Текст книги "Единственные дни"

Прощание с Тарковским

В феврале 1986 года я была на фестивале детских фильмов в маленьком французском городе Корбей-Эссон. Несколько часов в ожидании автобуса мы провели в Париже. Еще в Москве я узнала о болезни Андрея Тарковского, и, как часто бывает, слухи принимали самые невероятные формы. Выросшая в актерской семье, я испытывала отвращение к сплетням и слухам, которые разрывали семьи, хоронили живых людей.

С пристрастием выспрашиваю у работника нашего посольства подробности о болезни Тарковского. Получаю ответы куцые, холодные и безоговорочно не приемлющие саму личность Андрея Арсеньевича.

– Да, болен… кажется, рак, а может быть, ничего нет; реклама… Судя по газетам, сейчас он здесь – в парижском онкологическом центре, на обследовании.

В мыслях проносится – здесь, рядом, болен!

– Мне нужно повидать Андрея Арсеньевича… Можно мне в этом помочь?

Получаю резкий ответ:

– Этого еще не хватало… Конечно, нельзя! – и, видя мою решительность, действует с другой стороны, во все стараясь внести ясность. – Дочь Бондарчука у Тарковского… Да вы представить себе не можете, какую здесь грязь льют на вашего отца после Каннского фестиваля. Будто ваш батюшка повлиял на решение жюри, и Тарковскому дали вторую, а не первую премию.

Что мне было ответить? Что у двух крупнейших художников могут быть разные эстетические платформы, вкусы, привязанности?.. Что между любыми художниками бывают разногласия? Что этим пользуются, пытаясь вбить клин между ними и даже уничтожить творцов, чтобы не изображали учителей человечества, чтобы были, как все? Невежды копались в интимных письмах Пушкина, чтобы очернить, оклеветать, подвести под пулю. Пытались сделать достоянием толпы подробности личной жизни Гоголя, Чайковского, Достоевского. Лишь бы удалось скинуть с пьедестала. Лишь бы разрушить мощные живительные лучи искусства. Не объединить крупные души в духовном строительстве, а растоптать, разорвать их связи, а еще лучше уничтожить, чтобы спокойно жилось посредственности. Стараюсь, как могу, сдержанно объяснить:

– Вы прекрасно знаете, что повлиять на решения жюри крупного международного фестиваля, каким является Каннский, никому нельзя. Общеизвестен факт, что решения принимаются задолго до начала этих фестивалей.

Мне казалось, что я попала в цель, он, конечно, знает, улыбается, кивает.

– Вы не поможете?

– Нет. Или вы тоже хотите остаться? И вы?..

Он не договорил, увидев мою реакцию. Я попросила только об одном: дать мне адрес онкологического центра, где находится больной. И вот серенький, неприглядный день. Пригород Парижа с похожими, как и во всем мире, казарменными коробками новостроек.

Боже! Как архитекторы беспощадны к смертельно больным людям! Как все эти центры – и у нас, и у них – похожи! Панно из мозаик, на которых изображен облучающий рентгеном аппарат. Апофеоз механической цивилизации. Вместо того чтобы облегчить душу страдающего, его расчленяют на запчасти. Словно механизм.

Больница «Сарсель» была в сорока километрах от Парижа… Мозаик на ней не было, но она была окрашена в коричневый цвет, унылый и безысходный.

Много позже в дневниках Андрея прочла фразы, соответствующие этому моменту жизни: «…Наши представления нужно менять. Мы не видим, а Бог видит и учит любить ближнего. Любовь все преодолевает, и в этом – Бог. А если нет любви, то все разрушается».

Духовный поиск не прекращался там, в больнице, а может быть, привел к новым откровениям… Я видела снятые кем-то кадры Андрея в больнице и была поражена: вся его нервозность, некая экзальтированность куда-то ушли. Он был спокоен, очень прост, естественен… Может быть, перед ликом Вечности, куда он входил, все его существо сгармонизировалось, успокоилось, смирилось…

А тогда, в феврале 1986 года, в отеле маленького городка Корбей-Эссон я плакала навзрыд.

Почему у нас всю жизнь «нельзя»!

Нельзя говорить правду – подрыв дела социализма. Нельзя работать за границей – предательство. Нельзя говорить о душе – пропаганда религии.

Нельзя навестить умирающего друга…

Жертвоприношение

…Последнее свидание с Андреем Арсеньевичем было через экран. Хроникальные кадры работы над «Жертвоприношением». С экрана улыбается своим актерам Андрей. Ничуть не постаревший, как всегда деятельный, подтянутый. Только без характерной жесткости в лице и интонациях. Словно что-то нашедший в себе самом и утвердившийся в каком-то ему одному ведомом знании… Тарковский верил в жизнь и верил в ее возможное продолжение там, по ту сторону бытия. Его последний фильм – духовное завещание не только сыну, но и всем нам…

Изменить мир, спасти его от саморазрушения можно только изменив самого себя. Принести себя на алтарь служения людям.

И снова «Солярис». Мерное колыхание трав в сонной реке, музыка Баха и из темноты – фамилии людей, которые ушли с земли… Владислав Дворжецкий, Анатолий Солоницын, Андрей Тарковский.

Не уберегли, как будто много у нас Тарковских, Шукшиных…

Что объединяет творчество великих художников? Любовь к людям и к истине. Любовь, заставляющая говорить правду и только правду, любовь, верующая и созидательная в своей вере.

Как пророчество звучат слова Криса Кельвина, слова автора фильма – Андрея Тарковского:

– Любить можно только то, что можно потерять… Родину… Женщину… А не пора ли тебе возвращаться домой? А? Крис…

Домой, дом… Дом как материализация самого родного, заветного, истинного возникает на островке в космическом разуме Соляриса.

Дом как символ проходит по всем картинам Тарковского и ведет к его «Жертвоприношению» – фильму-завещанию, фильму-пророчеству, фильму, который мог быть сделан только Тарковским.

И вера! Всемогущая, глубокая вера в спасение человечества, через отречение от всего того, что любишь больше жизни. «А теперь пребывает сии три: Вера, Надежда, Любовь, но Любовь из них больше» (Евангелие).

Клубы «Бемби». Дочь

Первый клуб «Бемби» возник ещё на Кавказе, когда мы заканчивали фильм «Юность Бемби». Всех кинозверюшек я подарила детям из Чернобыля, которые лечились в горных районах Кавказа. Только в горах у облученных детей состояние крови не ухудшалось, но они не могли спуститься вниз и жили без родителей.

Там, в Приэльбрусье, и появился первый клуб. Но уже к маю 1987 года было около тридцати таких объединений. Вместе с писателем Вадимом Бурлаком наш детский экологический клуб в мае 1987 года принял участие в экспедиции «Дунай – Лена», путешествии в защиту мира и природы. Вначале мы плыли на старинном теплоходе «Волгарь-Доброволец», построенном еще в 1916 году. Дети, а это были и герои фильма «Бемби» – Лиза Киселева, Ваня Бурляев – стали журналистами, вели путевые заметки, выступали вместе со мной в городах Поволжья и, самое главное, плыли на военном корабле с пушками и настоящей рындой – так мы узнали, как назывался теплоходный колокол.

Предполагалось пройти, сменяя теплоходы, до города Якутска 8 тыс. миль или 15 тыс. километров. Но мы сразу ограничили наш маршрут, так как руководительницу детворы, то есть меня, ждало важнейшее жизненное событие.

27 августа 1987 года у нас с Николаем Бурляевым родилась дочь Маша. Весь роддом хохотал. Ну, а как же? Актриса родила дочь в День кино! Вот такой подарочек.

И, конечно, так же, как и Ваню, Машеньку отправили с шестого дня жизни поплавать в ванной, так что и сын и дочь научились плавать раньше, чем ходить. Когда в роддоме предложила Ванечке подержать сестру на руках, он испугался и не взял её, боясь навредить хрупкому существу. Но уже на четвертый месяц жизни Маша отправилась вместе с клубом «Бемби» в свое первое путешествие на гастроли, в город Гороховец.

Бережно из рук в руки детишки брали Машеньку и баюкали её, завернутую в пуховой платок. В два с половиной года Маша Бурляева дебютировала в Театре «Бемби» в пока ещё безмолвной роли Розочки. В четыре года – стала сниматься в моем художественном фильме «Господи, услыши молитву мою». В разных ролях в этом фильме снимались мои «бембята», а в главной роли – Иван Мурадханов, юный артист Театра «Бемби». Этот театр выкристаллизовался из клубов «Бемби», и после прихода в Театр киноактера Вячеслава Спесивцева стал на законном основании «детской сценой театра».

