Текст книги "Волчья верность"

Что скажешь, легат, разве Эрик не поступал именно так? Спрашивал, смогут ли летать пилоты, которых ты обучал, выяснял, что вряд ли, прекращал обучение и отправлял на фронт. Разумный подход. Ты с ним спорил, потому что считал, что мог бы научить большему, однако стоит ли тратить время, если… если ученик не сможет преодолеть барьер?

А это по обстоятельствам. В мирное время Эрик никуда не спешил и позволял доучивать пилотов, и из этих пилотов вышел толк. Часть из них служит в гвардейском полку, часть – стала командирами и продолжает расти. На кого действительно не стоило тратить время, так это на Алекса. Потому что он мог – и не захотел. А девиз «Всегда можно лучше» уместен только для Лонгви.

Лонгви…

Эрик однажды сказал, что не видит среди лонгвийцев ни одного толкового пилота. И вот – пожалуйста. Де Трие. Лонгвийцам удалось то, что до сих пор не удавалось никому: они научили летать человека, который не был рожден для полета. Лонгвийцам?.. Правильнее уж сказать: Лонгвийцу. И Тиру фон Раубу.

Наверное, это должно быть неприятно – то, что с твоей помощью кто-то чужой добился того, что не смог сделать твой хозяин. Наверное. Но Тир не утруждал себя выбором правильной реакции. За двенадцать с лишним лет так и не научился видеть разницу между Вальденом и другими государствами. Небо над всеми – одно, так не все ли равно, в какой точке на планете появился новый пилот?

Интересно, Лонгвиец и это учитывает?

Лонгвиец, похоже, учитывал многое. Когда Тир, уставший от размышлений, взялся, наконец, за материалы, привезенные де Трие, он не раз и не два вспоминал слова Эрика о том, что им нашлось бы о чем поговорить с бароном де Лонгви. С Мечником Эльриком де Фоксом.

Лонгвиец делал записи для своих учеников и для учеников своих учеников. Он отнюдь не имел в виду, что все это будет читать именно Тир фон Рауб, Черный, Contra Mundi, пообещавший когда-то не возвращаться в Лонгви, напророчивший Лонгвийцу, что тот пожалеет об этом обещании.

Если верить Эрику, пророчество сбывалось.

Если вспомнить, как отреагировал тогда сам Лонгвиец, – пророчество имело все шансы сбыться в его пользу. Если этот шефанго и впрямь умеет играться с вероятностями.

Нет, об этом лучше даже не думать. Так недолго и до того, чтоб почувствовать себя куклой на ниточках. А этого ощущения, однажды пережитого, оказалось вполне достаточно, чтобы не желать повторения. Если уж тобой играют в куклы, пусть это делает кто-нибудь, не уступающий по уровню прежнему кукловоду. Тот был вроде как сам Сатана, мать его, гребаный Творец… и на меньшее Тир фон Рауб теперь не согласен.

А Лонгвиец утверждал, что Мастером может стать любой. Что любого можно научить летать – научить танцевать, – что все зависит только от целеустремленности и силы воли ученика и учителя. А еще Лонгвиец не признавал никакого барьера. И складывалось впечатление, что для него не существует таких понятий, как «талант» или хотя бы «предрасположенность». Обманчивое впечатление – Тир понял это, хоть и не сразу. На словах все выглядело просто: можно научить любого. На практике же отнюдь не всякий мог научиться. Талант был тем топливом, которое питало стремление стать Мастером, талант был огнем, который сжигал в ученике все, препятствующее стремлению к цели, талант был стержнем, не позволяющим сломаться и отступить, и был крыльями, на которых, в конце концов, ученик поднимался в небо.

Если таланта не было – ученик сдавался еще во время испытаний.

Поэтичность сравнений естественна для шефанго, но оказалось, что она еще и заразна. Сообразив, что вереницу поэтических образов породило его собственное воображение, Тир только вздохнул. Это же надо – заразиться поэтичностью от Лонгвийца. От шефанго, в котором поэзии меньше, чем в опасной бритве.

В описание испытаний он ухнул с головой, отключившись от внешнего мира настолько, что к реальности его вернул лишь Гуго, прискакавший с очередными полутора тысячами вопросов.

Испытания – методика, которой так не хватало. Процесс отбора учеников, позволяющий из множества соискателей выбрать тех, кто сможет стать Мастером. Формулирование принципов этого отбора у самого Тира продвигалось крайне медленно. Не хватало данных, слишком мала была выборка. И можно сколько угодно повторять себе, что Лонгвиец писал это не для него, а для своих учеников, таких же Мечников, но разве для них он расширил описание, собрал и выделил аспекты, общие для всех: Мечников и художников, музыкантов, и поэтов, и оружейников, и магов, и пилотов? Нет. Ученикам Лонгвийца это было не нужно. Мечники, они учили – если учили – себе подобных. Обобщение было необходимо Тиру фон Раубу.

И Тир почти видел насмешливую ухмылку, всплывающую за ровными строчками записей на экране мнемографа. «Так кто же из нас пожалеет о твоем обещании, а, Черный?» В насмешке не было яда и не было злорадства. Фантазия Тира позволяла разглядеть там нечто гораздо худшее: терпеливое и спокойное ожидание.

Фой де Трие вернулся в Лонгви. А спустя три дня на склад почтового отделения «Антиграва» пришла посылка. На имя Тира фон Рауба. Контейнер, длиной в вуаш, высотой – чуть меньше хиррзи. Пять на два метра, если метрическую систему вспоминать. Ничего такая посылочка, почтовые службы надорвались бы, пожалуй, телепортом доставлять. Тем не менее, контейнер пришел именно через телепорт, а печати с золотой розой в белом круге указывали на отправителя, весьма вольно относившегося к правилам телепортационной почты.

Лонгви. Ага. Печатей на пломбах было по две. Одна – лонгвийская, вторая – с черной кошачьей головой в синем треугольнике – личная печать барона. Кое-кого из нестареющих, помнивших былые времена, эта кошка до сих пор вгоняла в суеверный страх. Тир страха не испытывал, но подвох заподозрил. Ничего хорошего он от Лонгвийца не ждал, даже несмотря на то, что тот не однажды помогал ему. Точнее – именно поэтому.

И все же, несмотря на хорошо развитую подозрительность, вскрыв контейнер, он забыл об осторожности. Внутри было оборудование, о котором мечталось последние десять лет. Тренажеры, генераторы защитных полей, а кроме этого, – Тир о подобном даже не мечтал, потому что никогда о таком не слышал, – терминал, с которого можно было полностью контролировать двадцать четыре болида, как настоящих, так и иллюзорных. Терминал, позволяющий моделировать реальный воздушный бой, при необходимости – брать на себя управление любой из включенных в сеть машин или всеми машинами сразу, следить за полетом как извне, так и изнутри – из кабины любого выбранного болида, поддерживать связь с пилотами… и еще до черта всего.

ГЛАВА 7

Любовь – она не может быть обузой.

Иначе это просто не любовь.

Светлана Покатилова

Казимира пригнало в «Антиграв» неуемное любопытство.

Он предпочел считать любопытство беспокойством. В конце концов, мало ли что мог прислать Лонгвиец… может, контейнер под завязку забит какой-нибудь химией, воспламеняющейся при контакте с воздухом. А Тира, после того как его Катрин чуть не спалила, беречь от огня надо с удвоенной силой.

Но самого себя ведь не обманешь. И Тира не обманешь.

– Ты сейчас мурлыкать начнешь, – ядовито заметил Казимир.

– А-ага. – Тир просматривал опись оборудования и не обращал на князя внимания.

– Бойтесь данайцев, дары приносящих.

– Ага. Посмотри. – Он сунул в руки Казимира дгирмиш с описью. – И возрадуйся. «Дроздам» это тоже пригодится.

– «Драконам»!

– И «Драконам».

– Суслик…

– Да? Что случилось?

Видимо, Тир услышал что-то в его голосе. Тут же сбросил маску благодушной рассеянности. Черный взгляд потеплел, и Казимир был признателен за такое проявление внимания. Сейчас – признателен. В обычном состоянии – разозлился бы, потому что это он должен беспокоиться и заботиться. Беспокойство и забота – прерогатива сильного.

– Ты собрался учить молодежь? – спросил Казимир.

– Я уже двенадцать лет учу молодежь.

– Ты собрался учить по-настоящему. И не одно, и не два поколения. Тир, как долго ты собираешься здесь оставаться?

– Пока не убьют. Что произошло?

– Ничего, – Казимир положил дгирмиш, – ничего нового. Я не могу отсюда выбраться. Из этого мира нет выхода. Мы заперты здесь, мы попали в ловушку.

– Это не новость.

Он действительно не был ни удивлен, ни расстроен. Он сказал когда-то, что ему интересно будет посмотреть, сможет ли Казимир уйти из Саэти, и, видимо, это не было вызовом, попыткой поймать «на слабо», а было именно интересом. Любопытством. Просто.

Он не понимал, что значит невозможность покинуть мир.

– Я большую часть жизни провел, понятия не имея о том, что миров больше одного, – напомнил Тир. – Я и сейчас не уверен, что Саэти – это какой-то там «другой мир». Саэти вполне может оказаться одной из планет в пределах нашей галактики. И Земля, с которой ты родом, – тоже.

– Чушь!

– Вы же не исследуете космос, так откуда тебе знать?

– Ты как слепой, – Казимир не злился, он вообще не понимал, что сейчас чувствует, – закрываешь глаза на очевидное. Ты же знаешь, что я – дракон. Мне не нужно исследовать, чтобы увидеть разницу между мирами.

– Почему ты ищешь поддержки именно у меня? – Тир смотрел снизу-вверх, а показалось, что смотрит сверху. Мимолетное впечатление, наваждение. Мелькнуло и ушло. Одно из проявлений его сверхъестественной натуры. – Казимир, я не умею поддерживать и утешать не умею. Я могу только забрать эмоции. Но тебе это не нужно.

– Тебе никогда не хотелось найти других таких же? – Казимир подавил желание, как следует встряхнуть его. – Ты никогда не чувствовал себя одиноким, бесконечно одиноким от того, что ты – единственный, других таких нет и никогда не будет?

– Я нашел. Эрик, старогвардейцы, Фой де Трие – они такие же, как я.

– Нет.

– Разве?

– Тир, бога ради, да неужели же ты не понимаешь! То, что они умеют выделывать разные кульбиты в небе, не делает их ровней тебе. То, что они Мастера, не делает их нелюдями. Такими, как ты. Или как я. Здесь нет никого, равного нам. На всей планете – никого. Здесь таких, как мы, убивают.

– Таких, как я, везде убивают. Это нормально.

– Если бы мы вернулись, – устало произнес Казимир, – в мой мир, на мою родину, Тир, я дал бы тебе защиту, и убежище, и возможность убивать, сколько захочешь. Я дракон. Мне приносят жертвы. И ты мог бы летать.

– У вас не летают.

– Нет. Но ты мог бы. Тебе не было бы никакого дела до людей. Мы с тобой разной породы, но мы равны, а они – никто в сравнении с нами.

– Ты говорил, что научился уважать людей.

– Только до тех пор, пока они не воображают о себе больше, чем им позволено! Но ты же просто не слышишь меня, правда?

Не слышит. Кем бы он ни был, сколь бы чудесная кровь ни текла в его жилах, он вырос среди людей и исковеркан людьми по их образу и подобию. Он не понимает, что это невозможно, это унизительно и больно – дарить смертным чудеса, которых они недостойны.

Казимир никогда не поставил бы свое искусство на службу Эрику. При всем уважении к этому смертному он всего лишь развлекался, играл в чужие игры по чужим правилам. Эрик недостоин того, чтобы ему служил дракон. И того, чтобы ему служил… кто? Тира считают демоном, но кто он на самом деле? – в любом случае того, чтобы ему служил Тир фон Рауб, Эрик тоже недостоин. Но Тир не знает об этом, не подозревает, он готов оставаться здесь, выполнять приказы, отдавать Эрику всего себя. И это не закончится, пока его не убьют.

Это злило Казимира давно, уже не первый год. Сейчас он понял, что Тир действительно готов служить Эрику до самой смерти. И разозлился? Расстроился? И то и другое, пожалуй. Пожалел этого несчастного, искалеченного людьми демона, взбесился из-за невозможности донести до него то, что казалось очевидным.

Чего ему хотелось? Надежды! Хоть какой-нибудь. Хоть на что-нибудь. Драконы не попадают в капкан, на драконов не ставят силки, поэтому драконы не знают, что делать, попав в ловушку. А Тир – знает. Вся его жизнь – это поиск выхода из ловушек, расставляемых на него людьми. Саэти пленил дракона, но по силам ли Саэти удержать существо, сумевшее вырваться из преисподней? Какой мир выдержит, если Тир начнет рваться на свободу?

Непонятно только, как объяснить ему, что свобода лучше рабства, даже если рабство – добровольное.

– Пока ты привязан к ним, ты не летаешь, – сказал Казимир. – Пока ты живешь, как человек…

– Заткнись, а? – Голос Тира прозвучал неожиданно зло.

Казимир много бы дал сейчас за то, чтоб понять, что именно в его словах вызвало такую реакцию. Но, увы, он не силен был в толковании чужих чувств и мыслей, а вот Тир, тот виртуозно умел играть в такие игры. И Тир мгновенно взял себя в руки. Улыбнулся.

– Я живу как человек последние шестнадцать лет, и ты, кстати, тоже. Почему вдруг это стало тебя беспокоить?

– Потому что игра перестала быть игрой. Это уже не развлечение, не забава, этот мир – единственная доступная реальность.

– Я никогда и не играл.

– Это уж точно. Ты ведешь себя так, как будто все по-настоящему, тем унизительней и обидней твоя служба смертным. Еще раз говорю тебе, Тир: они – никто. Я могу защитить тебя. Я не позволю тебя убить. И мне, в отличие от них, ничего не надо взамен.

– Правда?

За издевку в голосе Казимир готов был его ударить.

Не ударил. Как обычно – не поднялась рука.

Дара захотела пройти процедуру омоложения. Дорогое удовольствие – Самат Гахс оценивал его в десять тысяч олов. Столько же стоил скоростной болид. Но у Дары были эти деньги.

Плохо.

Она не зависела от Казимира в материальном плане, но зависела от него душой. Любила. До сих пор. А он? Увы, нет. Он мог играть до бесконечности, однако как только игра стала обязанностью – как только он понял, что обязан любить, потому что ему некуда деться, – это стало тяготить. Драконы любят только драконов, только равных себе. Может быть, если есть женщины той же крови, что и Тир, Казимир мог бы полюбить такую женщину, но он не мог по-настоящему, всерьез, связать свою жизнь со смертной.

Играть в любовь к Даре было интересно, Казимир верил, что любит ее. И ждал, когда она умрет, чтобы еще какое-то время играть по принятым здесь правилам, играть в бессмертного, потерявшего любимую. Но омоложение означало, что Дара из тридцати пяти лет шагнет обратно в двадцать. Отвоюет у смерти минимум полтора десятилетия. На самом деле – больше. Она вернет не только молодость, но и здоровье. И никто не помешает ей повторять процедуру снова и снова. Хватило бы денег. А Гахс не откажет, про Гахса говорили, что он подарил людям бессмертие.

И неважно, что стоило бессмертие дороже, чем большинство людей могли заработать.

Гахс бесплатно лечил самые сложные болезни, восстанавливал потерянные конечности, практически возвращал пациентов с того света. За все это ему прощали расценки на процедуры омоложения. За это, а еще за то, что его ученики работали в клиниках по всему миру и лечили всех, кто нуждался в помощи. В отличие от них, выпускники Вотаншилльского института только в самых крайних случаях опускались до работы с простыми смертными.

Дара может стать бессмертной. Казимир не способен вырваться из Саэти. Это означает, что он прикован к Даре, прикован к Себастьяну, и то, что он сам надел на себя эти цепи, не уменьшает их тяжести.

Езус, да это же просто-напросто нечестно! Почему Тир с такой легкостью распоряжается судьбой и жизнью своей женщины? Почему его сын родился волшебным созданием, ничего не унаследовав от смертной, ставшей его матерью? За какие заслуги Тира наградили истинным наследником? За какие грехи Казимира обязали растить смертного ребенка, в котором нет ни капли отцовской крови?

И что со всем этим делать?

– Так вот в чем проблема! Ты понял, что твоя жена и сын – настоящие. Почувствовал разницу между доброй волей и обязательствами. Поздравляю, Цыпа. Хотя в твоем-то возрасте поздновато делать такие открытия.

Они уже не стояли, они лицом к лицу сидели на ящиках, составленных вдоль одной из стен склада. Близко. Черные глаза совсем рядом, насмешливые, веселые. Ну как обычно. Сочувствия у демона хватает ненадолго, а поводом для веселья у него становится любая чужая беда.

