с тем и дышащие внутренним светом лики в киотах остеклённых… догадываться, внимая смычку в руках юного Паганини… глядя на роденовского «МЫСЛИТЕЛЯ»»… слушая удивительный бархатный голос Шаляпина… Ибо не глухи они, носят в груди сердцебиенной острую жажду прекрасного, готовы проникнуться высшим смыслом бытия… Ведь и сами страдают не меньше – и не менее глубоко. Что же до разных догадок наших относительно мук, которые терпят избранные, то догадки сии помогают им, великим, жить, облегчают их и собственные наши страдания, взаимно поглощая и те, и другие, снимают общую боль – или не снимают…

Имеет ли право человек взваливать на чужие плечи свой крест – крест души? До пределов каких можно (нужно?!) быть откровенным? Не вредит ли отношениям обоюдным желание каждого смертного, при условии, что он не толстокожий обыватель, поделиться наболевшим, сокровенно-интимным с Другом и не выглядим ли мы при этом действительно слабосильными, бесхребетными, погрязшими в нытье хлюпиками? И последнее: один ли Бородин так и не нашёл себя? Жил и не жил – существовал в звуконепроницаемом «Я», варился в соку перебродившем и страдал, и страждал вырваться, вырваться из души своей, чтобы ворваться в душу ближнего, ближней, обрести там покой и наконец-то припасть щекой к родимому плечу, к живому теплу обетованного берега нечужого?? К сердечку приимному-нежному…

ЧЕЛОВЕК. РОДИНА. МИР. БОГ. А не является ли всё это одной огромной иллюзией? Мигом? И продираемся, кто куда и кто как горазд, сквозь эдакое ситечко из кажущихся, из псевдо! реалий… и тонем-не-потонем в действительности окружающей, цепляясь за таких же точно горемык, изгоев, якобы делая выбор, а на деле – барахтаемся посреди соломинок бесполезных, лишь бы удержаться на плаву. Уходим в болтовню пустопорожнюю, в дела-делишки, в обыкновенные чудеса, в будничность и серость, уходим от себя и не можем уйти и всё это похоже на то, о чём говорилось: цепляемся друг за друга, в лучшем случае, цепляем друг друга, сдирая в кровь кожу, а то и поддерживая ближнего… думаем: живём, а реально – проживаем на светушке белом согласно законам природы и прописке в паспортах!

Вечно недовольные собой;

ничего не могущие (и не всегда желающие…] изменить в корне;

плывущие по воле тяжёлых волн и захлёбывающиеся порой;

находящие утешение временное в чём угодно и – редко! – в самих же себе,

МЫ, СЛУШАТЕЛИ «ЗЕМНОЙ СОНАТЫ»…

Читатели романа-мечты…

ЧЕЛОВЕК, РОДИНА, МИР, БОГ… в миге единовечном. Так почему, отчего большинство живущих столь отчаянно недовольны прошлым своим, хотя в иных патриотических произведениях и проходит красной нитью мысль: вот если бы я начал жить сначала, то абсолютно ничего не менял бы в судьбе. Не потому ли возникает разочарование, берёт начало неудовлетворённость прошлым, что глядим на былое сквозь призму сегодняшнего опыта, возможностей своих, сквозь дымчатый топаз столетий глядим! и жалеем о запоздалости благоприобретённого, о прозрении некоем после… позже… зря(?!)… и что подспудно знаем: точно также будет и впредь, ничего-то не изменится! При всём при том, когда человек теряет всё, он не теряет ничего, поскольку у него остаётся его РОДИНА – Родина всего…

