Электронная библиотека » Наоми Френкель » » онлайн чтение - страница 25

Текст книги "Смерть отца"


  • Текст добавлен: 22 ноября 2013, 19:18


Автор книги: Наоми Френкель


Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Шрифт:
- 100% +

«Миссионер» протягивает ему кусок черного жевательного табака:

– Жуй, мальчик. Челюсти будут работать, и время пролетит на крыльях.

На миг Саул задумывается. Жевание табака запрещено по законам Движения. Но в этот миг он чувствует себя, как равный среди равных. Он преступник, преступление которого ясно и определенно. И он подчиняется «миссионеру» и вталкивает себе в рот этот табак. И теперь его челюсти жуют, как у многих, окружающих его, пережевывая в воображении те байки, которые он будет рассказывать в клубе, пока воображение внезапно не останавливается: там, ведь, и Иоанна будет стоять, и глаза ее будут вопрошать: «А правда ли?»

Она будет задавать вопросы! Всегда у нее много вопросов, и на каком-то одном из них он явно запутается. Из-за Иоанны он точно запутается…

Саул извлекает изо рта табак, мягкий и клейкий. Табак приклеивается к ладони, словно никогда от нее не отклеится. Хотя он и расскажет им… И большая рука, как бы рядом, пишет перед ним на стене камеры: «Не лги! Член движения всегда говорит правду!»

Разве он сможет сделать такое, лгать группе, Белле, Иоанне, и благодаря лжи, удостоится репатриации в страну Израиля. Нет! Нет! – и до такой степени Саул потрясен, что дрожь проходит по всему его телу. Но… Разве Белла ему позавчера не сказала, что во имя доброй цели можно также и солгать. Точно сказала! И во имя репатриации в страну Израиля можно ему и солгать. Нет, не эту цель имела в виду Белла, цель, которая только лично в его пользу. Она имела виду другую цель, большую, общую…

Ночь в тюрьме была долгой, и душевные колебания были тяжкими. И вдруг, без всякой клятвы, его выпустили. Его только привели к другом полицейскому. Саул лишь подписал декларацию, что вчера сказал всю правду, и что его не подвергали пыткам в тюрьме. Затем ему вернули все его вещи, перочинный ножик, полученный им в Движении, кошелек с деньгами, и в кошельке … Боже правый! Между монетами несколько фальшивых грошей времен кайзера, которыми он намеревался воспользоваться в телефоне-автомате. Даже велосипед Иоанны вернули ему.

* * *

Около киоска, напротив скамьи сидит Отто, и рядом с ним, на низеньком стульчике, девочка. Мина ушла стирать белье в богатых домах. Две светлые косички малышки заплетены, как два мышиных хвостика, и в руках ее большой бумажный кораблик, сложенный Отто из газеты «Красное знамя».

– И ты, – обращается к Отто к Густаву, – говоришь, что вскоре поставят здесь памятник Гете?

– Скоро. И новые скамьи, сказал скульптор, поставят здесь, и площадку расширят, и посадят настоящий сад.

– Да, это совсем неплохо. К скамье привыкли. А с привычными вещами нелегко расставаться, не так ли, Густав? – и Отто сдвигает кепку на голове справа налево.

– Да, Отто.

– И поставят памятник Гете, – продолжает Отто. – Не могу уловить, что мы тут будем делать с этим Гете? Придут люди, будут задавать вопросы, и что я им отвечу?

– То, что сказал скульптор: именно для того его здесь поставят, чтобы люди заинтересовались его книгами, и читали их. Так он сказал.

– Ах, Иисус, – вздыхает Отто, – у кого в эти дни есть время – читать книги Гете?

Густав соглашается с Отто, разводит руками и уходит. Приходит Мина. Она возвращается после стирки в богатых домах, берет малышку, чтобы накормить ее и уложить спать. Отто выходит из киоска вслед за Миной – пообедать. Взгляд его падает на скамью, затем – по ту сторону шоссе, и в воображении перед ним возникает сад, который здесь посадят благодаря тайному советнику Гете. Сегодня солнце расщедрилось, и лучи его сквозят между липами. Вокруг скамьи безмолвие. Все ее обитатели собираются в другом месте. Безработные перешли на завалинки, рядом со стариками. Там они стучат картами. Дети играют по обочинам тротуаров, у высохших канализационных колодцев. Женщины встречаются у входа в дом или беседуют, высунувшись из окон. Когда прекратилась жизнь вокруг скамьи, поскучнел и киоск, и вся суматоха перешла внутрь переулка. Взвешивает Отто мысль: может, и киоск перенести в середину переулка, недалеко от трактира Флоры.

