Текст книги "Звукотворение. Роман-мечта. Том 2"

Столь долгие раздумья, конечно же, приходили в светлые головы супругов Колосовых и в не менее светлую головку Анны Шипиловой. Мысли эти помогали им более точно, зрело постигнуть происходящее, давали шанс не отчаяться, но продолжать жить с верой в собственную правоту, в самодостаточность, с надеждой на лучшие времена. И ещё. По прошествии месяцев, лет в душе каждого из них будто непроизвольно, вместе с тем неостановимо вырастал, принимал массивные, незыблемые формы образ Глазова, которого они знали, который был далеко, но чья музыка, чей монументализм, не иначе! вдохновляли, поддерживали, вливали жизненные силы и соки в коченеющие сердца бесправных заключённых. Происходило это незаметно, исподволь, с налётом чего-то невыразимого, почти нереального и совершалось… неосознанно! Никто из бедолаг отверженных не признался бы себе в том, что в груди у него вызревает нечто колоссальное, некий становой хребет, могущий спрямить личность, сцементировать те или иные свойства натуры, также переиначить в добродетельные качества имеющиеся-таки слабости, недостатки, грешки, дабы стали последние со знаками «плюс», то есть пропали навек, предоставив места носителям новых бессмертных чаяний земных и упований не тщетных… Чтобы появились надёжные, твёрдые точки опоры – никак не провальное что-то… Герои, о которых идёт речь, репрессированные герои! не сумели бы толком разобраться во внутренних своих преодолениях. Фигура Глазова занимала всё больше места в сердцах изгоев, без вины виноватых. Она, личность композитора, которого, собственно, и знали совсем ничего (за исключением Анюты…] вытесняла незначительное, поверхностное, легковесное… Делалось великое дело – индивидуально для каждого (правильнее бы – в каждом!], с различными оттенками, градацией чувств… однако делалось, совершалось! Целая работа, глубинная, не наскоком, но последовательная, отчасти миссионерская, хотя, разумеется, сам Анатолий Фёдорович мог лишь догадываться, подозревать о том, какой след оставил, какое некогда впечатление произвёл и какие благодатные семена заронил. Но о нём после, после…

Если бы знали Колосовы, Аня, другие многие, включая, конечно, Клавушку Горелову, Клавдию Родионовну, что в эти самые минуты, часы он, Глазов… Впрочем, не будем забегать вперёд, равно как и не станем сгоряча, поспешно осуждать гения. Запасёмся-ка терпением – оно наставит Его Величество Время на верные и обоснованные выводы. Так или иначе, становящаяся всё более одиозной личность композитора вливала огромные силы в тех, кто хотя бы раз видел его, тем паче – слышал «ПРЕДТЕЧИ», «РЕКВИЕМ». И вот Виталий Петрович… Однако будем последовательны.

…Изучая людей, вчерашних военнопленных, Виталий Петрович неожиданно остро и на первых же минутах общения раз за разом испытывал новизну своих ощущений, несхожих с теми, что переживал в ходе подобных бесед в довоенное, мирное Вчера. Сейчас, здесь, под неслышимый аккомпанемент боёв удаляющегося фронта, вместо убаюкивающей, монотонной одноитожести вопросов, носящих по большей части сугубо канцелярский, формальный характер со слабоватым душком казённости (соблюдение пустых околичностей, педантизм в исполнении предписанных, рекомендуемых норм, редко – отклонения от «регламента» и заинтересованность искренняя, выражаемая попыткой заглянуть в душу сидящего напротив…) – вдумчивое, глаза в глаза, собеседование, желание добиться словоохотливости, разговорунить ближнего, чтобы распознать особенности, подметить тонкости данной конкретной личности, расположить этого человека к себе. И ещё: он знал, понимал – дело тут не столько в самой сгущающейся атмосфере грозового военного времени, в непредсказуемости и вынужденной отторженности, безвестности их положения, пребывания в мглистых дебрях полесья. В какой-то момент он проникся удивительным и прекрасным озарением: ведь перед ним во всей своей монолитной и самобытной красоте НАРОД. Огромная Советская Родина сказочным образом ожила и расцвела. И задышала необъятно, могуче, привольно… заговорила десятками голосов, интонаций, акцентов и наречий!.. Сгинули прочь тягостное безмолвие и гнетущий полумрак чащобы! Земля, деревья, кустарники и мелкотравье в одночасье наполнились, пропитались чудесным эликсиром жизнеутверждающей бодрости, стало необыкновенно здорово, радостно… Небывалый подъём охватил его, он словно бы оказался на гребне колоссальной волны и поразился, нет – изумился происходящему в нём перерождению. Будто заново появлялся на белый свет, мудрый, молодой, обретший то, что искал и не находил в себе последние годы.

