Текст книги "Капелька. История любви"

А он ни строчки не написал, только письменное согласие у нотариуса заверенное прислал. А я как назвала ее по-новому, у меня, как камень с души упал. Я сразу поняла, что у моей Ренаты новая жизнь началась. Счастливая теперь.

Рената первые шаги сделала уже с новым именем. Но я ее еще долго звала просто Натой, чтобы сестра не обижалась. А потом, то так, то так. Вот все и привыкли.

А ее отец, он никак, никак на это больше не откликнулся. Ни единым словом. Ему все равно было. Безразлично. Я не понимаю, Изольда, я не понимаю, что могло произойти, что он вдруг вспомнил о ней, да еще решил забрать ее с собой.

– Так что за письмо получила ваша сестра?

– Письмо! – воскликнула Вера.

Она вскочила, метнулась к окну. Изольда подумала, что она кого-то увидела. Но Вера полезла рукой далеко под подоконник и вынула оттуда плоскую коробочку. Открыла ее и извлекла из нее несколько потертых листов.

Вера протянула их Изольде со словами, – да простит меня сестра. Я никому раньше не показывала его. Да и некому было показывать. Я уже обнаружила его после смерти Наты.

Изольда взяла письмо. Ее руки дрожали. Она боялась читать, боялась прикасаться к тайне.

– Вера, – Изольда колебалась. – Я не знаю, удобно ли это будет, – она осматривалась в поисках своей сумочки.

– Не знаю. Я… не читала. Не смогла. Только храню его тщательно. Мне, кажется, оно много значит. Ко мне рабочий подошел и спросил, хочу ли я сделать тайное местечко. Ну, деньги там, документы прятать, чтобы никто о нем не догадался. А он сам всем в разных местах предлагает, чтобы самому даже не помнить, где. Я согласилась. Он обещал тайну хранить.

Вот если бы я его побольше могла сделать, тогда и альбом можно было бы там скрыть. Но я не подумала, что альбом – это великая тайна, которую надо оберегать. Хотя я все помню, а Нате его все равно не показать.

Изольда вертела в руках страницы, поколебавшись, развернула первую. Глаза слезились. Она поискала в сумочке очки. Нашла их. Села, но тут же воскликнула.

– Но это же написано на машинке! Это же писано не рукою.

– Да. Да, Изольда. Вот это-то и не давало мне покоя. Он прислал ей письмо, набранное на компьютере.

Изольда задумалась. Она перевернула страницы. Письмо было подписано. Она взглянула на подпись:

В. Витольский. Отец самого несчастного на свете ребенка

– Но, почему ты считаешь, что это письмо от мужа? Там был конверт? Конверт сохранился?

Вера испуганно смотрела на Изольду и безмолвствовала.

– Вера, когда ты говоришь, обнаружила это письмо?

– После, когда уже Натальи не стало.

– Что случилось с Натальей? Что случилось с вашей сестрой, Вера?

– Она… несчастный случай. Она сначала начала заговариваться. Говорит, говорит одно, а потом как начнет плакать, и сквозь слезы ни слова не понять. Только одно слово неизменно присутствовало. Отец. Отец, отец, все время повторяла она. Отец наш давно нас покинул. Мама рассказывала, умчался за красоткой приезжей.

Мама подойдет к ней, бывало, и говорит: – Доченька, ну, что ж теперь делать с отцом-то? Бог с ним. Пусть живет себе…там. Им же всем красавиц подавай новых.

А у нас тут бабье царство образовалось. Вот Верочка нам еще доченьку подарит, и будем мы все вместе, дружно с бедами справляться. Ведь не одна ты здесь у нас.

А она смотрит на мать, и только головой из стороны в сторону качает. Вроде как не согласна с нею.

– Что было потом?

– Наталья из дома почти не выходила. Все к почтовому ящику бегала. Все ждала. А от него ни письма, ни сам не появляется. Она замкнулась, стала молчать. Ни с дочерью не разговаривает, ни с нами.

Мама говорит, ты бы, доченька, съездила бы сама к нему. Ребеночка показала бы. Бог с ней, с гордостью. А она уже никого не слышит. Только в потолок смотрит. И так каждый день. Мама однажды взяла ее за руку и на море повела, чтобы она в море окунулась, искупалась, ожила.