– Отто! Отто!

– Ах, Иисус Христос, мальчик!

Широким шагом Отто возвращается к киоску и берет за руку Саула.

– Мы сильно беспокоились о тебе, мальчик.

– Я сидел в тюрьме, Отто, в тюрьме!

– Не огорчайся, мальчик. За доброе дело тебя посадили.

– Правда, Отто, за доброе дело? – выпрямляется Саул. Лицо его явно выражает сомнение.

– Почему ты задаешь такой вопрос, мальчик?

– Из-за матери Хейни сына-Огня, Отто. Она же сказала, что эти листовки не хороши. Скажи, Отто, листовка хороша или нет?

– Ах, – чешет Отто за ухом, – ах, мальчик, это вопрос…

– Но ты скажи мне правду, Отто, всю правду.

– Погоди немного, и мы это обсудим. Ты ждешь?

– Да, Отто, я жду.

– Совесть, мальчик, разве не подобна сторожевому псу?

– Сторожевому псу? – удивлен Саул.

– Сторожевому псу, мальчик, которого ты дрессируешь всю жизнь. Тут кусай, там лай.

– Да, Отто, я понял.

– Погоди, мальчик, ничего ты еще не понял! Все дни своей жизни ты дрессируешь этого пса кусать, где надо, и лизать, где надо. И однажды ты встаешь со сна, и чувствуешь, что дрессировал не одного пса, а двух, не подозревая об этом. Второй выскочил внезапно, ты бы хотел заткнуть ему пасть, но он тебе не подчиняется.

– Теперь, Отто, я вообще ничего не понимаю.

– Погоди, мальчик, погоди немного, и мы продолжим. Ты ждешь?

– Да, Отто, я жду.

– Итак, мы ведь имеем в виду, что речь не о собаке, а совести, что подобна собаке?

– Да, точно так, Отто.

– А теперь мы говорим о двух псах, уловил, мальчик?

– Уловил, Отто. Не об одной совести мы говорим, а о двух.

– Уловил, мальчик, но не все. Второй пес не твой, а, так сказать, общественности, партии, и дрессировал его не только ты один, а они его дрессировали, и он подчиняется их указаниям.

– Да, Отто, я понимаю.

– Нет, мальчик, ты не можешь понять, ибо я не закончил свои объяснения. Второй пес рос рядом с тобой диким, можно сказать, ублюдком, который тебе абсолютно не подчиняется. Твой же личный пес это твоя личная совесть. Пес этот имеет свое мнение, не всегда совпадающее со вторым псом, а тот не согласен с личным дрессированным псом. Понимаешь мальчик?

– Да, Отто.

– Нет, мальчик. Я ведь все еще не закончил. Все время около тебя вертятся оба пса и соревнуются между собой. Этот говорит – хорошо, тот говорит – плохо. А ты – между ними…

– Отто, я действительно понимаю. Это связано с рабочим, пронзенным тремя стрелами. Один пес говорит, что листовка хороша.

– Да, мальчик, листовка хороша.

– А второй пес говорит, что листовка плоха.

– Да, мальчик, листовка плоха.

– Так что же эта листовка взаправду?

– Ах, мальчик, мальчик! Говоришь, что понял, а, в общем, ничего не понял. У меня побеждают в гонках оба пса. Точнее, второй не побеждает, а именно первый, дрессированный. Так что же эта листовка?

– Хорошая, Отто.

– Теперь ты наконец-то понял. Когда в партии говорят, что она хорошая, значит, так оно и есть. Даже если второй пес лает против этого! И ты не запутывайся во всем этом, говори во весь голос: за хорошее дело я попал за решетку.

– За хорошее дело я попал за решетку, Отто.

– Так-то. А теперь беги домой. Родители и доктор уже ждут тебя.

– Отто, – пугается Саул, – ты рассказал правду Филиппу?

– Упаси, Боже, – говорит Отто. – Он спрашивал и спрашивал. Но я набрал в рот воды.