Мною были поставлены спектакли «Красная Шапочка» и «Снежная Королева» по Евгению Шварцу, в них принимали участие дети от трех до шестнадцати лет и звёзды кино: Жанна Прохоренко, Мария Виноградова, Татьяна Гаврилова.

Верными сотрудниками на многие годы стали Владимир Протасенко, Александр Кунямин, Наталия Остринская и Владимир Федоров. В фильме «Господи, услыши молитву мою» снималась и моя однокурсница – Наталья Белохвостикова. Кроме детей в фильме принимали участие животные, но на этот раз – медведи.

Однажды в тридцатиградусный мороз, нервничая из-за непогоды, выйдя на киноплощадку с мегафоном, я увидела крохотное создание в еле застегнутой шубейке, с шапочкой, сползшей на глаза. Одинокий ребенок продвигался мимо клеток с медведями, машинами, камервагеном и кранами.

Схватив мегафон, я закричала на всю площадку.

– Чей это ребенок? Где его мама? Кто разрешил?

Ребенок поднял на меня глаза, и я узнала мою дочь Машеньку… Она долго ждала съемок. Увидев, что я вышла, пошла за мной, как и полагалось дисциплинированному артисту, на киноплощадку. Так как в четыре года ей было трудно одеться, она нацепила шубку, как могла, и нахлобучила шапку, закрыв себе лицо. Так что нерадивой мамой была я сама. Машенька росла очень самостоятельным ребенком. А куда денешься при такой мамочке?

Беловодье. Путем Учителей

Документальные фильмы – это мои дневники. Я делилась тем, чем жила. К изучению наследия Рерихов пришла к тридцати годам и получила ответы на самые потаенные вопросы. Мне хотелось найти подтверждение внутреннему убеждению, что жизнь бесконечна. И я нашла ответ.

Да, в кругу бесконечности мы бессмертны, но как распорядиться этим бессмертием?

И тогда мне захотелось физически пройти часть пути Николая Константиновича и Елены Ивановны Рерих.

В августе 1989 года мне довелось участвовать в международной экспедиции на Алтай. В ее состав входили ученые, биологи, геологи, медики, кинематографисты – представители Англии, Швейцарии, Болгарии, Советского Союза.

Монголию представлял лама Боосан из буддийского монастыря.

Целью выбранного пути было приобщение к Центрально-Азиатской экспедиции Рерихов и первому ее этапу – алтайскому, ведущему к священной горе Белухе.

В 1926 году экспедиция Рериха прошла алтайским путем и остановилась на две недели на правом берегу Катуни, у самого подножия Катунского хребта с его легендарной вершиной Белухой, в селе Верхний Уймон.

Есть в том селе дом без электричества. Живет в нем семидесятидвухлетняя Фекла Семеновна Атаманова, женщина живая и общительная, но отрицающая технику, не позволяющая себя снимать и записывать на магнитофон.

Звенигород

В старой избушке у Феклы Семеновны тепло, чистенько.

– Да, вот так и полетели они… – продолжает она свой рассказ. – И вот только ему одному и открылось – весельчаку, самому улыбчивому. А другие и были, и смотрели, а ничего не углядели. В окна смотрят, только облака видят. А ему-то, ему-то, улыбчивому, город открылся! Сверху, однако, было видать. Прямо там, на Белухе, город с золотыми куполами…

А те, другие, как в беспамятстве были, ничегошеньки не углядели.

К Фекле Семеновне Атамановой приходила я не раз, да и не только я, зная о ее родственных связях с Вахрамеем Семеновичем Атамановым, проводником Николая Константиновича Рериха на Алтайском пути Транс-гималайской экспедиции. Да и жили они у них дома – и жена Николая Константиновича, Елена Ивановна Рерих, и их старший сын Юрий.

– И песни они наши знали, – с охотой рассказывала Фекла Семеновна, – и сказания. Знание им было дано: говорили, что город здесь будет и называться он будет Звенигород.

– Ты уж меня не записывай, все эти винтики-штучки эти, ну их, – всякий раз говорила старушка при попытках записать ее на магнитофон. – Не от света это, не от Бога. Так и не нужно.

Так и сидели мы вместе – в доме, где нет и никогда не было электричества. Где огонь в печи, свеча да лампада у иконы освещали стены дома или красно солнышко заглядывало в оконце старообрядки.

Дом Феклы Семеновны стоял на краю большого села Верхний Уймон. Оно было основано около трехсот лет назад староверами, не принявшими церковных преобразований митрополита Никона и бежавшими сюда из западных областей России спасать свою истинную веру.

Преследуемые староверы хранили надежду, что придет день и вновь вернется вера Христова во всей чистоте и правде. Взяли они с собой древние иконы да церковные книги в кожаных переплетах, писанные от руки, псалтыри да Евангелие. Надежда их на обретение истинной веры смыкалась с убежденностью в существовании заветного края. Это сокровенное место именовалось Белыми Горами, Белым Островом или Белым Источником – Беловодьем.

О Белой Горе говорил и русский Святитель Сергий Радонежский – строитель русской духовной культуры, тем возжигая луч мечты в верующем сердце. Однако где находится эта чудесная гора, не указывал.

– Да ты кушай, кушай, – потчевала меня хозяйка. – Вот, медок-то какой, – протянула она мне блюдечко белого, как снег, меда.

– Такого нигде не пробовала, – призналась я, – только здесь впервые увидала.

– Это летний мед, – закивала старушка, – целебный самый. Вот, яичко возьми.

Взяв яйцо, я хотела стукнуть его о краешек стола…

– Э, нет! – неожиданно сурово остановила меня Фекла Семеновна. И, глядя мне прямо в глаза, торжественно произнесла: «Стол – Христов Престол».

Увидев мое замешательство, мягко добавила: «На-ко ложечку, ею яйцо и стукай!»

Опять я вспомнила, что не просто в гости пришла, а к тем, кто через века веру свою бережет от всякой нечистоты. Принимают старообрядцы всегда радушно, сердечно. Только посудой твоей, чашкой, ложкой пользоваться не будут – так и лежат отдельно гостевые чашки от своей. Старенькой, полуотбитой, но своей. Даже селиться старообрядцы любят повыше, у самых источников, чтобы вода не протекала ни через какой двор. Пастырей и священников у них нет, есть старейшина, и собираются они на общую молитву в избе, а не в храме. Вина не употребляют, не сквернословят, много молятся и читают по своим старым книгам.

Покушав, Фекла Семеновна собрала со стола крошки, отлила немного водички в миску, помыла чашки, на место поставила, обтерла руки полотенцем и села возле меня.

Я протянула ей два камня.

– Этот вот, черненький, вчера нашла, – объяснила я, – на холме, где часовню строить хотим преподобному Сергию. Видите, что на нем?

– Вижу, вижу! – легонько прикасаясь пальцем к черному камушку, закивала Фекла Семеновна – Крестик белый, вижу… Да, дается тебе, дается!

– А этот вот с других гор, самых высоких на земле, Гималайских, – показываю я ей горный хрусталь. – Дан он мне одним человеком, в подарок от Святослава Николаевича Рериха. Этот камень мне особенно дорог. Был он когда-то найден в Транс-гималайской экспедиции и принадлежал Елене Ивановне Рерих.

– Ну-ка, ну-ка! – старческая рука бережно взяла камень, поднесла к окошку. Горный хрусталь вспыхнул семицветием.

– Будто Христос внутри! – прошептала Фекла Семеновна. – Да, дается тебе! – еще раз проговорила она.

– Фекла Семеновна, – решилась я, наконец, – а где же Звенигород будет?

– Да тут, недалеко, где село Тихонькое, знаешь?

– Знаю, знаю! – радостно закивала я.

– Вот справа от него – березняк, потом лиственница, и место такое славное, открытое до гор больших, там еще родничок есть целебный для глаз. Наши-то старушки частенько туда умываться ходят. Так вроде там город будет – сам рассказывал.

Сам – это значит Николай Константинович.

– А когда он-то про то рассказывал, – продолжала старушка, – и села ведь никакого не было, а он-то все знал, что будет. Возле села, говорит, город будет.

Нигде я не ела такого душистого меда, не пила такого чая с мятой и малиной, как здесь, у Феклы Семеновны, на краю села Верхний Уймон, где течет быстрая красавица Катунь и сияют снеговые вершины синих гор Алтая. Где, по преданию староверов, лежит путь в Беловодье.

Верхний Уймон

Прохожу по селу. Сколько здесь ребятишек… И все голубоглазые, русоволосые.

– Здрасьте, – поздоровался паренек лет восьми.

– Здравствуй, – ответила я ему и вспомнила, что иногда старообрядцы, встречая друг друга говорят: «Здраствуй, Христос!». Желая отблагодарить кого-нибудь, говорят полностью: «Спаси Бог». Как хорошо, как дышится легко, как ясно думается.

А вот и дом, где жили Рерихи. На доме памятная табличка и барельеф в честь Николая Константиновича.

Рерихи считали Сибирь самой неизвестной и таинственной частью азиатского материка и полагали, что центр новой России со временем переместится сюда. Елена Ивановна говорила местным жителям: «Мы уже несколько лет ездим, плаваем, летаем. Побывали во многих странах, но лучше вашего края не нашли. Воистину, он благословенный».

Елена Ивановна не признавала керосиновой лампы, и друзья доставали ей воск, из которого она сама делала свечи. Так при свете свечи работала неутомимая семья Рерихов здесь на Алтае, в селе Верхний Уймон.

В доме Рерихов на окнах белые чистые занавески, а рядом вырос большой сруб, построенный не так давно почитателями Рерихов из Новосибирска. Сейчас в нем расположился небольшой музей. Есть в нем и репродукции картин Николая Константиновича, немного книг и карта маршрута Транс-гималайской экспедиции.

Вглядываюсь в горы. Там, дальше, совсем недалеко отсюда, Белуха – священная гора России.

Ах, красота-то какая, внутри все замерло.

В небе вспыхнула радуга, словно связуя своим семицветным мостом высочайшую точку Алтая – легендарную Белуху – и красавицу Катунь. Было ощущение чистоты и звонкости, словно виделся под радужной сферой город будущего – Звенигород.

– Успеть бы снять! – пронеслось в моей голове, и, распугивая соседских кур и гусей, я стремительно влетела в зеленую калитку, где жил мой давний друг Владимир Чекалин, где расположилась моя небольшая съемочная группа Барнаульского телевидения.

– Володя! – крикнула я с порога, – радуга!

Никто не отозвался, в комнатах никого не было.

– Ах, как жаль! Ушли куда-то, – заворчала я и вышла во двор еще раз посмотреть на чудо.

– А мы здесь! – услышала я у себя над головой.

Так вот они где! На крыше сарая, как на плоту, среди синего поднебесного царства уместился мой оператор Анатолий Фукс и наш редактор Галина Хлопкова, там же на крыше весело улыбался в бороду хозяин дома – Володя.

– Снимаете?! – с облегчением проговорила я.

– А то, как же такую красоту и не снимать! – не отрываясь от камеры, заметил Толя. – Владимир Иванович увидел, как радуга зреет, мы сразу сюда на крышу. Здесь и горы, и река, и все село видно.

К вечеру похолодало. Володя затопил печь. Соорудили нехитрый ужин.

– В прошлом году, – рассказывала я Толе и Галине, – я впервые сюда приехала. Добиралась на перекладных. Из Москвы доехала до шукшинских мест – там, в Сростках, как раз чтения были, знакомые довезли до Горно-Алтайска. Переночевали и рано утром рейсовым автобусом в Усть-Коксу – двенадцать часов пути, как на одном дыхании пролетели. Дальше опять попутка, и к вечеру добрались сюда в Верхний Уймон.

Еды с собой не взяла. Единственный в селе магазин закрыт давно, солнце за горы прячется, все по домам сидят. Я никого не знаю, грустно стало, и есть хочется. Тут какой-то паренек ко мне подходит, здоровается. Вхожу в дом и глазам не верю – Володя, добрый мой друг еще по ВГИКу! Был он тогда бригадиром осветителей, вместе мою первую режиссерскую работу снимали.

– Да, точно, – подхватил мой рассказ Володя, – а помнишь Тодора?!

– Еще бы не помнить, самый ленивый оператор на свете, – вспомнила я оператора, с которым мне пришлось снимать свой первый фильм «Единственные дни».

– Я тогда Наталье, – продолжил Володя, – сказал, что ей очень повезло с Тодором. Она мне не поверила. А я говорю, если ты с таким оператором справишься, ты потом с любым оператором будешь фильмы снимать!

– Так оно и случилось, – подтвердила я, – все были лучше его.

– И я? – робко спросил Толя.

– А ты, Анатолий, верх совершенства!..

Галина расхохоталась: «Так мы теперь тебя и будем звать, Толя, – совершенство».