Изольда поняла без слов, что трагедия случилась именно там.

– А уж оттуда ее мертвую принесли. И маму полуживую. Мама с ума от горя сходила. Я так и не поняла, что там произошло. Мама как слегла, так и не встала. Я ребеночка лишилась.

Вот и остались мы на всей земле вдвоем с малюткой. И не с кем мне было ни поделиться, ни поговорить, вот тогда я и решила, что кончились все наши беды, что новую жизнь надо начинать.

Имя ей сменила, и чудо произошло. Рената первые шаги сделала. А я все время разговаривала с нею. Рассказывала про ее маму, бабушку, про себя. Держала ее за ручки, обнимала ее и говорила с нею. И так мне хорошо становилось, что я крепко-крепко прижимала ее к себе, и плакала от великого счастья.

Иногда мне казалось, что Рената – мое не рожденное дитя, и я переживала глубокую материнскую гордость. Знаешь, Изольда, я испытала все, все на свете со своей ненаглядной малышкой, только одно я не могла почувствовать. Только одно. Я не знаю, что ощущает мать, когда кормит своего ребенка грудью…

Сначала я Нату таскала по всем врачам. Куда я только не обращалась. Я всегда слышала одно и то же. Что мы не можем поспорить с природой, что она жестока, что всегда рождались, и будут рождаться такие дети. Что наука пока бессильна.

Вот тогда, Изольда, мне и пришла эта безумная мысль. Я решила, что в нашей семье не будет больше несчастных людей.

У моей мамы было все. Она была красавицей, но отец нашел другую. Я не знаю, насколько она была красивее нашей мамы, но я видела, как всю жизнь моя мама страдала. Моя сестра, она талантлива, безумно была красива, намного красивее нас с мамой, но и у нее жизнь не сложилась. Начиналась все до того, удивительно, сказочно, а закончилась так трагично.

И я поняла, Изольда, что дело совсем не в этом. Дело не в том, кто, с чем или каким родился, а в том, кто будет рядом с ним по жизни.

Рядом с моею мамой оказался, вернее рядом с моею мамой не нашлось человека достойного ее. Рядом с моею сестрою оказался малодушный, черствый человек.

Но рядом с моей малышкой была я.

Изольда, я не могла ее отдать людям, которые бы взяли ее на время. И дело даже не в этом, дело в том, что они…окунули бы ее в ее собственное горе с головой. Они бы сразу, сразу показали ей, что она родилась не такой, как все.

Каждый день она просыпалась бы и познавала все больше и больше, чем ее обделила судьба с самого рождения и была бы глубоко несчастна. Ее окружали бы люди, которые имели все, но они никогда не смогли бы относиться к ней, как к равной, таким, как они сами. На ней лежала бы печать несчастья.

Потом ее подводили бы к таким, как она, с которыми она бы была на равных. И все их равенство было бы горем горьким.

А так она росла и не понимала, что несчастна. Разве птичка страдает от того, что не умеет говорить, не имеет рук? Зато она имеет крылья и умеет летать.

Я искала крылья для моей доченьки.

Конечно, Изольда, вы скажете, что я могла сама научить Ренату всему, не отдавая чужим людям. Есть книжки, специально сделанные для таких детей. Сказки великих писателей, например. Но ведь в каждой книжке укор моей девочке.

– Укор? – не выдержала Изольда, самозабвенно слушающая Веру.

«Поистине горе делает людей необычайной душевной глубины, – думала Изольда, – до которой обычному человеку утонуть, но не добраться», – но она никак не могла понять, о чем, говорит Вера.

– В детских сказках? Вера, я не совсем понимаю, что вы имеете в виду?

Они так и общались. Вера, вся в своих переживаниях, обращалась к Изольде, то на вы, то на ты, и Изольда, испытывающая перед Верой величайшее преклонение – так же. Ни одна из них не замечала этого.

– Конечно. В каждой сказке, на каждой странице слова, которые убивали бы мою малютку. И я сама бы делала это. Я не могла переступить через это, Изольда.

Это уже потом я поняла, что у меня не было выбора. Что я, как и моя ненаглядная малютка, была обречена.