– Отто, – радуется Саул, – точно так я вел себя там. В полиции спрашивали меня о сообщнике, но я сочинил историю.

– Ты молодец, мужественный мальчик, – хлопает по плечу Саула Отто.

«Два пса, сказал Отто», – думает Саул, стоя у киоска, держась за руль велосипеда. Он не торопится домой. Ему следует еще поразмыслить над определенным делом. Монеты или листовки! Что сказать? Смотрит Саул на свои ноги. Две ноги, как два пса Отто. Хорошая идея! Правая нога первой ступит на ступени входа в лавку, она будет дрессированным правдивым псом! Если же левая нога первой ступит на ступени, будет она псом лживым!

Саул ступает шаг за шагом, правда, ложь, правда, ложь. Еще миг и решится его судьба.

Правая нога первой коснулась ступеней мясной лавки. Ему следует сказать правду! Всю правду!

Глава девятнадцатая

Гейнц возвращает телефонную трубку на место. Все еще звенит в его ушах резкое «нет» Герды. Какие еще доводы он должен привести, чтобы заставить ее запаковать вещи, взять маленького сына и присоединиться к Эрвину в поместье деда? Он обещал Эрвину прислать Герду и сына. Разве она не нуждается в отдыхе? Но она стоит на своем: нет хороших дней для отдыха и нет в мире довода, который бы заставил ее присоединиться к мужу. А дни действительно хорошие, весенние дни, зовущие в поля и леса. Окна распахнуты, и шум металлургической фабрики заполняет кор нтору Гейнца. Каменная жаба, которую, по указанию деда, починили после того, как она была испорчена в дни Мировой войны, пускает из пасти струи воды в прозрачный воздух.

– Дайте мне, – бормочет про себя Гейнц, стоя у окна, – несколько спокойных дней, и все здесь изменится.

Небо над грудами бракованной стали и кокса затянуто густым дымом. Пылают литейные печи, дымят трубы. Один за другим вкатываются грузовики на большую весовую платформу. Множество коричневых голов, отлитых из бронзы, проходит мимо окон Гейнца, и у всех лицо тайного советника Гете. Этот заказ дед получил от союза любителей творчества Гете. В год его юбилея эта голова появится во всех общественных местах, и конвейер литейной фабрики «Леви и сын» движется, неся на себе головы, глядящие с симпатией на деда, который каждое утро приходит на фабрику. Он ходит среди рабочих с цветком в петлице и посохом для путешествий в руках, усы торчат в стороны, из уст раздаются решительные указания. Заказы приходят со всех концов страны, и дед погружен во всю эту суматоху. Воспользовавшись ей, Гейнц перевел за границу большой капитал и все семейные драгоценности. Туда же перевезены были драгоценности тетушки Гермины. «Нет даже времени обсудить это с дедом», – размышляет Гейнц.

Дед занят целый день. Он даже опережает Гейнца утром. И невозможно его поймать для спокойной беседы. Сегодня дед не приехал на фабрику. Он сидит у постели больного сына.

– Еще бы несколько спокойных лет… – вздыхает Гейнц.

Он гонит от себя все мысли о болезни отца. Уже много лет тянется этот страх за отца и всегда оказывается преувеличенным. Вспоминаются дни войны, и он, уже подросток, однажды возвращается из школы. А в доме безмолвие и страх. Когда он спросил у Фриды – «Что случилось?», она приложила палец к губам – Шш! Он сразу же побежал в комнату матери и нашел ее распростертой на диване, и черные ее волосы рассыпались на подушке. Рядом с ней лежало письмо, извещающее, что отец ранен.

