Текст книги "В черном-черном городе. Криповые истории"

Игорь Родионов
Хроники мутации

Мне кажется, что в прошлой жизни директриса была самкой богомола. Она и сейчас на неё чем-то похожа – худая, высокая и злая. И всё время прикидывает, кому бы голову оторвать. Но самая поганая её способность – это умение появляться в самый неподходящий момент в самом неподходящем месте.

– Рейкин! Волков! Вы что там забыли? Почему не на уроке? – громким шёпотом засвистела директриса, едва мы с Ромычем вышли из туалета для девочек, позвякивая пустыми банками.

А в какой ещё туалет нам эти банки тащить было? Кабинет биологии расположен в тупиковом закуточке на первом этаже. Дальше – только кабинет труда. И женский туалет – единственный поблизости.

Дело в том, что биологичка нам сегодня рассказывала про деление клеток. И даже наглядный эксперимент устроила – налила в банки какой-то ускоритель роста, а потом засунула туда луковицы. В результате уже к середине урока из луковиц начали вылезать тонкие белые корешки.

Мы бы и дальше смотрели, как корешки растут, да только вонища от этого ускорителя пошла такая, что все девчонки стали кривиться и демонстративно носы зажимать. Так что биологичка решила завершить эксперимент досрочно, а нас с Ромычем (вот ведь нашла крайних!) отправила «вылить поскорее этот ужас».

Всё это мы спокойно и обстоятельно разъяснили директрисе:

– Так мы же в раковину… Чего такого-то? – пробубнил я.

– А банки обратно тащим, ещё пригодятся! – подтвердил Ромыч.

Директриса склонила голову набок, с лёгким прищуром разглядывая нас.

– А в сменке ли ты, Волков? – неожиданно поинтересовалась она у Ромыча ледяным голосом.

До конца учебного года осталась пара недель. А у старшеклассников, кстати, ещё меньше. Какой смысл таскать сменку, если на улице стоит отличная сухая погода? В том-то и дело, что нет никакого смысла.

– Конечно, в сменке! – честно вытаращился в ответ Ромыч, крутя в руках пустую банку.

Точнее говоря, не совсем пустую, а с тягучими капельками фиолетового раствора на стенках.

Впрочем, я смотрел не на банку. Я смотрел на плечо директрисы. На маленького паучка, невесть как оказавшегося там.

– А ну-ка, показывай подошву! – приказала директриса.

Ромыч хмуро вытянул ногу, раскорячиваясь по-балерински и демонстрируя подошву своей потрёпанной кеды.

– Ага! Чёрная резина! – грозно зашипела директриса. – Так вот кто полосы на полу оставляет! Ага!!!

– Изольда Аркадьевна… – Я попытался было сообщить директрисе, что любопытный паучок начал манёвры на её кофте.

– Да какие полосы? Да вы что? Нормальная подошва у меня! Это сменка такая! – заартачился Ромыч, выпячивая ногу ещё сильнее. – Вы посмотрите повнимательнее!

– …по вам паук ползает, – всё-таки договорил я и ткнул пальцем в направлении плеча: – Вон там!

– Волков, это НЕ сменка! Рейкин, тебе разве не говорили, что пальцем… Паук? Где? ГДЕ?! – Директриса перешла на вопль и истерично шлёпала себя повсюду.

И стряхнула паучка прямо в банку к Ромычу. И задела самого Ромыча, который продолжал настырно выпячивать свою несправедливо обвинённую кеду.

Равновесие мой друг удержать сумел. Всё-таки годы катания на скейте даром не проходят. А вот банку выронил, и та грохнулась об пол. Самый большой осколок, на котором в густой фиолетовой капле сидел совершенно ошалевший паучок, уехал куда-то под батарею.

– Волков! Рейкин! – заорала директриса, окончательно выходя из себя. – Вы издеваетесь надо мной, что ли? Все осколки прибрать немедленно! А после уроков возьмёте швабры и все полосы с линолеума ототрёте! Чтобы ни одной не осталось! Понятно?! И сменку завтра я лично проверю!

Едва директриса скрылась за углом, Ромыч сразу полез под батарею, вытягивая телефон из кармана:

– Ого! Ты видел? Вот это отчаянный паучара! Надо сфоткать на память!

– Осторожнее ты! Там мокро же! И осколки! – попытался предупредить я.

– Ничего, у меня телефон влагостойкий! – прогудел Ромыч из-под батареи. – Да куда он делся-то? Вообще не видно!