Мне нет оправдания. Изольда, я загубила мое ненаглядное, мое маленькое чудо. Я…в мире нет такого слова, которым можно было бы назвать меня, кто я.

Вера сидела, потупив голову, она даже не плакала.

– Вера. Прости, но я не понимаю, какие слова, и в каких сказках ты не могла позволить узнать ребенку.

– Изольда, вы, наверное, читали много сказок. Наслаждались их поэтическим звучанием. Музыкой, которая лелеет наши детские души. Сказки – это то самое чудо, которое так бережно, так осторожно рассказывает маленькому беззащитному ребенку о большом непонятном ему мире, об опасностях, подстерегающих человека на каждом шагу, из которых он выходит с честью и доблестью, при условии, что действует и идет с добром и миром. Я, наверное, сама плохо в детстве читала сказки, – Вера говорила, словно в бреду, – поэтому не научилась бороться и различать, что есть добро, а что зло…

Вера сейчас говорила не для Изольды. Она сама переворачивала страницы своей жизни, пытаясь понять, где она могла вовремя остановиться, где могла все переиначить и не допустить таких непростительных ошибок.

– Вера, – Изольда не выдержала. – Пожалуйста, слова, какие слова тебя…, вернее, твою дочь могли сделать несчастной?

– Слова…, слова, – повторила Вера. – Книжки-то писались для обычных детей. У нас ведь принято не замечать существование других. Мир не хочет радостно встречать рождение не обычных детей. У нас для таких детей нет сказок. Или я не встречала.

А слова самые обычные, Изольда. Мы даже не замечаем их. И вдруг он… увидел, а она ему… говорит. И тут он… слышит…

Стук в дверь, заставил их вздрогнуть. Он был достаточно тихим. Вежливым. Но прозвучал, как гром небесный. Вера побледнела. Шатаясь, она пошла открывать дверь. Изольда поспешила за ней.

Когда Вера трясущимися руками распахнула дверь, раздался ее возглас – стон. Она буквально упала в руки старика, стоящего на пороге. Он еле успел подхватить ее. Она обнимала его и плакала, обнимала его и захлебывалась в рыданиях. Она не могла произнести ни слова. Слезами она говорила красноречивее всех слов. Губы старика дрожали. Он тоже горячо обнимал девушку.

Вдвоем с мужчиной незнакомым Изольде они аккуратно проводили Веру в дом. Изольда усадила его напротив Веры и внимательно рассматривала его. Его седую окладистую бороду, печальный устремленный на Веру с любовью отеческий взгляд. Он ни о чем не спрашивал. Он смотрел на Веру и… страдал вместе с нею.

Изольда мгновенно признала в нем того старика, который принял небольшое, но горячее участие в судьбе маленького ребенка. Это о нем рассказывала Вера, это его она молила увидеть именно сейчас – в самое тяжелое для своей жизни время.

– «Бог услышал ее молитву», – подумала Изольда.

Но тут же вспомнила, что Вера вот так же вымолила Рената. Но, каким это испытанием явилось для нее. Где-то в глубине души что-то подсказывало ей, что этот старый человек не просто так объявился здесь. Что он тоже что-то «приготовил» Вере.

Старик обернулся, поискал глазами Ренату, не увидев ее, нахмурился.

Изольда не выдержала.

– С девочкой все в порядке, – сказала она. – Просто ее сейчас нет здесь.

– Вижу, – откликнулся незнакомец.

Вера потихоньку успокаивалась, приходила в себя. Старик оглянулся еще. И нахмурился еще больше. Он увидел на полу бутылки пустые и с вином. Изольда совсем забыла о них, но оправдываться не стала. Она молча встала и принялась прибираться в комнате.

Вера ничего не замечала. Она во все глаза смотрела на мужчину и не могла понять, как он оказался здесь, как мог услышать о ее горе, и почему он молчит.

Она аккуратно машинально приглаживала руками волосы и смотрела на гостя.

– Как хорошо, что вы приехали, – промолвила она и тяжело прерывисто вздохнула.

Гость безмолвствовал. Казалось, он и не собирался говорить.

