Текст книги "Модная народная"

Глава 27
Заново родиться

Никакую болезнь нельзя предугадать заранее, тем более такую коварную, как коронавирус, захвативший в 2020 году весь мир. Я тщательнейшим образом соблюдала все меры предосторожности, чтобы не подхватить эту заразу в период пандемии. В общественных местах появлялась исключительно в перчатках и маске, всякий раз старательно мыла фрукты и овощи, по всему дому расставила дезинфицирующие средства, установила бактерицидную лампу в одной из комнат. Словом, вооружилась до зубов. Мне казалось, заболеть может кто угодно, только не я. У меня и температура-то редко поднимается выше 37 градусов, никогда никакая инфекция не пристает. Но случилось так, как случилось.

Последние полгода я усиленно готовилась к своему юбилею. 18 марта на сцене театра «Русская песня» должен был состояться концерт с участием звезд российской эстрады. Уже были отрепетированы все номера, разосланы приглашения. Вечером 16 марта в театре имени Вахтангова мы отыграли спектакль «Яма», тогда же выяснилось, что Роспотребнадзор запретил проводить любые мероприятия с участием более 50 человек единовременно. Стало ясно, что никакого бенефиса не будет. Концерт пришлось отменить, хотя в зрительном зале уже начался монтаж декораций и дополнительного света.

В конце марта прошли очередные съемки новых выпусков программы «Модный приговор». А в начале апреля я чуть не умерла.

До сих пор задаюсь вопросом, за что на меня обрушилась эта болезнь, но не могу найти объяснения. Что я сделала не так? За что меня так резко затормозили? Может быть, чересчур суетилась? Спешила все время куда-то? Не зря же говорят, что болезни даются нам для того, чтобы в этой жизненной кутерьме мы могли остановиться и подумать о себе.

Последние полгода я жила и работала на износ. Почти каждый вечер выходила на сцену, играла спектакли, репетировала, ездила на гастроли, работала над книгой воспоминаний и созданием нотного сборника, продолжала сниматься в «Модном приговоре». Я не высыпалась и была истощена физически. Иной раз думала: «Вот отключить бы сейчас звук на телефоне да завалиться спать, чтобы проснуться не по звонку будильника, а по велению отдохнувшего и восстановившегося организма. Да где там! Каждый день я приезжала домой далеко за полночь, а рано утром вновь куда-то мчалась. Жизнь вокруг настолько кипела, что я даже забросила регулярные походы в бассейн.

Немало сил и энергии отняли многочасовые съемки юбилейных телепрограмм. Я прекрасно понимала, что от эфиров на центральных каналах не отказываются, и мне необходимо их отработать. Ну и, конечно, как всегда бывает в подобных передачах, редакторы захотели видеть среди приглашенных мое ближайшее окружение – друзей, коллег, но, главным образом, членов семьи. Но скольких же трудов мне стоило уговорить родных людей появиться в кадре! До зубовного скрежета Женя не хотел приходить на программу ни к Лере Кудрявцевой, ни к Максиму Галкину. То же самое Данила. Накануне съемок он объявил:

– Мама, мне все это не надо, я – не публичный человек.

– Ну, и что, что ты не публичный, – вскинулась я. – Тебе и не надо. Это надо мне – в программе, посвященной моему юбилею, необходимо показать, что я не одна. У меня есть ты, невестка, Женя, внуки. Зрителям будет интересно узнать, какая семья у Нади Бабкиной, а вариант «Я не публичный человек» я принимать отказываюсь. Вы стесняетесь меня, что ли? Будто я сама хочу вас на телевидение таскать. Но юбилей случается не каждый год, поэтому перетерпеть можно.