…самое трудное. Мир – это единый организм, в котором камни – живые, муравьи – влюбляются, человеки – зомбированы, розы общаются, пришельцы – в нас, аллахи с буддами – материальные мыслеформы на микролептонах, то бишь суть сверхтонкая энерго-информационная данность… ну и так далее, в том же духе… Бог, а точнее то, что на протяжении веков говорят о нём – ширма, которую умело используют властьимущие для удержания в повиновении, в послушании паствы – масс! Какое право имеет церковь так много брать на себя! Обычные человеческие понятия, категории подводятся попами всех рангов и мастей под некий Промысел Господен. Видите ли, гордыня в нас… Только через смирение, самоотречение, познание ничтожества своего возможно развитие истинной любви, ЛЮБВИ… Бог есть Любовь!! Гм-м, но зачем вообще нужен «высокий» синоним чувству любви? Разве сама она, любовь, не свет, делящийся на мириад оттенков чувственного спектра, причём в языках земных, вместе взятых, вряд ли найдётся достаточное количество слов для определения иных из них! Бог – идеал, а человек, видите ли, (не вижу!) ни на что не годен и не способен и нельзя ему, человеку-то, «касаться большего, не исполнив меньшего…» А как же тогда – НЕ СОТВОРИ СЕБЕ КУМИРА?! А мечта – как? И всякие там духовники – кто? А СУДЬИ – КТО???

Да, трудно, горько живёт и развивается наша цивилизация. Да, наверно, возможен был и не техногенный, а чисто духовный путь, иная стезя для родовы людской! Не исключено. Однако уж коли делаем шаги свои, тащим кресты свои, напяливаем венки терновые да вериги – не обессудьте: таков, значит, удел. И не биться головой в иконы должно всем нам, а познавать себя, возможности интеллектуальные, духовные, физические собственные (что едино!), дабы не напрасно жить, но с полной отдачей, постигая и реализовывая предназначение своё. Вот говорят: Бог создал всё вокруг. Но если это так, следовательно, Он, этот Бог, использовал какой-то материал, применял те, либо иные законы при акте создания мира, преследовал какую-то цель! Налицо структурализм, коий принцип применим только к материальным данностям! (Словно существует что-то нематериальное!..) И если

Бог есть, то он материален, а значит, он уже не Бог, не Бог, а сила природы, такая же, как и масса других сил, физическое явление, которое можно и нужно изучать и ставить на службу вслед за огнём, водой, атомом… Выше уже говорилось про первородный грех. Всемогущий, всеведущий и всеблагой ЗАЧЕМ спровоцировал Адама и Еву и змия-искусителя на этот самый грех??! Вопросы, вопросы… Растения – разумны, камни – терпеливы, вода – живое существо, атомы – те же клетки размножающиеся… Всё взаимосвязано и переплетено, всё подчинено одним-единым законам и закономерностям и соподчинено одно другому, третьему… до бесконечности – и наоборот…

Любовь… Люди Бога Ведают… Красиво, но разве человеку нельзя быть хорошим, добрым без Бога??? Просто потому, что ничто человеческое не чуждо ему, в первую же очередь, ВЕдая РА?! РАзум, РАдость… РА – символ Солнца… света… знания!..

Не грех и заблудиться в этих дебрях. Прекрасных, как…

…ЧЕЛОВЕК;

…РОДИНА;

…МИР;

…БОГ.

Ближе к шестидесятилетию (незадолго уже до смерти в актовом зале филармонии] Сергей Павлович, прогуливаясь тихонькой аллейкой парковой и рассуждая (подобно автору строк] сумбурно как раз на все эти и другие темы, познакомился случайно с некоей Ольгой Комаровой – женщиной немолодой, со следами былой красоты и огромными, наверно, часто печальными (так ему показалось почему-то в первую же минуту] глазами, которые медленно, независимо от воли обладательницы их, будто наслаждаясь, вбирая, впитывая окружающее, переходили с одного объекта внимания на иной и почти не мигали, отчего, казалось со стороны, словно слезились – зрачки же цвета сложного, смешанного мутнели, а сама она вдруг напрягалась – неестественно, внутренне… можно подумать, пытаясь расшифровать очередной предмет внимания. Собственно, познакомились – слово в данной ситуации не подходящее: Бородин далёк был от того, чтобы заводить новые «шашни», он действительно много пересмотрел в себе и больше стремился к затворничеству, уединению, вспоминая былые приключения и раздумывая о превратностях бытия. Они просто случайно встретились (коротала обеденный перерыв на свежем воздухе), разговорились… выяснилось, что легко им и непринуждённо, прямо-таки здорово шагать по пути, не спеша вдоль осиновых и кленовых свидетелей непреднамеренного события этого, шагать в ногу, и чутко ловить шелестящий дрожко немой для большинства разговор деревцев, думая о своём… светлом… Короче, всё вышло банально, земно и совершенно не фривольно, тем более – не обязывающе никого из них к продолжению.