Про свой мегаударопрочный и супер-долгоживущий влагостойкий телефон, который ему родители подарили на день рождения месяц назад, Ромыч готов напоминать бесконечно. И хвастаться не к месту.

Вот только, на мой взгляд, – это просто-напросто неудобный и тяжеленный кирпич.

* * *

А трудовик в прошлой жизни явно был котом. Матёрым уличным котярой – слегка потрёпанным, спокойным и мудрым. Да он и сейчас такой же – чуток прибитый жизнью, но ещё крепкий. С резкими морщинами и густой щёткой чёрных усов. И с добрыми мешками под глазами.

Трудовику нет никакого дела до сменки. Принцип простой: если насорил – то подмети за собой. Вот и всё. Тем более что веник и совок всегда в углу стоят. Тут всё стоит на своём месте. В том числе огромный токарный станок, который нам категорически запрещается включать. Вот после каникул, когда в восьмой класс перейдём, тогда да, уже можно будет.

Основное пространство занимают парты. Точнее, рабочие столы – изрезанные, исцарапанные и тысячу раз заново покрашенные.

А ещё труд – это единственный урок, на котором не воспрещается поболтать. По крайней мере, у нас, пацанов.

– Степан Степанович, а под электричеством проверять будем? – с опаской спросил Ромыч, на мгновение оторвавшись от лежащей на столе раскуроченной розетки с торчащими в разные стороны проводами.

Последние пару месяцев трудовик учит нас тому, как эти самые провода правильно зачищать, прикручивать и подключать к разным розеткам и выключателям. Причём так, чтобы никого не убило.

– Проверять? Под напряжением? – Трудовик взглянул на Ромыча поверх очков. – Волков, в твоих же интересах, чтобы этого не произошло. Ты пока потренируйся ещё, не спеши. Пятёрку в году я всё равно поставлю всем, кто старался.

– Вот и отлично! – расцвёл Ромыч. – Лайк вам за грамотную учительскую позицию, Степан Степанович!

– Эх, какие же вы ещё балбесы, – вздохнул трудовик, – всё бы вам лайки…

– Ага! Лайки – это сила! – тут же забасил со своей парты Петька-Ужас, включаясь в беседу.

Мелкий и невзрачный Петька обладает феноменальным, пробирающим до костей басом. От него у меня каждый раз кишки в животе трясутся. А ещё Петька – кладезь страшных историй с плохим концом. Оттого и кличку свою получил.

– Лайки – это двигатель соцсетей и причина большинства несчастных случаев, – назидательно поднял Петька свой маленький палец.

И тут же продолжил, пока его не заткнули:

– Вот, например, как-то раз один мальчик захотел побольше лайков собрать, и поэтому поехал в Чернобыль, чтобы по радиоактивным заброшкам полазать. Полазать-то он полазал, конечно. А потом его догнал нервный огурец-мутант. И обслюнявил. И всё!

– Что – «всё»? – вяло спросил кто-то из другой половины класса.

– А то, что мальчик этот вернулся домой и стал овощем! Сначала все даже немножко обрадовались – мол, вон какой большой огурец на диване лежит. По весне рассаду планировали. А он взял и сгнил.

На несколько секунд в кабинете труда воцарилась тишина.

– Сгнил? – опять спросил кто-то.

– Сгнил! – решительно подтвердил Петька.

Все замолчали, обдумывая судьбу пацана. Трудовик тяжело вздохнул, покачал головой и языком поцокал. И поинтересовался:

– Скажи, Мазуров, а ты к психологу ходил?

– Ходил! – охотно подтвердил Петька. – Меня водили, точнее говоря. Мне очень понравилось! Но больше он видеть меня не хочет. Давайте я ещё какую-нибудь историю расскажу?

– Пожалуй, на сегодня хватит, – отрезал трудовик, а потом обратился ко всем: – Вы думаете, что Чернобыльская зона – это вроде компьютерной игры? Побегать там, полазать? Да, сейчас это мёртвая земля. Но раньше-то она была живой. И город там был, Припять называется. И жили там обычные люди, вот как вы. Детсад, школа… Но всё рухнуло в одну секунду. Всё разделилось на «до» и «после», когда ночью взорвался ядерный реактор.

Мы притихли.

– Кстати, Мазуров, ты бы там пригодился. Мог бы поработать сиреной гражданского оповещения, – усмехнувшись, закончил свою речь трудовик.