С тех пор страх за отца все время витал над домом. Какое-то смутное ожидание всегда таилось между стен, ожидание беды, которая может случиться в любой час. Вдруг мать ушла от них, именно, мать, за которую никто не беспокоился. Была здоровой и полной жизни. Казалось, вечность витает над ней. Гейнц стоял у ее открытой могилы, смотрел на отца, и чувствовал себя обманутым. Мать он очень любил. А отец… Многие годы он был отдален от отца. Отчуждение между ними было глубже страха за его жизнь. Не он первый чувствовал это отчуждение от отца. Это было у всех сыновей во всех поколениях. Дед с удовольствием рассказывал о своем отце в 1848 году, когда масса народа ворвалась сквозь ворота в сад, к дворцу и заполонила все тропинки. Пели и скандировали свои требования, угрожая своими плакатами богатым и власть имущим. Отец деда не вышел защищать свою честь и свой статус. Уважаемый господин опустил жалюзи и запер двери. Стоял в темной комнате и дрожал от страха. И дед, маленький рыжий мальчик, стоял рядом с перепуганным отцом, но сердце его было с демонстрантами. Никогда не забывал дед, что видел отца, властного господина с надменным взглядом, в момент слабости и страха. С того момента он перестал уважать отца, и пошел своим путем. А отец его, Гейнца… Отец его – принц! Несчастное семя для несчастного брака. Дед, породивший его, брезговал женщиной, которая несла его семя в своем чреве, и наследовал своему сыну, отцу его, Гейнца, отвращение к несчастливым бракам. Никогда отец не простил деду, своему отцу, эту слабость, слабость мужчины, который сознательно стелет жестко постель, с холодным расчетом порождает детей, связь с которыми сковывает его. Все годы отец был далек от деда. Ну, а я… – Гейнц закуривает, – какие слабости я обнаружил у своего отца, что отдаляло меня от него много лет? Я родился под более счастливой звездой, чем отец. Большая любовь отца и матери сопровождала меня с первого дня. Никогда я серьезно не восставал против отца. Чепуха! Я завидовал ему, просто завидовал, как может завидовать человек, лишенный цели, лишенный мечты, духовно бедный, тому, кто наделен всем этим с лихвой. В этом все дело! И мой бунт против отца, это бунт против собственного моего сиротства, и связан он с отсутствием желания продолжать наследие праотцев. Бунт бессмысленный и бесцельный.

Гейнц с абсолютной ясностью чувствует, что эти тяжелые мысли пришли к нему, чтобы отдалить страх за отца.

– Мне бы только несколько спокойных лет, – бормочет он, глядя в окно на суматоху во дворе фабрики, – только несколько спокойных лет и все изменится.

Неожиданно он ощущает, что больше не может выдержать удушье и страх в душе, сминает сигарету и спускается во двор. Новое, покрытое гудроном шоссе, искряшееся в дневном свете, ведет к литейному цеху. Много изменений внес Гейнц под широко раскинувшуюся крышу литейного цеха. Это уже не та темная пещера, которую построил дед. Никто не может обвинить Гейнца, что он не заботится о людях, об облегчении труда литейщиков. Паренек, толкающий тачку с мусором, кланяется Гейнцу. Это первенец Хейни сына Огня, которого взяли подмастерьем в литейный цех. Паренек узкогруд, лицо худощаво. Не похож он на широкогрудого силача Хейни с мощными мускулами.

Гейнц следит за печами. Адское пламя вырывается вместе с расплавленным пузырящимся металлом. Литейщики все новые, чуждые, и никто даже близко не доходит до уровня Хейни.

– Дома у вас все в порядке? – спрашивает Гейнц паренька.

Время от времени он спрашивает его о здоровье матери и всех членов семьи. Сегодня он останавливает его, ибо чувствует себя чужим в цеху. Время близится к полдню. Литейщики торопятся завершить дело, чтобы поспеть к обеденному перерыву. Ни у кого из них нет времени задержаться рядом с хозяином.

– Все в порядке, – отвечает паренек, и Гейнцу кажется, что в его голосе слышны враждебные нотки.

Сегодня он нигде не найдет покоя. Он мается со вчерашнего вечера, когда зашел к Герде, чтобы передать ей привет от Эрвина.

– Выздоравливает? – спросила она его.

Они сидели у стола в квартире Эрвина. В комнате ощущалось запустение, лицо Герды выглядело очень усталым. Гейнц заметил, что на ее кофточке не хватает пуговицы. Перед ними стояли чашки остывшего безвкусного чая. Печенье было несвежим, скрипело на зубах. Беседа текла вяло.

– И Эрвин решил вернуться в Берлин только в день выборов? – переспрашивала Герда несколько раз.

– Только в день выборов.

Герда рада решению Эрвина. И Гейнц приложил большие усилия, чтобы повлиять на нее и заставить приехать с маленьким сыном к мужу, описал ей усадьбу, как чудесное место для отдыха.

– Не могу я отсюда уехать, – нетерпеливо прервала его Герда, – мне надо быть на страже.

– На страже? – удивился Гейнц. – На страже чего?