– Вы были счастливы, Сергей Павлович?

Представившись, он посчитал нужным не называть фамилии – претила популярность известного пианиста.

– Гм, философский вопрос!

– Хотите уклониться от прямого ответа? Ради Бога!

– Нет, не хочу, просто не знаю, что и сказать. Наверно, был. Конечно же, иначе и нельзя. Каждый из нас хотя бы раз в жизни испытывал счастье… А?

– А вот и не правда! Хотите, расскажу о себе? Ничего не требуя взамен. Вот так возьму да и поделюсь с вами, первым встречным, так сказать, своею жизнью, своими мыслями. А почему бы и нет? Нам с вами детей не крестить и чаи вместе не гонять! А человек вы мудрый, порядочный, поймёте и то, что останется невысказанным… А то, знаете, иной раз так тошно делается, хоть ты вой. Давайте-ка присядем, во-он на ту скамеечку. Не против?

– Не против.

Расположившись удобно в тени, вытянув ноги, оба некоторое время молчали. Воздух вокруг них, густой, тёплый, напоминающий мёд, был словно утыкан тонюсенькими голосами, подголосками, посвистами всевозможных птах – Эдем да и только! По голубому сияющему небу завороженно скользили крохотные облачка и внезапно Сергею Павловичу почудилось, что его, Бородина, не было и нет на земле, что ничего вообще в помине нет кроме аллейки, тишины, пелеринок сизоватых над головой и щебетаний, и…

Она что-то там начала говорить про своих мужей, про магазин, неподалёку, кстати, где работала кассиром, исполнитель же деликатно кивая, совершенно не слушал её… «Это уже было! Ёлки-палки, лес густой!.. Когда-то я пережил всё это… Да, да!»

– …все наши страсти, радости человеческие, любовь, озарения творческие, детский смех, нежность сокровенная – только прелюдия к счастью, но никак не само оно, согласны? – тем временем чуть ли не менторски, монотонно, без перехода от предыдущей темы продолжала попутчица-не попутчица – так, случайная знакомая. – Потому что чувства эти переживают все без исключения люди и ничего особенного, необычайного в них нет. А счастье – это что-то такое, что принадлежит только тебе, что не изведано никем более! По крайней мере, я бы так хотела… Знаете, – она подобрала ноги, села вполоборота к нему – мне давно за пятьдесят, я совершенно одна сейчас, хотя дома постоянно торчит супруг… – мы чужие… Дочь от первого мужа давно уже сама замужем… так вот, недавно я лежала, не могла заснуть и вдруг… как бы это лучше сказать… нет, мне не захотелось реветь белугой, отнюдь… Напротив, я ощущала какой-то подъём, захотелось вдруг, хотя бы напоследок, под конец стать счастливой, испытать что-то такое, чему философы, психологи и поэты не придумали названия… что-то своё, немного или много отличное от общеизвестных слёз счастья, взрывов смеха, волнения в груди… ну-у, вы понимаете? Совершенно особенное и ни на что не похожее! Ведь я не винтик, действительно, какой, не муравей, не матрица печатная!