– Дурак ты, – сказал Казимир.

Он сам уже жалел о собственной откровенности. И не понимал, что на него вдруг нашло.

А ведь Тир понял бы, явись он с конкретными пожеланиями. Со своим вариантом решения… хм, «проблемы» или хотя бы с просьбой помочь в поисках выхода. Тиру нужна конкретика. Он никогда не откажет в помощи, если может помочь, но без зазрения совести пошлет подальше, если будет знать, что помочь не может.

Казимир, забывая затягиваться, вертел в руках сигариллу. Тир морщил нос от табачного дыма.

И сигарилла переломилась в дрогнувших пальцах, когда Казимир понял. Понял – с каким пожеланием он мог бы прийти. Или – какой совет мог дать ему Тир фон Рауб. Жутко стало до холода между лопатками, так жутко, как будто прицелился в Дару из заряженного брона, прицелился в шутку, но палец дрожит на курке…

К кому он пришел со своими жалобами! О чем он думал, когда рассказывал про сына и про жену – этому… этой нелюди, непостижимой даже для дракона. И каким чудом не сказал ничего, что Тир мог истолковать как пожелание или просьбу?!

– Ты думаешь, я смогу убить Дару или твоего сына только потому, что ты об этом попросишь?

Тир уже не улыбался. Выражения глаз было не разобрать. Не глаза – два черных тоннеля, в которых нет и не может быть жизни.

– Нет. – Казимир отвел взгляд и начал сосредоточенно рыться по карманам в поисках пепельницы. – Тир, я думаю, что тебе не нужна даже просьба, как таковая. Тебе нужно только разрешение. Выраженное ясно и недвусмысленно. Мне повезло, что ты педант.

– Тебе вообще со мной повезло. Вставай. Помоги разобрать контейнер.

«Мы с тобой разной породы, но мы равны, а они – никто в сравнении с нами».

Казимир сам не понимал, о чем говорит. Сравнивал то, что не подлежало сравнению. Да, люди не были ровней. Никто из людей. Но неравенство определялось положением в пищевой цепочке. Всего лишь. И в этой цепочке – Казимир, Казимир, тебе стоило бы задуматься над этим – дракон ничем не отличался от человека.

Для Зверя – ничем.

А вот старогвардейцы – отличались. Для Зверя. И для Тира фон Рауба. Но объяснять Казимиру, что драконы – еда, а Старая Гвардия – нет, было бы плохой идеей.

Не поймет.

К тому же Казимир все-таки не годился в пищу. Даже не будь он Мастером, есть его было бы жалко. Демоны, пожалуй, способны на нерациональную привязанность. Хотя бы к драконам.

Старогвардейцы, за исключением Шаграта, тренажерным классом не заинтересовались. Казимир своих «Дроздов» заставил заинтересоваться симуляторами в обязательном порядке. В чем-то светлый князь был прав насчет равенства, ага. Их двоих, Казимира Мелецкого и…

Зверя?

Нет. Тира фон Рауба.

…их двоих уравнивало происхождение, только не в том смысле, который подразумевал Казимир. Их уравнивало то, что оба они были родом из мира, где компьютеры стали основой цивилизации. И оба понимали, насколько это удобно и полезно. Сейчас Тир был благодарен судьбе за то, что их двое, – Казимир взялся лично обучить компьютерной грамотности наименее безнадежных инструкторов. А судьба могла бы оказаться и пощедрее, это уж точно. Пара-тройка Казимиров принесла бы больше пользы, чем один.

Впору из Лонгви IT-группу выписывать.

И, пользуясь возможностью, временным просветлением монаршьего рассудка, объяснить Эрику, что людей в инструкторы нужно набирать, ориентируясь не только на боевой опыт и количество налетанных часов.

Тренажерный класс работал круглосуточно. Днем там занимались курсанты летного училища, вечером – «Дрозды», ночью – командир «Дроздов» и легат Старой Гвардии. Тир получил возможность научить Казимира хотя бы малой доле того, что умел сам, и, видя желание учиться, не смог перед возможностью устоять.