– Вы знаете, – продолжила Вера, – я сейчас в таком затруднительном положении. Я еще никогда не была так растеряна, как сейчас. Я в ужасном, в таком ужасном положении. Я не знаю, как жить, что делать? – она держалась за голову. Горестные слезы полились по ее бледному лицу. – Как поступить правильно? Я не знаю, что сейчас происходит с Ренатой.

– Где она? Где девочка? Что с ней? – голос старика слегка дрожал.

– Нет. Нет, не волнуйтесь. С ней все замечательно. Как никогда. Она счастлива. Я вижу, я чувствую это.

– Я не понимаю, если с девочкой все так хорошо, как вы говорите, то, что тогда происходит с вами? Вы снова выпиваете, Вера.

– Да. Но это было в последний раз. Я теперь в жизни не подойду к спиртному. Умру, но не подойду. Вы же знаете, я никогда раньше не выпивала.

– Как вы можете гарантировать это, если за два последних года вы это делаете периодически?

– Я не знала, что меня и Нату подстерегает страшный человек. Я теперь всегда начеку должна быть. Я поняла, что есть еще большая опасность, чем я думала, – она зашептала. – У нас есть враг! Помогите мне. Пожалуйста! Он скоро придет сюда. За моей малюткой. Помогите мне…

Старик встал и нервно заходил по комнате. Изольда, вынеся бутылки, мусор, возвратилась в дом. Она не слышала, о чем говорили Вера и незнакомец. Но она мгновенно поняла, что этот человек не просто так пришел к Вере.

– Может быть, чаю? – предложила Изольда, войдя в комнату.

Она увидела, как мужчина смотрит на развернутые листы письма. Вряд ли он видел, что там написано, но он не мог отвести от него взгляда.

– Что это?

– Это…, – эхом повторила Вера.

– Это письмо? Это письмо вашей сестры?

– Письмо…, – говорила Вера и смотрела на мужчину. – Да. Да, сестры. – Она ждала от пришедшего мужчины помощи, но видела, что он не собирается ничего делать.

– Вы это приготовили для моего сына? – Он обернулся и в упор смотрел на Веру.

Она не поняла вопроса. Она только услышала слово сын, которое родило ему родное ответное слово отец. Но она все еще не понимала, о каком сыне шла речь?

– Сыну? – пробормотала она, пытаясь понять, кто из ее знакомых ему сын.

Вера молила глазами Изольду, которая не сводила взгляда с гостя.

– Напрасно старались. Я бы и сам хотел показать ему это. Но он сегодня не придет, – жестко произнес мужчина.

Только в этот момент Изольда осознала, кого ей напоминал старик. Она жутко испугалась, что Вера сейчас что-нибудь произнесет, и попыталась опередить ее, буквально выкрикнув.

– Это Витольский, Вера! Старший. Отец – отца Ренаты. Дедушка родной…

Вера вскочила. Она хотела бежать. Бежать, спасать Ренату.

 
Пол закачался – жутко скользкий –
От гордых слов:
– Да. Я – Витольский!
А сверху потолок душил.
Мозг сделался больной.
Вчера, вот здесь, отец, родимый был,
Сегодня – благодетель – дедушка родной…
 

Изольда еле успела подхватить Веру.

Скорая помощь подоспела вовремя. Машина с гудением увозила Веру из ее злополучного, настежь распахнутого дома. Изольда не могла оставить ее ни на секунду.

Она поклялась в тот миг, что ни Вера, ни Рената никогда в жизни больше не переступят этого злосчастного порога. Благо, она успела забрать священно прятанную Верой в тайнике заветную коробочку, лишь только письмо, которое никто из них так и не осмелился прочесть, осталось лежать на столе…

Вера, словно знала, что когда-нибудь документами девочки заинтересуются нечестные люди. Разве она могла тогда подумать, она и представить не могла, что это будут самые родные, самые близкие Ренате …

Изольда не додумала, облегченно вздохнула, увидев, что лицо смертельно бледной Веры слегка розовеет, вот уже Вера приоткрывает глаза и тут же раздается ее нестерпимый безмолвный стон.