– Не-а, Петьке надо на телевидение устроиться, чтобы диктором новостей стать, – посоветовал я, чтобы хоть что-то сказать в этом разговоре.

– А что, я смогу!

Петька, польщённый всеобщим вниманием к своей мелкой персоне, даже зарделся. Порылся в телефоне, солидно откашлялся и начал зачитывать первую попавшуюся новость, подражая интонации советских телеведущих:

– Кхм-кхм!.. Перейдём к новостям гимназии. Стало известно, что последний звонок в этом году посетят участники Форума молодёжных инициатив, который будет проходить в нашем городе в конце мая. Среди гостей…

Получилось очень похоже. Мы даже заржали, но Петька продолжил, легко перекрывая возникший было шум:

– …среди гостей – Дмитрий Грязенко, член комитета Совета Федерации по науке, образованию и культуре, а также Мария Перкериярви, основатель Фонда помощи детям-сиротам…

На слове «Перкериярви» Петька слегка запнулся, но всё-таки смог выговорить правильно и без ошибок.

– Мощно, Петька! Убедительно! – засмеялся Ромыч. – Тебе тоже лайк! Когда устроишься на телевидение, разгони их там всех и читай одни лишь хорошие новости!

Все ещё немножко пошумели, а потом затихли, вернувшись к раскурочиванию розеток.

А вот трудовик о чём-то задумался. Поднялся из-за стола. У Степановича что-то там с коленями, поэтому он разгибает их медленно и осторожно. Распрямился. Прошёлся туда-сюда между рядами.

– Хм… Последний звонок, почётные гости… Откуда вы всё это берёте? – наконец спросил он слегка дрогнувшим голосом.

– Так это же новости из паблика нашей гимназии! – сразу отозвался Ромыч. – Вы что, не подписаны? Так подпишитесь!

– Какой ещё «Павлик»? – опешил трудовик. – А где подписываться? На почте?

Когда мы наконец проржались, Ромыч всё продемонстрировал на своём телефоне-кирпиче:

– Вот тут захóдите, вот тут регистрируетесь, потом код придёт, – азартно объяснял Ромыч. – Потом в поиске наберёте… А ещё в друзья добавляться сможете!

Трудовик повертел телефон в руках. Осторожно ткнул в экран намозоленным пальцем, которым можно гайки откручивать без ключа. И за одно нажатие умудрился запустить сразу половину всех приложений.

Заиграла музыка, сработала фотокамера, включился «Майнкрафт», калькулятор и ещё что-то…

– Нет, мне с кнопочными привычнее, пожалуй. – Он вернул телефон Ромычу. – А ты можешь мне сейчас новости открыть, чтобы я почитал, пока чай пить буду?

– Легко! Сейчас открою! Вот, держите!

И трудовик удалился в свою каморку чаёвничать. Там, в этой каморке, он ещё переодевается, а также хранит инструменты для всего на свете. Я знаю, я туда заглядывал.

Ещё там есть маленький столик, накрытый газетой. И разляпистая напольная вешалка, отдалённо напоминающая Эйфелеву башню с приделанными рогульками. На ней висит куртка Степановича. А в угол задвинута сложенная раскладушка. И даже древний кассетный магнитофон на подоконнике лежит. Мне ужасно хочется понажимать на нём кнопки, так что когда-нибудь я точно не удержусь.

– Рейкин! Волков! – Дверь с грохотом распахнулась, и в класс влетела разъярённая директриса. – Я вам что сказала? Я сказала – «убрать осколки»! Убрать – это выбросить! ВЫБРОСИТЬ, а не сложить стопочкой! Марш за мной! Я снимаю вас с урока!

А что ей мешало сразу всё разъяснить? Или она специально невнятно сформулировала задание, чтобы найти повод для ярости?

Схватив портфели, мы c Ромычем выскочили из класса. И почти десять минут, пока не прозвенел звонок, слушали демотивирующие речи про наше вызывающее поведение и несоответствующие умственные способности.

– Тоже мне, мымра какая, – бухтел потом Ромыч, со злостью орудуя шваброй. – Докопалась до нормальных кед. Оскорбила недоверием. Унизила публично. Что ещё я забыл?

– Нехорошими словами обзывалась! – подхватил я, смахивая пот со лба. – И детский труд эксплуатирует. Ведь скажет потом небось, что сама весь пол отмыла! Хвастаться станет!

Помолчали. Поскрипели швабрами.

– Я вот думаю, – сменил я тему, – а что с паучком стало? Если от радиации огурцы нервными становятся, то не может ли он тоже мутировать? Он ведь целиком в ускорителе роста перемазан был…

– Думаешь, он тоже слюнявиться станет? – уточил Ромыч.

– Или кусаться. Или, может, отрастит крючья на лапах и будет всех протыкать ими. Или в паутину всю гимназию заплетёт.

– Вот это хорошо бы, – рассеянно согласился Ромыч, осторожно прислушиваясь к каким-то своим ощущениям.

Я бы ещё поболтал, но дальше мой друг начал отвечать скупо и односложно, а движения его стали дёргаными и суетливыми. А потом в животе у него забурлило настолько громко, что по коридору эхо раскатилось.

Кое-как дотерев пол, Ромыч нервно сообщил, что дома его ждут чрезвычайно неотложные дела, и с сосредоточенным лицом умчался прочь.

Даже не попрощался толком.

* * *

Этой ночью я ужасно плохо спал. То ли шваберной хлорки нанюхался, то ли психику не смог восстановить после криков директрисы. Я потел, ворочался под перекрученным одеялом, а когда засыпал, то словно вдруг забывал дышать. И оттого вздрагивал и просыпался.

Лишь под утро смог ненадолго в сон погрузиться. И снился мне маленький паучок, весь измазанный фиолетовым ускорителем роста. Паучок этот ехал куда-то на стеклянном осколке и голосом Степановича напевал песенку Моргенштерна. И увеличивался с каждой секундой. А за ним полз гнилой огурец, пытаясь дотянуться и обслюнявить.

Вряд ли такой сон можно назвать отдыхом. Да ещё и руки, непривычные к маханию шваброй, противно ныли, как у слабака.

По пути в школу я встретил Ромыча, ещё более хмурого и помятого.

– Я телефон где-то посеял, – мрачно сообщил он мне.

Вот так денёк начинается.

– А позвонить?

– Сто раз пробовал. Он на беззвучном стоит.

А на школьном крыльце нас уже поджидала в край осатаневшая директриса:

– Рейкин! Волков!!! Вы издеваетесь надо мной, что ли?

Честно сказать, от такой наглости мы даже опешили. Получается, начищенный линолеум – это тоже плохо? Вообще, что ли, спятила?

Но нет. Не спятила, к сожалению. На отдраенном полу тут и там виднелись чёрные полосы и свежие царапины. Которых вчера АБСОЛЮТНО ТОЧНО не было.

Следы начинались от батареи и тянулись по всему тупиковому закуточку, туда и обратно.

– Надурить меня вздумали? Думали, я не проверю? А я вот проверила! – разорялась директриса. – Я всегда самая первая в школу прихожу, между прочим! Лентяи! Сегодня же родителей…

– Изольда Аркадьевна, да вы сами посмотрите, – возразил я, пока директриса в запале гнева не наговорила лишнего, – весь пол чистый, а царапины и полоски – свежие. Мы же не могли всё вымыть, а их – селективно[3]3
  Избирательно.


[Закрыть] оставить!

Директриса осеклась на полуслове. Не знаю, как это работает, но иногда мой мозг умудряется ловко ввернуть услышанный краем уха термин абсолютно вовремя и в нужном месте. Жаль, что это происходит очень редко.

– Селективно? Ну да, селективно, конечно же, – похлопала она глазами. – Некогда мне с вами ерундой заниматься!

И гордо удалилась по коридору в поисках новых жертв.

– Ну что? – спросил я у Ромыча. – Какие теперь сомнения насчёт паучка?

Присев на корточки рядом с батареей, мой друг осторожно разглядывал свежие царапины на мягком линолеуме.

– Это ведь та самая батарея, да? – спросил он глухо.

– Угу. Получается, он мутировал и всю ночь гонял по коридору, наращивая мышцы! И теперь где-то поджидает нас, чтобы свалиться на голову!

– Да нет, вряд ли, – возразил Ромыч, быстро взглянув на потолок. – Зачем ему на тебя падать? Или тем более на меня? Мы же ему ничего плохого не делали.

– Кроме того, что ускорителем роста измазали!

Впрочем, паука нигде не было видно. Зато коридор постепенно заполнялся народом. Кто-то толкался, кто-то ржал во весь голос. Шла привычная школьная жизнь. И никто не догадывался о нависшей опасности.

– Народ, внимание! Тут прячется паук-мутант! Он может вас обслюнявить! – неожиданно для самого себя выкрикнул я, размахивая руками.

К сожалению, в этот раз мозг принял не очень правильное решение. Да ещё и голос ужасно некстати сорвался, переключившись на писклявую интонацию. Несколько человек загоготали и радостно полезли за телефонами, чтобы выложить меня на YouTube.

Нет уж, спасибо. Густо покраснев, я рванул с места, проталкиваясь сквозь толпу. Вслед за мной бежал Ромыч, не менее пунцовый.

Что же делать?

* * *

– Борька, я вспомнил, где телефон! Он в кабинете труда остался! – пихнул меня Ромыч в бок на литературе – последнем уроке в этот день.

Ну да, точно! Степанович ведь взял его, чтобы новости почитать!

Кое-как досидев до звонка, мы помчались к трудовику. Осторожно, на цыпочках, проскочили опасный участок коридора, стараясь держаться подальше от чёрных полосок на линолеуме. Дёрнули дверь…

Странно. Она же всегда открыта. Степанович никогда не запирается, если на работе. А на работе он почти всегда, ведь семьи у него нет. Никогда не запирался, а теперь вот заперся.

– Тс-с! – поднёс я палец к губам.

Изнутри доносились лёгкие шорохи и поскрипывания. И, кажется, ещё какое-то бормотание.

– Степан Степанович, это мы! – осипшим голосом крикнул Ромыч. Шёпотом крикнул почему-то. Тихонько так.

А у меня вообще язык к горлу присох. Ничего сказать не смог. Потому что я абсолютно точно почувствовал, что там, за дверью, скрывается какая-то опасность. Какое-то невообразимое, невиданное ЗЛО.

Я дёрнул Ромыча за локоть:

– Что-то здесь не так. Похоже, паук укусил Степановича, и теперь они мутируют вместе! Погнали отсюда!

И мы погнали. Снова на цыпочках.

* * *

На следующий день полосок и царапин стало больше. А на следующий – ещё больше.

Судя по всему, паук вырос до размера бойцовской собаки. Где же он прячется? В кабинете труда? А что с самим трудовиком? Куда он пропал?

– Степан Степанович несколько дней назад взял больничный, – сказала нам какая-то тётка в учительской. – Но все годовые отметки он выставил, так что не переживайте, ребята.

Ничего себе, «не переживайте»! Если он на больничном, то кто тогда в кабинете шуршит?

* * *

– Я всё понял! – вдруг сказал Ромыч.

Родители забеспокоились, чего это мы с ним такие дёрганые и бледные стали последнее время. И сразу после обеда выгнали нас гулять, потому что погода стоит отличная. Конец мая всё-таки. Всё цветёт и зеленеет. И мы зеленеем тоже, потому что нам постоянно ужасно страшно. И рассказать некому.

В тяжких раздумьях мы до самого вечера проболтались по улицам. И вот наконец Ромыч всё понял.

– А что, если отметины – это технический брак линолеума, который проявился после нашей промывки? А кабинет труда… Чего мы тормозим-то? Он ведь на первом этаже! Надо просто в окно заглянуть! И сразу увидим, что там шуршит! – бодро отчеканил мой друг, возгордившийся от красоты и простоты предложенной идеи. – Скорее всего, это сквозняк пустой пакет туда-сюда гоняет, вот и всё!

– А ты раньше не мог додуматься? Столько нервов истратили зря! Погнали скорее!

Я даже облегчение испытал. Наконец-то сейчас всё выяснится! Как раз успеем, пока ещё не до конца стемнело.

– Смотри, как надо! – выкрикнул Ромыч, чувствуя себя героем сегодняшнего вечера. – Показываю!

Подбежав к окну, он подпрыгнул, зацепился руками за водоотлив и рывком подтянулся, упершись ногами в кирпичную стену. И приник к стеклу, пытаясь разглядеть, что там внутри. Я повис рядом.

В тёмном кабинете было пусто. Пусто и тихо. И никаких пакетов не шуршало. А вот из-под двери в каморку пробивался узкий луч света…

– Как это? Почему? – опешил я.

– Может, Степанович забыл лампу выключить? – озадаченно прошептал Ромыч. – Проверим?

