Текст книги "Звукотворение. Роман-мечта. Том 2"

– Смекаю.

– Тогда поговорим ещё кое о чём… Как ни странно, о… смехе!

– О смехе?!

– Именно. Ну, кто такие – гои? Недоумки, а вся эта Совдепия – огромный пустырь, который надо срочно засеять сорной травой и придорожной иглой. Пусть смеются, изгаляются над собственной судьбой, над своими же недостатками и ошибками. Смех притупляет мозги! С помощью сатиры и юмора можно превратить человека в бездумного, легкомысленного дуремара, лишить его правильных нравственных ориентиров и заглушить в нём историческую память, оболгав и высмяв всё то, чем он гордился буквально вчера. Не сразу, нет! Но зато какие заманчивые перспективы открываются здесь и, в первую очередь, перед работниками искусства. А ты у нас принадлежишь именно к таковым. И должен научиться оными субчиками управлять. Неприметно. Как бы тихой сапой подрывать сознание, волю малостойких, однако последовательно и по нарастающей. Скоморохи нового времени, сами того не ведая, станут нашим послушным оружием в необъявленной войне с адептами социальных преобразований в духе марксизма-ленинизма. Потому что люди, в большинстве своём, это откровенные ничтожества, которые только и ждут твёрдой руки и уздечки. Слава Богу, Сталина нет, следовательно, что? А то, что возникшую пустоту необходимо срочно заполнить новым содержанием. Вот мы и подсуетимся!..

…(А ведь в душе каждого смертного наверняка бережно хранится-лелеется покровенная частица мирового добротолюбия, жажда извечная дарить окружающим лепточки собственного сердца мечтательного, крохи не убиваемой надежды на сказку… И Рубану… младшему(!), по уходу Шаршавого, на один только вздох почудилось, что переступил он зияющую кровавую черту, за которой головокружительное падение в бездну бездн… откуда нет возврата… где рвутся струны всех лир, а кромешная пустота вокруг становится смертельным для совести захватом на утерянном без боя пятачке судьбы. Толстенная пачка денег показалась ему камнем на шею. Он сардонически и вымученно улыбнулся: «Гений и злодейство»… Какой же он гений?! Так, средней руки автор нескольких пьес, весьма посредственных, и просто – поджидок!!! Родства не знающий, а потому и не помнящий. Хм-м, не помнящий, не помнящий… А что? Звучит! Сменю-ка я фамилию, глядишь, начну новую жизнь! Итак, НЕПОМНЯЩИЙ НИКОЛАЙ… э-э… БАТЬКОВИЧ! И тут ему чертовски захотелость разрыдаться. Уткнувшись в родную материнскую грудь, выплакать сиротство накопившееся. Стать сыном своих родителей. Никогда прежде не испытывал он такой ненавистной, отчаянной тоски, такой боли… фантомной как!! Но кривила губы сардоническая улыбка и будто насмехалась над бредовыми переживаниями Рубана первая подачка в долларах и рублях, что сейчас казались лептами[44]44
  Лепта – древняя еврейская мелкая монета


[Закрыть] дешёвыми с барской руки.)

…(Остаётся лишь гадать, аналогичные ли мысли и чувства переполняли Гордея Бесфамильного – Шаршавого, покинувшего спустя какое-то время бывшую квартиру Шипиловых, занятую, как помним, несколько лет назад, до войны, тогда ещё живым Рубаном-старшим и принадлежащую ныне усыновлённому энкавэдэшником обладателю идеального музыкального слуха. Не хочется, но, справедливости ради, всё же следует подчеркнуть, что сей тип, Гордей, считал сегодняшний день вполне для своей миссии удачным, поскольку вовлёк в сети западные рыбёшечку золотую в лице кореша старинного. «Москва не сразу строилась – рефреном повторял про себя известные слова новоиспечённый адепт «РЭНД КОРПОРЕЙШН». – Как же я ненавижу эту Совдепию! Всех их…»)

6

…Кругом, насколько проникал взор, соляными столпами стыли странные силуэты, очертания, формы и к переливам радужным, светоносным добавились бесцветные какие-то нагромождения, оазисы в них, которые на глазах ширились, сливались в пятна, заполняли сквозными перспективами более-менее привычные объёмы, дали, блйзи… В момент, сознанием не запечатлённый, раздалась музыка. Только музыка ли? Он узнавал и не узнавал её – будто это ластились к нему иные, ненайденные ещё ПРЕДТЕЧИ, РЕКВИЕМЫ, ЗЕМНЫЕ СОНАТЫ! Словно НЕКТО или НЕЧТО дарило композитору возможность заглянуть вглубь себя, извлечь на поверхность мировой тишины самое душу звукощемящую мира миров, настолько родными и с предыдущими, найденными им прежде, схожими были ожившие ноточки призрачные… Вместе с тем, ничего подобного Анатолий Фёдорович никогда раньше не слышал, тем более, сам не придумывал в порывах вдохновения своего – не создавал даже тогда, в тайге, будучи облистанный белолунностью, свечением внутренним сердца, наитием высшим…