Изольда припала к холодным рукам девушки, тщетно пытаясь согреть их…

Вера замычала, крепко сомкнув губы, и страшно закрутила головою…

 
О Боги! Небеса молельные!
Зачем отцы ей посланы судьбою?
Смеетесь надо мной? Иль плачете со мною?
Ренаты нет давно в кровати колыбельной…
 

Глава 5

 
О, если ты, желанная любовь, не дочь моя,
Зачем, о Боже, названа Ренатой?
В большом пылу горю и не сгораю я,
Я не хочу быть ни отцом тебе, ни братом…
Молчат, молчат твои прелестные уста,
Никто, никто мне не поможет.
И я сходить с ума устал…
Спаси, молю, и сохрани! О милосердный Боже!
 

Он проснулся от своего страшного стона. И тут же почувствовал, как ее руки проскальзывали по его лицу, проворно постукивая подушечками пальцев. Он мгновенно очнулся и замер. Вот они спустились ниже к шее, плечам, пробежали по его рукам, и он не выдержал. Он крепко обхватил ее руки, и она сладко замерла. Ее прелестное личико было обращено к окну, слепящее солнце освещало его. Глаза были полу прикрыты.

Руками, зажатыми насмерть, словно в тиски его мужскими ладонями, она повела, и он повиновался ей, приподнимаясь с кровати.

Увидев, он оцепенел. На полу стояло ее творение. Без сомнения – это был он. Его почти живая скульптура. Он был обнажен до груди. Он взглянул на лицо. Если он поправит, углубит глаза, зрачки, он будет убийственно живым.

Но он боялся прикоснуться. Он задохнулся от восторга. Он так не мог. Что-то неуловимое было в его образе. И он понял. Она, как никто, оголила его восторженную боль души. Его прекрасное обнаженное тело кричало, корчилось от боли. Его лик был искажен немым криком. Его красиво очерченные губы словно застыли в дрожи.

Он обернулся. Глина была израсходована полностью.

Он по-отечески нежно погладил ее по голове. Потом понял, что этого ничтожно мало за ее старание. Он решил обязательно сказать ей об этом. Он посадил ее на кровать, вымыл ей тщательнее руки, потом встал на колени перед нею, взял ее пальчики, они все еще пахли глиной, поднес ко рту и медленно с чувством, пытаясь выразить свое искреннее восхищение, заговорил. Она внимала, не дыша.

– Ты удивительно талантливая, девочка моя. Тебе удалось сделать то, что я не видел никогда в своей жизни. Ты очень, очень удивила, поразила меня. Наверное, ты работала всю ночь. Устала. Сейчас мы поговорим, и я уложу тебя спать. Но мне хочется перед этим объяснить тебе, чем твое искусство отличается от того, с чем мне приходилось сталкиваться раньше.

Ты смогла увидеть, понять и, главное, воплотить то, что мне не удалось скрыть от твоего взгляда, что так мучает меня. Я вижу, ты плачешь вместе со мною. Не надо. Я не хочу, чтобы ты страдала.

Я, думаю, тебе надо продолжить твое великолепное умение.

Если ты меня подождешь, всего лишь во сне, я скоро принесу еще глины. Я сделаю невозможное, я буду светиться от счастья, чтобы твои руки почувствовали это. И тогда, прикасаясь ко мне, ты сможешь быть со мною, хоть капельку счастливее…

Он замер. Он вспомнил, что впервые назвал ее именно Капелькой. Он тяжело поднялся. Встал. Она сидела и ждала. Она понимала, что он не договорил с нею. Она протянула ему обе руки, но он не брал их. Она продолжала ждать. Ее пальчики задрожали.

Он очнулся. Весело подхватил ее. Закружил, как маленькую по комнате, чуть не сбил ее творенье, вовремя притормозив. И отнес ее на ее кровать. Бережно укрыл и сидел на полу рядом. Вдруг она беспокойно стала искать руками что-то, он протянул ей свою теплую ладонь. Она горячо ухватила ее своими прелестными ладошками и «заговорила» …

Он чуть с ума не сошел от счастья, глядя на нее.

Она дышала и шевелила своими губками и не могла «наговориться», слишком долго она была немою…

Он слушал ее и млел, слушал и млел…

Когда она, утомившись, уснула, глядел не нее и никак не мог наглядеться. Сначала боялся отойти от своей малышки, но, увидев ее крепкий сон, помчался за глиной.