– На страже чести Эрвина, – сказала она и опустила глаза.

– Но как? – вскричал он. – Как, Герда?

– Это внутреннее дело партии, Гейнц. Не могу я с тобой говорить об этом.

Он поторопился допить остывший чай и прекратить беседу, которая грозила слишком далеко зайти. Рядом с Гердой он чувствовал себя немного оскорбленным. Когда он встал со стула, она грустно посмотрела на него.

– Почему ты уходишь, Гейнц? Тебя куда-то гонит? Оставайся. – Страх стоял в ее глазах перед долгим одиноким вечером.

Гейнц снова сел. Она принесла бутылку вина из запасов Эрвина, налила ему. Сидели допоздна вспоминая юность. Наконец он оставил ее, погладив на прощанье по волосам.

– Будет хорошо, – сказал он, глядя в ее несчастное лицо, – не беспокойся так, Герда, все мирно вернется на свои места.

– Все, – сказала она. В глазах ее стояли слезы.

* * *

Печь открыли. Зев ее изрыгает огонь. Пар белыми клубами заполняет цех. Чуть подальше, длинным рядом выстроились деревянные формы бюста Гете.

Когда Гейнц вернулся в офис, заглянула секретарша.

– Господин хочет вас видеть.

– Пусть заходит.

Эрвин вошел в офис, на миг задержавшись у двери. Удивленное лицо Гейнца останавливает его. Эрвин в светлом пальто, в котором поехал на отдых. Опавшее лицо небрито, словно он не сомкнул глаз всю ночь.

– Эрвин, что случилось?

– Доброе утро, – Эрвин усаживается в кресло деда, вытягивает ноги и зевает, – я устал, я очень устал.

– Да. У тебя явно не лицо отдохнувшего человека. Почему ты решил вернуться?

– Этому предшествовали долгие усилия. Есть у тебя что-нибудь выпить?

– Кофе или коньяк?

– Конечно, коньяк.

Эрвин выпивает и тут же наливает снова.

– Как отнеслась Герда к твоему внезапному возвращению? – спрашивает Гейнц.

– Герда не знает, что я вернулся в Берлин. Приехал к тебе прямо с вокзала, – и рука Эрвина тянется к бутылке.

– Сними пальто и закури.

Пламя зажигалки на миг освещает его смятенные глаза. Эрвин в беде. Гейнц видит его опавшее лицо и решает помочь другу. И это решение укрепляет его.

– А что слышно у тебя? – Эрвин старается нарушить молчание. – Как идут дела? – И охватывает голову ладонями.

– Отлично, – говорит Гейнц, – не жалуюсь. Если мне дадут несколько спокойных лет, Эрвин, все здесь изменится к лучшему.

– Несколько спокойных лет, – поднимает голову Эрвин, – ты не скромен, Гейнц. В твоем пожелании нет и капли скромности, – Эрвин старается рассмеяться, но смех не получается, – во всяком случае, – он снова протягивает руку к бутылке, – во всяком случае, у тебя есть работа. Фабрика, как я вижу, не бастует.

– Работы в эти дни навалом.

– И тебе не будет трудно взять еще одного рабочего в свой коллектив?

– Ты пришел просить работу для кого-то из твоих революционеров, чтобы он распропагандировал моих рабочих, – пытается Гейнц шутить.

– Да, для одного из таких. Для меня.

Гейнц смеется и кладет руку на плечо Эрвина.

– Ты устал, Эрвин. Иди домой, немного отдохни.

– Я не шучу, Гейнц. Говорю на полном серьезе. Я прошу работу на твоей фабрике.

– И потому ты так срочно вернулся?

– Да, Гейнц.

– И к этому выводу ты пришел после всех размышлений и колебаний там, в поместье?

– Да, это последний мой вывод.

– Почему? Что вдруг случилось?

– Я не вернусь в партию. Больше заниматься политикой не буду.

– Хорошо, это я понимаю, но… но я, все же, не понимаю, что с тобой происходит.

Эрвин встает со стула, расхаживает по кабинету, заложив руки за спину.

– Вы делаете отливку головы Гете? – спрашивает он, стоя у открытого окна. Время приближается к обеду. – Вы серийно производите уважаемого тайного советника, чтобы дать ему дорогу в народ?

– Эрвин, почему ты избегаешь ответа на мой вопрос?