Эта нервотрепка не прибавила мне здоровья, а лишь выжала оставшиеся соки. Вообще стрессы, недосыпание, ослабленный иммунитет – все это идеальные условия для вируса, который может подстеречь, где угодно. Так и случилось. В один из дней, проснувшись, я почувствовала себя нехорошо. Совершенно не хотелось подниматься с постели. Подумала, простудилась. О том, что я заразилась коронавирусом, не было и мысли. Ведь буквально за пару суток до этого делала снимок легких. Надо сказать, делала без всяких симптомов и показаний врача. На всякий случай. Снимок показал, что легкие в полном порядке.

Испугалась я, когда у меня поднялась температура до 39,5. В этот момент я поняла, что медлить нельзя и вызвала самую обычную городскую скорую помощь.

Конечно, в моем окружении очень много медицинских работников, которые занимают высокие должности. Конечно, я могла позвонить каждому из них и сказать одно-единственное слово: «Помогите». Меня бы определили в какую-то клинику, расположенную поближе к дому. Но, хотите верьте, хотите – нет, я разом позабыла все имена и телефоны. В памяти всплыл только всем нам с детства знакомый телефон скорой помощи – «03».

Машина примчалась очень оперативно – буквально через 20 минут после звонка. Врачи измерили мне давление, температуру и велели собираться.

– Только не своими ногами, мы вас на носилки положим, – предупредили меня.

– Нет, ребята, никаких носилок, – сказала я. – Вы что, не видели, какие маленькие лифты в нашем доме? Вы с вашими носилками туда не уместитесь. Я своим ходом дойду.

Спустившись вниз на собственных ногах, я попрощалась с нашими консьержами, которые, кажется, лишились дара речи при виде меня в окружении врачей:

– Счастливо, мужики! – махнула я рукой. – Скоро вернусь!

Но скоро не получилось. В больнице мне пришлось провести долгие пять недель, две из которых я пролежала в реанимации, подключенная к аппарату искусственной вентиляции легких.

На «скорой» под мигалками меня очень быстро доставили в приемный покой. Я лишь успела ответить на сообщение своего пресс-секретаря. «Надежда Георгиевна, завтра встречаемся на съемках “Доброго утра”», – написал он. Пока я была еще в состоянии держать в руках телефон, написала ему в ответ: «Саша, никакого “Доброго утра” не будет. Меня везут в больницу».

В приемном покое надо мной склонились врачи. Все как один облачены в белые комбинезоны, лица спрятаны под масками, и только через прозрачные очки я видела их добрые, участливые глаза. До сих пор не знаю, как выглядят мои спасители. И, если встречу на улице, вряд ли узнаю.

– Я понятия не имею, что вы будете со мной делать, но моя жизнь в ваших руках, – проговорила я. – Я вам полностью доверяю.

Что было дальше – вспоминаю с трудом, все было как в тумане. Мне задавали какие-то вопросы, я что-то автоматически отвечала. Успела даже сказать, на какие препараты у меня аллергия. Единственное, о чем забыла сообщить, так это о том, что у меня очень плохие вены. Можно сказать, их практически нет. В поисках вен мне истыкали все руки до черноты, нашли, в конце концов, под ключицей.

КТ показало, что поражено 80 % легких. Диагностировали двустороннюю пневмонию. Для более эффективной работы аппарата ИВЛ врачи решили ввести меня в искусственную кому, выйти из которой я не могла две недели. В какой-то момент начали отказывать органы. Главным образом, почки, которые очищают кровь и поддерживают ее химический баланс. Резко упало давление. Я барахталась между жизнью и смертью.

Спасли меня Вероника Игоревна Скворцова и Светлана Юрьевна Орлова. Света подняла на уши всю Москву, стараясь выяснить, в какую больницу меня увезли. В итоге нашла, созвонилась с врачами. Те только руками развели:

– Мы ничего не можем сделать – с такими показателями люди умирают.