Она проспала весь день, весь вечер, наступала ночь.

А он… все пробовал сделать то, что сотворила Рената. Он всего-навсего хотел доделать глаза, чтобы убедиться, как заиграет образ. Чисто профессиональный интерес. Но он не мог позволить себе прикоснуться к ее творению.

Он испытал шок. Как он только не пробовал воспроизвести то, что сделала Рената, он и близко не мог подойти к образу. У него уже дрожали пальцы, никогда раньше он не замечал за собой такого. Потом они будто утратили навык, чувствительность и тут он понял, что его произведение не звучит. Его образ нем, он не нашел лучшего определения, а ее образ словно кричит. И глаза здесь совсем ни при чем. Он кричит болью изнутри. Такое не увидеть глазами.

Он вдруг подумал, что незрячие люди без труда почувствуют это руками, а зрячие будут долго спорить, не слыша друг друга, что здесь так или не так.

Ему пришла безумная идея. Он подумал, что так можно узнать, как девочка «видит» своих близких. Он решил, что следующую Рената вылепит Веру. Он был счастлив впервые за последнее время – Рената видит, а теперь заговорит.

Он уже не сомневался, что скоро она обязательно услышит, когда в дверь раздался осторожный стук.

Почему-то Ренату не хотелось подходить к двери. Он замер в ожидании, надеясь, что кто-то перепутал номера. Ночью к ним никогда и никто не смел прийти.

Когда стук повторился, он подумал об Изольде, потом о Вере и медленно побрел к двери. Открыв ее, он застыл от удивления. На пороге стоял Ян. Они молча смотрели друг другу в глаза. Ян не собирался входить. Ренат безмолвствовал. Он уже привык не разговаривать, переживая некую радость молчания.

– Ренат Родионович, – Ян нервничал.

Он не мог забыть, как был неправ в прошлой беседе. Разве он думал, что такой сильный, взрослый мужчина окажется таким ранимым и беспомощным, будто ребенок. Ян машинально взглянул на его руки, перепачканные глиной, и продолжил сбивчиво, пытаясь тщательно подбирать слова.

– Извините, что поздно…Мне нужно сказать вам очень важное, Ренат Родионович. У вас руки, вам надо помыть их. Дело в том, что… дело в том, что вам грозит большая опасность, – он осекся.

Точно так он пытался говорить и в прошлый раз. Именно об опасности, которая тогда, по его словам, грозила Изольде. Мадам, как он называл ее. Ян сбился. Ренат молчал, но не уходил. Яна это обнадежило.

– Ренат Родионович, вам надо. Я не знаю, что надо. Там приехал отец. Отец Ренаты. Виталий Витольдович. Витольский. – Ян назвал его фамилию. – Вера Константиновна больна. Он приехал за дочерью. Он ищет дочь. Он грозился меня упрятать в тюрьму за… – Ян не стал уточнять за что. – Ее отец подумал, что Рената со мною. Он в сильном гневе. Если он увидит свою дочь здесь, Вера Константиновна не сможет ему ничего объяснить. Он не хочет никого ни слушать, ни знать. Ему нужна Рената. Я прибежал к вам. Ренату надо к мадам. Я могу открыть. Я умею. В номере запасные ключи. Пусть ее отец найдет Ренату у мадам. Тогда можно будет, что-то сделать, – Ян смолк.

Ренат почти ничего не понимал. Но он услышал главное. Что это не его дочь, что у Ренаты есть отец, который ищет свою дочь. У него в душе происходила борьба.

С одной стороны, он готов был поверить, что это не его дочь и впервые вздохнуть спокойно. С другой стороны, лишь только узнав, что это действительно не его ребенок, он уже терял ее.

– Виталий Витольдович, – теперь уже спокойнее продолжал объяснять Ян, – известный композитор. Витольский его фамилия. Я уже говорил. Как и его родной дочери Ренаты, – рассказывал Ян. – Он объездил весь мир и хочет забрать с собой дочь. Навсегда. Он нервничает. Поэтому пришел ночью. А Вера Константиновна заболела. Она выпила много вина. Мадам с нею. Они не знают, что я здесь. Я сам прибежал к вам, без их ведома.

