Текст книги "Манюня, юбилей Ба и прочие треволнения"

Тут началось новое светопреставление, потому что как доехать до восьмилетки товарищ Минасян придумал, а как развернуть демонстрацию вспять – нет. Кое-как справились и с этой задачей.

– Гево! – заколотился в кабину товарищ Минасян. – Двигаемся в темпе!

– На моем глазу[4]4
  Дословный перевод армянской фразы, которая по-русски означает «конечно, не вопрос».


[Закрыть], – встрепенулся Гево.

Постовой как раз успел прийти в себя от недавнего потрясения – сдвинул на макушку фуражку, расслабил удавку ворота на толстой шее. Хотел протереть лоб платком, да так и замер – мимо, сверкая пятками, на бешеной скорости задом наперед проехал грузовик. Статуя в разобранном виде жалась по углам кузова, на заднем фоне, выкрикивая в рупор нечленораздельное, маячил товарищ Минасян. За грузовиком бежали славные труженики нашего района вперемешку с хором и похоронным оркестром.

Первомайская демонстрация ворвалась на площадь ровно в тот миг, когда ансамбль песни и пляски консервного завода по третьему кругу запустил свой репертуар: кочари[5]5
  Армянский народный мужской танец.


[Закрыть], казачок, лезгинка, индийский народный танец с песнопениями и даже чалмой. По непроницаемому выражению лиц руководителей нашего района очень трудно было догадаться, какое впечатление произвели на них расхристанные колонны трудящихся. Арменак Николаич и бровью не повел. Он приветствовал сограждан десятиминутной речью. Потом ансамбль песни и пляски консервного завода снова исполнил танец кочари, наш хор наконец дорвался до литовской народной песни «Пастушок», а похоронный оркестр махнул зурной на классику и грянул «Песню взрослого мужчины».

К двенадцати часам, одаренные грамотами и прочими напутственными словами, колонны тружеников разбрелись по домам.

Нам с Манькой и Каринкой демонстрация чрезвычайно понравилась. А особенно понравилось, что участникам разрешили разобрать по домам воздушные шары и цветы. Не будь с нами расторопной Каринки, наш улов был бы мизерным. А так мы вернулись домой победительницами, у каждой по четыре разноцветных шара, по букету переломанных гвоздик и один помятый, но вполне себе приличный транспарант на троих. С надписью «Миру мир» по центру и двумя голубями по бокам.

Транспарант Каринка сразу же сломала о Рубика из сорок восьмой квартиры. Зато гвоздики мы торжественно вручили маме и Ба. Папа с дядей Мишей от воздушных шаров наотрез отказались, поэтому все двенадцать шаров достались Сонечке. Гаянэ решила ограничиться щепками от транспаранта.

Вот такая у нас получилась первомайская демонстрация. В дальнейшем на крупные мероприятия районное руководство не решалось – собирало людей на площади и читало получасовые речи. Скучно и без музыки. Зато с минимальным ущербом для нервных клеток.

А Товузский район Азербайджана, видимо, все-таки сделал из случившегося выводы. Поэтому ответил нашему району демонстрацией в День Победы. Очевидцы рассказывали, что товузцы подогнали к границе всю сельскохозяйственную технику и даже один строительный кран. На крыше единственного приграничного пятиэтажного дома устроили представление «Водружение Знамени Победы над Рейхстагом Егоровым и Кантарией». Чуть не потеряли одного бойца, кажется, «Кантарию». Тот поскользнулся на шифере, какое-то время катился вниз по крыше и затормозил головой в антенну. Не случись на его пути антенны, затормозил бы в толпу демонстрантов. С пятиэтажной высоты. А так все обошлось, и на том спасибо.

Впрочем – ничего удивительного. Как свидетельствует мировая история, несуразный пример особенно заразителен. Правда, это не мои слова, а мамины. Я просто за ней повторяю.

Глава 8
Манюня мастерит кормушку

На нашем балконе, прямо под потолком, свили гнездо ласточки. Поэтому спать теперь решительно невозможно – с шести утра и до ночи за окном стоит невообразимый гвалт. Все свободное время мы проводим под этим гнездом – глазеем, как снуют туда-сюда родители-ласточки. Чтобы прокормить птенцов, им нужно добыть очень много букашек и червячков. Пока ласточки мечутся в поисках пропитания, мы ходим и ходим под гнездом. Следим. Особенно пристально следит Каринка. От ее пристального взгляда маме делается нехорошо.

– Опять сделала протокольное лицо, – сокрушается мама и затаскивает Каринку обратно домой. Каринка не отбивается, спокойно дает втащить себя в квартиру, а потом ходит по комнате из угла в угол. Думает.

В такие минуты крепко нехорошо становится уже всем. Одно дело, когда Каринка просто вылезает на балкон и мечтательно следит за ласточками, и совсем другое, когда она мечется по дому и думает. Каринка обладает удивительной способностью – просто так думать она не умеет. Если уж она берется думать, то до чего-нибудь обязательно додумывается. И тогда наступает «кель мялёгх»[6]6
  Искаж. фр. «quel malheur».


[Закрыть], что в переводе с французского означает «какая беда».

– Кель мялёгх! – восклицает в сердцах мама после какой-нибудь особенно бесчеловечной Каринкиной выходки.

«Кель мялёгх» в мамином исполнении – это как «господибожетымой» в устах Ба. Негласная инструкция по нашему выживанию настоятельно рекомендует в случае употребления мамой этого выражения кидаться врассыпную и коротать время по подворотням до следующего полнолуния. Или даже солнцестояния, в зависимости от того, что мы выкинули на этот раз. Бессменным рекордсменом по «выкидыванию» чего-нибудь разэтакого всегда остается Каринка. Поэтому за ней особенный глаз нужен. Если бы мама была Громозекой – большой и многорукой, может, она бы и сумела как-то совладать со своей дочкой. Но мама у нас обычный человек – две руки, две ноги и всего два глаза. А с таким набором слежения за Каринкой не углядеть и в случае экстренного реагирования не обезвредить. Поэтому маме ничего не остается, как находиться в постоянной боеготовности. Особенно когда мы дома. Особенно когда прибежала развевающаяся боевым чубчиком Манька. И особенно когда на балконе свили гнездо ласточки!

Птенчиков предположительно четыре штуки. Это нам папа так сказал. На наши настойчивые просьбы посчитать птенчиков он притащил табуретку, взгромоздился на нее и попытался заглянуть в гнездо. Оно располагалось намного выше папиных глаз, поэтому ему пришлось встать на цыпочки. Видимо, в медицинском институте папу не только зубы вырывать учили, но и правильно группироваться в случае падения. Поэтому, когда табуретка убежала из-под ног, он сгруппировался не в сторону двора, а в сторону распахнутого настежь окна. Преодолел какое-то расстояние в неровном полете и счастливо успокоился головой в стопке медицинских книг. Улети он в обратном направлении – костей бы не собрал. А так выбил плечом оконную раму, смахнул по пути хрустальную вазу и смял в макулатуру книги. Всего-то!

Но на грохот прибежала мама и устроила ему грандиозный скандал. Мама вообще умеет устраивать скандалы из ничего. Чуть что не так сделал – полочку в ванной, например, обрушил, или последнюю связку ключей в канализационном люке утопил, или в ливневый дождь под водопроводной трубой до мокрых трусов скакал – и нате вам, получите и распишитесь – скандал. Прямо не мама, а «подзатыльников начальник и скандалов командир»!

– Ты соображаешь что творишь? – накинулась она на папу. – У тебя четверо детей, а ты разные сальто-мортале крутишь?!

Папа, вопреки законам гор, ушами не задымился. Более того, повел себя неожиданно тихо – виновато сопел и ковырялся в стопке измятых книг. Мы сначала даже растерялись от такой папиной покладистости. А потом принялись с жаром объяснять маме, что это не его была идея – посчитать птенцов, а совсем наоборот. Но наше объяснение раззадорило маму еще больше.

– Какой пример ты детям подаешь? – перешла на ультразвук она. – А если завтра они решат повторить твой подвиг? Что делать будешь? Я тебя спрашиваю, Ян Амос Коменский[7]7
  Подробнее о том, почему мама называет папу именем этого выдающегося чешского педагога и гуманиста, вы можете прочитать в книге «Манюня пишет фантастичЫскЫй роман».


[Закрыть]!

– Мам, ну мы же не совсем глупые, чтобы такое вытворять! – встряла Каринка. – Мы без страховки в гнездо не полезем.

– Без какой страховки?

– Ну, веревкой обвяжемся. Или еще чем.

Мама ахнула и свирепо уставилась на папу.

Папа попеременно потирал то лоб, то плечо. Молчал как партизан. Да и что тут скажешь, когда наворотил столько делов?

– Вроде взрослый, серьезный человек! Врач! А туда же! – вздохнула мама.

– Куда это туда же? – мигом откликнулись мы.

– Сами знаете куда! Стойте, где стоите, пока я осколки собираю. Не хватало только, чтобы вы порезались.

Какое-то время, затаив дыхание, мы наблюдали, как она подметает пол. Папа, поджав ноги, сидел боком в кресле и шелестел смятыми страницами. При этом делал такое лицо, будто ищет жизненно важную информацию. Будто весь этот красивый полет был не случайным стечением обстоятельств, а хитро продуманным ходом. Чтобы ввинтиться головой именно в ту часть книжной стопки, где эта жизненно важная информация коварным образом от него скрывалась.

Мама намела два совка хрустальных осколков, демонстративно ходила мимо, скорбно вздыхала.

– Ты эту вазу не очень и любила! – пробубнил папа.

– Ты бы лучше извинился, а не искал оправданий своему дурацкому поступку! – встала руки в боки мама.

– Женщина, можно подумать, я специально это сделал!

– Думаешь, это как-то оправдывает тебя?

– У-у-у, носовой волос[8]8
  В Армении так называют чересчур придирчивых и въедливых людей.


[Закрыть].

– От носового волоса слышу!

– Тетьнадь, – Манька опасливо ступила на паркетный пол, – можно уже тут ходить, да?

– Можно.

– Я чего думаю. Помните, мой папа тоже падал? Ну, когда дверцу кухонного шкафчика чинил. Оторвал шкафчик и всю посуду переколотил.

– Разве такое забудешь? – покачала головой мама.

– Да вообще не забудешь! Так вот. Думаю, Дядьюра заразился у него безалаберностью. И теперь они оба безалаберные.

– Спасибо, деточка, ты умеешь утешить, как никто другой, – отозвался папа.

– Пожалуйста! – зарделась Манька.

– Пойдем, лед ко лбу приложим, – вздохнула мама и повела мужа на кухню – обрабатывать боевые ссадины.

Пока она обмазывала ссадины йодом, папа демонстративно выделывался и строил страдальческие гримасы. Мы подглядывали за ним из-за двери и тихонечко хихикали. Так, чтобы не раздражать своим хихиканьем маму.

– Ну и сколько птенчиков ты насчитал? – язвительно поинтересовалась мама, когда папа пошел любоваться в зеркале сокрушительной лиловой шишкой над левой бровью.

– Предположительно четыре, – буркнул он.

– А предположительно – это как? – полюбопытствовала я.

– Приблизительно.

Вот так мы и узнали, что в ласточкином гнезде предположительно четыре птенца. Ценой одной выбитой оконной рамы, почившей в бозе хрустальной вазы, вмятины на паркете и большой шишки на папином лбу.

– Даже Трою меньшими потерями брали, – развел руками дядя Миша, когда заехал забирать Маньку домой.

– Чья бы корова мычала! – огрызнулся папа.

– Оба хороши! – сверкнула глазом мама. И было в ее взгляде такое, что мужчины мигом стушевались и спорить дальше, чья бы корова мычала, не стали. И так было ясно, что одной коровой тут не обойтись!

На следующий день папа стал героем утренней летучки. Коллеги долго пытали его – хотели узнать, как он умудрился заработать себе такенное великолепие на лоб. Папа прикрывал шишку рукой и уводил разговор в сторону больничных проблем. Признаваться, что полез в ласточкино гнездо считать птенчиков, не стал. Поскромничал.

Если кто-то думает, что папино падение остудило наш жгучий интерес к ласточкину гнезду, то он никогда не был ребенком. Дети вообще странные существа. Процесс познания они могут растянуть на нескончаемое количество попыток довести до белого каления родителей. Словно ставят эксперименты над их терпением. Ждут, когда оно лопнет, и что за этим будет. Ба вообще говорит, что взрослым надо при жизни ставить памятники с надписью: «Прокормил, воспитал, вырастил и не рехнулся». Мол, каждый родитель – это герой Курской дуги. Выстоял и не сдался.

Вот такое неутешительное у нее о нас мнение.

Спустя два дня после папиного полета случилось неожиданное – Каринка предложила смастерить для ласточек кормушку. Мы с Манькой поперхнулись. Впервые за всю историю своего существования моя сестра выдвинула не разрушительную, а созидательную идею. Мы даже уточнили у Каринки, что она подразумевает под кормушкой. Мало ли, может, в ее представлении кормушка – это пыточное сооружение, где с утра до ночи ошпаривают птиц, поджигают им хвосты и отстригают клювы.

– Ну, это такая штука, – повела в воздухе руками сестра, – в общем, куда можно накрошить хлеба и зерен насыпать, и птички будут прилетать поесть. То есть улетать далеко родителям-ласточкам не надо будет, понимаете? Раз – подлетел, раз – забрал зернышко, раз – вернулся к птенцам. Получается… ммм… как оно называется, слово забыла… Экономия сил, во!

– А чего это ты такая добрая? – не вытерпела я.

Вместо ответа Каринка наградила меня оглушительным щелбаном. В голове привычно зазвенели тысячи колокольчиков, в глазах мелко зарябило. Я взвыла больше от обиды, чем от боли, вцепилась в лицо сестры и попыталась выдрать какой-нибудь ощутимый кусок чего-нибудь важного. Но через секунду согнулась пополам – Каринка пребольно лягнула меня в голень. А потом еще завернула за спину руку.

– Сдаешься? – зашипела она мне в ухо.

– Вонючка! – пропыхтела я.

– Ах, так?

– Девочки, ну вы чего? – стряхнула оцепенение Манька. – Каринка, отпусти ее. Нарка, ты что, совсем с ума сошла?

Отцепляться никто не собирался. Я остервенело отбивалась и взвизгивала каждый раз, когда Каринка особенно сильно закручивала мне руку, а она, навалившись на меня всем весом, шипела в ухо: «Ну что, сдаешься?»

Манька немножко попрыгала вокруг, потом полезла разнимать. Ну и получилась грандиозная свалка на полу, с криками, ором и убийственными обзывательствами: «ослица – сама ослица, лысая собака – а ты вообще овца, щас как дам тебе промеж глаз – только попробуй». Кончилось все тем, что прибежала мама, расковыряла кучу-малу на составные части и наградила каждую сокрушительным подзатыльником.

– А куда мы кормушку приладим? – подала голос Манька, когда мама, растащив нас по разным углам комнаты, ушла доваривать суп.

Есть у нас одна хорошая черта – после драки мы тут же делаем вид, что ее вообще не было. Во-первых, дуться скучно, а во-вторых, если после каждой драки дуться, то на дружбу совсем не останется времени.

– Можно вообще на пол поставить. Под гнездо, – потирая ногу, прокряхтела я.

– Или на тумбочку, – выдохнула Каринка.

– Не получится, – отрезала Манька, – ласточки не умеют смотреть вниз.

Мы с недоверием уставились на подругу. Не то чтобы совсем не поверили, скорее усомнились в ее словах. Маньку мы знали не первый день и понимали, что придумать любое объяснение она в два счета умеет. Притом так правдоподобно придумает, что сама себе люто поверит. Потом не докажешь, что это не так. Поэтому с Манькиными версиями надо держать ухо востро.

– Откуда ты знаешь, что ласточки не умеют смотреть вниз? – осторожно поинтересовалась я. Спрашивать нужно было так, чтобы Манька не заподозрила, что я ей не верю. Очень не хотелось ее обижать.

– Оттуда! – боевито шмыгнула носом моя подруга. – Ни разу не видела, чтобы ласточки ковырялись в корме, который Ба насыпает курам. Жаворонки ковыряются, вороны ковыряются, воробьи ковыряются. А вот ласточки – никогда. Какой мы отсюда делаем вывод? Что ласточки не умеют смотреть вниз. У них шея устроена как у китов. Не поворачивается.

Каринка хрюкнула. Час от часу не легче.

– А что, киты тоже не умеют вниз смотреть? – аккуратно продолжила свои расспросы я.

– Нарка, ну ты вообще ничего про животных не знаешь! Вот, если кит наклонит голову, что с ним случится?

– Что?

– Подумай ЛОГИЧЕСКИ! Каринка, не подсказывай.

По недоумевающему лицу сестры было видно, что она тоже не в курсе, что стрясется с китом, если он наклонит голову. Но признаваться в своем незнании Каринка не стала и с любопытством уставилась на меня.

Я крепко задумалась. Представила себе кита. Большого, неповоротливого. Вот он плавает в воде. Фыркает фонтаном. Тоннами заглатывает мелкую рыбешку. Или вообще перегрызает пополам акул. Бороздит моря, таща за собой корабль барона Мюнхгаузена. Выбрасывается на берег и героически там умирает. Совершает всякие другие непостижимые поступки. И что? Это как-то объясняет причину, почему у него не поворачивается голова? Логические измышления завели меня в тупик. Пришлось сдаваться.

– Мань, я честно не знаю, почему киты не умеют глядеть вниз.

– Вот ты дурочка! – пожала плечом Манька. – Таких простых вещей не знаешь! Каринка, ответь ты.

Вместо ответа Каринка погрозила кулаком.

– Хорошо, – часто заморгала Манька. – Так и быть, объясню. Если кит посмотрит вниз, то он задохнется и умрет!

– Да ладно!

– А то! Воздух разом выйдет через жабры, и всё! Каюк-компания!

– Чивой?

– Грю – каюк-компания.

– А это что такое?

– Не знаю. В каком-то фильме слышала. Звучит страшно, да? Как смерть. Каюк-компания.

Мы помолчали, переваривая информацию про каюк-компанию и китов. Недавно по телевизору показывали передачу «В мире животных», где ведущий долго рассказывал, как киты выбрасываются на берег и умирают. «Ученые всего мира ломают головы над этим феноменом, но объяснить, почему киты добровольно уходят из жизни, пока не могут», – делая трагические паузы, растолковывал он. Так проникновенно рассказывал, что всех до слез довел. Очень нас впечатлил этот сюжет, мы потом полдня ходили как контуженые. Вообще передачу «В мире животных» мы очень любим. Первым делом из-за мультика, которым она начинается. Сначала звучит красивая мелодия, потом под эту мелодию открываются золотые ворота, взмывают к солнцу журавли или, может, аисты, мы с Манькой из-за них постоянно спорим. Она говорит, что это журавли, а я говорю – что аисты. В общем, взмывают к солнцу журавли с аистами, орел парит над стаей, ой, то есть стадом косуль, а они убегают от него изо всех сил, аж в сплошное белое полотно сливаются. А еще обезьяны, цепляясь за хвосты, прыгают с ветки на ветку. И особенно красиво танцуют страусы – грациозно, в замедленном темпе.

А потом Николай Дроздов начинает что-то рассказывать. Мы Дроздова очень любим, потому что он бесстрашный. И ядовитого паука на руку себе посадит, и питоном обмотается. Вообще ничего не боится.

– Может, поэтому киты и выбрасываются на берег? – неуверенно предположила я.

– Почему?

– Потому, что не умеют вниз смотреть.

Теперь настал черед девочек переглядываться.

– Подплывают к берегу, смотрят вниз, чтобы не зацепиться ногами за дно, задыхаются и выкидываются на берег, – поспешно продолжила я, поясняя свою мысль.

– Это где ты у китов ноги видела? – прищурилась Манька.

– Я просто слово забыла. Как же называются эти штуки, которые торчат у них по бокам и под брюхом?

– Кажется, ласты.

– Значит, ласты.

Каринка шумно выдохнула. Видно было, что научные разговоры ей порядком надоели.

– Ну при чем здесь ласты? Мы же хотели кормушку сделать ласточкам.

– А при том, – напомнила Манька. – Если поставить кормушку на пол, ласточки ее не заметят, потому что вниз смотреть не умеют. Как киты.

– Ничего, что-нибудь придумаем. Не умирать же птицам с голоду, раз они вниз смотреть не умеют? – пожала плечами Каринка.

Мне жгуче захотелось еще раз спросить, с какой стати она стала такой доброй, но я сдержалась. Второй драки не хотелось, и потом, учитывая то, с каким старанием Каринка мутузила меня с Манькой, ее гуманный порыв носил единичный и крайне ограниченный характер.

Мы еще поспорили насчет кормушки и решили, что в случае с ласточками простая благотворительность не пройдет. Кормушку нужно будет поднять на уровень гнезда, иначе птички ее не заметят.

Сестра ходила кругами и сокрушалась, почему на потолке нет какого-нибудь крюка.

– Зачем тебе крюк?

– Можно было бы продеть в этот крюк веревку и обмотать одним концом меня. Вы бы дернули за другой конец, веревка бы подняла меня вверх, и я бы накрошила целое гнездо крошек. Представляете, как хорошо? И кормушку тогда мастерить не надо. Раз в день насыпал целое гнездо еды, и гуляй себе дальше.

Мы представили себе эту картину. Красота!

– Вот если бы ты была Карлсоном, то и веревки не понадобилось бы, – вздохнула Манька.

– Или если бы у нас был вентилятор, – мечтательно закатила глаза Каринка. – Можно было бы примотать его к моей спине. И я бы полетела!

– Да-а-а-а-а-а!

– А из чего мы будем кормушку делать? – подала голос доселе молчавшая Гаянэ.

Мы дружно уставились на нее. Потом перевели взгляд на Каринку. Сестра сделала задумчивое лицо – напустила туману в глаза и сдвинула к переносице брови. Лицо задумчивым делаться не собиралось – расползалось в свое привычное шкодливое выражение и предательски бегало глазами. Глаза у Каринки потрясающей красоты – светло-карие, миндалевидные, с длинными густыми ресницами. И личико у Каринки красивое, и сама она вся из себя раскрасавица. Кто бы мог подумать, что под такой ангельской внешностью скрываются такие варварские замашки?

В подтверждение моих мыслей Каринка задрала кофту и почесала живот. Потом перегнулась через балконные перила и прицельно плюнула вниз. Метила в пробегавшего мимо зловредного мальчика Сережу, но промахнулась. Зловредный мальчик Сережа ничего не заметил и, радостный, побежал дальше. Зато плевок, как и следовало ожидать, пришпорил мыслительный процесс сестры.

– Нужно взять что-то плоское и большое, – выдала она. – Можно какую-нибудь доску. Или поднос.

– Поднос – вообще шикарно, – затрепыхались мы.

– Берем поднос, – лениво продолжила Каринка, – ставим его на что-то высокое, чтобы близко к гнезду. А то, – она покосилась на Маньку, – ласточки не умеют вниз смотреть.

– Угум, – кивнула Манька. – Точно не умеют!

– А на что высокое мы поставим поднос? – снова подала голос Гаянэ.

– Дети, – выглянула на балкон мама, – сейчас я уложу Сонечку, а потом накрою стол к обеду, ладно?

– Ладно!

– Можете пока яблоками перекусить.

– Не хотим мы яблок. И обедать не хотим!

– А кто вас спрашивать станет? И что вы на балконе делаете? Почему нельзя чем-нибудь интересным дома заняться?

– Пойдем домой, – покладисто согласилась Каринка и первой протиснулась мимо мамы в кабинет.

Мама проводила дочку настороженным взглядом. Напускной елейный экстерьер Каринки кого угодно мог напугать.

– С какой радости ты такая сговорчивая? – не вытерпела мама.

– Надоело на птиц таращиться, – пожала плечами Каринка. – Мы лучше порисуем пока, а после обеда выйдем погулять. Вон погода какая хорошая!

Мама пропустила нас в комнату, заперла балконную дверь. Задернула занавески. Молча наблюдала, как мы с Манькой ввинчиваемся попами в кресло под торшером. Каринка села за стол, Гаянэ угнездилась на тумбочке. Все чинно сложили руки на коленях и уставились на маму.

Мама поежилась.

– Что-то задумали? – нехорошо прищурилась она.

Но тут, на наше счастье, захныкала Сонечка, и маме пришлось бежать в спальню. Времени у нас было катастрофически мало – Сонечку она укладывала в два счета.

Каринка метнулась на кухню, вернулась, прижимая к груди буханку хлеба и большой поднос из нержавейки.

– Поменьше ничего не нашла? – съязвила я.

– Этот лежал сверху. Вот я и схватила его. Побоялась пластмассовый выдергивать, чтобы не шуметь.

Мы выскользнули на балкон. Раскрошили буханку и уставились на ласточкино гнездо.

– Нарка, ты у нас самая высокая, – протянула Каринка, – если ты встанешь на тумбочку и поднимешь над головой поднос…

– На тумбочку не полезу, – отрезала я. – Свалюсь, как папа.

– Мы тебя за ноги будем держать!

– Нет! – Для верности я села на пол и вцепилась руками в перила.

– Ну ты дура! – рассердилась Каринка, притащила тумбочку и взобралась на нее. – Давайте сюда хлеб.

Мы всучили Каринке поднос и вцепились ей в ноги. Какое-то время сестра балансировала на цыпочках, держа на вытянутых руках кормушку. К сожалению, до гнезда она не дотягивалась на целый метр. Может, поэтому ласточки на непрошеную гостью не обращали никакого внимания. Скоро Каринке надоело балансировать на краю тумбочки, и она сползла вниз.

– Давай я, – предложила Манька.

– Бесполезно, ты ниже меня, – вздохнула Каринка.

Мне стало стыдно.

– Ну давайте я попробую. Только вы меня крепко держите.

– И у тебя не выйдет, – махнула рукой Каринка, – не дотянешься. Да и потом, сколько можно поднос на вытянутых руках держать? Быстро устаешь. Тут надо что-то толковое придумать.

– У нас есть швабра, – осенило меня.

– В прошлом месяце одну сломали! – напомнила Манька.

– Мы осторожно. Тем более, эта новая, крепкая и длиннее той будет. Так вот…

– Ну! – Девочки превратились в слух.

– Можно приладить к ней поднос.

– Как приладить?

– Привязать чем-нибудь к низу. Суровой ниткой, например. Основание у швабры большое, поднос не свалится. Приставим тумбочку к стене, на нее швабру кормушкой вверх, и всё. Пусть стоит сколько влезет. Авось ласточки наконец заметят.

– Верно!

Не сговариваясь, мы ринулись в ванную. Выдернули из-за шкафчика швабру. Побежали обратно, по пути захватили катушку с суровой нитью. Стряхнули крошки на тумбочку. Примотали поднос, намертво привязав его крест-накрест к рейке швабры. Всыпали обратно крошки. Все манипуляции проделывались в гробовом молчании. Меня распирала гордость за наши слаженные действия – достаточно было взгляда или просто невнятного мычания одной, чтобы остальные поняли, что от них требуется. Даже Гаянэ не подвела – неотступно следовала за нами бесшумным хвостиком и по мере возможности помогала.

Когда кормушка, наконец, была готова, слаженность дала сбой. Водрузить швабру на тумбочку хотелось каждой. Мы привычно вцепились друг другу в волосы. Правда, быстро отцепились – времени на драку совсем не осталось. Втроем придвинули тумбочку, поставили на нее «кормушку», аккуратно, чтобы не опрокинулся поднос, прислонили к стене.

Затаили дыхание, отошли в сторону. Полюбовались делом рук своих. Счастливо выдохнули. В тот же миг швабра, описав красивую дугу, коварно накренилась к перилам. Не будь она прилаженной к рейке «кормушки», то, наверное, свалилась бы на пол. Но тяжелый поднос перевесил деревянную ручку, и, брызнув во все стороны хлебными крошками, конструкция полетела вниз.

Роняли ли вы когда-нибудь с третьего этажа швабру с намертво примотанным подносом на заслуженную активистку дома 17 по улице Ленина тетю Сирун? Не отягощенную личной жизнь тетю Сирун, беззаветно посвятившую себя служению родной пятиэтажке? Патрулирующую денно и нощно палисадник, чтобы дети не топтали цветы? Визгливо ругающуюся на вечно пьяного дядю Володю с первого этажа? Протоколирующую каждую соринку во дворе и по отпечатку подошвы вычисляющую хозяина обуви? Если бы вы хоть раз роняли на тетю Сирун доморощенную кормушку, то знали бы, что ничем хорошим такое необдуманное поведение закончиться не может.

Когда в миллиметре от выдающегося носа дворовой активистки пролетела чудовищная конструкция и с нечеловеческим грохотом развалилась у ее ног, вопль, который испустила тетя Сирун, услышали на том конце света. Подкошенные этим могучим воплем, мы пали ниц и, перебирая по-рачьи лапками, отползли назад, в сторону спасительной балконной двери. Главное было незаметно пробраться в комнату, затаиться где-нибудь в дальнем углу, не дышать, не моргать, раствориться в деталях интерьера. Умереть.

Умереть нам не дали. Сначала во входную дверь требовательно позвонили, потом заколотили чем-то металлическим. На шум из спальни выбежала мама. Углядела наши бегающие глазки.

– Что вы натворили? – прошептала побледневшими губами.

– Этонемы, – фальшиво тренькнула Манька.

– Сейча-а-а-ас иду, – бодро крикнула мама в сотрясающуюся входную дверь, подлетела к нам и затолкала в ванную. – Сидите тихо, понятно? Пикнете – убью.

Мы нащупали попами краешек ванны, сели. Скорбно нахохлились. Манька нашарила в темноте мою руку и тоненько заскулила. Я тут же заскулила в ответ.

– Ш-ш-ш-ш! – зашикала Каринка.

В прихожей тем временем разворачивался тайфун.

– Надя, – верещала тетя Сирун, – любому человеческому терпению приходит конец!

– А что такое? – делала невинное лицо мама.

– Ты еще спрашиваешь, что такое? Где твоя дочка?

– Которая из них?

– Которая вылитый азраил.

– Я попрошу вас!

– Она меня попросит! Это чей поднос?

– Не наш, – быстро ответила мама.

– Как это не ваш? А швабра чья?

– Не знаю. Шваброй я не пользуюсь.

– В смысле – не пользуешься? А как полы моешь?

– Руками.

– Враскорячку?

– Враскорячку, так чище получается. У меня ребенок маленький, приходится каждый день полы протирать. Вот вы ворвались, натоптали. Шумите. Я ребенка укладываю, а вы ей спать не даете.

– А где Каринэ? – сбавила обороты тетя Сирун.

– У тети Розы. А что?

– Точно у Розы?

– Можете сходить и проверить.

– Ладно, – выдохнула тетя Сирун. – Раз это не твоя дочка учинила, значит, Рубик из сорок восьмой. Схожу к ним.

– Сходите.

Когда мама заглянула в ванную, мы с Манькой, крепко обнявшись, безутешно рыдали. Каринка, грозно шипя и обзываясь дурами, поочередно утирала полотенцем наши зареванные лица.

– Что за съезд плакальщиц? – тоном Ба спросила мама.

– Мам, ты прости нас, пожалуйста, – брызнула я слезами в подол маминого платья. – Мы не хотели ничего плохого. Кормушку смастерили. А она возьми и свались вниз.

– А швабру зачем взяли?

– К кормушке приладили. Чтобы выше стояла. А то ласточки не заметят!

– Как же она вниз полетела?

– Опрокинулась и полетела. Видно, плохо к стене прислонили.

– Теперь я осталась без швабры и без подноса, – устало отозвалась мама. – Мало того что вы человека чуть не покалечили, так мне еще пришлось врать, чтобы вас, паразиток, выгородить!

– А чего же ты соврала?

– Даже не знаю. Испугалась, что и мне влетит.

Мы дружно захихикали. Но маме было не до смеха. Она погнала нас на кухню, усадила за стол и строго-настрого велела не двигаться. Сбегала в спальню, удостоверилась, что Сонечка спит. Протерла враскорячку пол в прихожей. Позвонила Ба и в двух словах рассказала о произошедшем. Чтобы Ба знала, как себя вести на случай, если к ней заявится с обыском тетя Сирун. Ба выслушала маму, потребовала к трубке Маню, долго грохотала. Потом трубка по эстафете перешла ко мне, а далее к Каринке.

Потом мама позвала нас обедать. Мстительно кормила какой-то гадостью, которую гордо называла луковым супом. На наше нытье снисходительно пояснила, что в еде мы ничего не смыслим, что луковый суп – национальная гордость Франции, и дети всего мира были бы просто счастливы, получи они на обед такое восхитительное блюдо.

Пока мама рассказывала про детей всего мира, Гаянэ рыдала в национальную гордость Франции горючими слезами, а мы брезгливо кривили рты.

– Пока не увижу дно тарелок, из-за стола не встанете! – нахмурилась мама, села напротив и приготовилась терпеливо ждать.

Пришлось браться за ложки. Сначала мы гримасничали, а потом как-то даже втянулись и выхлебали суп без остатка. Каринка аж добавки попросила.

– Надо было приклеить ручку швабры к тумбочке. Тогда бы она не свалилась, – пробурчала она, принимаясь за вторую тарелку.