Тогда Света в два часа ночи дозвонилась до Вероники Игоревны, которая направила ко мне лучшую бригаду реаниматологов, хирургов, инфекционистов, и все время находилась на связи с моим лечащим врачом – Натальей Владимировной Шаповаленко. Позвонив в очередной раз, чтобы справиться о состоянии моего здоровья, Вероника Игоревна услышала:

– Все очень плохо, она умирает.

– Что с ней?

Оказалось, началось заражение крови. Абсцесс.

– Немедленно сливайте кровь, давайте антибиотик, – начала командовать прямо по телефону Вероника Игоревна. – Делайте все оперативно. Направляю к вам вторую бригаду!

Счет шел даже не на минуты – на секунды, а врачи никак не могли завести сердце. Малейшая проволочка привела бы к необратимым последствиям. Но случилось чудо – реаниматологам удалось восстановить сердечный ритм. Меня спасли.

В этот момент я смотрела на себя как бы со стороны, не из своего тела. Видела все, что происходит в реанимации, четко и ясно слышала голоса, наблюдала за суетой людей в белых медицинских комбинезонах. Об этом пограничном состоянии очень часто рассказывают люди, пережившие реанимацию. Голова шла кругом, как будто я верчусь в гигантской центрифуге. Это были последствия полного нарушения вестибулярной функции.

После того как меня вывели из комы, я почувствовала сильнейшую апатию. Наверное, от немощи и собственного бессилия появилась не свойственная мне агрессия по отношению к окружающим – прежде всего, к врачам. Как мне потом рассказали, я даже ругалась матом. Причем употребляла такие словосочетания, которых при всей моей любви к крепкому словцу в моем лексиконе отродясь не было.

– Чего ж вы не записывали за мной? – сокрушалась я, когда понемногу стала приходить в себя. – Я этих оборотов теперь при всем желании не воспроизведу.

Медики только руками развели:

– Да мы сами растерялись, потому что в жизни таких слов не слышали.

Это были последствия нарушения мозговой деятельности и нервной системы. Как оказалось, коронавирус сильно влияет на психику, подтверждением чему стал разговор с моим концертным директором, Сережей Горохом. Позвонив ему уже из обычной палаты, я спросила:

– Серега, ты в Москве?

– В Москве, – ответил он осторожно, не понимая, где он еще может быть, когда все границы закрыты.

– А в Москву ты через Германию летел? – на полном серьезе поинтересовалась я.

Горох остолбенел, конечно.

Что у меня в тот момент творилось в голове – одному Богу известно. Но когда директор нашего театра Антон Собянин в очередной раз позвонил моему лечащему врачу, чтобы справиться о моем здоровье, его успокоили:

– Все это пройдет. Но знаете, Надежда Георгиевна нас матом крыла, почем зря. Что мы ей плохого сделали? Она с вами тоже так разговаривает?

– Конечно, – не растерялся Антон, – это ее обычная речь! Она же фольклористка, народница, из деревни родом. Чего вы от нее хотите?

Говорить я долгое время не могла, потому что из горла торчала трубка ИВЛ. Зажимая отверстие трубки пальцем, я пыталась что-то сказать. Но вместо связной речи из меня вырывался еле слышный хрип. Тогда я решила проговаривать слова одними губами, используя артикуляцию. Однако и тут мои старания оставались тщетными – врачи не могли читать по губам. Конечно, невозможность объясниться меня страшно раздражала. Поэтому когда принесли распечатанный алфавит, и предложили составлять слова, обводя букву за буквой, первое, что я «сказала» таким способом: «ВЫ ТУПЫЕ».

Доктора в ответ расхохотались:

– Да, мы тупые. Читать по губам еще не научились.

Когда меня перевезли из реанимации в палату, я отказывалась есть. На все взывания к здравому смыслу упрямо отвечала:

– А я не хочу.

Вдруг кто-то из врачей поинтересовался:

– Может быть, чего-то специального хочешь? Картошечки жареной, например?

– Картошки хочу.

Разумеется, никто никакой картошки мне не принес, но доктора услышали главное – во мне продолжали теплиться какие-то желания.