Сон-не-сон продолжался – Глазов отдавал полнейший отчёт происходящему, не успевал изумляться, главное же – продолжал идти вперёд. Родимые до боли образы давно уже сгинули, остались за бортом, если применить морскую терминологию к происходящему вокруг и происходящему помимо его воли. На место впечатлений свежих, мыслечувств, необходимости дополнительных усилий, чтобы не расставаться вновь и вновь с материализовавшимися обликами матушки, Клавы, Анны, чтобы не забыть подсказанные, не иначе, новые мелодии чарующие, пришло и пришло благодаря звукам волшебным, сказочное отдохновение. Звукотворения льющиеся он стал воспринимать почему-то, как отражённые от ЧЕГО-ТО его же собственные мелодии, гармонии, темы… И, что странно, совершенно не анализировал аккорды, гаммы-арпеджио, форшлаги-триоли, стаккато, рождающиеся словно бы по мановению невидимой дирижёрской палочки… Волна за волной плескалась рядом с его сердцем эта музыка, волна за волной набегала и сей миг откатывалась, оставляя след…

ЧТО-ТО заставило его остановиться.

Огляделся.

В бездне перед ним всё начало изменяться… Творилось невообразимое – и творилось в такт музыке!! Снизу, из этой самой сияющей и разбухшей бесцветности, почти сплошной, из прорвы всепоглощающей к нему, а может, и не к нему даже, но просто наверх, в его сторону, медленно, торжественно и неостановимо, слегка жутковато стало подниматься ОНО…

Никакие сравнения здесь неуместны, потому что было это ни на что не похоже. Глазов мог только смотреть и ждать… либо двигаться навстречу… хотя дальнейший спуск, судя по метаморфозе глобальной, потерял смысл: гора соизволила сделать шажочек, да и не один, к Магомету. Анатолий Фёдорович отметил: чем выше, выше поднималось НЕЧТО, тем явственнее, зримее делались звуки и оттого мелодии достигали красоты совершеннейшей, неземной, непреходящей, а ноточки призрачные(?!) воплощаться стали в кристаллы, хрусталинки, наслоения вполне реальные и осязаемые, да, осязаемые, пусть и шестым чувством… Он будто бы увидел, уловил струи фонтана ли, водопадов гремящие потоки, низвержения, которые загодя готовились обогнуть препятствие в его, его же, композитора, лице, образуя при этом необыкновенный раструб. Соответственно ломалось, крошилось бесцветье объёмов, пустот, пространств – что-то хаотическое возникло на ровном, как говорится, месте, обещая новую непредсказуемость, иное качество, сверхвосторги…

Или —…

Внезапно всё очарование сгинуло – разом… не по мановению ли невидимой волшебной палочки?! Оборвались на крещендо звуки, взорвались, взорвались, а не лопнули и тотчас обернулись мириадом дребезг, згой калейдоскопической рассыпались и без того немыслимые перлы недавние – друзы, скопления звездчатые, осколки и вообще всё-всё окружающее… оно погрузилось, правильнее – растворилось в НИЧЁМ и забылась музыка – до поры до времени забылась?.. Канули в никуда прекрасные нагромождения лекал, телец, контуров, узорочий, россыпей, бликов, прозрачных песчинок, Бог весть чего ещё… Стало никак…

НИКАК…

Ибо надвинулось ЭТО.

Тугая струя ударила в грудь Анатолия Фёдоровича. И тогда он решил продолжить идти вперёд, в прежнем направлении, наперекор силе, возникшей вдруг на его пути – на пути незваного гостя. Широко, слоноподобно зашагал, встречь МАССЕ, заполнившей собой «каньон». Преодолевая нарастающее сопротивление. Почувствовал было неуверенность в себе, откуда-то проникли в душу полозучие черви сомнений, слабохарактерности (то, кстати, чем он никогда не страдал!], нерешительности. Страха… Сцепились репьями, проросли мгновенно… однако не на того напали. В ответ Глазов только стиснул зубы: силы воли ему не занимать! Прорвётся!! И он ещё монолитнее, внушительнее сам себе показался: буйвол, мамонт, утёс, нет – утёсище, грудью вспарывающее преграду незримую в прямом, поступательном, несмотря ни на что, перемещении своём под толщей земной в Неизвестное…

Через несколько минут? секундочек? – время тут совершенно потеряло для него смысл – ощутил страшную ломоту в теле, потом словно железным обручем сдавило голову. Каждый новый шаг давался труднее и труднее, невыносимость удавовыми кольцами с четырёх сторон облегла плоть, дух борцовский и кольца те сужались, сужались, грозя раздавить, сплющить гиганта. Заныло сердце, стало труднее дышать, он начал задыхаться, тысячи молотобойцев застучали по мозгам, по мозгам, по мозгам!!!! – нна тебе, ннна!! нннна!!!! зачем пришёл сюда? кто звал? уйди прочь, прочь, прочь…

Упёрся в стену. Стены не было – но она и была. Всё. Дальше идти нельзя. За барьером выросшим – Смерть. Нужно остановиться… Пока не поздно… Вернуться. Досоздать начатое… Прийти к людям… Подарить им ЗЕМНУЮ… Решиться на многое…

Из носа пошла кровь.