– Я отвечу тебе, Гейнц, отвечу. Не уклонюсь от ответа.

Гейнц становится рядом с ним, тоже смотрит во двор. Грузовики загружены отлитыми ликами Гете. Стрела подъемного крана поднимается в воздух. Ящик, заполненный до отказа висит несколько мгновений в свете весеннего дня, и опускает в кузов грузовика. Кран возвращается, чтобы протянуть свои когти к следующему ящику.

– Гейнц, – Эрвин поворачивает лицо к другу, – может, и ты вспомнишь то, что Фауст сказал своему слуге, который хотел узнать тайну времен? В последний год учебы в гимназии мы об этом вели долгие беседы.

– Нет, Эрвин, эти наши беседы я давно забыл.

– «То, что вы называете духом времени, не более чем дух тех господ, в котором, как в зеркале, отразились времена…»

– Да, да, бормочет Гейнц, – это слова Фауста.

– …То, что выгодно этим господам, властвующим над определенным временем, они называют духом истории, который каждый должен принять, как закон – продолжает Эрвин. – И если кто-то один этого не принимает, идет своим путем, согласно своей совести, что он будет делать, Гейнц?

– Что будет делать? Пойдет своей дорогой, согласно своей совести. Почему ты задаешь себе этот вопрос, Эрвин?

– Почему? Даже если у тебя коротка память, все же, ты помнишь университетские дни?

– Да, я их помню отлично.

– Много мы тогда говорили о духе времени. И наше понимание духа времени было иным, чем у Фауста. Мы говорили о себе, что мы больны временем, и болезнь эта и есть дух времени. И мы восстали, чтобы бороться с этой болезнью и выздороветь. Воевали, как воюет молодое здоровое тело с ядом, пытающимся в него проникнуть…

– Воевали?.. Это ты и Герда воевали, Эрвин. Я… ты ведь знаешь, не делал ничего.

– Положим, что я и Герда воевали. Мы жаждали этой войны.

– Вы были одержимы этим, – уточнил Гейнц.

– Положим, что мы хотели вникнуть в тайну времен, как слуга Фауста. Никто нас тогда не остерегал.

– Никто тебя не остерегал? – протестует Гейнц. – Я тебя не остерегал?

– А-а, Гейнц, прошу прощения. Не в этом предостережении мы тогда нуждались. Пойми, мы были такими молодыми. Дух времен был для нас как исчезающее привидение, несущее на своих крыльях все низкие черты упадочнического времени. И мы… на крыльях идеи пытались грести против этого духа, как капитан парусника в бурю. Паруса наши были чисты. Ни одного пятнышка не было на них.

– Ты вещаешь, как поэт, Эрвин, – насмешливо пресекает его Гейнц. – Слушай, – берет он друга за плечо, стоит перед ним, опустив голову, не решаясь продолжать разговор. – Зачем все эти разговоры? Ты устал и голоден. Бери-ка свое пальто, пойдем, поедим по-настоящему и продолжим беседу.

– Нет, Гейнц, – Эрвин пытается высвободить плечо из рук Гейнца, – я хочу закончить нашу беседу. Ты говоришь, что я вещаю, как поэт, и это верно, Гейнц. Как поэт, как писатель, как художник. Ибо такими мы были, творцами были. Партия и семья, вся жизнь, как творение твоих рук, которое ты создаешь в духе времени. В том самом духе, Гейнц! В этом духе, колеблющемся, первобытном, ты создаешь великое творение для народа, для себя, для любимой женщины. И вдруг просыпаешься, как впадаешь в реальность, Фауст говорит тебе, что дух времени – по сути, дух господ! Они толкали твой парусник. Они – эти господа с мизерными способностями, но с большими амбициями…

– Да, они, Эрвин, – прерывает его Гейнц, – отец мой говорил со мной о них.

– О них? – удивляется Эрвин.

