Текст книги "Манюня, юбилей Ба и прочие треволнения"

– А вы, значит, заметите, да? Без очков!

– Так я же дальнозоркая, любую пылинку за километр вижу.

– Ладно, бог с вами. Ползите следом, только подложите себе что-нибудь под колени. Вот, – тетя Бирута сдернула со стула подушку и протянула бабушке Забел, – держите.

– А второй подушки нет?

– Зачем вам вторая? – Попа тети Бируты обернулась к нам, хм, задом, а к бабушке Забел – передом. – Встаньте обоими коленями на подушку и ползите за нами.

– Я что, акробат?

– Тогда не мешайте нам!

– Дожили, родная невестка на меня голос поднимает!

– А как я могу голос на вас не поднимать?

– Замолчите обе! – вызверился дядя Гарик.

– А ты вообще заткнись! – дружно прогремело в ответ.

Попы сделали круг по кухне, заглянули за холодильник, пошуршали в ящичке из-под прищепок и за мусорным ведром и уплыли в том же порядке в прихожую – впереди тетя Бирута, следом дядя Гарик, а в арьергарде, резво перебирая лапками и волоча за собой подушку, – бабушка Забел.

– Пропусти меня вперед! – прогремел жене дядя Гарик.

– Еще чего! А если поранишься или в дохлятину вляпаешься?

– Буэ, – передернулся всем телом дядя Гарик.

– Я без очков, дайте вперед пройду, я все паутины вижу, – прокаркала бабушка Забел.

– Мама! – отозвались хором дядя Гарик с тетей Бирутой.

– Захрмар[17]17
  От «захре мар» – змеиный яд (фарси).


[Закрыть] вам, а не мама! Что за дети такие, не дети, а бердские ишаки, – стеная, бабушки Забел скрылась за дверным косяком. Каринка отползла от края крыши, села. Почесала нос, нахохлилась.

Мы отползли следом, тоже сели. На всякий случай тоже почесали носы и нахохлились.

– Про какую это дохлятину они говорили? – протянула Каринка.

– Видимо, у них дома кто-то сдох, вот и ищут, – громко сглотнула Маринка.

– А кто это сдох? – вставила Манька.

– Ну мало ли кто у них сдох, может, котенок, а может…

Договорить Маринка не успела. В следующий миг раздался такой леденящий душу вопль, что мы вскочили как подстегнутые. Вопль был протяжным, со всхлипами, переходящий в истеричные завывания. Мы мигом вспотели. Ясно было, что от большого счастья человек так орать не станет.

– Быстро вниз, – скомандовала Каринка. – У Овнанянов кого-то убили.

Девочки ринулись к сливовому дереву. Чтобы не отставать от них, я разбежалась и попыталась перепрыгнуть через конек крыши. Прыжок получился неуклюжим, я зацепилась о торчащий край ботинком и ввинтилась с размаху в трещину на плите. Шифер хрястнул, рассыпался на осколки и съехал вниз. В крыше образовалась дыра. Каким-то чудом я спланировала на деревянный шаткий ригель, удержала равновесие, подскочила и помчалась по скату вниз, к водосточной трубе. Надо было смываться как можно быстрее, чтобы хозяева восемнадцатой квартиры не увидели, кто раскурочил крышу их гаража. Поэтому я на одном дыхании ссыпалась вниз, промчалась петляющим зигзагом к подсобке дворника, нырнула за угол, натянула беспечное выражение лица и вынырнула на люди. Из-за гаражей с широко разинутыми ртами выскочили Каринка, Манька и Маринка.

– Ну ты ваще-е-е-е-е, – крикнула Манька.

– Чего ваще?

– Потом, сначала разберемся, что в шестнадцатой квартире случилось.

Мы припустили к третьему подъезду. На ступеньках уже колосились взволнованные жильцы нашего дома.

– Кто кричал? Что случилось? – расспрашивали они друг друга.

– Это в квартире Овнанянов кричали, – встряла Маринка.

– Откуда знаете? – обернулись к нам взрослые.

Маринка хотела рассказать про крышу, но вовремя прикусила язык.

– Ну, просто слышно было в открытое окно, – нашлась она. Все повернулись в сторону окон шестнадцатой квартиры. В следующий миг оттуда выглянула всклокоченная бабушка Забел. Один глаз у бабушки Забел непрестанно бегал туда-сюда, платок сполз набок, прикрыв ухо и второй глаз, чем придал ей залихватский пиратский вид.

– Кто у вас кричал? – пошла в наступление вездесущая активистка тетя Сирун.

– Бирута, – закручинилась бабушка Забел. – Угодила рукой в крысоловку.

– Куда? – заволновались люди.

– В крысоловку! Повадилась к нам крыса бегать. Главное, наглая такая, все обоссыт, какашек накидает, продукты попортит. Я предложила крысоловку поставить. Но Гарик уперся – нет, говорит, давайте за плинтусы толченого стекла с сахаром насыплем, крыса съест и подохнет.

– Легко может от толченого стекла подохнуть, – заволновались слушатели.

– В общем, они с Бирутой насыпали стекла за плинтусы, а я попросила у нашей Зины крысоловку и поставила под комод. И, голова дырявая, начисто о ней забыла. Сегодня дома завоняло дохлятиной, мы принялись шарить по квартире в поисках крысы. Ну и… – Бабушка Забел поправила платок, щелкнула искусственной челюстью, пожевала губами.

– Чего и? – забеспокоилась толпа.

– В общем, Бирута полезла рукой под комод, и вот. Главное, я ей говорю – пусти нас вперед, а она говорит – не пущу, вы поранитесь. Как чувствовала.

Бабушка Забел тяжело вздохнула, почесала щеку, еще раз щелкнула зубами.

– Гарик повел ее к Софе – перевязывать руку. А крысу мы так и не нашли. Видно, где-то под полом сдохла. Теперь придется мастера вызывать, пол вскрывать. Или в этой вони жить. И эта крысоловка, будь она неладна! Зря только у нашей Зины попросила.

– Ну почему зря? – хохотнул дядя Григор. – Вон, невестка попалась.

– Ахаха-а-а-а, – загоготали люди.

– Балбесом был, балбесом и остался, – махнула рукой на дядю Григора бабушка Забел, – иэх, дурень!

– А чего это дурень? – запетушился дядя Григор.

– Мозг с грецкий орех, вот и дурень. Весь в своего отца!

– А чего это в отца? – встал руки в боки дядя Григор.

Мы не стали слушать дальше перепалку взрослых, отошли в сторону.

– Брюки не отмоются, – шепнула мне Маринка.

Я глянула на свои брюки и похолодела – они были в больших ржавых пятнах.

– Это когда я успела так испачкаться?

– Ты хоть помнишь, как с крыши спустилась? – спросила Манька.

– Мань, ну чего ты глупости спрашиваешь? По дереву спустилась.

– Ну да, ну да! – нервно закивали головой девочки.

– Чего это «нудануда»? – нехорошо прищурилась я.

– А того! – подвинула рукой Маньку Каринка. – Ты по водосточной трубе спустилась.

– По какой это водосточной трубе?

– По этой! – Сестра ткнула пальцем в хлипкую, насквозь ржавую водосточную трубу, кривой кишкой мотавшуюся на боку гаража.

– По этой? – опешила я.

– Ага.

Я глянула на свои руки. Они были вымазаны ржавчиной.

– Как же так? – не поверила я. – Как я могла по трубе спуститься?

– Да ты вообще себя как сумасшедшая повела. Зачем-то порушила крышу, выскочила из дыры, ринулась не в ту сторону, ссыпалась вниз по трубе и юркнула за подсобку. Мы даже слова вымолвить не успели. Ну ты ваще-е-е-е! – протянула уважительно Манька.

– Что я маме скажу? – взвыла я. – Это же техасы, они дорого стоят! Их за мной еще сестры должны были донашивать! Горевать было о чем. Брюки у меня были новые, из фальшивой джинсы, которую у нас называют «техас». Достались они мне по счастливому стечению обстоятельств – наша физичка привезла их из Ленинграда своей дочке, а они ей оказались малы. Вот мама и взяла брюки мне. Потому что качественные и почти джинсы. А тут такое горе – ржавчина! Ее ведь ничем не извести!

В общем, вернулась я понурая домой. Мама сначала наорала на меня, потом, оплакивая мои брюки, побежала в Речной квартал – советоваться со швеей тетей Арминэ, как можно их спасти. Тетя Арминэ посоветовала покрасить их в черный цвет и отправила маму к своей знакомой, которая промышляла окраской пряжи. Знакомая обещала за три рубля покрасить брюки в непробиваемый черный цвет. Слово свое она сдержала, цвет действительно получился непробиваемым и убедительно прокрасил ржавчину. Но от этих манипуляций техасы сели в длине, и теперь их носит Каринка. Каждый раз, когда она надевает брюки, у меня начинает дергаться глаз. От обиды. Я тоже хочу ходить в модных техасах! Но мне не дано. И всё почему? А потому, что надо с умом придумывать шифер. Был бы он не таким хрупким, фиг бы я порушила чужую крышу и съехала вниз по ржавой водосточной трубе!

В общем, хотела бы я прожечь выразительным взглядом того, кто придумал делать шифер из картона. Прямо насквозь хотела бы прожечь. Или даже покрутить ему пальцем у виска. Это надо было додуматься делать шифер из такого материала, что даже прыгать по нему без потерь для собственного гардероба нельзя!

Глава 15
Манюня едет в Кировабад

Солнечным ноябрьским днем мы возвращались домой. Мы – это я, Манька и Каринка. По вторникам занятия в музыкальной и художественной школах совпадали, поэтому возвращались мы домой всегда вместе. День выдался для поздней осени неприлично погожим: светило солнце, небо сгустилось в спелую синеву, и даже птицы пели по-весеннему весело. Идти по улице чинно-благородно в таких благоприятных природных условиях не представляется возможным. Поэтому мы, напевая «Пока-пока-покачивая перьями на шляпах» и резво игогокая, мчались по Маштоца, стараясь не задевать разомлевших от такой природной благости неспешных прохожих. Слева от нас, между буйно разросшимися голубыми елями городского сквера мелькал гипсовый памятник Ленину, ласково называемый в народе «Широко шагает Азербайджан». Вождь революции замер на постаменте с далеко занесенной правой ногой, вытянув в направлении движения левую руку. Неподготовленный ценитель искусства вряд ли бы заподозрил в кургузом гипсовом дядечке Владимира Ильича Ленина. Скорее он мог решить, что это памятник скрывающемуся с места преступления мелкому воришке. В пользу этой версии говорили вытаращенные глаза, глубоко надвинутая на лоб кепка, конспиративная сутулость и резвый бег дядечки.

Дабы не вводить неискушенного созерцателя периферийного скульптурного искусства в ненужное заблуждение, на постаменте аршинными буквами выбили инициалы и фамилию вождя. На двух языках – русском и армянском.

Фраза «Широко шагает Азербайджан» принадлежала генсеку Леониду Ильичу Брежневу. После своего визита в солнечную закавказскую республику, умасленный теплым приемом и дорогими подарками, генсек изрек подлинно историческую фразу.

– Широко шагает Азрибажан, – одобрительно прошамкал он и расцеловал своим фирменным троекратным поцелуем Гейдара Алиева.

– Широко шагает – штаны порвет, – мигом отозвалось армянское радио.

Фраза быстро прижилась в народе и часто употреблялась по поводу и без, с неизменной иронией и многозначительным кивком в сторону азербайджанской границы. Вот и скульптуру вождя революции она не обошла стороной – уж больно резво рвался Ленин в голубые дали, аж перепрыгивал с постамента в коммунистического светлое будущее, презрев сегодняшние будни. Под занесенной ногой памятника прошлой весной нас принимали в пионеры. Мы с Манькой стояли в разных концах бледных от торжественности момента шеренг школьников и периодически, когда от волнения аж совсем дыхание в зобу стопорило, кидали друг на друга осторожные, но многозначительные взгляды. Церемония прошла молниеносно, нам повязали галстуки, фальшиво протрубили в трубу, погремели в барабаны и велели на «будь готов» кричать «всегда готов». Мы с готовностью драли глотки, а потом, развеваясь во все стороны пахнущими раскаленным утюгом галстуками, разбежались по домам – хвастать перед нашими взрослыми тем, что уже выросли. Правда, взрослые отнеслись к этой новости достаточно равнодушно, даже немножко подтрунивали над нами, мол, вчера были без галстуков, зато дети, а сегодня с галстуками, но пионеры. В общем, как-то странно они себя повели. А Каринка традиционно не подкачала – тут же подралась с нами, чтобы не задавались, а то ишь, распустились, на целых два года раньше родились, и поэтому теперь мы пионеры, а она пока всего лишь октябренок!

Мы скакали по улице, драли глотки «перьями на шляпах», а застывший в нелепом прыжке гипсовый Ленин, стараясь не отставать, весело мелькал по ходу нашего движения в пушистых лапах голубых елей.

– Чего забыла вам рассказать! – неожиданно прервала пение Манька, резко притормозила и замерла с откляченной попой и широко расставленными локтями, балансируя на высоком бордюрном камне тротуара.

Я, тоже притормаживая, завертелась волчком, а мчавшаяся следом Каринка, не прерывая пения, пролетела мимо и на словах «мерси боку» красиво вписалась мольбертом в металлическое ограждение забора.

«Буммммм!» отозвался забор.

– Чего забыла? – перекричала грохот Каринка.

– В последнее время Ба себя очень странно ведет!

– То есть как это странно?

– Прям не знаю, как объяснить. Вроде ведет себя как обычно, и завтрак приготовит, и обед сварит, и погладила вон вчера. И наорала на меня за то, что контрольную по математике на тройку написала!

– Чего это ты контрольную на тройку написала? Вроде математика всегда у тебя хорошо шла.

– В этот раз плохо пошла. Из пяти уравнений в трех допустила ошибки. Притом очень дурацкие ошибки, от невнимания. Эх!

Манька вздохнула, попинала коленом футляр скрипки. Мы с Каринкой с готовностью подхватили ее движение – я попинала папку с нотными тетрадями, а сестра – мольберт. Мольберт был небольшой, складной и непотопляемый. Раньше Каринка ходила в художку с планшетом. Но эти планшеты долго не жили – сестра очень любила ими драться. Когда она сломала очередной планшет о спину Рубика, мама прибежала со слезами на глазах к дяде Мише, упала ему в ноги и обещала полцарства за пуленепробиваемый мольберт.

Дядя Миша от полцарства великодушно отказался и обещал обязательно что-нибудь придумать. Несколько дней ломал голову, изобретая такую конструкцию, чтобы при желании можно было по ней катком проехаться и даже защититься от ударной волны, случайно оказавшись в эпицентре атомного взрыва. Ставил не совместимые с мольбертовой жизнью эксперименты на заднем дворе релейного завода – швырялся им с крыши сборочного цеха и пытался погнуть, навалившись всем телом и надавливая коленом.

Каринка периодически бегала к нему – вносить рацпредложения.

– Дядя Миша, а чтобы можно было с горки съехать?

– И с горки съедешь, – пыхтел дядя Миша, напрыгивая с разбега на разложенный мольберт. Коллектив релейного завода почтительно наблюдал в окна битву главного инженера с очередным изобретением. Отправлял передачи с секретаршей Сюзанной Гамлетовной – дородной златозубой дамой с обширной грудью и высоким начесом пергидролевых волос. Сюзанна Гамлетовна, дабы не сбивать начальство с изобретательного прицела, лазутчиком просачивалась на испытательный полигон, оставляла поднос с кофе и бутербродами в непосредственной близости от Михаила Сергеевича и, сверкая каблуками и золотыми зубами, уползала прочь.

Дядя Миша так просто сдаваться не умел. Результатом многочисленных экспериментов и смелых конструкторских затей стал легкий, но суперпрочный настольный складной мольберт с изменяемым наклоном верхней рамы и специальными присосками, которыми он намертво фиксировался на любой поверхности. Заполучив такую красоту, Каринка тотчас пустила ее в дело. Как раз накануне по телевизору показывали передачу «В мире животных», и сестра была очень впечатлена тем, как тигр в полете ударом лапы перебивает хребет буйволу. «А я чем хуже», – решила Каринка и в красивом тигрином прыжке скопытила Рубика метким ударом в район межлопатья.

Рубик мигом прикинулся тяжелораненым, приполз, медленно перебирая лапками, домой и два дня демонстративно не ходил в школу, мотивируя это тем, что сидеть больно и лежать больно, а уж ходить так больно, что вообще невыносимо! Наша мама передвигалась по двору пунктирными пробежками, чтобы не попадаться на глаза Рубиковой маме, и, кстати, очень зря, ведь тетя Лаура отлично знала своего сына и понимала, что все эти игры в парализованность не что иное, как желание пропустить школу, этот благословенный источник знаний. Рубик вообще в плане пропусков занятий настоящий профи. Однажды, например, он полдня смотрел на сварку, чтобы проснуться с воспаленными глазами и не идти в школу. Потому что два контрольных диктанта, по русскому и армянскому языкам, кого угодно до сварки доведут! Главное, рабочий постоянно отгонял его, но Рубик упрямо пролезал обратно на стройку и, не мигая, наблюдал за сваркой. Пришлось его назавтра в срочном порядке на прием к глазному вести. Зато четвертные контрольные счастливо пропустил, паразит.

На самом деле такое поведение Рубика осуждать ни в коем разе нельзя. Четвертная контрольная – то еще испытание. Поэтому каждый выживает, как умеет. Кто парализованным прикидывается, а кто, как мой одноклассник Грант, наедается бакмаза – специального народного средства от кашля, которое готовится из жженого сахара и туты. Нормальный ребенок от бакмаза может только слипнуться, потому что сладости он чрезвычайной. Но Грант не нормальный ребенок, а аллергик, причем аллергия у него только на два продукта – на сахар и туту. От сахара и туты Гранта разносит так, что он начинает синеть и задыхаться. Так уж получилось, что оба эти продукта счастливо сошлись в бакмазе. Как только на горизонте маячит очередная контрольная, Грантик наедается тягучего черного сиропа и впадает в аллергическое неистовство. Приходится срочно доставлять его в больницу, где уколом снимают ему шок и оставляют в палате под наблюдением педиатра тети Светы. Выписывают Гранта только на следующий день, когда опасная контрольная уже позади.

Девочкам сложнее отлынивать от контрольных, девочки прилежные и лучше учатся. Опять же не решаются на всякие эксперименты со своим организмом. Хотя Манька с Каринкой не прочь были бы пропустить занятие-другое, но им банально не повезло со здоровьем. Если на меня, например, достаточно чихнуть, и я вся уже в бахроме из соплей, то с Манькой и Каринкой такой номер не проходит. Болеют они редко, ну, может, два-три раза в год, притом очень неудачно – всегда где-то в начале четверти, когда контрольные вообще не проводятся. Аллергией они тоже не страдают. Зубы у них хорошие, не болят. Уши тоже не болят. Можно, конечно, попытаться прикинуться больной, но маму с Ба не проведешь – это бесполезная затея. Вот и приходится исправно посещать школу и иногда, в особенно волнующие моменты, получать тройки по контрольной.

– Ну ничего, – погладила я Маньку по плечу, – все равно в четверти по математике у тебя получится пятерка, у тебя ведь одни пятерки в журнале!

– Это да, семь пятерок одна тройка не перебьет, – шмыгнула носом Манька. – Я особо и не расстраиваюсь, так просто, рассказала, что за тройку Ба отругала.

– Побила? – заволновалась Каринка.

– Неа, не побила. Пальцем потрясла, вот так. – Манька погрозила Каринке пальцем.

– Ну, это не больно! – махнула рукой Каринка.

– Ага. Но ведет-то она себя все равно странно!

– Как это странно?

– Ну вот так. Разговаривает сама с собой, что-то записывает в блокнот, а потом прячет его от меня в таких местах, что я найти не могу. В магазине вчера чуть не подралась, всем по триста грамм сыра продавали, а ей килограмм подавай, и чтобы с середочки, а не с краешка, где твердая корка! Хороший такой сыр, с дырочками.

– Купила?

– Купила, конечно. С вашей мамой вчера по телефону долго говорила. Главное, когда подойду, она начинает гундосить или вообще на французский переходит, чтобы я не понимала!

Мы с Каринкой переглянулись. Так вот с кем мама вчера целый час конспиративным шепотом общалась! Главное – ни разу по имени не назвала, обычно тетя Роза да тетя Роза, а тут одни труднопроизносимые французские или вообще азербайджанские слова говорила!

Нет, так дело не пойдет. Раз взрослые от нас что-то скрывают, то сами, как говорится, напросились. Теперь мы не отстанем, пока они не расскажут, что происходит.

– Пойдем спросим у нашей мамы, – предложили мы Маньке. – Если повезет – она нам честно все расскажет. А если нет – тогда что-нибудь придумаем.

– Побежали! – И Манька, размахивая скрипкой, пришпорила в сторону нашего дома. Следом, гремя мольбертом, рванула Каринка. Кросс традиционно замыкала я.

Мама открыла дверь за секунду до того, как мы стали в нее колотиться, – видимо, увидела нас в окно.

– Здрассьти, Тетьнадь. А чего это вы с Ба надумали? – сразу пошла в наступление Манька.

– Здравствуй, Манечка. А с чего это ты взяла, что мы с Ба что-то надумали? – вопросом на вопрос ответила мама.

– Вчера по телефону разговаривали на французском? Разговаривали, спрашиваю? – напирала Манька, скидывая ботинки.

– Было дело.

– Ба себя странно ведет? Ведет! Записи какие-то делает, вчера в магазине килограмм сыра взяла. С дырочками, швейцарский! И чего?

– И чего?

– А того! Нам с папой по кусочку отрезала, сама вообще есть не стала. Завернула в фольгу и убрала в холодильник. Словно и не нам вовсе она этот сыр брала! Сейчас руки помоем и вернемся, никуда не уходите.

И, подвинув маму, она ринулась в ванную. Мы потрусили следом, на маму старались не смотреть. Чтобы с боевитого настроя не сбиваться.

– Ну как? – шепнула Манька, яро смывая с рук мыльную пену.

– Нормально. Не сердится – уже хорошо, – шепнула я.

– Главное, не сильно на нее напирай, – инструктировала Каринка, – а то она этого не любит.

– А кто это любит? – заступилась за нашу маму Манька. – Я тоже этого не люблю.

– И мы не любим.

– Ладно, пошли.

В прихожей мамы не оказалось. Обнаружили мы ее в гостиной – она сидела в кресле, красиво положив ногу на ногу, – мама вообще умеет красиво сидеть, то ногу на ногу положит, то изящно облокотится – одно удовольствие за ней наблюдать. Мы, воинственно вытянув хребты, чеканным шагом прошли мимо и расположились напротив – уселись на диван. Заметив наши передвижения, Гаянэ с Сонечкой, шумно волоча за собой большой пластиковый мешок с игрушками, потопали из кабинета к нам в гостиную.

– Нет уж, – подскочила мама, – играть вы здесь не будете! Замучилась ваши игрушки по дому собирать.

– Нам скучно! – заныла Гаянэ.

– Сейчас девочки придут играть с вами, и скучно не будет.

– Точно придут?

– Точно. Не успеете до десяти досчитать.

– Один… – спешно начала загибать пальцы Гаянэ.

– Считать надо в кабинете. Вернитесь туда, закройте дверь и начинайте считать.

– Пойдем, – завернула Сонечку Гаянэ.

– Яцем?

– Считать пойдем!

– Дба-цитийе, – закряхтела Сонечка, разворачивая мешок с игрушками. Мешок грохотал так, словно был специально набит бубенцами и другими гремучими штуками. Манька проводила девочек долгим взглядом, потом уставилась на маму:

– Тетьнадь, вы нам быстро расскажите, чего с Ба задумали, пока они не вернулись.

– Один! – заорала Гаянэ из-за закрытой двери кабинета.

– В пятницу едем в Кировабад, – зачастила мама.

– Как это. А уроки? – подскочили мы.

– Два-а-а-а-а! – прогудела колоколом сестра.

– Отпросим вас с уроков. Поедем на два дня, вернемся в воскресенье.

– Ура! А в честь чего поедем?

– Три-и-и-и-и-и-и!!!

– Просто так. Впереди зима, до весны не выберемся…

– Четыре!!! – перешла на вой сирены Гаянэ.

– Шышнацать! – припечатала Сонечка.

– …вот мы и решили съездить родственников проведать.

– Пяа-а-а-а-а-ать! Уже пять! – взвыла Гаянэ.

– Только детям ничего не говорите!

– Не скажем…

– Ше-е-е-е-е-есть!

– Всё, идите, пока она своим криком дом на уши не подняла.

– Се-е-е-е-емь!

– Восемь! – ворвались мы в кабинет. – Чего орешь?

– Я не ору. Я считаю! – оскорбилась Гаянэ.

– А чего так громко считаешь? Мы ж не глухие!

– Откуда я знаю, мозет, и глухие!

– Ты еще скажи, что слепые!

Гаянэ хотела возразить нам, но махнула рукой. Спорить с нами невыгодно: во-первых, большие, поколотить можем, а во-вторых, еще играть откажемся!

– Пойдем лучше в рыцарей играть, – миролюбиво предложила она.

– Давай.

– Только чур копьеносцем в этот раз буду я!

– Так мама ведь забрала шапмур!

– А я его обратно взяла. И за креслом спрятала. Вот.

Совместная поездка в Кировабад планировалась родителями еще с лета. Но почему-то никак не складывалась – то не совпадала с дежурствами папы, то к дяде Мише на завод приезжала высокая комиссия, и ему приходилось гробить свои выходные на организацию досуга для непрошеных гостей, то еще какая-нибудь напасть случалась. Поэтому план по совмещению визита к родственникам удалось реализовать только ближе к концу ноября. Ба за две недели выслала Моте телеграмму, чтобы Зина успела смириться с мыслью о визите золовки. К поездке она готовилась тщательно – набросала список предполагаемых подарков, методично обошла все торговые точки нашего городка и путем мелкого шантажа и даже скандалов добыла Моте свитер с высоким воротом цвета топленого молока, а Зине – красивый набор мельхиоровых столовых приборов.

– Хоть и язва, но своя, – бухтела она маме, с гордостью демонстрируя большую темно-синюю коробку с золотистым тиснением на крышке. В коробке, на бархатном поддоне, зафиксированные держателями и крепко прижавшись друг к другу, лежали вилки, ножи и чайные ложки.

– Не слишком ли жирно для такой язвы? – всплеснула руками мама.

– Конечно, жирно. Но ты ж меня знаешь, Надя, я по-другому не могу.

– Может, лучше Мане оставить, на будущее? – не унималась мама. – Где вы еще такую красоту достанете?

– Достану, никуда не денусь. Эту ведь нашла? Вот и Мане найду. И потом, у нее добра и так навалом – четыре пуховых одеяла, два шерстяных, пять комплектов постельного белья – сатинового, с вышивкой, полотенец гора, хрустальные фужеры, обеденный и чайный сервиз, три ковра…

– Да практически хоть сегодня замуж выдавай, – рассмеялась мама.

– Не говори, Надя! Хоть и живем в двадцатом веке, а приданое все равно по старинке собираем.

– Да разве с таким дефицитом можно по-другому?

– Конечно, нельзя, не голышами же детей в чужую семью отдавать.

При слове «отдавать» Ба сделала такое свирепое лицо, что соответствующее учреждение, отвечающее за заключающиеся браки на небесах, мигом подобрало гузку. Еще бы, ведь если вдруг оно чего-то там напортачит в личном счастье Маньки, то ответ держать придется перед Ба. А ответ перед Ба даже небесным канцеляриям кишка тонка держать!

Слово свое мы с Каринкой сдержали и младшим сестрам проговариваться про поездку в Кировабад не стали. Зато Манька прибежала домой вся в претензиях, с какой это стати Ба так долго скрывала от нее планируемый визит к дяде Моте.

– А чтобы вопросами не выносила мне мозг, ясно? – встала руки в боки Ба.

– Ясно, – мигом согласилась Манька и оставшееся до поездки время активно выносила мозг бабушке разными предложениями, как можно правильно скрасить досуг в Кировабаде.

– Ба, а у них зоопарк есть? Можно в зоопарк сходить, а заодно на аттракционах покататься. Интересно, коктейль «глиасе» в ихнем универмаге продается?

– В ИХ универмаге!

– Чего в их? Продается, да?

– В их универмаге, а не в ихнем.

– Хорошо, в ихнем. То есть в их. Так продается или нет?

– Продается. Только я тебе его не возьму!

– Почему? – взвывала Манька с воистину шекспировским трагизмом в голосе.

– Потому что ты мне мозг выносишь!

– Всё, больше не буду. Вот только разочек, один только вопрос задам. Ба, а трамваи у них есть?

– Конечно, есть!

– А если попросить у вожатого, то он меня за руль пустит?

– У какого вожатого?

– У трамвайвожатого!

– Мария!

– Всё-всё, молчу. Вот только последний вопрос. Самый распоследний!

– Твой распоследний вопрос прозвучал три часа назад. Напомнить тебе его?

– Это про крутящиеся лифты?

– Ну!

– А что, спросить нельзя? Может, в Кировабаде есть крутящиеся лифты. Представляешь, сел на первом этаже, он заводится, крутится, словно карусель, и медленно довозит тебя до пятого. Скажи, красота? Я такой лифт во сне видела.

– О боже!

– А чего это «о боже»? Хочешь, что ли, «господибожетымой» сказать? Всё, молчу, совсем молчу.

– …

Прошло пять секунд.

– Ба! А вот еще чего я хотела у тебя спросить.

– Да что же это за наказание такое! Что за горе луковое, а?

Когда совсем прижимало, Ба отправляла внучку к нам.

– Вот пусть Надя и расплачивается за свою болтливость, – бухтела она, выпроваживая Маньку в дверь, а потом долго глядела в окно своей комнаты, как, весело подпрыгивая большим помпоном красной шапки, та мчится по улице – мимо деревянных заборов, мимо отсвечивающих в небеса солнечными бликами луж, мимо большой ржавой цистерны с надписью «Живая рыба», где перед буквой «Ж» кто-то заботливой рукой нацарапал НЕ.

Когда Манька скрывалась из виду, Ба садилась в кресло, вытаскивала из пакета завернутый в красивую хрусткую бумагу свитер, раскладывала его на коленях, любовно рассматривала и расплывалась в довольной улыбке. Моте он очень будет к лицу!