Пальцы рук скрючились, вспухли, посинели. Жилки, вены, артерии, другие сосуды-сосудики в теле взбугрились, вздулись – он видел это!! – вот-вот порвутся, выплеснут из-под слоя эпителиальной ткани, вытолкнут под давлением немилосердным наружу ли, внутрь куда красное содержимое своё, превратятся в струпья… в лохмы длиннющие, аки змеиные кожицы сброшенные. Барабанные перепонки «щас» треснут… ТРЕСНУТ!!! И НИКАКОЙ МУЗЫКИ ОН БОЛЬШЕ НЕ НАПИШЕТ… Уже хлещет из ушей кровь… грозит горлом хлынуть…

Это конец. Это расплата. За всё. Нет времени перечислять.

Час близок…

И ТОГДА, СТРАШНО ВЗРЕВЕВ, ЗАХОХОТАВ, С НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИМ РЫКОМ МАТЕРНЫМ, С БЕЗРАЗЛИЧИЕМ К СЕБЕ, К «ЗЕМНОЙ», К ТЕМ, КТО ЛЮБИТ – HE ДОЖДЁТСЯ… НАЗЛО МАССЕ, НАЗЛО НЕЧТУ ОН СДЕЛАЛ ПОСЛЕДНЕЕ, САМОЕ КОЛОССАЛЬНОЕ, САМОЕ ОТЧАЯННОЕ В ЕГО ЖИЗНИ УСИЛИЕ – ВОЛЮ, МОЩЬ ГЕРКУЛЕСОВСКУЮ, ЗЛОБУ ПЕЩЕРНУЮ, ГНЕВ УТРОБНЫЙ И УВЕРЕННОСТЬ, ЧТО ЭТО ТОЛЬКО ИСПЫТАНИЕ, ЧТО ОН ОБЯЗАН ПРОЙТИ БАРЬЕР, СЛОВОМ, ВСЁ-ВСЁ СОЕДИНИЛ ОН В КУЛАК, В ЛОМ И ОБРУШИЛСЯ НА ПРЕГРАДУ…

– А – А-АА-АААТЬ!!!!!

…изошел хрипом, вжимаясь, вдавливаясь…

…закаменел, смолк, напирая…

…НЕ СДАЛСЯ и…

…пробился

ТУДА.

А перед тем, как потерять сознание от неимовернейшего перенапряжения, он отчётливо, клеточкой каждой почувствовал небывалый прилив энергии, сил недюжинных и нерастраченных, но не только своих, в том-то и дело… Угасающая мысль забилась в жгущем прозрении – трепетном и радостном: в него, Глазова, с потрохами всеми вошёл имярек не безвестный, и медвежеподобный… другой. Изумительно, яро высветлилось – в рост исполинский глыбится-стоит перед тускнеющим внутренним оком композитора пришедший из рассказов и воспоминаний родовых Аникея-Аникеи волот Конди[45]45
  Конди – медведь


[Закрыть], приведший предков соплеменных в края сии необетованные сотни лет назад.

– Ас не хиз!![46]46
  Ас не хиз – я не дух


[Закрыть] Ас не хиз…

Почему-то языком угро-финским немо, сяышимо повторяли губы напротив. Губы Медведя… И ослепительной искоркой вспыхнуло в гаснущем рассудке сына Фёдора то, как, в Ярки из неплена германского возвращаясь, повстречался он с шатуном огромным и как дыхнуло тогда, там, на протоптанном звериной этой путике таёжном, неизъяснимое чувство шестое, многосложное… невесть чем – кем! – навеянное… Вот и ответ пришёл!

Голомозким, лысым, значит, был по преданию вождь тот – молчаливым. И решительным, Глазову под стать. В мгновение одно, последнее, уразумел Анатолий Фёдорович многое… Легендарный сасанид не только привёл народец свой сюда, в сердце таёжное мира, но и поспособствовал спасению русичей вольных, что не только от белого царя да князей новгородских, но и «от сибя» в края эти, Сибирью названные, подались… И не умер Конди-медведь, а предсказанно в него, в композитора Глазова, воплотился-вошёл. Чтобы последний замкнул некий круг… получил Знание. Ведение… Но кто же распорядился образом таким? И зачем?! Почему Конди и Глазов избранными стали???

Вопросы, вопросы…

Недвижимо лежал Глазов, пробившийся ТУДА. Кончились муки танталовы. Вскоре приходить в себя начал организм железный. Благостно, чисто, легко и возвышенно сразу стало!.. Опять обострились чувства, ещё обнажённее, резче выделялись теперь на общем фоне душевного и физического состояния. Что-то разэдакое мнилось, блазнилось… Вот-вот-де приникну к Истине азбучной… К Откровению свыше.

Понемногу и память начала возвращаться. Восстановились, возродились откатившиеся не так давно и будто забытые звуки невероятных по красоте гармоний… Узнаваемо вернулись… чтобы запечатлёнными стать.

Наконец, полностью придя в себя, всколыхнулся и поднялся гигант.

Ярче, многограннее воцарилось перед ним окружающее, вселенная подземная, не наша, иная, непредставимая доселе, рождённая только что или существующая извечно тут, в запределе странном, и ожидающая – чего? кого? Уж не его ли, не меня ли?? Какое там!