Сразу после выхода из реанимации ко мне прикрепили сиделку. У этого хрупкого на вид создания по имени Алла оказались пудовые ручищи немыслимой силы, ими-то она и ворочала меня по палате, поскольку сама я была не в состоянии пошевелиться. Будучи по своей природе человеком гипертрофированного движения и безумной активности, я столкнулась с тем, что перестала сама от себя зависеть.

Однажды решила самостоятельно подняться на постели, чтобы просто посидеть, свесив ноги с кровати, а потом аккуратненько встать и сделать шаг. Но мои усилия успехом не увенчались – я не смогла элементарно перевернуться на бок.

Алла, наблюдавшая со стороны за моими мытарствами, спросила:

– Надежда Георгиевна, что вы хотите?

– Я хочу присесть.

Она мне помогла.

– Теперь хочу встать.

– Еще не время, – сообщила Алла тоном, не терпящим возражений.

Ходить я училась фактически заново, как ребенок. Когда молодые ребята, инструкторы-реабилитологи, впервые подняли меня с кровати, я поняла, что ноги меня не держат – вместе с мышечной массой ушла физическая сила. Тут я, конечно, не выдержала и расплакалась.

– Да ладно, Надежда Георгиевна, все будет отлично! – утешали они меня. – Мы с вами потихонечку, полегонечку.

Каждый шаг давался невероятным усилием воли, через боль и страх. Но я не давала себе поблажек. Шаг правой, шаг левой. Врачи держали меня за руки, иногда делая хватку чуть слабее, чтобы я сама пыталась переступать с ноги на ногу как будто бы без опоры и страховки. Эти ребята не давали мне покоя и в итоге заново научили стоять на месте и ходить.

Проведя в больнице четыре недели, я решила, что пора возвращаться домой.

– Ну зачем мне тут валяться? – увещевала я Наталью Владимировну Шаповаленко. – Уколы я и дома могу делать, трубку вы из меня уже вытащили, ранка зарастает, голос какой-никакой вернулся. Я хоть душ по-человечески приму, голову вымою, волосы, в конце концов, покрашу. А то ж я полуседая уже! Обещаю, что буду выполнять все-все рекомендации и предписания, только выпишите меня, пожалуйста.

Наталья Владимировна вроде как согласилась, пообещала подготовить документы на выписку. Но тут о выписке прознали мои подруги и подняли шум:

– А ну, лежать! Ишь ты, домой она собралась, волосы красить! Успеешь!

Даже Сергей Семенович Собянин позвонил.

– Надежда, какой у вас красивый голос по телефону, – сказал он.

– А то вы никогда меня не слышали, Сергей Семенович!

– По телефону впервые. Не придумывайте ничего, Надежда Георгиевна. Надо еще полежать, долечиться. Тем более сейчас в Москве все равно все закрыто.

После этого все врачи как сквозь землю провалились. То заходили ко мне без конца один за другим, и вдруг – нет никого. Я поняла, что им дали команду на всякий случай не показываться мне на глаза – а ну как снова домой проситься начну.

Но вот наступил долгожданный день выписки. О том, что Бабкину, наконец, отпускают из больницы, прознали в прессе. Журналисты оборвали мне телефон с просьбами дать комментарии и позволить снять на камеру, как я покидаю стены больницы. Но о какой съемке могла идти речь, если я еле-еле передвигалась! Я, честно говоря, боялась, что своим ходом до машины не дойду. Все-таки одно дело передвигаться по палате, и совсем другое – вышагивать по улице на большие расстояния.

– Не волнуйтесь, мы вас на колясочке вывезем так, что никто не заметит, – успокоили меня в больнице.

Так и вышло. В кресле-каталке меня вывезли в какой-то бункер со шлюзами, туда же заехал мой автомобиль, предварительно обработанный дезинфицирующими средствами. Из кресла меня пересадили в салон, я всех поблагодарила, со всеми попрощалась и мы поехали прямиком в салон красоты.