– Да, о них. Отец никогда не читал мне морали. Но когда я пришел к нему с аттестатом зрелости в руках, была у нас долгая беседа. Он был болен. С войны вернулся отравленным газом, и любая легкая простуда валила его в постель. Но не об этом я хотел тебе рассказать, я думаю и сейчас о больном отце. Тогда он сказал мне: Гейнц, тяжело тебе будет отличить добро от зла. Понятия эти в наши дни смутны, разница между ними стерлась. Но одно я хочу тебе сказать: всегда остерегайся людей с мизерным умом и большими амбициями. Они не могут реализовать свое честолюбие силой таланта, потому идут извилистыми, кривыми, лживыми путями. Потому они всегда способны на любую подлость во имя удовлетворения своего честолюбия. Храни от них свою душу, Гейнц, они всегда будут стараться подставить тебе подножку! С тех пор, Эрвин, я чувствую таких типов, и бегу от них, как от чумы. Ну, а ты? Попадался в расставленную ими ловушку?

– Попадался, – отвечает Эрвин жестким голосом. – Да и как я мог охранять от них свою душу? Мне даже в голову не приходило, что вокруг меня будут обретаться подобные типы. Они открылись мне подобно пресмыкающимся в любом месте. Они хватают любую должность, они рвутся к верхушке партии. Я бы и сейчас не обращал на них внимания, Гейнц, если бы они не начали действительно вершить историю. Я был одного мнения с нашим другом, священником Фридрихом Лихтом, я бы сложил руки, как в молитве, и сказал бы тебе: храни нас, Бог, от духа времен в образе господ! Когда я прихожу в партию и вижу там этих пресмыкающихся, я абсолютно ясно понимаю, что все пропало, Гейнц, все потеряно.

– Потеряно? Для кого?

– Для всех нас. Выборы через несколько дней. Ты рассказал мне об отце. Добавлю и скажу то, чему учила меня моя мать. Всю жизнь она должна была слушать моего отца, мастера. Несчастная мать говорила мне: хочешь знать, кто ты, покажи мне своего товарища. И это я добавляю к твоим словам: хочешь знать положительную сторону партии, покажи мне человека, которого она сотворила. Партия моя потеряна. Не будет она плотиной на пути приближающегосязла.

– Ты настолько уверен, что оно приближается, Эрвин?

– Я пытался бороться. Я пытался вырывать руль лодки из рук этих господ, и не смог. Только рабочий фронт может еще нас спасти. Все мелкие счеты между партиями, это счеты мелких политиканов, жаждущих большой власти. Они поведут нас в бездну. Встали все эти шептуны. Мелкое их вранье – от уха к уху, – их главное оружие. Они и распустили обо мне слух, что я собираюсь присоединиться к социал-демократической партии, и создаю теорию для личной цели, чтобы навязать мою волю партии, и всяческие другие вымыслы. Это заставляет меня покинуть партию. Я уже тайно объявлен предателем, навесили мне на спину якобы темное мое прошлое. А сейчас они публично объявят меня предателем.

Эрвин стоит посреди кабинет, заложив руки за спину, как будто сам на себя наложил оковы. Гейнц видит: это уже не тот Эрвин, давний его друг, это не то шаловливое лицо веселого парня и не серьезное лицо предвидящего будущее человека партии и даже не лицо, отяжеленное нелегкими последними годами. Это лицо печальное, больное, отягощенное неотступной тоской. Гейнц испуганно удивляется, как все те прежние лица породили это новое лицо, иное? И одна мысль одолела это удивление Гейнца: «Если он и вправду собирается их оставить, станет ли он снова моим другом, как в те дни?»

– Я твой товарищ, – снова кладет Гейнц руку на плечо друга, и голос его мягок.

– А-а, да… Сейчас, когда я представил себя, как пустой сосуд. Пустой и ничтожный. Ничто, – говорит Эрвин и направляется к окну, а за ним – Гейнц.

«Хейни – пустое место», – вспоминает Гейнц. Смотрит на гараж, и перед его глазами Хейни, сидящий на ящике и жующий свой бутерброд. «Хейни – пустое место, Хейни – пустое место, теперь и Эрвин – пустое место».

– Эрвин. Будешь работать здесь, в моей конторе. Это будет интересно и обеспечит заработок. Я буду рад работать с тобой, Эрвин.

– Нет, Гейнц, я буду работать простым рабочим в литейном цеху.

– Глупости, Эрвин.

– Нет, сбежав из партии, я не сбегу из пролетариата.

– Абсолютная чепуха, Эрвин! Какой ты рабочий? – взгляд его остановился на руках Эрвина, мягких, с короткими пальцами. – Что вдруг – рабочий?