Чем лучше будет летать Казимир, тем лучше будут летать его люди, тем лучше для Эрика. Казимир учиться хотел. Хоть и создавал проблемы, вставая на дыбы каждый раз, как только воображал, что Тир позволяет себе покровительственный тон. Приходилось лавировать. Трудно притворяться, когда объясняешь человеку, как надо летать, но стоит перестать притворяться, как этот человек отказывается воспринимать объяснения. Вот уж правда, тяжело в ученье… В бою с Казимиром гора-аздо легче управиться.

Если бой воздушный, естественно.

«Дрозды», и так-то недурно навострившиеся управлять болидами, начали добиваться все более впечатляющих успехов. Тир с Казимиром нанесли на карты симуляторов ущелья Варигбага, последние пару лет выполнявшие роль старогвардейского аттракциона. Ущелья давно были ранжированы по уровням сложности, теперь это пригодилось для тренировок. «Дрозды» бились в клочья, в мелкие брызги, пытаясь преодолевать крутые повороты, проскальзывать между узкими стенами, обходить скальные выступы. Бились, но летать в ущельях продолжали. И, наверное, недалек был день, когда из тренажерного зала они смогут перенести полеты на местность.

С их помощью, пожалуй, Варигбаг получится очистить от контрабандистов. Не весь хребет, конечно, – на весь ни у кого сил не хватит, – но все же «Дрозды» окажут в уничтожении контрабандистских гнезд существенную помощь.

Когда Казимир самостоятельно – и в реальности, а не на симуляторе – пролетел через одно из ущелий с самым сложным рельефом, Тир воспринял это как личную победу. Победа заключалась не в том, что светлый князь сумел преодолеть опасный маршрут, а в том, что даже такое мнительное и болезненно-самолюбивое создание удалось обучить непростым трюкам.

– Ты – кошка, – сказал Казимир потом, уже на земле, – точнее, ты – кот. Кот, который учит тигра. Помнишь эту притчу?

Тир пожал плечами – он никогда не интересовался притчами.

– Кот думает, что тигр, познав его науку, попытается убить его, – объяснил Казимир. – Поэтому никогда не научит всему, что знает. Оставит себе лазейку. Какую лазейку ты оставляешь себе, а, Суслик?

– Небо.

– В смысле?

– Я бы и рад научить тебя летать, но ты не сможешь.

Сразу после Солнцеворота Ворон, император Альбин, начал войну с Эстремадой.

Падре чуть не запил. И было из-за чего. В который раз его родина претерпевала от захватчиков. Что такого находили в Эстремаде завоеватели, чем она их влекла – кто ж поймет? Тир точно не понимал.

Фон Ольтан попробовал объяснить. Он бывал в «Антиграве» и даже допускался за старогвардейский столик, и у кого, как не у него, генерала и стратега, спрашивать, куда уперлась Эстремада Ворону Альбийскому.

Спросили.

Полученное объяснение оказалось приемлемым, но не более того. Алекс говорил о противостоянии двух империй: Вальдена и Альбин, о равновесии сил, которое стремится поддержать Эрик, и хочет нарушить Ворон, о том, что теперь, когда с кертами подписан долгий мир, и у Эрика развязаны руки, Ворон просто обязан был первым начать новые завоевания.

С точки зрения Тира – чушь собачья.

Люди устраивают войны, чтобы иметь возможность убивать, причем убивать с максимальной жестокостью. Вот и все объяснения. А политика, равновесие, противостояние – слова-слова-слова. Главное, что следовало из объяснений Алекса, – скоро будет новая война. Первая в целой серии войн на разных фронтах и в разных государствах. И кто бы ни сражался на этих войнах, за спинами сражающихся всегда будут стоять Вальден и Альбия.

А за спинами Вальдена и Альбин кто-нибудь стоит? Какие-нибудь орки, например, которым удобно и выгодно, чтобы люди дрались между собой, раз уж люди перестали драться с кертами?

По словам Алекса выходило, что нет, орки не получат от противостояния империй никакой выгоды. Путь в человеческие земли им преграждает Радзима, а Радзимой правит Лонгвиец, который не станет вмешиваться в войны между своим внуком и одним из своих друзей. Лонгвиец глаз не сведет с орочьих земель. Так что об этом можно не беспокоиться.

Что ж, не самые плохие перспективы для Тира фон Рауба, особенно с учетом подзатянувшегося поста. Но не лучшие перспективы для тех, кого он учит. И Тиру фон Раубу очень повезет, если Эрик не бросит в бой тех курсантов, которым сейчас уделяется особое внимание.