От радости Толя решил съесть еще гречневой каши. А мы с Володей углубились в воспоминания о нашей вгиковской поре.

– Познакомились мы с тобой гораздо раньше, – уточнил Володя. – Еще когда ты на актерском училась у Герасимова. Ваш курс был так знаменит, что на все показы в мастерскую набивалось людей полным-полно. А тут еще слух пронесся, что Андрей Тарковский к вам придет на экзамены по мастерству искать героиню для нового фильма. Я его в коридоре увидел. Идет такой забавный, в берете с помпончиком. А вокруг все: «Гений, гений идет». Фильма-то «Андрей Рублев» еще никто не видел, запрещен был, а то, что Андрей Арсеньевич – гений, про то все знали. Ну, я вслед за гением прошмыгнул и посмотрел экзамен.

– Да это был важный день, – вспомнила я. – Помню, как за кулисами нервничала, еле переодеваться успевала. После этого экзамена меня Тарковский и пригласил на пробы в «Солярис».

– А Андрей Арсеньевич читал произведения Николая Константиновича Рериха? – неожиданно спросила Галина.

– Нет, мне кажется, Рериха он не читал, но очень увлекался Кастанедой.

– Да, во всех его фильмах тайна есть, – проговорил Володя. – Читал или не читал, не так важно. Важнее, как он мир ощущал, знал или предчувствовал. Я вот и читал, а что толку, все жду, жду чего-то, но вот, кажется, дождался!

– Чего дождался? – спросил Толя.

– Вас дождался всех! Семь лет ждал.

– На вот, почитай на сон, – вложил Володя в мои руки тоненькую книжечку.

Страна Беловодье

«Великий Князь Владимир Красное Солнышко отправил шесть посольств в чужие земли, чтобы разузнать, какая вера там, а затем, сличив, полагал выбрать самую лучшую…

Во снах не раз являлся ему старец, что еще одно, седьмое посольство должно быть отправлено. А тут явился перед ним Отец Сергий, который в Царьграде на святой горе Афонской был обращен в христианство. Сергий поведал Великому князю Владимиру то, что далеко на востоке существует где-то страна Беловодье – обитель вечной красоты и истины.

Князь Владимир воодушевился услышанным и решил послать в неведомую страну посольство, во главе которого и поставил отца Сергия…

Страна Беловодье – не сказка, но явь. В сказаниях народов она зовется всюду по-иному. В дивных обителях там пребывают лучезарные, кроткие, смиренные, долготерпеливые, сострадательные, милосердные и прозорливые Великие Мудрецы – Сотрудники Мира Высшего, в котором Дух Божий живет, как в Храме Своем. Эти Великие Святые Подвижники, соединяющиеся с Господом, и составляют один Дух с Ним, неустанно трудятся в поте лица своего, совместно со всеми небесными Светлыми Силами, на благо и пользу всех народов земли.

Там Царство Духа Чистого, красоты, чудных огней, возвышенных чарующих тайн, радости, света, любви.

Много людей стремятся в Страну Заповедную, но за каждые сто лет проникает туда лишь семь позванных, из них шесть возвращаются, унося с собой сокровенные знания – и только один остается.

Силы ада с бешеной яростью будут, бушуя, наступать безустанно и потрясать нашу Русь до основы… Чем страшнее напор, тем сильнее вера спаяет народ воедино – и ничто не заслонит ему путей ко Всевышнему. Силы чистого света, огня неземного низложат врагов. Живые Огни залечат раны счастливой страны. На развалинах старого возродится Великий Народ, красотою духа Богатый.

Лучшие избранные понесут Слово Бога Живого по всем странам земли, дадут миру мир, человекам благоволение и откроют Врата Жизни Будущего Века.

Записано 15/27 июля 1893 года о. Владимиром, иеромонахом Вышенской Успенской мужской пустыни, Тамбовской губернии, Шацкого уезда».

Я закончила читать. Спать не хотелось. Вышла из дома под звездное небо. Луна ярко освещала горы, а там, где должна была быть Белуха, указуя, сверкал Орион.

Наступило 17 июля 1988 года. Около века назад проповедовал о Беловодье отец Владимир, а сегодня окрепла эта вера в страну Заповедную. О ней, именно о ней повествуют книги Рерихов и их таинственное путешествие в Центральную Азию – и пришли-то ведь сюда, сюда, к Великой Катуни, и были на Белухе. «Страна о четырех океанах…»