Ренат все понял. Вера не смогла пережить и начала выпивать. Отец Ренаты обязательно этим воспользуется. Ренат смотрел на Яна и ничего не говорил. Ему не хотелось.

– Надо поторопиться, – заволновался Ян.

Ренат жестом пригласил его в номер.

Но Ян замотал головой, показывая, что он будет здесь ждать. Он боялся пропустить отца Ренаты, если он вдруг появится в этом месте.

Ренат машинально мыл руки, пытаясь понять, как надо поступить, чтобы не травмировать девочку. Он вышел, ничего не придумав, и медленно подходил к Ренату. Она….

Он не поверил своим глазам. Она сидела на кровати и плакала. Тихо. По ее прелестному личику лились слезы, и капелька за капелькой капали на ее платьице. Он протянул ей руку, она словно почувствовала, или она искала защиты, и обе ладошки упали в его большую мужскую ладонь…

Усадив Ренату в кресло, они с Яном перенесли ее кровать в номер мадам. Туда же последовали все до единой веща девочки. Он осторожно на руках перенес свое сокровище к Изольде. Рената уже не плакала. Она только горячо прижималась к Ренату, обхватив его шею ручонками.

Он медленно опустил ее на кровать. Разложил аккуратно ее вещи. Потом осторожно поводил по комнате, показывая, где, что находится. Она освоилась очень быстро. Он показал, как надо закрыть дверь на ключ. Ключ вложил ей в руку. И тут началось невообразимое. Она догадалась, что Ренат уходит и оставляет ее одну. Сначала она застыла, как бы, не понимая, что происходит. Потом она взмолилась руками, которые ждали ЕГО. Ренат не шевелился. Она с силой выбросила ключи. Он растерялся. И тогда она, сделав шаг, буквально повисла на его шее. Ее невозможно было оторвать. Она дрожала, как листочек на сильном ветру.

Ян не верил своим глазам. Все происходило в немой тишине, но они оба кричали. Кричали от боли расставания. На них невозможно было смотреть. Они должны были быть всего за стенкой друг от друга, но для них это было очень, очень далеко.

Ренат подхватил Ренату на руки и снова понес к себе. Она мгновенно притихла, но Ян…перекрыл им дорогу. Ренат стоял и не мог ни на что решиться. Так продолжалось целую вечность. Рената притихла, она боялась пошевелиться.

– Хорошо, – сказал Ян. – Лучше оставайтесь здесь оба. Это будет лучше. Мадам поймет. Я ухожу. До завтра.

С этими словами он поднял с пола брошенные девочкой ключи, дал их Ренату и вышел. Ян не сомневался теперь, что сделал все, что мог.

Он вышел из гостиницы с легким сердцем.

Оставалось предупредить оставшихся в доме обеих женщин. И хотя была ночь, он все-таки пошел к ним. Подходя к дому, он заметил старого человека, который как бы кружил вокруг. Он ходил взад-вперед, не решаясь подступиться к дому.

Ян не слышал, как Изольда стучала во все окна, двери и не могла достучаться до Веры. Вот это-то и смущало мужчину. Он сам готов был делать то же самое, но видел, что женщине все равно никто не открывает. Подождав еще немного, он вынужден был уйти.

Ян, проводив его взглядом, направился к дому. Через калитку он увидел, что мадам сидит на крыльце, глубоко задумавшись. Тогда Ян решил проследовать за неизвестным мужчиной, он помчался догонять его.

Он проследил весь путь за ним. Увидел, что тот встретился с другим мужчиной, в котором Ян без труда узнал отца Ренаты. Виталий Витольдович явно ждал старого человека и шел ему навстречу. Они долго о чем-то говорили. Но Яну было трудно понять, о чем.

Старик негодовал. Он был более чем уверен в своей правоте. Все его движения были жестки, четки и однозначны.

Отец же Ренаты был удручен, растерян и болезненно расстроен. По всей видимости, он был очень уставшим. Еле держался на ногах. И только сейчас Ян понял, что тот был…пьян. Смертельно пьян. Причем опьянение его нарастало на глазах.