С таким настроением и постигал души, судьбы товарищей по оружию. Конечно, сразу всех не запомнит – в память врежется от силы десять-пятнадцать фамилий, имён, в первую очередь, офицеров, коммунистов (подтверждающих принадлежность к командному составу или к ВКП(б) документов не имелось, но Виталий Петрович верил людям, интуитивно чувствовал: не лгут, да и опыт комиссарский играл здесь не последнюю роль…), также сержантов и рядовых красноармейцев, привлекших его внимание чем-то неординарным. И хотя интересными, часто неповторимыми индивидуальными особенностями обладал каждый, но – здесь никуда не деться! – «нельзя объять необъятное», «всему свой черёд…», «не он первый и не он последний»! И, как бы странно это ни звучало, но любой командир (а Виталий Петрович являлся сейчас именно командиром!), комиссар (а бывших комиссаров не бывает!) обязаны уметь выделять лучших среди равных, чтобы в трудную минуту опереться на таковых.

Людей действительно было много, под началом Колосова оказалось в общей сложности свыше трёхсот человек. Разных возрастов, национальностей (правда, преимущественно русских, что облегчало задачу…), имеющих не одинаковый уровень знаний и даже… иных вероисповеданий. По законам жанра сейчас следовало бы подчеркнуть: «Объединила их лютая ненависть к врагу и пламенная любовь к Отчизне». Да, верно. Всё так и было. Однако Виталий Петрович тонко подметил царящее в людях недоумение, растерянность, нащупал витающий в воздухе вопрос: почему немецко-фашистские войска продолжают массированное наступление вглубь советской территории?! А где же обещанный сокрушительный отпор агрессору?! Как долго будет отступать родная Красная Армия??

Людей было много, да, но, к тайной радости Колосова, никого не интересовало, отчего командует ими буквально вчерашний политзаключённый: в умении, способностях, главное – в личной отваге Виталия Петровича никто не сомневался. Хватило одного сражения, чтобы убедиться в правомочности его вести за собой личный состав. Но вот отход наших войск на восток… И тогда Колосов во-всеуслышание заявил:

– Зато мы здесь. Здесь!! Будем партизанить, бить гадов и однажды в неравном сражении положим головы наши или – с боями прорываться к регулярным частям и соединениям Красной Армии, чтобы потом с удесятерённой силой громить захватчиков, наносить сволочам поганым ощутимый урон?!.

Слова эти Виталий Петрович произносил громко, отчётливо… и без нажима. Пусть те, для кого предназначались они, думают, думают и делают соответствующие выводы. Окончательное решение – только за ним: необходимо пробиваться к своим. В противном случае останутся в полесских краях навсегда.

Гробовое молчание, разлившееся после самой короткой в жизни комиссара Колосова «речи», показало Виталию Петровичу: не всё так гладко и однозначно. Мысли и чувства людей раздвоились. Куда, сколь далеко отступит родная армия?! Не лучше ли остаться в этих глухих лесах, со временем связаться с наверняка действующими здесь партизанскими отрядами, с жителями окрестных сёл и деревень, наладить связь с центром и затем организованно, грамотно, удар за ударом бить в хвост и в гриву немцев в их же тылу, чем лезть на рожон, подставляя себя заведомо превосходящему противнику?? Однако существует и оборотная сторона медали: для советского командования все они погибли, в лучшем случае, как бы пропали без вести. А то ведь наверняка найдутся и сякие (из числа так называемых тыловых крыс…], кто объявит их изменниками, предателями. (Если уже не объявил…] Стыд и позор! Предотвратить же несправедливость вопиющую можно лишь решительными, активными действиями, чтобы шум был, чтобы слава о победах ратных впереди летела…

Первым затянувшуюся паузу прервал майор Костромин:

– Одна беда – одна и победа. Командир прав. Если потребуется, костьми ляжем, но спуску немцам не дадим, ясное дело. Вместе с тем, считаю, от мёртвых проку меньше, чем от живых. И думать нам надо прежде всего о Родине. Это не красивые слова, это – наш святой долг. Или – мы, или – нас. Третьего не дано. Следовательно, двигаться на восток нужно, попутно уничтожая мразь гитлеровскую. Тогда и совесть наша не замарана будет, и свою лепту в победу завтрашнюю внесём. А в том, что мы одолеем фашистов, лично я не сомневаюсь. Таково моё слово. Веди, командир.

Как просто! Своевременно, честно – и просто. «Веди, командир». Поддержка майора Костромина, наступившее затем всеобщее одобрение, целый сонм чувств, мыслей. Забылось, отодвинулось на второй план многое из первоочередных забот, дел. Неподалёку сравнительно остались трупы убитых фашистов, собак, непогребённые тела своих же бойцов. Эти следы могли в самые ближайшие часы, в лучшем случае – дни, привести фашистов к временному расположению «колосков» (странно, нет ли, но Виталий Петрович «окрестил» именно этим словом растущий отряд…) Нужно было срочно что-то предпринимать, рассматривать варианты, взвешивать «за» и «против»… А задачи снабжения продовольствием, обмундированием (на носу – зима!), вооружением, поиск маршрута дальнейшего продвижения, возможных соседей, объединившись с которыми можно будет успешно, более эффективно бить фашистов! Наконец – связь с «большой землёй»…

Подзабылось, да, – но только на короткое время. Охваченный справедливой признательностью к заместителю, на волне глубокого внутреннего подъёма от первых боевых успехов, и продолжавшей плескаться в его груди великой музыки Глазова, самой личности Анатолия Фёдоровича, он, Колосов, немедленно собрал опытных и, как представлялось ему, умудренных членов разросшегося отряда на совещание. Чувство удовлетворения, некоторой эйфории улетучилось под напором встающих во весь рост вопросов, проблем…

…которые, однако, не являлись неразрешимыми, что и доказали последующие дни, недели, месяцы.

5

И вот уже Виталий Петрович, успешно совершающий вывод людей к линии фронта, превращается в активнейшего Бойца, становится этаким штыком в спину для гитлеровских захватчиков, поскольку, имея в подчинении уже около… полутысячи преданных патриотов, громит целые колонны врага, отдельные штабы, тыловые части, помогает партизанам ещё эффективнее проводить операции свои на временно оккупированной фашистами родимой земле, действуя заодно, бок о бок с «лесными мстителями». Понятно, что влияние личности Глазова на других людей носило характер далеко не конкретный, хотя, оказалось, многие из них, конечно, слышали и «ПРЕДТЕЧИ», и «РЕКВИЕМ» Анатолия Фёдоровича. Применительно к восприятию «колосовцами» звукотворения глазовского отметить важно, что здесь было что-то между иллюзорным и чисто умозрительным – что-то такое, что сбрасывать со счетов нельзя. Факт остаётся фактом – порой нам неведомы скрытые пружины и шестерёнки, но результат их слаженной работы при этом всегда налицо. Человеческая душа подобна сложнейшему часовому механизму: заведённая когда-то, она будет долго и методично отсчитывать колебания Добра и Зла, Разума и Тупости, Гения и Посредственности. Причём, с каждым ударом сердца становиться мудрее, восприимчивее. «Моральный износ» ли, «физический» компенсируется вновь приобретёнными знаниями, опытом колоссальным – то есть, жизненной мудростью превеликой! Так приходит самодостаточность.

Говоря о Колосове, подчеркнуть следует: его звёздный час пробил! В комиссаре поистине расцвёл талантище полководческий! Расцвёл на погибель верную заклятому врагу.

Говоря же (чтобы не нарушать логику повествования]… о Глазове и воздействии его на сердца и умы знакомцев разных, привести нужно небольшой эпизод из довольно удачно складывающейся судьбы Виталия Петровича, когда последний находился за линией фронта, прорывался к своим…

Однажды неисповедимые дороги военные, огневые привели его в землянку «в три наката» к командиру относительно большого партизанского отряда Пушкарю Игнатию Батьковичу – тот сам так представился: Игнатий Батькович! На полном серьёзе представился, а Колосов сделал вид, что ничуть не сомневается в истинности имени-отчества недавнего союзника «случайного» по крупной операции, в ходе которой удалось вызволить ещё несколько сотен советских людей, принудительно отправляемых немцами в Германию на работы во имя «великого Рейха». Многие из освобождённых примкнули затем к партизанам, немалое число их пополнило батальон Виталия Петровича – каждому комиссар был искренне рад. Итак, землянка, тусклый зимний вечерок, беседа с глазу на глаз двух командиров…

– Объединить, говоришь, силы? Это мысль! А потом – куда? К своим, как ты и предлагаешь, чтобы влиться в действующую Красную Армию и в составе какой-нибудь усиленной дивизии продолжать громить врага, рвущегося в глубь родной земли или же здесь, в тылу фашистском, наводить панику, освобождать целые селения, брать под свой контроль территории, вести «рельсовую войну»… да что я перечисляю – сам не хуже моего знаешь?! А?! Виталий Петрович, дорогой, что думаешь? Обмозговать это дело ещё и ещё раз надо!

– Истину глаголешь, Игнатий… Вместе мы сила – и сила сокрушительная, полтора полка почти, если освобождённых вчера считать! Оружием, обмундированием, питанием обеспечим всех и сполна. Использовать эту силищу нужно умело – так, чтобы трепетал фашист окаянный! Дыбать, как у нас, на Урале, говорят, человеческой массе такой не пристало. Но связи с центром у тебя нет, на свой страх и совесть воюешь… Правда, воюешь здорово, этого не отнимешь. А можно ещё лучше! – глаза Колосова загорелись – иди ко мне комиссаром, Батькович, а насчёт того, прорываться нам, либо крошить немца тут… Знаешь, кажется мне… и ватолить, опять же, по-нашему, по уральски, вроде как брехать, пустомелить, не стану… так вот, кажется мне, что война эта не год и не два продлится… На век наш хватит!

– Гм-м, и то верно! За что посадили-то, Виталий Петрович?

– За то, что заступился за одного хорошего человека, моего бывшего командира дивизии генерала Шипилова Евгения Александровича, ну и… а!! Не хочу об этом даже вспоминать… А что?

(Он имел в виду всё то, что читателю уже известно, в том числе и сокровенное, связанное с организацией концертов Ани…)

– А то, что и мне сдаётся: боитесь вы так рано к своим выходить… Хотите запаса прочности этакой побольше создать, ну, то есть, побить фашистов похлеще! побольше! чтобы было с чем потом перед соответствующими функционерами в тылу нашем предстать? Прав?!

– Как на духу отвечу, есть в тебе, Игнатий, тонкая психологическая жилочка, быть тебе настоящим комиссаром. И прав, и не прав ты, понимай, как хочешь!

– Ладно, тема эта уж больно щекотливая, сложная. Ты меня всё своими уральскими словечками грузишь, а я не мужик какой, чтоб с грузом-то?! Не выпимши! понять, разобраться хочу… И знаешь, отчего такая во мне сидит нетерпижка?

– Скажешь – буду знать.