Спрыгнули вниз. Перебежали к соседнему окну. Вновь подпрыгнули, подтянулись, прижались лицами к стеклу. И замерли, изучая обстановку. Маленький столик, застеленный газетой. Тёплый жёлтый свет настольной лампы. Весь пол завален какими-то гладкими обломками.

– Это что, кости? – прошептал Ромыч в ужасе.

Внезапно из полумрака к нам стремительно приблизилось НЕЧТО, почти прижавшись к стеклу изнутри. Низкая, широкая и плоская фигура, едва достающая до подоконника. Одетая в тёмно-синий рабочий халат. Не то человек, не то мутант.

Передо мной возникло искажённое от боли, осунувшееся лицо Степановича с покрасневшими глазами. Изо рта у него стекала кровь. А из спины торчали гигантские паучьи лапы.

Я плохо помню, что было дальше… Кажется, мы рухнули на землю. Кажется, что-то беззвучно кричали, но в лёгких не хватало воздуха. И бежали, бежали, бежали…

Лишь только забившись в свою комнату, я начал постепенно приходить в себя. Сердце колотилось так, что грозило пробить грудную клетку. Голова раскалывалась. Мысли слиплись в один большой комок. Что делать? Что делать?!

В первую очередь надо всё сказать родителям. Кстати, а где они?

Шатаясь, я бродил по пустой квартире. За окном – темнота. Подошёл к входной двери, ещё раз проверил все замки.

– Мама? Папа?

В абсолютной тишине голос прозвучал как-то особенно беззащитно. Где телефон? Ага, вот. На экране – сообщение от мамы: «Боренька, мы уехали на дачу к Латыповым. Там, скорее всего, нет связи. Приедем завтра вечером. Холодильник забит едой. Целуем!»

Я медленно сполз по стене и уселся на корточки. Надо куда-то бежать, нужно что-то делать, но страшно даже пошевелиться.

А что, если Петьке позвонить? Точно! Он-то сразу поверит!

Руки дрожат. Один гудок, второй… Третий… Предусмотрительно заранее скинув громкость динамика до минимума, я ждал ответа.

Наконец раздался знакомый бас:

– Борька, говори быстрее, а то батарейка на нуле!

Голос у него был запыхавшийся.

– Петька, тут такое дело… – начал я, лихорадочно пытаясь придумать, как описать происходящее в двух словах. – Я по поводу трудовика…

– Да-да, Степанович мне уже позвонил. Я сейчас к нему и бегу. Странно, конечно, что ещё за школьное задание в такую-то поздноту.

– Что?! Нет! Нет, ни в коем… – заорал я в трубку, но связь прервалась.

Попробовал снова позвонить, но «аппарат выключен». Надо бежать! Я попытался подняться, но ноги сделались мягкими и подкосились. И перестали слушаться.

Сжавшись в комок, я лежал на полу и плакал. Меня трясло. Никогда в жизни мне не было так страшно.

А потом мой измученный мозг просто выключил сознание, чтобы дать необходимый отдых моему не менее измученному телу.

* * *

Утром я обнаружил себя лежащим на циновке в прихожей. И сразу всё вспомнил. Внутри снова задрожало, как в лихорадке, но теперь я готов был действовать.

За окном – яркое солнце. Весёлые детские крики. Играет музыка. Цветёт сирень. А где-то там, в чёрном классе, человекопаучий мутант пожирает моего одноклассника, раскидывая обломки костей. Так быть не должно!

Действовать! Отыскав на балконе две банки дихлофоса, я кинул их в рюкзак, выскочил на улицу и едва не столкнулся с Ромычем. Он как раз спешил ко мне. Бледный и решительный.

И мы помчались к школе.

– Дихлофос просрочен, но так даже лучше. Забористее получится. Разбиваем стёкла, зажимаем распылитель и бросаем внутрь! – командовал я на бегу. – Дальше действуем по обстоятельствам.

И, что удивительно, Ромыч даже не спорил. Только бледнел всё сильнее и сильнее.

А к главному крыльцу школы со всех сторон стекались празднично одетые люди. Что они там забыли? Сегодня же суббота. Впрочем, какая разница! Наш друг погиб лютой смертью в паучьих лапах – вот что главное! За Петьку! В бой!

Преисполненные решимости, мы подбежали к окнам кабинета труда и остановились в недоумении. Большая створка была раскрыта, словно при проветривании. Яркое солнце просвечивало весь класс насквозь. Внутри было абсолютно пусто.