Вот он поднял руку, не удержал ее, и она повела его тело в сторону. И если бы старый человек с его твердой хваткой не подхватил его, то тот бы уже валялся на земле. И был бы более счастлив, чем сейчас, когда его, еле волокущего по земле ноги, вели в достойное место для достойного отдыха.

«Вряд ли он завтра будет в состоянии прийти за дочерью, – отметил про себя Ян.

Он запомнил адрес, где остановился Виталий Витольдович, и поспешил назад. Но ему опять не повезло. Изольда, уже настучавшись вдоволь в который раз, наконец, смогла попасть в дом. И когда Ян подошел к крыльцу, на котором сидела Изольда, он оказался пуст. Подумав, Ян не решился их тревожить в глубокую ночь, развернулся от дома и пошел к себе, так и не увидев, что в это время в окнах у Веры загорелся свет.

Но Ян уже не мог ни о ком и ни о чем думать. Он был весь во власти своих воспоминаний, он так рвался домой, к жене, дочери. Он устал здесь. Он уже не хотел, так как раньше мечтал слышать, он просто хотел быстрее вернуться домой, где оставил, как ему казалось, совсем ненадолго дорогих ему людей.

Уезжая из родного дома, Ян плакал. Он прятал лицо от жены, ничего еще не понимающей дочери, с большим трудом покидая их. Он впервые уезжал из дома от семьи.

Стоя на коленях перед крохотной дочерью, он целовал ее ручонки, гладил по головке, теребил прелестные ушки, заглядывал в ее серьезные изучающие его глазки – бусинки, целовал их, умирая от отцовской гордости и безумного счастья.

Его жене в тот миг показалось, что вот он сейчас уедет, и они его с дочерью больше никогда не увидят. Никогда в жизни. Он погибнет вдали от них. Она тоже упала на колени, но только перед ним. Она не могла говорить. Она знала его мечту стать таким, как все, как она сама, как их малышка. Он мечтал иметь возможность слышать. Он не мог смириться со своей горькой судьбой.

Она знала, что он едет напрасно, что, если бы это было возможно, об этом бы кричали все средства информации, но была не в силах сказать ему об этом. Она не могла убить в нем последнюю надежду, не могла объяснить, что любит его, независимо ни от чего. Ее душили слезы. Она просто висела на нем и боялась разрыдаться.

Потом, когда малышка уснула, они долго сидели, обнявшись, молчали, но каждый знал, что думают они друг о друге. Это была настоящая любовь, где один не мог и дня прожить без другого. Три года совместной жизни только усилили это великое чувство. Если бы не крохотная дочурка она бы поехала и сейчас за ним. Но перелеты, переезды, она так боялась за ее ушки…

Ян и сам догадывался о тщетности своего мероприятия, но отступиться не мог. И он поклялся себе, что не проведет ни одного лишнего дня вдали от семьи. Поможет больной девушке, мадам и помчится на крыльях любви к своей семье, к доченьке, которая волею счастливой судьбы и слышит, и видит, и говорит, и к своей самой дорогой, самой любимой, самой красивой на свете девушке – своей ненаглядной жене.

Услышав от мадам о сумасшедшем профессоре, Ян потерял покой. Возможность слышать сводила его с ума. Конечно, речь шла не о нем, а о юной слепоглухонемой девочке – Ренате Витольской (он тогда еще не знал ее полного имени), но он так уверовал в мадам, что знал, что она не остановится ни перед чем, пока не увидит, что юное дитя счастливо.

Ян хотел воочию, лично убедиться, что можно исправлять врожденные дефекты. И, если бы получилось исправить у Наты, хотя бы один, Ян бы никогда в жизни больше не потерял надежды осуществить свою многолетнюю заветную мечту – стать композитором.

У него дома были исписаны нотами все стены. Вернее, все стены были увешаны листами, мелко исписанными нотами. Он пытался играть по тому, что им было написано, но он не представлял, что им написано. Уже, будучи здесь, он исписал целую тетрадь и начал вторую. Потом листы, листы… Он работал, как одержимый. Он не понимал, что с ним происходит, но он писал, писал, писал… и все время боялся не успеть. Он просто записывал то, что звучало у него внутри, и было словно выгравировано черным по белому перед глазами. Он еле успевал переносить это на бумагу…