По дороге я уже звонила своему стилисту.

– Тиночка, мне срочно нужно волосы покрасить!

– Надежда Георгиевна, ждем вас! Приезжайте!

Приехала. Из машины вышла, а с места сдвинуться не могу. От воздуха и городского шума закружилась голова. Но до салона меня, конечно, довели. Когда мой мастер, Тиночка, посмотрела на мою голову, она даже дара речи лишилась на какое-то время – настолько все было запущено. Еще бы, пять недель без покраски волос! К тому же от наркоза и лекарственных препаратов волосы начали выпадать.

Колдовала Тина надо мной более двух часов: привела в порядок голову, сделала укладку, макияж и, бросив на меня удовлетворенный взгляд, сказала:

– Ну вот, теперь совсем другое дело. А сейчас давай-ка усаживайся в кресло и быстро выходи в эфир. Народу нужно сообщить, что с тобой все в порядке.

Меня усадили в красивое вольтеровское кресло, обитое черным бархатом, положили мне ногу на ногу – сама я с этой, казалось бы, элементарной задачей справиться не могла. Чтобы удержаться и не соскользнуть с кресла, я уселась на самый край, уперлась в высокую спинку и сказала, обращаясь не только к своим подписчикам, но и ко всей стране:

– Дорогие мои! Я так рада, что могу с вами пообщаться и сказать самые искренние слова благодарности. Да, я прошла испытание. Никому не желаю его пройти. Давайте беречь друг друга, слышать, сострадать и сочувствовать. Ваши молитвы и хорошие пожелания придали мне еще больше уверенности и сил, чтобы я выкарабкалась из этой страшной ситуации. Я вас искренне всех люблю, потому что моя жизнь связана с вами – теми, кого я знаю лично, и теми, с кем я вовсе не знакома. Родные мои, живите долго и радостно! Ваша Надежда Бабкина.

Каково же было мое удивление, когда к этому моему обращению, которое я даже не совсем четко произносила, поскольку артикуляция на тот момент еще до конца не восстановилась, посыпались комментарии, ставящие под сомнение мою болезнь. Люди писали: «Бабкина, хватит врать!», «Не верю ни одному слову, после комы стала, как после салона красоты!», «Не болела она, просто очередную пластику сделала!», «Пиарится перед юбилеем!» Я-то думала, что подбодрю всех, кто оказался в подобной ситуации, вселю радость, оптимизм и надежду, а получилось наоборот. Но, во-первых, на каждый роток не накинешь платок. Во-вторых, я артистка и никогда не позволю себе показаться на публике в неподобающем виде. В-третьих, демонстрировать свои болячки, рассказывать о том, как мне плохо – это не мой стиль. Как сказал мой друг и коллега по «Модному приговору» Саша Васильев: «Увидеть Надежду пожилой, морщинистой, беззубой и седой – такого никогда не будет!».

Но была и другая реакция. Чтобы поддержать меня, в Сети запустили флешмоб #КазачкаНадя: Анита Цой, Нонна Гришаева, Стас Михайлов, Николай Басков и другие артисты исполнили мою песню и пожелали скорейшего выздоровления. А сколько было звонков в больницу, когда прошел слух, что меня, наконец, вывели из комы!

Первым позвонил Максим Галкин:

– Надюха, как твои дела? Как мы все за тебя переживали! Сейчас тебе Алла что-то скажет…

Я со всеми разговаривала по громкой связи, поскольку держать трубку мне было очень тяжело. Казалось, у меня в руке не телефон, а ведро с кирпичами. Если я хотела набрать чей-то номер, то одну руку поддерживала другой рукой, чтобы та не тряслась.

И надо было видеть лицо моей сиделки Аллы, которая не могла поверить, что слышит по громкой связи голос самой Пугачевой:

– Надя, мы счастливы, что говорим с тобой! Мы так за тебя волновались, молились. Держись, девочка! Выходи из этого состояния!