И вообще – где он? Куда попал, в конце концов??

Сплошная серая белизна, тенёто-матовый наполнитель всего и вся, но в них глянцевито проступают образования, отдалённо напоминающие каменные изваяния с острова Пасхи… Ни сколь-нибудь чётко выделенной поверхности какой, ни верха-низа, ни право-лево… Глазов понял вдруг: именно так должен выглядеть сгусток времени. Иногда, во сне глубоком, случается: ты стремительно от кого-то или от чего-то убегаешь, либо догоняешь, догоняешь… и никак не можешь совершить действие оное до конца – ты движешься, находясь в напряжении, будучи нацелен, пребывая в уверенности, что сейчас, через считанные секунды, добьёшься желаемого… движешься, движешься… на самом же деле тебя сдерживает, сдерживает непреодолимая толща водная, тенётоподобная, вязкая… не даёт идти и оттого ты проваливаешься в ненормальность сущего, отдавая и не отдавая отчёт происходящему, понимая, что данности этой просто не должно быть и, однако, – она есмь! Безотчётный страх, круто замешанный на нежном и медоточивом умиротворении – «ГОСПОДИ!..» и «БЫЛА НЕ БЫЛА, АВОСЬ!..» Он, кошмар сей, гложет нутро, гложет, гложет, гложет… хотя, возможно, и нет. Ведь ты спишь и…

…да! да, и всё-таки ощущением ужаса, переживаемым Глазовым, лишь очень условно, очень приблизительно следовало бы определить новое восприятие действительности, вызванное прорывом богатыря в зацарство подземное, за экран оградительный, восприятие, буквально осенившее композитора сейчас, тут… и провести параллели между обоими состояниями было практически невозможно: нынешнее, здесь, представлялось ему несравненно богаче, многограннее, интенсивнее и включало в себя массу оттенков, нот… наконец, оно являлось другим. Другим, поскольку сын Фёдора ощутил: он сам, сам перестал жить во времени, ВРЕМЯ ОСТАНОВИЛОСЬ ДЛЯ НЕГО, стало мигом единым-одним, отколотым от бытия сущего. Композитор… не думал – и думал, не вспоминал и вспоминал, не чувствовал ничего – и… сознавал ЭТО. Серое же аморфно-расплывшееся НЕЧТО вокруг сделалось для него временной средой обитания, хотя о каком обитании речь, ведь он не жил, не обитал, в привычном смысле, хотя и находился в обстановке известной, где он, худо-бедно, освоился…

Но разве может остановиться время?

Остановилось ли?!

…Окаменевшими сделались тишина, пространства, что-то ещё, не поддающееся определению, описанию, но, скорее всего, и слывущее жизнью – на земле и в кромешных глубинах её. Даже не окаменелыми, затвердевшими – это было бы очень просто, – а инородными, чуждыми, воспринимаемыми и… не воспринимаемыми сразу человеческими органами чувств. Глазов оторопело, обомлённо дивился и не дивился, анализировал и не анализировал, ждал и не ждал… Напряжение… уплотнение… затишье перед… Вполне могло создаться впечатление, что состояние такое будет продолжаться ровно столько, сколько понадобится и ничья воля не изменит текущего положения дел. Наверное, так длится вечность… серая обыденность… всегдасущность… Или тягомотится бытие-небытие… одноитожесть постоянства, пауза, длиною в звук вынашиваемый… Сон Земли…

…Не вчера – давно уже, наткнувшись на зверски убитых мяхновцами жителей безымянной веслинки таёжной, Анатолий Фёдорович до-олго, и бессильно! сидел сперва на валуне случайном, потом, бедолаг похоронив, и вообще на чём-то подвернувшемся… да, одиноко сидел, совершенно отрешённый, выпотрошенный, и в голове его среди мыслей гневных, чистых, сумбурных бродили прообразы грядущих гармоний, тем – уже не ПРЕДТЕЧ, хотя… хотя всё сбывающееся не суть ли предтеча предстоящего? Кстати, нечто схожее, выхолощенное, ненормальное он испытал и после приговора, вынесенного Зарудным – не по своей воле! – БАРЕЛЬЕФУ, когда удобно на лавке-скамееечке расположился, весь в плену зажатости тугой… Ощущения те и врагу, как говорится, не пожелаешь пережить. Однако сейчас всё обстояло иначе. Так и не так…

ТИК, но не ТАК…

НИКАК…

…А потом раздался ГЛАС:

«Я – КО́БАЛ. Я ТОТ, КТО ОТ МИРА СЕГО И НЕВЕДОМ ЕМУ».