А на подоконнике… А на подоконнике лежал тёмно-синий рабочий халат.

– Либо он убежал размножаться, либо подавился Петькой и помер, – выдвинул Ромыч гипотезу.

Мне она показалась достойной доверия.

На всякий случай мы попшикали дихлофосом внутрь, но никаких мутантских воплей в ответ не раздалось.

– Нет там никого! Зуб даю! – Ромыч решительно подтянулся и перевалился через подоконник.

Вслед за ним – и я.

И завертел головой по сторонам.

Чистый, аккуратно прибранный класс. Никаких костей. Пахнет деревянной стружкой, краской и… одеколоном.

– Моя прелесть!!! Нашёлся! – раздался счастливый вопль Ромыча.

Радостно прижимая к груди свой телефон-кирпич, мой друг появился из каморки.

– Представляешь? Так и лежал на полочке, среди магнитофонных кассет!

У меня закружилась голова. Что происходит? Почему тут нет паука с человеческой головой? Куда делись кости? Почему мы стоим с дихлофосом наизготовку?

– Может, мы сошли с ума? – тоскливо спросил я у Ромыча.

– Не знаю. А как проверить? – озадаченно ответил тот.

Я задумался. И не придумал. Действительно, как?

Затем я обратил внимание, что на столе Степановича, непривычно пустом без раскиданных инструментов, лежит потрёпанная тетрадка в зелёной обложке. Подошёл ближе, взял в руки.

«Тетрадь… ученика 10-го класса

ПСШ № 5 Гаврилова Степана».

Полистал пожелтевшие страницы. Какая-то математика. «Классная работа», «домашняя работа». Исписана примерно половина. Последняя дата – 25 апреля 1986 года.

И всё, дальше – пусто.

Неожиданно из тетради выпал мятый листочек. Видно, когда-то его много-много раз складывали, а потом бережно разгладили и долго хранили. На листе два разных почерка вели переписку:

– Машка-ромашка, по тебе ползёт букашка!

^– Гаврилов, ты поразительно остроумен. На уровне детсада примерно.

– Я многогранен. Что решила по поводу выпускного?

^– Какой выпускной, Гаврилов? Экзамены на носу!

– Разве существует экзамен, который ты не сдашь?

^– После поговорим. Не отвлекай.

Я повертел бумажку в руках и вложил обратно в тетрадь. Ничего не понятно. Зачем старьё всякое хранить? И что за «ПСШ № 5»? Какая-то средняя школа? Простоквашинская, что ли?

– Ого! В телефоне вся память забита! – раздался голос Ромыча. – Видео какое-то. Ну-ка, ну-ка, посмотрим…

Я подошёл ближе, заглянул через плечо.

На первых кадрах Степанович напряжённо всматривается в камеру.

– Видимо, когда он понажимал всё подряд, то случайно включил видеозапись, – пробормотал Ромыч, – и потом сидел, читал новости на экране, а фронтальная камера записывала происходящее!

– Тихо ты! – шикнул я на него. – Давай посмотрим, когда мутация началась! Перематывай вперёд!

На следующих кадрах Степанович занимался чем-то странным. Схватив разляпистую напольную вешалку, он начал неловко кружиться с ней по каморке.

– И раз-два-три! И раз-два-три…

Иногда останавливался, морщился, с силой разминал колено и продолжал. Споткнулся, выругался. А потом уволок вешалку куда-то из поля зрения. И сам пропал.

– Он что, танцевать учится? Причём, судя по таймингу, ночью? – удивлённо пробормотал Ромыч.

И тут до меня дошло. Не знаю, зачем, но Степанович танцевал с железной вешалкой. И делал это в коридоре, оставляя царапины и чиркая полосы на свеженамытом линолеуме. Но зачем? Свихнулся, что ли?

– Дальше мотай!

Дальше Степанович, напялив на голову древние наушники, уселся за верстак и принялся что-то вырезать из дерева, тихо напевая. Но вот резак сорвался, заготовка треснула, и трудовик в раздражении отшвырнул её прочь. И снова, и снова. Получается, это деревянные калабашки были на полу раскиданы, а я-то их в темноте за обглоданные кости принял!

Судя по видео, Степанович работал несколько дней подряд, делая лишь короткий перерыв на отдых ночью. Спал здесь же, на раскладушке.

И вот на верстаке появилось настоящее чудо – вырезанный из дерева фантастической красоты цветок. Тонкая, хрупкая, изящная ромашка. Невообразимо сложная работа. Я даже представить не мог, что такое возможно.

Осторожно, чуть дыша, с помощью тонкой кисточки Степанович покрыл её края золотой и серебряной краской, отчего ромашка стала ещё прекраснее.

– Ещё мотай!

А вот Степанович начал наводить порядок. Ходит по каморке со шваброй, подметает пол. Заметил упавший резак. Наклонился поднять и напоролся пальцем на остриё, присыпанное стружкой. Дёрнулся. И вдруг охнул, схватившись за поясницу. Спину заклинило, что ли?

Сунув окровавленный палец в рот, Степанович замер на месте, пытаясь медленно разогнуться. А за ним высилась разляпистая напольная вешалка, эффектно подсвеченная светом настольной лампы.

Именно в этот момент в кадр попали наши с Ромычем бледные рожи, перекошенные от страха. Мелькнули и исчезли.

Наконец Степанович разогнулся. Потихоньку расходился. Затем взял в руки свой старый телефон, потыкал кнопки:

– Петя? Мазуров? Извини, что так поздно. Дело есть. Завтра в школе будет мероприятие – последний звонок. Ты не мог бы помочь в одном деле?

На этом моменте запись оборвалась. Память в телефоне закончилась. Но, надо отдать должное аппарату, – хоть и кирпич, но столько дней проработал без подзарядки! И этим помог спасти мой разум.

С облегчением я выбросил дихлофос в мусорное ведро и только потом сообразил. Последний звонок – это ведь прямо СЕЙЧАС.

– Погнали, Ромыч! А то всё пропустим!

Выпрыгнув в окно, мы помчались к школьному крыльцу.

* * *

Но опоздали.

Почти все уже разошлись. Опустевшую школу покидали последние гости. Лишь по дорожкам вокруг ещё гуляли нарядные выпускники, которые делали селфи в обнимку с красивыми выпускницами. Их мамы украдкой промокали глаза платочками. А отцы общались о чём-то своём, отцовском.

Красивая стройная женщина лет пятидесяти медленно шла к припаркованной в стороне машине. Строгий брючный костюм. Длинные тёмные волосы забраны в хвост. И очень добрые, умные голубые глаза с застывшей где-то глубоко-глубоко капелькой грусти.

Неожиданно раздался громкий рокочущий бас, искусно подражающий дикторам советского телевидения:

– А теперь на сцену крыльца приглашается Маша Перкериярви, выпускница десятого класса Припятской средней школы номер пять! Мы ждём тебя, Маша! Смелее!

Вздрогнув, женщина остановилась. Медленно развернулась. Удивлённо поморгала. Неуверенно шагнула обратно. Народ вокруг закрутил головами, пытаясь понять, что происходит.

Женщина поднялась на крыльцо. Замерла в нерешительности.

А из школы твёрдой походкой вышел статный мужчина, одетый в парадную тёмно-синюю форму. Ровная щётка чёрных усов. Крепко сжатые челюсти, так что аж желваки напряглись. В руке он нёс сверкающую ромашку.

– В прошлый раз я не успел подарить. Теперь исправляюсь.

– Гаврилов?! – От неожиданности женщина сделала шаг назад, а затем бросилась навстречу и крепко обняла трудовика. Губы её задрожали.

Трудовика? В костюме ветерана МЧС? С тремя медалями на груди? Что я пропустил в этой жизни? Или всё-таки сошёл с ума? И откуда они знают друг друга?

– Ты обещала станцевать со мной на выпускном, помнишь? А обещания надо выполнять!

– Дурачок, ничего я не обещала! Неужели это правда ты? Но откуда? Как?

И вдруг заиграла музыка. Из-за двери выглянул улыбающийся Петька-Ужас. В руках он держал bluetooth-колонку, которая надрывалась древнейшим шлягером:

 
Cheri, cheri lady,
Going through a motion.
Love is where you fi nd it.
Listen to your heart![4]4
  Слова из древней песни древней группы «Modern Talking».


[Закрыть]
 

Из глаз у женщины текли слёзы, но она всё равно оставалась очень красивой. Рассмеявшись, на мгновение она прижала искрящуюся ромашку к губам, не отрывая счастливого взгляда от Степановича. А тот легко приобнял её за талию, и они закружились в танце. И продолжали расспрашивать друг друга. И продолжали смотреть друг другу в глаза.