Вова Винокур, разговаривая со мной, плакал. И я вместе с ним ревела.

– Ты знаешь, как мы все тряслись за тебя! – говорил он. – Как ты нас всех напугала!

– Вовчик, но Лева ведь тоже болел.

– Ну, что ты сравниваешь! Лева болел, но он все время был на связи, и Ира с ним рядом была. А о тебе – ни слуху ни духу.

Понятное дело, что и семья моя беспокоилась. Услышав впервые после долгого перерыва мой голос, Танечка, моя сноха, просто зарыдала в трубку.

Восстанавливалась я у себя дома, в деревне. Алла жила вместе со мной, шагу от меня не отходила до тех пор, пока не убедилась, что я больше не нуждаюсь в ее помощи. Дома все способствовало моему выздоровлению – родные стены, своя земля, чистый воздух и, конечно же, любимые внуки. Первое время они боялись ко мне подойти – старательно соблюдали дистанцию. Георгий, Верочка и Марфа подходили к стеклянной двери, прижимались к ней носами, чтобы лучше разглядеть меня, и кричали: «Надя! Надя! Надя!». Сделав очередной тест на коронавирус через неделю после выписки и получив отрицательный результат, я не выдержала, и когда детвора в очередной раз нарезала круги вокруг дома, махнула им: «Заходите!». Через секунду внуки ворвались в дом, все трое повисли у меня на шее и заголосили: «Надя! Любимая Надя!».

Сейчас, когда все позади, я сделала для себя один самый важный вывод – никто в жизни ни от чего не застрахован. Никто не подозревает, где какая опасность тебя подстерегает. У каждого есть свои грехи, у каждого есть время их искупить, покаяться, подумать о том, что не просто так на нас обрушиваются испытания, пройти через которые с достоинством способен не каждый. Я это четко осознала, и говорю об этом людям.

P.S. 22 июня, в День медицинского работника, в театре «Русская песня» состоялось вручение ежегодной премии «Призвание», которой на протяжении многих лет руководят Лена Малышева и Саша Розенбаум. В зале присутствовали министр здравоохранения Михаил Альбертович Мурашко, руководитель Федерального медико-биологического агентства Вероника Игоревна Скворцова, главный санитарный врач Российской Федерации Анна Юрьевна Попова, а также множество врачей из самых разных городов и регионов нашей страны. Глядя на прекрасных женщин, которых в обычной жизни мы видим исключительно в белых халатах и без всякого намека на макияж, я не могла сдержать своего восторга.

Это был их праздник, потому что в данной ситуации российские медики каждый день находятся на передовой борьбы с коронавирусной инфекцией и служат примером самопожертвования. Когда мне дали слово, я ведь не просто так сказала, что мы живем на земле победителей. Если наши предки, отцы и деды, одержали победу в таком количестве войн, мы просто не имеем права не победить то, что на нас свалилось в 2020 году, не можем в этой схватке отстать от своих традиций. Это другая война. Она невидимая и очень страшная. Она косит народ без единого выстрела.

Когда концерт уже состоялся и прошел в эфире Первого канала, на меня вновь спустили всех собак – дескать, всем запрещено проводить массовые мероприятия, а Бабкиной можно. Ну не буду же я каждому объяснять, что любой человек, переступивший в тот день порог театра «Русская песня», включая не только артистов, но даже монтировщиков сцены, осветителей и звуковиков, сдали тест на коронавирус. Что уж говорить о главных виновниках торжества – медицинских работниках, которые регулярно сдают все необходимые анализы…

Но кто бы что ни говорил, мне останавливаться нельзя. Я должна катить дальше – что-то делать, что-то созидать.

Спасибо еще раз всем за поддержку.

Люди, я вас всех очень люблю, потому что без вас у меня нет жизни!