Звук… звуки прогремели и не прогремели, неожиданно-ожидаемо, окатив, заполнив собой его, сына Фёдора, душу… пространство внутри и вне личности… пространство в том числе обозреваемое, безразмерное доселе – и место конкретное, обладающее, выяснилось, отменной акустикой… главное же, Голос явился органическим продолжением и естественным самым следствием того, другого состояния, в котором пребывал Глазов с момента преодоления барьера. Этот ГОЛОС-ГЛАС оказался универсальным – и басом, и баритоном, и тенором… По крайней мере, так послышалось композитору. Важнее другое: ведь ещё он, зову подобный, был цельный, как бы отлитый из металла мудрости тысячетайной, внушал трепет и благоговение… походил на древнее наречие, вдруг сбросившее с себя покров недоступности и принесшее ослепительное сияние заключённого в нём Знания. По сути, говоренье тое и стало сгустком времени, в который добровольно заточил свой дух, плоть свою (Глазов понял это!) «НЕ ХИЗ» волота Конди-Медведя! Замуровал когда-то, чтобы впоследствии принять в себя и глазовский монолит, с целью проломить грубой, удвоенной силищей недавний экран, победить сопротивление, встреченное сибиряком на пути. Более того: Глазов-Медведь и стал ГЛАСОМ!! Стал гласом, мигом, самим собою (с волотом Конди впридачу!) и триединство оное, не укладывающееся ни в какие рамки, замкнулось на поднявшееся из пучин земных (а не подъятое ли им, композитором, вкупе с Конди??) НЕЧТО… замкнулось, зажило в НИЧЁМ ни на что не похожей жизнью, где ни верха-низа, ни право-лево – ничего, кроме ярко-безликой полинялости мира и соляных столпов, отдалённо-условно напоминающих изваяния с острова Пасхи. В завершение динамики безумств, метаморфоз, ирреальности и алогичности происходящего на него, композитора, будто свалилось из ниоткуда понимание того, что и сам он, ГЛА30В(К0НДИ) – МИГ-ГЛАС внешне ничуть не отличается сейчас от силуэтов, что зыбко стынут вокруг… поодаль!..

«…ОТ МИРА СЕГО И НЕВЕДОМ ЕМУ… Я НЕ СКОЛЬЖУ ВЕЧНО В МИГЕ ИЗ ПРОШЛОГО В БУДУЩЕЕ, НО ЕСТЬ СРАЗУ ВСЁ: ЧТО БЫЛО, ЧТО ЕСМЬ В ДАННЫЙ МОМЕНТ, ЧТО СЛУЧИТСЯ НЕПРЕМЕННО ПО ВАШИМ ПОНЯТИЯМ ЧЕРЕЗ СЕКУНДУ-ДРУГУЮ, ЗАВТРА, ЧЕРЕЗ ТРИЛЛИОНЫ ТРИЛЛИОНОВ ВЕКОВ! ЧТО СЛУЧИТСЯ ВООБЩЕ, ИБО Я – КОБАЛ».

По мере того, как громко и внятно чистейшим русским языком вещало Глазову НЕЧТО, назвавшееся КОБАЛОМ, он, композитор, подсознательно воспринимать начал информацию таким образом, словно она была сосредоточена в нём всегда и только сейчас, слой за слоем, стала проявляться, всплывать из недр подсознания, давая ответы на животрепещущие, самые актуальные вопросы, кои, так или иначе, хотел он того или не хотел, постоянно копились в мозгу, накрапываемые извне сущеземным его, Анатолия Фёдоровича, бытием. Иными словами, он невольно ощутил себя крохотной частицей КОБАЛА и потрясения при этом не испытал. Напротив, гостя подземных чудес охватила эйфория, он будто восторженно сроднился с Богом, в которого не верил ни единого дня жизни собственной и благодать высшая осенила всего сына Фёдора – сына Земли, аки ЗВУКОТВОРЕНИЕ!.. С другой стороны, композитор отдавал отчёт тому, что находится в недрах родной планеты, от Солнца третьей, и что никто его не околдовывал, не очаровывал – не ворожил и не ворожит над ним. «Просто» ему удалось проникнуть в святая святых, в тайное тайн и сейчас особенно важно сохранять бдительность и трезвый взгляд на происходящее. Двойственность ощущений, их перемежаемость нисколько не напрягали: всё шло положенным чередом. Единственное, – он напрочь забыл о духе незлом КОНДИ-МЕДВЕДЯ, полностью стал самим собой, допуская, что волот посчитал свою роль выполненной и теперь самодостаточно пребывает в сасанидских тонкоматериальных измерениях…

Озарения, открытия небольшие рождались одно за другим, странные, убедительные и неоднозначные сразу, даже не рождались, а возникали, проявлялись эдакой лакмусовой лентой на фоне остального – наносного… нет ли… Изучая в столичной консерватории теорию современной композиции (по трудам широко известных музыковедов, чьи персоналии напоминать сейчас не имеет смысла!), гармонию, иные предметы, Анатолий Фёдорович познакомился с термином ричеркар. Ричеркар – это то, что предшествует фуге, по-французски – поиск, если угодно, уже знакомая нам предтеча, прелюдия, нащупывание… Злополучный день массового избиения жителей Кандалы Старой, день бурелома, вошёл в душу, в фибр каждый Глазова-мальчика точно таким же буреломом, сделал характер сироты напористым и неукротимым. Это наложило известный отпечаток и на творческую судьбу Глазова-композитора. Меч Зигфрида и музыкальный дух Вагнера, иные, даже вербальные, символы арийцев, как бессмертную поступь лоэнгринов, прочувствовали, склонные к мистике, фашистские чиновники, апологеты в ранних произведениях Анатолия Фёдоровича, более того: самый дух преодоления, необоримый и победоносный, уловили в звуках досонатных и решили, что именно он, сын Фёдора, автор «РЕКВИЕМА», достоин чести написать Гимн Гитлеровской Германии. Посчитали – и просчитались. Но добавили масла в огонь – титан вырвался из клетки золочёной, он оставался верен слову, данному самому же себе много лет назад, что больше вообще ни в какой плен не попадёт. «Мяхновский урок» суровый пошёл ему впрок. В плане дальнейшей ковки характера – тоже впрок. Сметая всё на пути, он, богатырь русский, шёл к цели, шёл сначала просто для того, чтобы двигаться, идти, реализовывать натуру, талант, ступать, подчиняясь таинственной магии, зову свыше, чувствуя в сердце постоянное и болезненное эхо буреломное. Шагал конкретно, адресно – к Зарудному ли, к Сталину, к созданию БАРЕЛЬЕФА грандиозного с целью всегда святой и благороднейшей. Это вечное движение сквозь многочисленные преграды было неким продолжением, инерцией бурелома… Сейчас, здесь, ему стало предельно ясно: он был нацелен… Кстати, Конди-Медведь также шёл, издалека, в эти самые края и вёл за собой Болотов. И привёл их сюда, где, повстречались они с русичами…

объединились с ними… и слившись воедино, в чудей превратились, хранителями подземной тайны великой, не ведая оного, на долгие годы стали… Случай?.. Совпадение?! Хм-м… Именно здесь, неподалёку, возникло и Беловодье… Один дух соединился с другим – для высшей целесообразности и завершённости. Во имя создания «ЗЕМНОЙ СОНАТЫ»?!! Но… но и она – всё тот же ричеркар… Та же предтеча, поиск! А по большому счёту – начало битвы великой с «торжествующим Синедрионом» (Нилус.) Битвы за то, чтобы КАЗНИТЬ НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ РОД ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ. Бурелом унёсся дальше и вслед ему, сокрушающему, дальше, дальше и дальше устремятся звуки музыки… устремятся в вечном борении со Злом, со змеёй, кусающей свой хвост… унесутся в поиске, в нащупывании всеземного БЕЛОВОДЬЯ!..

Озарения… Открытия… Ёмкие, мгновенные – давно-жданные. Возможно, апофеоз всей жизни его, сына Фёдора…

Но что это?

…МОГИЛЬНИК ДНЯ ШЕВЕЛИТСЯ, РАЗВАЛИВАЕТСЯ… ИЗ РЫХЛОСТИ ВЫПОЛЗАЕТ ИУДОВО – ЗМЕЙ.

ЗАДИРАЕТ ГОЛОВУ ХВОСТОТУЛОВУЮ…

ПОЖИРАЕТ ЗВУКИ… ДАВИТСЯ ЗВУКАМИ, ВРЕМЕНЕМ САМИМ ДАВИТСЯ, ЗАГЛОТАТЬ НЕ МОЖЕТ? МОЖЕТ?

СПАСА ЯБЛОЧНОГО ЧЕРВЬ.

ПОЛОЗИЮ ПОЛЗОША…

В ЖИВУЮ ДУШУ ГЛАЗОВА НОРОВИТ…

НЕ ПУСТИ!!!

ТЕПЕРЬ Я – ПАЛАЧ.

Да, теперь он – палач.

«Я – КО БАЛ, В МИРЕ ЕДИНОМ НЕ ВЕДОМЫЙ НИКОМУ, ПОТОМУ ЧТО ВСЁ В НЁМ ИНАЧЕ, НАОБОРОТ, НЕ ТАК, КАК ЗДЕСЬ, ДЛЯ МЕНЯ. – Очередная приливная волна восторга хлынула прямо в сердце композитора, обдала счастьем-благодатью память, сознание, душу его… – ТЫ ПРОНИК СЮДА СКВОЗЬ ПОСТАВЛЕННЫЙ МНОЮ ЭКРАН, ТЫ – СИЛЬНАЯ ТВАРЬ. ЧТО НУЖНО ТЕБЕ ОТ ВЕЧНОСТИ??? НЕ ТОРОПИСЬ С ОТВЕТОМ. Я ВОШЕЛ В ТЕБЯ И ЗАКОВАЛ ТВОЮ СУЩНОСТЬ В МГНОВЕНИЕ, КОТОРОЕ ОТНЫНЕ ДЛЯ ТЕБЯ ОСТАНОВИЛОСЬ… ТЫ, ВСЕ ВЫ, ЛЮДИ, ОБ ЭТОМ МЕЧТАЕТЕ, ЭТОГО ЖАЖДЕТЕ? ЗАЧЕМ? ПОДУМАЙ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ОТВЕТИТЬ!»

Голос звучал…

…и не звучал, он был, был всем – мгновением, Глазовым-Конди, Кобалом… В удивительном, изумительном триединстве обретённом бесшумно взрывались, вспыхивая, новые открытия, озарения… Осенённый, облагодетельствованный, он, Анатолий Фёдорович, впервые в жизни стоял перед лицом Истины в последней инстанции. Это было упоительно – и страшно.

Да, теперь он, Глазов, – палач. Его, моя, музыка служить должна аз воздающим мечом… Музыка, призванная покарать Зло, истребить Змея, кусающего, поедающего, ПОЖИРАЮЩЕГО собственный хвост. Уничтожить порочное в людях… В слушателях. Но не утопия ли сие? Не огромаднейшая ли и не хрупкая-хрупкая иллюзия? Не величайший ли самообман?! А что если вся его, моя, жизнь – тот же ричеркар? Поиск, вечный поиск и вечная прелюдия, равно как и подавляющего большинства других людей!! Оттого они, – мы, – постоянно ощущают, ощущаем внутренний разлад с самими собой, оттого и раздваиваемся, мучась от несовместимости собственных желаний и собственных же возможностей, реалий… Колосов. Ну, чего, чего ему не хватает? Такая биография, Герой Советского Союза, ныне – старший преподаватель в академии… Недостаёт семейной идиллии со Светланой Ильиничной своей, любви ответной Анны (странно… при вспышке последнего имени – родного! – ничто в груди сына Фёдора, сына Земли, не затрепетало…], веры в Бога??? Композитор Глазов мгновенно проникся этой неожиданной темой – темой комиссара, которого и видел-то всего ничего, на дне рождения Маргариты Осиповны, да ещё раз-другой случайно, после… Странное дело, Анатолий Фёдорович даже проникся симпатией к Виталию Петровичу и уж совершенно нисколько не приревновал его к той, о ком думал, думал, думал долгие годы разлуки. Глазов понял: это сказывается воздействие энергии Кобала – частично объясняет причину обострённого восприятия окружающего за всё время его пребывания у чудей. Сейчас же, здесь, в непосредственной близости к НЕЧТУ, стало превалирующим во всём его, композитора, мировосприятии и миропонимании.

Да, Колосов… А что, если предвидит комиссар величайшие испытания, беды, грозящие Родине, и бессилие своё предотвратить их? Те знания, сведения, минимум коих передал он Анне, только укрепили в нём смутные тревоги, догадки, сомнения, усилили отчаянье! Ведь живы и благоденствуют рубаны иже с ними… И торжествует Синедрион…

«Я – ЧЕЛОВЕК. СО ВСЕМ МОИМ УРОДСТВОМ, СИЛОЙ, СТРАСТЬЮ, НЕПОСТОЯНСТВОМ! Я НЕ ЗНАЛ, ЧТО ИМЕННО ВСТРЕЧУ ТУТ, КОГДА НАЧАЛ СПУСК СЮДА, К НЕДРАМ ЗЕМНЫМ, ИЗ ОБИТЕЛЕЙ ЧУДЕЙ. ПУТЬ УКАЗАЛ МНЕ ПЕЛИЙ, КОТОРЫЙ, НАВЕРНОЕ, ВОЗМОЖНО, НАВЕРНЯКА!! БЫВАЛ В ЭТИХ МЕСТАХ, ПУСТЬ И НЕ ПРЕОДОЛЕВАЛ БАРЬЕР. КОНЕЧНО, УТВЕРЖДАТЬ ЭТО НЕ МОГУ… ЕСЛИ ТЫ, КОБАЛ, ЗНАЕШЬ ВСЁ, А ВЕДЬ ТЫ, НЕСОМНЕННО, ЗНАЕШЬ, ТО ЧИТАЕШЬ МЕНЯ, ДУШУ МОЮ, КАК РАСКРЫТУЮ КНИГУ, ВИДИШЬ НАСКВОЗЬ. ЧТОЖ, СКАЖИ, ОТВЕТЬ ТОГДА: ПРАВ ЛИ Я НА ЖИЗНЕННОМ ПУТИ СВОЁМ?! НЕ ОШИБАЮСЬ ЛИ ИЗНАЧАЛЬНО, НЕ СОВЕРШАЮ ЛИ ПОДЛОСТЬ ЗА ПОДЛОСТЬЮ ПО ОТНОШЕНИЮ К ЛЮДЯМ, К РОДИНЕ, ПОДСОЗНАТЕЛЬНО ОЖИДАЯ ПРИ ЭТОМ ОЧЕРЕДНЫХ ВСПЛЕСКОВ МУЗЫКИ ВДОХНОВЕННОЙ?? НЕ ПРЕСТУПАЮ ЛИ ЗАКОНЫ МОРАЛИ В УГОДУ ИСКРЕ БОЖЬЕЙ?! ДОСТОИН ЛИ ЕЁ, ИСКРЫ ЭТОЙ, ВООБЩЕ, РАЗ СВЯТОГО ВО МНЕ – С ГУЛЬКИН НОС?! ВЕДЬ РОКОВОЙ ДЛЯ ОТЧИЗНЫ ЧАС ЕЩЁ НЕ ЗАКОНЧИЛСЯ, НЕТ! И РАЗ ГЛОЖУТ МЕНЯ МУКИ СОВЕСТИ, ТО НЕБЕЗОСНОВАТЕЛЬНЫ ОНИ!! И ЕЩЁ МОЛВИ, КОБАЛ, КАК НА ДУХУ МОЛВИ: ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЦЕЛЬ ПРЕВЫШЕ ВСЕГО?? ПОБЕДИТЕЛЕЙ НЕ СУДЯТ?! ВОТ СОЗДАМ «ЗЕМНУЮ» СВОЮ, А ПОТОМКИ РАЗБЕРУТСЯ, ЧТО К ЧЕМУ И ЛИБО ПРОКЛЯНУТ, ЛИБО ЗАНЕСУТ В АННАЛЫ ИСТОРИИ, ЧУТЬ ЛИ НЕ К ЛИКУ СВЯТЫХ ПРИЧИСЛЯТ!! ВЕДЬ Я – В БЕГАХ… Я СКРЫВАЮСЬ ОТ ОРГАНОВ МОГУЩЕСТВЕННЫХ, НА МНЕ КРОВЬ ЧЕЛОВЕКА, Я ЧУТЬ БЫЛО НЕ ИЗНАСИЛОВАЛ НЕСЧАСТНУЮ ДЕВУШКУ, К ТОМУ ЖЕ НЕПОЛНОЦЕННУЮ И ОЧЕНЬ МНЕ ДОРОГУЮ… ОНА СТРАДАЛА БЕЗУМИЕМ, ЧАСТИЧНОЙ АМНЕЗИЕЙ… ЕЙ ПРИШЛОСЬ ОЧЕНЬ МНОГОЕ ПЕРЕНЕСТИ… ВПРОЧЕМ, ТЫ И ЭТО ЗНАЕШЬ, КОБАЛ! НАКОНЕЦ, Я ПОКАЛЕЧИЛ НЕСКОЛЬКО НАШИХ ВОИНОВ, КОТОРЫЕ В СВОЁ ВРЕМЯ ПЫТАЛИСЬ МЕНЯ АРЕСТОВАТЬ. ХОРОШО, КОНЕЧНО, ЕСЛИ НЕ ПОКАЛЕЧИЛ, А ПРОСТО… РАЗБРОСАЛ… ТЫ ВЕДЬ ЗНАЕШЬ, КОБАЛ. ОТВЕЧАЙ!»