Я – индивидуальность. Ин-ди-ви-ду-аль-ность!! Так почему же тогда испытываю только то, что испытывают миллионы, миллиарды других людей, мне подобных? А? Вы возразите: мол, испытываю по-своему! А это ещё надо разобраться! Так то! И если даже по-своему, то мне этого, только этого мало! Я хочу непременно своё…

Он невольно прислушался к последним словам; женщина, уловив его возросший интерес, воодушевилась:

– Убеждена, Сергей Павлович, неосознанно, инстинктивно каждый человек думает о том же, ищет что-то своё в бесконечном многообразии форм жизни – как я выдала?! Признайтесь!!! Шучу. Так вот… Человек пытается найти только своё – но не находит и от того-то проистекают наши беды! Ведь правда? Мы заримся на чужое…

– Не знаю, что и ответить вам, Ольга…

– Это сейчас не знаете, а пройдёт немного времени и будете знать, обязательно будете! И ничего, что меня рядом тогда не будет, я предвосхищаю ваш ответ сейчас, в сей вот миг, как говорится! И ответ этот полностью совпадает с моим.

– Но что, что именно я, Сергей Павлович Бородин, музыкант, должен пережить такого, чего бы не испытал никто другой? Ведь всё в жизни повторяется, всё кругом одно и то же! Давно известно, найдено, знакомо. Что необычное, моё, только моё существует где-то для меня и никак не может дождаться встречи именно со мной, дабы именно мне принести уникальное, эксклюзивное, есть такое слово мудрёное, счастье, а?

– Так ведь и я спрашиваю себя аналогичным образом! Понимаете, годы летят, жизнь мчится мимо, не за горами и погост, а мы, каждый на свой лад, жуём свою жвачку, мыкаемся по белу свету и повторяем в новых лицах старые роли! Вот что обидно! Родиться, жениться, наплодить детей, работать, плакать, стирать бельё, писать стихи, сажать деревья, провожать в последний путь близких до тех пор, пока тебя самого не спровадят туда же – и всё это не цинизм! Если бы!

Это меня просто поражает порой… Никогда не верила в Бога, но если допустить на минуту что он создал род человеческий только для этого, то, простите, незачем было и огород городить! Согласны?

– До встречи с вами я примерно обо всём этом и думал… Конечно, мы постоянно постигаем мир. Открываем новые законы, тайны мироздания… проникаем в эзотерику – есть и такое слово, недавно услышал! – в какие-то другие сферы, запределы… горбимся, но тащим на плечах своих крест техногенности нашей и мечтаем, каждый мечтает, надеюсь… о чём-то ином… Не знаю, не знаю…

В текущий долго миг он ощутил: начал вдруг уставать от общения с собеседницей. Конечно, такт требовал терпеть, слушать дальше её речи учёные, высказывания, но прикрывать тоску миной заинтересованного, участливого внимания, маской дружелюбия становилось невмоготу. Краешком сознания уловил: а ведь «ЗЕМНАЯ» – это, наверно, то, что является его, Бородина, уникальным счастьем, про которое говорит Ольга. Его и – Глазова. Однако решил о Сонате не заикаться… Не в тех он с Комаровой отношениях, чтобы делиться подобными откровениями. Главное – потребности в оповещении оном не испытывает… Она же, словно почувствовав смену настроения в душе Сергея Павловича, приняла прежнюю позу – откинулась на спинку и с хрипотцой глуховатой, невесть откуда взявшейся, заговорила.

– …Когда мне было не то восемь, не то девять лет, я жила на Волге, в небольшой деревеньке, Ухватово, там всего-то дворов тридцать было… Жила в избёнке невеличкой, небось и по сию пору стоит… Держали мы курей, помню, петушка и была у нас корова, Машка, я её на выгон каждый день отводила… А навстречу мне через день, через два какой-то мальчонка попадался – жил на отшибе, верстах в нескольких от нас, у старика нелюдимого, говорили, во время войны последней дедуля тот на фронт подался, я и не помню… много воды утекло… Знаю лишь, что с поры той никто его не видывал. Хотя… Странно, немолодой, в годах почтенных… и на войну… Хотя… Да, так о чём это я? Я тому пацанёнку молочко парное по наказу матери давала, яблоки, опять же свои, у нас всегда, как щас помню, уж больно яблоньки плодоносили… Поначалу стеснялась маленько, да попривыкла и, знаете, даже ждала, когда же снова увижу его. И яблоки ему выбирала самые крупные, добрые… Зачем это всё говорю? Просто тогда, по-моему, мимо меня пронеслась, едва крылом задев, птица того самого счастья, о котором и мечтать не мечтала… Глупости, конечно! Бред сплошной! Только потом, вспоминая мальчугана того, я убеждала себя, что это и было и стало бы тем самым моим, только моим счастьем… Понимаете? А когда умерла моя мама, он мог бы, наверно, подойти ко мне, сказать неуклюже несколько слов утешительных, ничего совершенно не значащих, выразить, так сказать, соболезнование, однако не сделал этого и я… я признательна ему… Потому что иначе всё бы сразу стало на свои места, стало бы обыкновенным, правильным, таким, каким и должно было бы быть, понимаете? Эти слова сочувствия… они всегда казённые, неискренние. Дежурные… А он – он молчал, зато глаза его тогда говорили мне всё. Я никогда не забуду его глаз, хотя имя-то как раз и запамятовала! Да-а… Странно всё…

– Серёжа… А старика того звали дед Герасим.

По щекам Бородина текли слёзы.

– Господи, так то были…

– Знаете, я с тех пор и не жил вовсе. Так, существовал… И чем больше старался быть похожим на остальных людей, тем хуже это получалось. Музыка, женщины, постоянное самобичевание, тоска зелёная… Чувствую: скоро помру, а что оставлю позади, после… как долго будут помнить меня? Обидно. Вот уж действительно обидно: пустое в пустом! И цепляешься за пустоту, карабкаешься в пустоте, и сам – ничто… Урод.

Впервые вслух сказал то, что гнал метлой поганой прочь короткие-долгие годы жизни, гнал прочь, а оно тащилось за ним, наполняло судьбу, душу, отталкивало его от людей, а их – от него.

– Слушайте! – Вскричал внезапно. – Я понял, понял! – Бородина лихорадочно трясло, глаза сверкали, ноздри вздулись, затрепетали, словно у загнанного коня… – я понял, почему Глазов именно мне прислал бандероль с авторской рукописью «ЗЕМНОЙ СОНАТЫ» – Сергея Павловича даже не интересовала реакция собеседницы на эти слова, чуточку встревоженная, изумлённо-заинтересованная… – Понял!!! Он ведь тоже – изгой, такой же урод, урод и физический, его в детстве до смерти едва не забили, тогда запороли всю деревню, спасибо, ураган небывалой силы налетел, видать, Боженька ваш не стерпел, на всё это глядючи… да-да… а ещё урод вроде меня, моральный, духовный урод! Уродец… Потому что, чтобы написать, сотворить такое, нужно быть не человеком, нечеловеком\ Урод – уроду, вот в чём секрет, тайна… А я-то голову ломал! Но как, как он узнал?? Неужели почти все люди искусства сродни нам? Белые вороны, несущие крест свой? Боже!!

…Легко, мягко шелестели осинки, дрожали, потрясённые откровениями человеческих существ, которые, существа оные, слишком заумно и бестолково распоряжаются собой и так и не могут разгрызть философский камень. Ольга нежно положила руку на плечо исполнителя:

– Если бы можно было напоить вас сейчас парным молочком от моей милой Машки!

Промокнула платочком, взявшимся буквально из воздуха, глаза старинного знакомца… Тут только обратил он внимание на лёгкое оканье соседки. Улыбнулся горько и светло, прозрачно:

– Кабы молодость знала, да старость могла!..

И усмехнулись оба, потупили в землю взоры, будто проступили там, внизу, знаки загадочные, загадочные, но распространяющие вкруг себя образом совершенно непонятным ведение – уму и сердцу открытие, знание… и будто всю жизнь-судьбу гиероглифы сии призрачные вызарили в свете новом, истинном и недолгом, увы!.. Бывает, бывает – когда-то что-то потеряем, часто сами того не замечая, ну, почти… почти не замечая, а потом казним себя нещадно и мстит нам нечто, выходящее за рамки представлений человеческих и пожинаем жестокие, прогорклые плоды. Нечто… – из области эзотерического, мистического, фатального… Неизъяснимого, но имеющего место быть и появляться в самый неподходящий момент…

– Меня всегда ненавидели, презирали… – подал голос Бородин, причём, на женщину, рядом с ним находившуюся, даже не посмотрел. – Били, гнали прочь, издевались… если бы не музыка, то я бы, наверно, сошёл с ума или покончил бы с собой. Да. Прошлое тянется за мной, как облезлый хвост, как страшный, неизгладимый след… Оно гнёт долу и я не могу порвать с ним. Хочу казаться обыкновенным, простым, но со временем окружающие начинают чураться меня… У меня была женщина, которую боготворил, мы так и не создали семью, были вечными любовниками! Встречались редко, изливали друг другу души… Потом расставались… Она умерла. Кстати, писала стихи, правда, я в поэзии не силён… Что-то подобное, только более юное, пылкое, нежное я нашёл в её дочери… Не склеилось!.. А сейчас, здесь, с вами, с тобой, Ольга, я вдруг понял, отчётливо понял, ясно, что всю жизнь играл в чувства, притворялся, принимал желаемое за действительное… И не только это… Как бы получше объяснить? Будто кто-то во мне потакал моим слабостям, желаниям… Заставлял меня плакать, смеяться, откровенничать, вот как сейчас, в эту минуту, заставлял сопереживать самому же себе, убеждая: мол, тебе сейчас худо, тошно или, наоборот, прекрасно, неповторимо-здорово!., и я послушно шёл за этим сидящим внутри меня бесом. Хотя при этом ни разу не ощутил эдакой самодостаточности, цельности своей, хотя собственную личность свою так и не реализовал, понимаешь? Всё равно шёл куда-то, словно в пасть удава – кролик, обезьянка… Вот и сейчас говорю тебе всё это, понимаешь, а? и мне абсолютно всё равно, слушаешь ты меня или же надоела тебе моя болтовня! Всё равно. Как ты жила, живёшь… Я не могу ни выкорчевать эгоизм свой, ни откупиться от эгоизма этого! не могу найти себя, именно себя никак не могу нащупать. Где я? Там, возле рояля? на могилке Наташеньки? в бессонных ночах, когда сжимается сердце, а душа обливается холодным потом и выворачивают всего наизнанку мысли, мысли, мысли!! чёрт бы их поободрал! Кто я? Да, эгоист поневоле! А ещё? Великий самоед? бабник? урод? гений? Кто??? И мне уже даже не хочется отвечать на этот вопрос! Я смертельно устал, Оля!!! Олюшкин!!! Когда-то, в детстве, меня напугал случайно проезжающий поезд: загудел. Я потерял сознание, потом с месяц заикался… А после, с тех самых пор, живу не так. Я это чувствую, знаю. Привык. Страдаю! Перемежаюсь… Чёрт знает что ещё! А может, вбил в башкенцию свою бестолковую всю эту галиматью?! А?!! Господи!! я бы так хотел рухнуть перед тобой на колени, и молиться, молиться, молиться, чтобы ты на один лишь миг ну, не на миг, конечно, – на день, на неделю позволил мне стать нормальным, нормальным, не таким, каким ощущаю себя каждый день. Стать простым, толстокожим, радующимся, обыкновеннейшим! Стать, как все. Уйти от этих постоянных словоизлияний, самокопаний… Как же я устал от самого себя! И почему всё не так???!!!

«Почему всё не так?», «всё не так», «не так», «так», «тик-так»…

Часы ли на руке… пробудились, осинки ль с клёнами в новый шелест пошли, заполонив аллейку уютную звуками томными, убаюкивающими, только не находился ответ на повторяющееся вечно вопрошение, ибо ответа никакого просто не было… не существовало…

…«так-не-так».

Она коротко взглянула на Сергея Павловича.

– Приходите завтра, угощу вас… тебя! яблочками. Как в детстве! Придёшь? Шучу… А мне скоро уже идти надо… и это серьёзно…

– А? A-а, идти… Что ж, так и расстанемся?

– Ну. Прошлого не вернёшь, а в будущее не перескочишь!

– Я иногда вспоминаю маму – то, что запечатлелось… некоторые скоты из Союза композиторов одно время нашушукивали: она тебе не родная – мачеха! А я помню только: ночь, горят свечи, она сидит на лежанке, вокруг толкутся какие-то женщины, в ногах её – таз с горячей, это я всегда знал, что с горячей, водой. И бледнющая… в белой ночной рубашке… А ещё – но это уже банально, наверно: помню руки, улыбку… Глаза… Позже, когда её не стало, слышал, говорили, что была красавицей первой…

– Проводишь меня немножко, Серёжа?

– Провожу… Провожу.

Ухмыльнулся. Или – улыбнулся?

– У меня муж. Правда, от второго брака детей нет – не моя вина! А мы с вами, с тобой, – не две половиночки, хотя, если честно, все эти годы я чувствовала занозу в сердце и какую-то непонятную вину за собой… И мне постоянно не хватало того мальчишки из детства…

– А ты, Оля, стала, смешно сказать, моей навязчивой явью… Воплотилась в девушке моей мечты, которая, увы, столь рано покинула меня навсегда… Знаешь, наверно, это тебя я искал все эти годы!

– И не находил?

– Эх! Что вообще толку от всех наших поисков, находок? В конце-то концов, приходим мы к финишу одинокими и выжатыми, как лимон!

– Я заметила, не очень-то ты любишь прямо отвечать на поставленные вопросы! Ну, да Бог с тобой!

– Я просто не знаю, что сказать. Чем дольше живу, тем меньше понимаю. Да и понимать уже не хочется!

– Вот и я также!

– Знаешь, меня последнее время занимает вопрос: вот мы, люди… ну, не буду обобщать, скажу о себе, в единственном числе!.. Так вот, я… я… живу, действую, переживаю, общаюсь, короче, слыву, это у верующих есть слово такое, да и вообще… да, слыву, в большей степени сам по себе, так, как я, только я способен, как мне дано, или же под прессом чужой воли, под влиянием имеющей место быть некоей заданности со стороны похожих и не похожих на меня людей? Наверно, я туманно и путано выразился… Хочу спросить: мы, люди, какие же на самом-то деле – такие, какими выглядим со стороны, либо совершенно иные?! Чего в нас больше – самих себя? а может, заимствованных… обязательных атомов человеческих, растиражированных и превращающих нас в эдаких… клонов? Мало ли что я хочу сделать, сказать… не всё ли равно, как могу повести себя? порой и сам не знаю! А на выходе – всегда одно и тоже: как у всех, тоже, что и у всех, словно меня завели и я тикаю-такаю в гулкой предсказуемости своего постоянства… Нет, видимо, я ещё не готов сформулировать свой вопрос… наболевшее…

– Я поняла тебя, Серёжа, дорогой! Прекрасно поняла. Люди всегда желают большего… Им свойственно ощущать вечную неудовлетворённость собой. Кто в неудовлетворённости этой виноват – мы сами, конкретные персонажи, или те, кто постоянно вокруг, кто не дал нам самореализоваться и при этом не самореализовался сам?! Примерно так??