– Скажу, непременно скажу! Тем более, что история моя имеет некоторое отношение к разговору нашему о планах дальнейших… Послушай вот…

Откинувшись назад, прислонясь удобно к тёсу, из которого сбита была стенка, закурил махру, выпустил через ноздри дымок смачный-густой, продолжил:

– Вот здесь, на твоём месте, недавно совсем сидел один гигант – Глазов. Помог нам шибко, не спорю. Разведке моей помог, не то бы… Силищей своей неимоверной выручил. А как было-то? Неподалёку, сравнительно, сравнительно, разумеется, в масштабах партизанских, лесных, так вот, километрах в сорока отсюда мосток был… был! Мои разведчики доложили, что по нему регулярно движется вражеская техника – словом, решили мы этот мост уничтожить. Операцию продумали до мелочей, казалось бы… только всего ведь никогда не учтёшь, не предусмотришь… Короче, мост взорвали. Но сели ребятам моим на пятки ихние… да ещё и с псами, сами понимаете! Мои, конечно, решили костьми лечь, но не отступать. Посуди: нельзя же раскрывать место расположения партизанского отряда! Мы и так частенько кочуем, вроде цыганского табора какого – а что? необходимость заставляет. Ну, короче, схлестнулись, двоих потеряли, и каких соколов! Славные парни были, молодо не зелено… эх! – Игнатий Батькович сглотнул судорожно, отчего кадык дёрнулся неуклюже-выпукло под бородищей смоляной… – Земля им пухом, даже если не в земле сырой, не закопали их, не до того было. Ладно, слушай дальше. А героев наших мы ещё схороним, по-людски чтоб, по-христиански! – Паузу сделал, развивать дальше стал мысль свою, которую Колосов предугадывать начал. – В одном месте там балочка небольшая имеется. Фрицы сунулись туда, в аккурат под огонь повальный наших… Спереди псы – спустили с поводков. И тут – случается же такое! – откуда ни возьмись – чудище лесное… метра за два росту, лохматое, нечленораздельно мычащее, свирепое и с глазищами огненными… А лапы – медведя от нечего делать лапищами такими удавить – как два пальца в рот!.. Господи, что там началось! Мои рассказывают, что их самих оторопь взяла – словно земля разверзлась…

персонаж из сказки страшенной наружу вышел… Расшвырял он немчуру будто котят слепых, собаки хвосты поджали и, хочешь – верь, хочешь – не верь, скуля, подвывая заискивающе, ползком, ползком… прочь!! Он, великанище этот, деревца малые с корнем выдёргивал и – хлестал ими фашистов, как розгами! Не знаю, может, мои и преувеличили, ты сам их после расспросй… Одно скажу: во-время он, Глазов тот, объявился. Ну, и в гостечки к нам пришёл – это мои, кто в живых остался, его привели, чтобы, значит, такого кадра бесценного заполучили мы. Ничего, нормальный человек, правда, богатырей таких я прежде не видывал. Даже не думал, что такие могут быть. И что самое поразительное – от него веяло какой-то нечеловеческой мощью… Знаешь, Виталий Петрович, почему я вспомнил про случай этот и решил тебе рассказать? Состоялась у меня с Глазовым тем беседочка по душам, предлагал ему действительно в отряде у нас остаться. Он же в ответ: ЦЕЛИ ЖИЗНИ ВСЕЙ СВОЕЙ ДОБЬЮСЬ, БОЛЫНО, ТОГДА… Это дословно. Запомнил накрепко слова его! И знаешь, Виталий Петрович, внезапно показалось мне, возможно, также, как и вернувшимся из заварухи той моим парням показалось, насчёт чудища-то… что Глазов этот – одержимый, иначе – тронутый малость. Какие-то ноты с собой через леса тащит, бумаги и, главное, не шибко торопится к людям выйти, уединения покровенного ищет! Грех на нём, видать, несмываемый, великий. И думает нотами теми вину искупить свою. Вот так и ты, Виталий Петрович… Потому-то вспомнил недавнее. Скорее всего, не прав. Чертовски помог нам молодец тот, Анатолий Фёдорович! Сколько жить буду, не забуду его. Кстати, иначе, чем по имени-отчеству обращаться к нему и сам остерегусь и другим не присоветую…

– Грех, говоришь? Не знаю… А Глазов тот – знакомец старинный. Видывал его – до войны. Такому большущие дела по плечу. И понимаю, отчего о нём заговорил ты, Батькович. Видать, наломал он дров малость, где-то что-то из ряда вон выходящее совершил, плюс – одержимость… не без неё.

Трудная это тема, перетирай не перетирай – всё одно не докопаться нам до сути истинной без фактов дополнительных. К тому же, слово произнесённое – что есть? Ложь. Ибо нет слов таких, нет живописи такой, таких звуков музыкальных, чтобы на все сто процентов человеческую душу выпотрошили или высветили, подноготную личности до конца раскрыв! Согласен, Игнатий? Зато есть дела, которые сквозь творения наши и нас обнажают как бы.

– Согласен и с тем, и с другим. Что правда, то правда, к чему споры? Но только и ты, Виталий Петрович, согласись: верно я раскусил тебя. Война эта затянется, тоже так думаю. И по тылам вражеским нам предстоит, чувствую, не месяц, не два – поболе двигаться, шороху наводить, чтобы фашистам урон чинить, чтобы неповадно им, гадам, было родную землю зорить. Вон, вишь, как оно оборачивается: враг-то у стен белокаменной! Пели, пели: «Если завтра война, если враг нападёт…», талдычили, мол, на чужой территории сражаться будем, а как до дела дошло… Ну, и врагов народа так называемых чересчур многовато развелось… А? Не находишь? Стало быть, «если звёзды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно, кто-то хочет, чтобы они были…» – так, что ли, у Маяковского?! Или – «лес рубят – щепки летят»?!

– Знаешь, Батькович, разговор это крупный, ответственный, вот так, с кандычка, все точки над «и» не расставить… Время, иные поколения, историческая справедливость поставят всё на свои места, рано ли, поздно, обязательно поставят! Много у нас ещё отребья от царского режима! Да и вообще…

– Что вообще? Про евреев если, то напрямки режь, ведь революция Октябрьская во многом – их рук дело, хотя…

– Именно, что хотя!.. Знаешь, в какой-то исторический момент совпали интересы обездоленных народных масс и тех, кто решил мировой пожар раздуть… да-а… Но это на прикидку, для преамбулы, так сказать. Здесь надо иметь под рукой обширный материал: архивы, переписку различную, тщательно изучить другие источники, словом, вплотную заниматься этим вопросом. Чтобы составить правильное суждение, не быть предвзятым, ведь евреи – такие же люди, как и мы с тобой, имеют право на собственную судьбу, родину… Надо учитывать и черты их национального характера, голос крови… Душевный… менталитет!

– Слова-т какие произносишь! Ладно, пока тему эту закроем, не до того сейчас, всему свой черёд, Виталий Петрович! Сейчас же как решим – объединяемся, нет?

– Вот тебе моя рука, Батькович!

Пушкарь без колебаний протянул в ответ свою. Решительно сказал:

– Нам бы связь с Москвой…

– А, кстати, почему отряд без радиста? И как организовывался, создавался?

– Понимаю, тебя интересует история наша! Изволь, расскажу, охотно. Правда, ничего необычного здесь нет. Сам я в прошлом – инструктор обкома по сельскому сектору, чтобы понятнее, не вдаваясь в подробности тягомотинные… Когда гитлеры попёрли, пришлось многое эвакуировать, наново делать – обычная и рутинная катавасия! Понятно, что у руля стояла и стоит партия большевиков – коммунисты, мы. Активно комсомол помогал. Только уж больно быстро наступал фашист! Не все дела успели завершить, увы! Кое-что решено было уничтожить, чтобы врагу не досталось. Да так, собственно, повсюду было! Во-от… Потом из Москвы – директива, из Ставки самой, пришла директива: оставить для подпольной работы человек пятнадцать-двадцать, хорошо их законспирировать, чтобы позже, на этой основе создавать партизанский отряд. Действовать по обстановке. Связью с центром обещали надёжно обеспечить благодаря специально обученному человеку, прислать которого вместе с оборудованием планировали в кратчайшие сроки. На первых порах советовали действовать осторожно, осмотрительно и вместе с тем проявлять инициативу, больше самостоятельности… набираться опыта! Мнда-а… Радиста перехватили. Точнее – радистку. Выяснилось позже, случайно… А мы на свой страх и риск бьём немчуру проклятую – пока получается, как видишь… Хотелось бы поактивнее, конечно, в тесном взаимодействии с другими такими же отрядами, которые наверняка имеются, только пока мы никого не обнаружили… Впрочем, нас тоже не нашли! Ни свои, ни чужие, так сказать! С тобой вот, с твоими людьми повезло. Крупно. Жаль, что линия фронта отдалилась и, судя по всему… Ладно, надо быть оптимистом. Будем пробиваться к своим – пока не дойдём. Вместе! Вместе воевать станем!

– Солидарен на все сто! И знаешь, Батькович, лукавить не привык, лгать тебе, соратнику новому, боевому, также не собираюсь… Не больно-то я спешу к своим выйти, ты прав. Только давай оставим это между нами. Что-то странное, нехорошее творится, происходит… Суда честного, праведного я не забоюсь, слово коммуниста! Но опять стать пешкой, игрушкой никчемной в руках амбициозных и не всегда чистых на руку отдельных энкавэдэшников – уволь! Есть у русских одна черта нехорошая: уж больно все мы, я бы сказал, не просто упёрты, а упороть/… зацеплены повелениями сверху. Сказано то-то, так мы и лбы рады-радёхоньки в лепёшку разбить – а как же иначе! – лишь бы сделать! Главное – сделать!! Непременно!! Кстати, это прямо относится к тем, кто регулярно в церкви ходит. Набожность, я, по крайней мере, так понимаю, она должна быть чем-то вроде тайны, чем-то глубоко личным, сокровенным, интимным, если хочешь… а верующие выставляют её напоказ! Бьются теми же самыми лбами, как бараны, прости меня, Батькович, об иконы, лобзают эти самые иконы, совершенно не заботясь о гигиене. Главное – показать себя: вот, мол, какой я истинно верующий!! Кстати, ещё Теодор Драйзер в одном из своих романов, не помню каком именно, писал, что истинная страсть молчалива. Имелось ввиду, наверно, что каждый должен в себе нести то или иное чувство – любовь, печаль…

Веру… А корни и тогО; и другого – упёртости и показушности кроются в желании быть лучше, выше других. От спеси они! Не находишь?

– Нахожу. А вот по поводу того, что не больно торопишься ты, Петрович, к фронту красному… Нужно ведь не только о себе думать… А? Конечно, спешка нам не нужна, не спехом дело спорйтся, а толком! Ладно, здесь нам следует особую линию выработать, чтобы не во вред тебе, и людям – твоим людям, которые незаслуженно пострадали в своё время и сейчас полны решимости доказать Родине чистоту свою, свой патриотизм. И знаешь, для общего знакомства, считаю, очень даже неплохо мы с тобой поговорили. Притираться начали друг к другу! Остальное – дело времени, его у нас, чувствую, предостаточно будет.

Разговор этот имел последствия самые различные и во многом определяющие. И эпизод сей эпизодом называть можно с большой натяжкой: в плане ещё одного упоминания – и какого! – о Глазове. Колосов потом не раз и не два мыслями возвращался к судьбе композитора, чья музыка некогда поразила его до глубины души и продолжала по сей день звучать в нём, особенно в минуты смертельных огневых схваток с врагом. Эпизод… Капелька масла в живое пламя титанической борьбы, которую вёл комиссар за честное имя как собственное, так и бойцов из числа военнопленных бывших да заключённых… Что же касается дальнейшей зафронтовой одиссеи Виталия Петровича, то проходила она под знаком слов, им же сказанных в заключение приведённой выше беседы двух командиров:

– Здесь, лицом к лицу с врагом народа подлинным, враг народа, специально придуманный и сотворённый, принесёт пользы гораздо больше! Пользы Родине! А загреметь на нары я всегда успею! Только не на нарах история делается и победа куётся!

Объединённый из двух многочисленных отрядов «батальон», реально же почти полк с мощным вооружением, партийно-политическим аппаратом, службами, в том числе хозяйственными, и проч., и проч., с новыми силами продолжил кромсать изнутри фашистскую нечисть, совершая когда стремительные, когда затяжные переходы по тылам неприятеля и атакуя в самых неожиданных и болезненных для него местах. Уничтожались колонны с техникой, целые штабы неприятеля, освобождались (к сожалению, ненадолго!) небольшие населённые пункты… Спелые «колосья» появлялись то тут, то там. Их с нетерпением ждали измученные жители сёл-городов, где нагло, изуверски вели себя покорители пол-Европы, где владычествовали оккупанты. Кровь одна восстала против другой крови – красное против чёрного! Комиссара, как огня, боялись фашисты – непредсказуемы действия мстящих масс (а теперь о вооружённом контингенте этом говорили только так…), постоянно укрупняются подразделения, активно и эффективно работает разведка, всё продумывается до мельчайших деталей – «мелочей» нет по определению! Под носом у врага вырастает громадный, в кукиш, синячище и продолжает разбухать, принося не просто неудобства очевидные, но уже и откровенно грозя разворотить полфизиономии… целого фронта! Слава о доблестных рейдах «колосовцев» бежит далеко впереди самого Виталия Петровича и его товарищей по оружию. Масштабы деятельности комиссара постепенно приобретают фронтовой, оперативно-тактический характер и потому вскоре лично товарищ Сталин интересуется «вторым Чапаем» – так любовно называли в народе ставшего легендарным воителя-освободителя, для одних – безымянного (почему-то решили, что Колосов – кличка, настоящая же фамилия героя строго засекречена), для других – очень немногих – известного, не скрывающего правды горькой о себе…

Спустя несколько десятилетий об Иосифе Виссарионовиче Сталине по-прежнему говорить будут очень и очень неоднозначно. Нет нужды приводить аргументы, контрдоводы, цифровой и фактический материал остро полемизирующих и до сего дня противоборствующих (хорошо хоть, что в мирном, цивилизованном русле!] сторон. Здесь ясно то, что поистине величайший в истории Советской страны вождь обладал данными именно народного вождя и что из ничего, наперекор законам социума, подобная титаническая личность никогда бы не возникла. Время безжалостно к выскочкам, но скрижали земные свято берегут имена титанов мира, заслуживших высокое право быть правофланговыми целых эпох, этнографических пластов, шире – цивилизации всей.

…В своём кремлёвском кабинете Сталин засиделся в этот день допоздна. Впрочем, «засиделся» – не то слово, поскольку Иосиф Виссарионович бродил от огромного рабочего стола к окну и обратно, именно бродил, задумчиво, не замечая, не желая замечать ничего лишнего, отвлекающего внимание… Двигаясь, он как бы заставлял мозг напряжённо работать: период депрессивного бездействия, внезапно навалившегося на него в первые дни фашистского вторжения, давно позади, сейчас Верховному Главнокомандующему и самому было стыдно за проявленную тогда слабость. Он мысленно представлял себе несостоявшийся разговор с Жуковым, в чём-то соглашался с Георгием Константиновичем, но и, при необходимости, возражал, подталкивая начальника Генерального штаба к выработке единого с ним, Сталиным, мнения. В большинстве случаев, правда, всё получалось наоборот, поскольку Жуков, приходя на доклад, либо просто по вызову, был готов тотчас же предоставить конкретный план, идею. Так могло произойти и в случае с судьбой «второго Чапая», чья грозная боевая дружина наводила панику на гитлеровцев и часто путала «штабные карты» захватчиков. «Маловато всё же у Колосова сил, товарищ Сталин, для подобного шага – звучал в голове вождя резкий и волевой баритон. – Считаю более целесообразным оставить право принятия решения ему самому и не навязывать сверху никаких установок. Не сковывать инициативы!» Могло произойти, но не произошло, ибо речь шла о готовящемся в обстановке строжайшей секретности контрнаступлении под Москвой и доведение тех-иных распоряжений до Колосова в определённой мере допускало утечку важной информации – вот почему встреча с Жуковым по этому конкретному поводу не состоялась. «Связью Колосов обеспечен? – продолжал Иосиф Виссарионович воображаемый разговор с Георгием Константиновичем. – Чтобы связь с Колосовым была уже сегодня к исходу суток!» (Предполагалось, что начальник Генерального штаба давно уже отдал властительным тоном соответствующее приказание главному связисту Красной Армии…]