Глазов вдохновился. Ему сейчас было всё равно. Пусть его уничтожит, сотрёт с лика земного этот самый Кобал. Значит, поделом! Он на суде. Исповедь, покаяние выпростались из губ – плюс надежды толика… Сам однако ощущал в минуты не бегущие эти выпотрошенность абсолютную и глубочайшую пустоту. Непонятная усталость свалилась на композитора, сплющила мозги, нервы, каждую клеточку тела… принесла тягостное чувство скованности, зависимости. Подавленности. Вдохновение – и антипод его: пресыщенность, безразличие. Измочаленность…

Он понимал: решается многое.

Со дна разверзшейся души гиганта вновь стало подниматься что-то озаряющее, придающее и ему, Глазову, и всему-всему окружающему ипостась поистине высокого, значительного и предваряющего… Но вровень со светом сгущалась и мгла… Баланс…

Итак, вопросы заданы. Сумбурно, донельзя искренне – первые и, кажется, самые главные в его, сына Фёдора, жизни. Заданы не в привычном для нас разумении – устами, потому что не были сказаны, произнесены Глазовым слова, приведённые чуть выше и составляющие основу обращения к Тому, у Которого композитор Пребывал. Он, Глазов, сбросил их, как сбрасывают непосильную ношу, как освобождаются от дурной крови – и если бы рядом с ним сейчас находилась, та же Ирина, кто-либо ещё, то понимающий, знающий друг сей обязательно подчеркнул: молитвенно звучали они, похожие на заклинание, и буквой каждой излучали отчаянной надежды свет, пульсирующий сердцебиенно и душераздирающе. Можно лишь догадываться, сколько глухой, дерзкой боли выпросталось из композитора и верить в провидческую миссию Того, кто предстал перед ним в не воспринимаемом образе КОБАЛа.

…Затем последовало ожидание ответа, но ожидание странное, поскольку в безгласице вдруг навалившейся каменной пустоты повсюду словно проступила, обозначилась рельефно его же, Анатолия Фёдоровича, не выразимая доселе и совершенно не детская наивность: а почему я обращаюсь к Нему?.. Почему перекладываю на «плечи» КОБАЛа(?] то, что составляет значительную часть меня, моей личности… совести?! Неужели надеюсь на чудесное исчезновение преследующего меня кошмара жить не по-людски за ради всё новых и новых звуков музыки?! Мостить дорогу в рай греховными и порочными деяниями?! Доколе воспоминания будут истязать и терзать меня, вдохновляя и подвигая на сотворение реквиемов, земных сонат?! Какой ответ жду от КОБАЛа? От КОБАЛа, который, несомненно, «слышит»… и эти вот мои мысли?.. Одновременно с такими, обращёнными к бездонности востребуемой своей, вопросами тут же возникли другие… А что, собственно, я собой представляю? Подумаешь, возомнил невесть что о творческой самобытности, талантах! Кому будет нужна музыка человека, отсиживающегося под землёй в роковое для Отчизны время! Да и не заблуждаюсь ли я, не чересчур ли высоко ставлю…