Эрвин молчит. Первая партия литых ликов тайного советника отправилась со двора. Шеренга вагонеток привозит новый груз – железные ванны. Рассеялись клубы дыма в цеху. Литье закончилось.

– Надо все начинать заново, – говорит Эрвин, – все сначала.

– Что ты имеешь в виду, Эрвин?

– Положим, – говорит Эрвин, – что Гитлер побеждает на выборах.

– Положим, – нехотя соглашается Гейнц.

– Партия уйдет в подполье, и обесценятся эти господа. Разбегутся они по ветру. И тогда подвергнется испытанию человек, наиболее достойный. Такого человека надо воспитать. Это то, что нам не хватало все долгие годы нашего существования. Надо начинать заново. Гейнц, здесь, среди твоих рабочих я попытаюсь воспитать человека, внутренние качества которого позволят ему выдержать экзамен в тяжелое время. Может, я даже сумею создать вокруг него небольшую ячейку. Но в условиях подполья маленькая ячейка может быть больше, чем целый партийный аппарат, который будет разрушен и исчезнет. Я должен быть рабочим среди рабочих, Гейнц.

– Эрвин! – испуганно говорит Гейнц. – Ты имеешь в виду и Герду.

– Да.

– Ты ошибаешься, Эрвин. Ты в ней ошибаешься. Только вчера она мне сказала, что стоит на страже твоей чести, что во имя тебя она борется все время.

– Герда, – Эрвин смягчает тон, – я в ней ни капли не сомневаюсь, Боже упаси. Она так чиста и добра, что не может ухватить сущность этих недобрых людей, и это то, что происходит на наших глазах, Гейнц. Ее чистота и наивность стоит между нами, и мы не понимаем друг друга.

– Ты недостаточно старался объяснить ей, Эрвин.

– Нет, Гейнц. Но придет день, и само время приведет ее обратно ко мне.

– А до тех пор, Эрвин?

– Гейнц, ты понимаешь, что наша с ней жизнь всегда была в тени большого дела. Во имя высокой морали забыты были нами простые ценности жизни. Никогда я не пытался научить Герду пониманию, что долг мужчины – заботиться о жене. Никаких подарков, никакой душевной семейной жизни, никакого внимания сыну. Трудности жизни и борьба порвали все мягкие нити, которые ткут ткань совместной жизни мужчины и женщины. В поместье, в одиночестве, у меня возникла тоска по Герде, жене, сел я писать ей письмо, и не нашел даже одного слова приятия, любви, чего-то, чем мог побаловать ее, ибо никогда это не было принято между нами, и я порвал письмо. И сейчас. Гейнц, когда ушло от нас общее дело, что осталось между нами? Надо все начинать заново, и я боюсь разочарования. Лучше быть в одиночестве, чем видеть разочарование на ее открытом честном лице.

– Она поймет тебя, Эрвин. Она поймет твой путь и твой дух.

– Нет, Гейнц, не сейчас. Сегодня мы до потрясения чужды друг другу.

– Но что ты собираешься делать? Какие у тебя планы на будущее?

– Сниму комнату в рабочем квартале. Там буду бороться за свои идеи. Там и здесь, на фабрике.

– Я предлагаю тебе комнату в моем доме.

– Нет, Гейнц, спасибо тебе. Я хочу остаться наедине с собой.

– С собой? Там, в тесноте рабочего квартала?

– Тот, кто ищет одиночества, найдет его в любом месте, – уверенно говорит Эрвин, – и под взглядом Гейнца, уставившимся в него, улыбается и добавляет, – не смотри на меня так, Гейнц, я не нуждаюсь в жалости. Я нахожусь в полном согласии с самим собой.

Сирены воют, объявляя обеденный перерыв. Как темные родники, текут серые потоки рабочих из выходов зданий. Неожиданно все смолкло. Огромные молоты и подъемные краны, все замерло в полдне. Из литейного цеха выходит сын Хейни в черной одежде с черным лицом, узкогрудый, со слабыми мышцами. Медленно, как бы колеблясь, приближается он к гаражу, берет ящик, разворачивает сверток с едой, и жует свой бутербород, явно без аппетита. Ничто в нем не напоминает отца, ни рост, ни крепость. Завершив обед, он опирается головой о стену и пытается вздремнуть.

Гейнц опускает на окна занавеси, Эрвин возвращается в кресло, и долго поигрывает большой пепельницей деда.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации