Текст книги "Гулять по воде"

XXXIII

А все больше в Кудеяре странного и небывалого случалось. То дикий человек всех забаламутит, то шифровальня на стенах глаза мозолит. Теперь вот самого Лешака порешили, а такого об Иван Сидорыче раньше и представить нельзя было. Его самые лихие душегубцы за глаза опасались и уважали, такой он крепкий дух в себе имел. Как Иван Сидорыча в мертвецкую привезли и сапоги с него сняли, от того крепкого духу все покойники, говорят, как один поднялись и разбежались, а живые, наоборот, вместо них улеглись без чувств.

И еще диковина приключилась. Сама всенародная депутатка Степанида Васильна перед целительным салоном госпожи Лолы из машины высадилась и прямиком туда внутрь устремилась. А этого за ней никогда не встречалось, оттого как обе друг дружку видеть не могли и при встречах искрами очень натурально сыпали. Госпожа Лола, соперницу из окна увидамши, в сильное удивление и недовольство выпала да послала узнать, чего надобно старой перечнице. А сама тоже по лестнице прокралась и глядит тайком, что такое депутатка Яга говорить станет и делать.

Степанида Васильна на девок дежурных не поглядела, а велит сразу доложить хозяйке, чтобы оказала ей важный прием. А сама в мятом парике и с лица будто спавшая, энергетизму совсем лишенная, за спину держится и охает. Госпожа Лола тут обратно в свой апартамент отбежала, напустила на себя надмевающий вид, а как пришли докладывать, головой кивнула и еще больше осушилась лицевым выражением.

Тут Степанида Васильна в кабинет вошла, сразу на стул, будто без сил, обрушилась и еще больше разохалась.

– Вот ведь какая напасть, – говорит, – ох, а хоть мы с тобой врагини, мириться к тебе пришла. Не побрезгуй и ты, потому как нам с тобой, ежели так пойдет, делить будет нечего.

А госпожа Лола скептически рот поджала, хмык произнесла и отвечает язвенно:

– Уж и впрямь делить нам нечего, я в деревенском дремучем знахарстве не сильна и в квасном патриотизме интереса не имею.

– Да ты не язви, – говорит ей Степанида Васильна и опять охает, – коли я к тебе сама пришла и уничижительность этим к себе явила. Видишь, до чего довели, чуть обратно не скрючивает. Ох. Вот к тебе за лечением обращаюсь, расстройство что-то сильно одолело. А все от переживаний. Племянник родной объявился из заморских стран, да тетку вовсе не уважает. Водяной совсем от рук отбился, а теперь и пропал без следа. Да слышь, музей-то у меня спалили, все экспонаты сгинули, а сколько лет служили верой и правдой.

– Кто же это сотворил? – интересуется госпожа Лола, а сама злорадуется внутри, хоть видом по-прежнему суха.

– Да кто как не Водяного бритое соплячье, – ругается Степанида Васильна. – Фантомаски теперь на себя нахлобучили, черными налетчиками прозвались, а как были пакостные мелкососы, так и остались. Жалко, не всех в каталажке твой муженек пожег.

– Это никак не доказано, – вставляет тут оскорбительно госпожа Лола, – и есть поклеп, я этого терпеть ни от кого не намереваюсь.

– Ну и не терпи, а это я так, к слову, – замиряюще говорит Яга. – Ох. А Лешака тоже зарезали. Жалко его квадратную голову, хоть он сам прямой душегубец был. А только он один с Гномом мог управиться, да Гном его и зарезал, чуют мои кости, не без того.

А госпожа Лола развела глаза пошире, потому как удивительны ей такие факты, и спрашивает:

– Для чего Лешаку надо было с Гномом управляться?

– А чтоб озеро оставил и не трогал во веки вечные, тьфу, тьфу, тьфу, – отвечает Степанида Васильна.

– Интересности какие вы говорите, – замечает госпожа Лола. – А может, у вас тоже свои виды на дивное озеро имеются? Только я на него первая глаз положила и буду себя отстаивать, а вам лучше в это не замешиваться. – И улыбку делает, ровно горгулья какая.

– У меня, детонька, к дивному озеру один интерес, – сварливо говорит Степанида Васильна, – чтоб оно тиной заросло и болотной топью стало.

– Вот натуральная деревенская дикость, – возмутилась на это госпожа Лола. – Не умеете обращаться с дивным озером, так не лезьте. Его нужно пробудить и целительным энергетизмом зарядить. Тогда оно станет пользу приносить. А от вашей болотной топи одна гадость будет и нездоровость.

– Тьфу, – говорит Степанида Васильна, – вот нонешнее невежество. Прямо поветрие какое. Тебе, детонька, это озеро ни за что не пробудить, а оно само скоро пробудится, так и знай, если нужных мер не сделать. А как пробудится, тебя и меня, и остальных всех так скрючит, что уже не выпрямишься. В дремучих лесах прятаться тогда будем, горе несчастное мыкать.

– Мне эти ваши странные угрозы нипочем, – отвечает госпожа Лола и начинает себе ногти пилить для демонстрации.

– Ну и дура, – говорит ей Степанида Васильна. – Озеро надо опоганить, костьми чую.

– Да что вы там чуете вашими костьми, кроме радикулизма? – недовольно спрашивает госпожа Лола и ногти все сильнее пилит.

– А вот и чую, – отвечает Яга, – чую, русским духом запахло.

– Ах, оставьте эти нелепости, какой там русский дух в наши просвещенные и технологические времена? Не верю я в эти ваши сказки.

А Степанида Васильна уже сердится.

– Опять дура, – говорит.

– Будете ругаться, я вас выставлю и не посмотрю, что вы будто скрюченная, – обижается госпожа Лола.

Степанида Васильна руками всплеснула:

– Да разве я сюда ругаться пришла? Я душой и телом расстроенная, а ты меня не слушаешь.

– Ну говорите уже, чего хотите, – отвечает госпожа Лола и пилу для ногтей отставляет.

– Так и говорю же – озеро опоганить. Чтоб народ к нему не шлялся, дивными влияниями не дышал. А то надышатся и опять святое озер в честь возведут.

– Никак это вы бритых голов русским духом называете? – спрашивает тут госпожа Лола и нос морщит от досады. – Так им будто самим надоело за святое озеро орать.

– Тьфу, какие там бритые головы, – плюется Степанида Васильна. – Про озеро я говорю. Бритые-то головы ему хорошим пугалом сослужили, виноватым во всем его выставили. А теперь другое пугало надо взамен их, потому как высушивать его будут еще незнамо сколько, а то и вовсе не высушат, это уж ведомо.

А госпожа Лола брови вздымает:

– Ну а мне тут каким боком?

– А таким, – говорит Яга, – надоумь своего мужа, пусть расстарается. Сам же озеро хочет у Кащея оттяпать, а тут ему и польза. Пускай чудище соорудит и в озеро запустит, народ стращать.

Госпожа Лола головой качает:

– Темны мне ваши слова совсем. Это как так – чудище соорудить?

– А про Несси слыхала? – спрашивает Степанида Васильна. – Вот Нессю и пусть соорудит. Не настоящую, а так, на железках, внутри кого посадить и пусть плавает тайно, а когда надо высовывается и стращает. А может, и помять кого надо будет для показа и остережения.

Тут госпожа Лола позадумалась и говорит:

– Это всесторонняя мысль, и мужа я надоумлю, а только если это спровокация с вашей стороны… – да не договорила и смотрит обозначительно.

Степанида Васильна на нее обильно руками замахала и сильнее разохалась:

– Да куды мне теперь, ох, спровокации затевать, когда совсем расстройство скрючивает. Ты бы меня, детонька, подлечила, – говорит жалостно, – для примирения.

А госпожа Лола кивает ей на кушетку для важных персон:

– Ну так ложись, бабушка, заряжу энергетизмом твой радикулит скрюченный.

Так и помирились две врагини, одна просто ведьма, а другая экстра, и не сыпали больше искрами друг в дружку.

XXXIV

Как в Кудеяре главного охранителя порядка и разбойного дознавателя Лешака прирезали, так совсем крамольных налетчиков притеснять стало некому. Полную волю получили, потому как другого такого важного человека у Кондрат Кузьмича в крепкой руке не было, а все одна мелкота и мелюзга неспособная да к верности неприрученная.

А Башке, Студню и Аншлагу до того дела нет, и что погибель Лешака на них перекладывают, тоже им не забота. Хлопота другая у них теперь завелась: место охранное себе подобрать, как положено лихим головам. Из домов отеческих они совсем ушли, а в тайной избушке в лесах и на болотах прятаться не захотели. Желали поближе к Кудеяру пристанище иметь, да так чтоб неприметное. А тут вспомнили, как битый в Гренуе Коля, к корням припадавший, про монастырь чего-то плел.

Вспомнили да обратили взор к руинам на холме возле озера. Башка сразу сказал:

– Вот самое тайное место в Кудеяре. Не в городе, а поблизости, видное, а неприметное, никто туда совсем не смотрит. Нам совершенно подходит.

– А может, там Черный монах по ночам ходит, – говорит Студень, – стережет.

– Мы ему мешать не будем, – отвечает Башка, – у нас свои дела.

– Если клад найду, непременно ему помешаю, – дурачится Аншлаг.

Вот решили в монастыре поселиться и пошли место разведывать. А руины не до конца на кирпичи растасканные стояли. Была церковь мшистая без крыши и другая развалина двухэтажная. Клочья стены от земли подымались, да в стене полбашни торчало, и ворота полукружием еще держались. Вот и весь монастырь, а обживали его вороны.

– Вот раскаркались, – говорит Студень. – Они нас выдадут.

– А перестрелять их, – гогочет Аншлаг и пистолю нацеливает.

Но Башка ему руку отвел.

– Привыкнут, – говорит.

И стали тут жить. Отсюда на лихое дело отправлялись, сюда же возвращались, а добро схоранивали в подвалах монастырских, которые не обсыпались. Подвалов тут много было, под церковью и под остальными развалинами, а в тех подвалах еще двери в полу, накрепко заваренные, так те совсем в глубину вели.

– Тут раньше пещеры были, – сказал Студень, – там монахи драгоценности свои держали и святых покойников хоронили, а они там не тлели, только засушивались. А если их проткнуть, кровь настоящая потечет, бабка говорила.

Аншлаг смеется и дурошлепствует:

– Мумии сушеные охраняли монашьи сокровища. А вдруг и теперь охраняют?

– Поди проверь, – отвечает ему Башка.

– Если заварили двери, ничего там нет, и никаких мумий, – отговорился Аншлаг.

– А что тогда Черный монах сторожит? – спрашивает Студень.

– Да где он, тот монах? Нету никакого Черного монаха. Понапридумывали тут.

– Нет, есть, – говорит Студень, – а то с кого бы его на стене малевали?

– А кто малевал, с того и спроси, – кривится Аншлаг. – Может, он сам шифровальней стены расписывает?

– Может, и сам, – отвечает Студень.

А Башка в их распрю влезать не стал, сел хмуро и сидит, на озеро угрюмится. Не нравились ему эти разговоры про Черного монаха. Какой-то из них тайный смысл выходил, а что за смысл, невнятно.

– Ну тогда пусть покажется, – говорит Аншлаг, – чего он все прячется?

– Зачем это он будет тебе показываться? – спрашивает Студень. – Ты его обсмеешь и все. А я его видел.

– Во сне? – гогочет Аншлаг.

Студень порозовел и глядит подозрительно:

– Тебе откуда знать?

– У тебя сны обмороченные, вот и знаю.

– Нет, ничего ты не знаешь, – отвечает Студень. – Ко мне опять тот, со стесанной мордой, приходил, лицо мое себе требовал. Не отдашь, говорит, умрешь скоро. А отдашь, все тебе сделаю, что захочешь. А сам все ближе подбирается, сейчас сцапает. Тут монах и появился. Взял меня за руку да увел.

Башка к нему повернулся и глядит странно.

– Ты чего? – Студень спрашивает.

– Ничего, – тот говорит. – А что он тебе сказал?

Студень в затылке чешет:

– Не помню.

– А ты вспомни, – отвечает Башка. – Только лучше совсем забудь про него.

А в другой раз заговорили о Черном монахе, когда нашли свежую кладку из кирпичей. Будто кто стену монастырскую возле ворот заново ставить начал. А только вокруг никакого инструмента строительного, ни корыта с цементом, одно готовое действие.

Теперь уже все трое в затылках потерли, обговорили дело да решили караулить незваного строителя. Ночью первым бдеть остался Студень, а как наутро глянули – опять стена выросла, вширь и ввысь. Студень глаза трет, клянется, что не спал ни мгновения, да только ему не поверили.

Днем опять на лихое дело пошли, вернулись одуревшие, всех ворон распугали, те полночи каркали. Теперь Башка на караульный пост залег, да утром сам себе не поверил. Стена уже хорошо протянулась по старому следу, и такая ровная кладка, будто по линейке. А Студень на ворон показывает:

– Чего это они?

Присмотрелись, а вороны в траве хлеб клюют, будто стадо малое пасется.

– Это ты им разбросал? – спрашивают Аншлага.

– Что же я, дурной какой? – удивился тот и на ворон побежал, руками машет: – Кыш, а ну кыш отседова, вертихвостки с дармоедками.

– Это Черный монах, – говорит тут Студень. – Он ворон усмирил и стену ставит.

– Зачем? – сердито спрашивает Башка. – Так он нас быстрее ворон выдаст.

А Студень только плечами ему ответил и с лица бледный сделался, будто не того съевши.

Теперь Башка решил действовать хитро. В город пошли вдвоем, Аншлага оставили в монастыре, чтобы днем про запас выспался, а ночью ни в одном глазу не держал и тайного кирпичного мастера высмотрел. Только от этой хитрости странное действие вытекло.

Вдвоем Башка со Студнем лихое дело не справили, ни с чем вернулись. Студень совсем будто вареный стал и фантомаску на голову нахлобучить даже не мог, а глядел на нее с ужасной нелепостью. Башка на него обидно ругался, да ничего поделать не мог. Вот они в монастырь обратно пришли, а тут Аншлаг сидит в траве и на еще возросшую стену меланхольно любуется.

Башка его пнул ногой, из любования выбил и спрашивает объяснение. Аншлаг по-быстрому рассказал, как дело было. Вздремнул, говорит, на часок про запас, как велено, а разбудило стуканье да шлепанье. Выглянул и видит – старичок, видом так себе, в черной хламидке, черная стоячая шапочка на голове. Кирпичи на стене выкладывает, инструментом тихо стукает, об раствор шлепает.

У Аншлага намерения спервоначалу самые решительные взыграли, а как к старичку ближе встал, так вся решительность с него и сошла.

– А чего это ты, дедушка, колупаешь тут? – спрашивает.

– Так стену кладу, милый, – отвечает старичок.

– А зачем тут стена? – удивляется Аншлаг.

– Дак монастырь тут прежде стоял, вот и стена была. А надо обратно все поставить.

– Зачем? – пытает Аншлаг.

– А чтоб вам, милые, – говорит, – было где грехи замаливать. Дел-то лихих понаделали? – спрашивает и острым глазом все поглядывает.

– Понаделали, – смирно кивает Аншлаг, на себя не похожий. – А ты, дедушка, кто такой будешь?

– Я-то? Сторож я тутошний.

– А что сторожишь?

– Так место охраняю, – отвечает, – чтоб вам осталось.

Аншлага это в думы нелегкие повергло, а после спрашивает:

– А клад тут есть?

– А то как же, – говорит старичок и улыбается, – непременно есть. Только поискать надо. Глубоко-глубоко поискать.

– Где поискать? – совсем заворожился Аншлаг и на чудн ого старичка во все глаза засматривается.

– Да не там, где всегда ищут, – загадал старичок загадку и тут пропал. За стену зашел, а обратно не вышел.

Аншлаг его везде обыскался и с холма на берег бегал, может, думает, он за водой пошел, и развалины досмотрел, а все попусту. После в траву сел и стал про клад думать, загадку разгадывать. Вот, мыслит, клад всегда под землей ищут, а если не там, то где? Да еще чтоб глубоко-глубоко?

Тут ему Студень подсказывает:

– В воде это значит.

И все трое как один к озеру поворотились.

– А лучше сразу на небе, – зло говорит потом Башка. – Чего ухи распустил на россказни? Чего не погнал вредного старикашку?

– Да какая в нем вредность, – отмахнулся Аншлаг, – одна занятность. Фокусы показывает, загадки загадывает.

– Ага, фокусы, – говорит Башка. – Кирпичи и раствор он откуда брал?

Аншлаг заморгал и отвечает:

– Не заметил.

– Так ведь это же Черный монах был, – объявил тут Студень. – Нельзя его гнать.

– А ты вообще молчи, – свирепо прикрикнул на него Башка. – Все дело провалил.

Студень голову повесил и пошел прочь. А Аншлаг глаза таращит:

– Как это Черный монах? Почему?

Башка и на него накинулся за тугоумие, обозвал по-всякому и в подвал спать отправился, да полночи на Черного монаха злость копил. А никому из них до утра заснуть нельзя было. Студень внезапной душевной слабостью мучился, а Аншлаг с боку на бок ворочался и Черного монаха все разгадывал, да без успешности.

XXXV

Захар Горыныч как в свою ипостась вошел, так надолго в ней обустроился и две остальные на время далеко оттеснил. А госпоже Лоле эта ипостась была с половинки на серединку, потому как Захар Горыныч не сильно грубил, а по-своему так и любил супружницу. Только разговаривал не так чтобы по-светски, солоно заворачивал, а от этого у иных с непривычки могли уши отваливаться.

Вот госпожа Лола надоумила его всесторонней мыслью, и совет всенародной депутатки Захар Горынычу совершенно по нраву пришелся. Бритые головы себя издержали, думает, озеро все равно высушивают, а эдак, ежели чучело пугательное соорудить, можно и достигнуть чего ни то. Крикунов за охрану природы на свою сторону завлечь и для туристов интерес составить. Будут разные экспедиции вокруг озера бродить, Нессю мечтательно искать. А проживание им в монастырских развалинах отстроить на все количество гостинных звездочек, и пусть себе тешатся.

Это все в голове не так быстро, а помедленней провернувши, Захар Горыныч послал сподручных доставить ему какую-нибудь светлую голову, на голодном пайке живущую. А как доставили да накормили, Захар Горыныч светлой голове предложение сделал, от которого отказаться никак было невозможно. После разговору Горыныч заказы куда надо отписал на нужный материал, а к светлой голове приставил телоохранителей для лучшей гарантийности. Да еще разослал во все стороны людей, чтобы в срок из-под земли достали ему зеленорылого вожака бритых голов.

А только землю им рыть не пришлось, потому как Вождь сам собой перед Горынычем заявился, повинную голову принес и стал горячо убежища просить от крепкой руки Кондрат Кузьмича. Захар Горыныч его со всех сторон рассмотрел, остался доволен и говорит:

– Наказывать тебя, за превышение указаний, не буду, и без того жалостно, на тебя глядеть. А побитые окна, в моем новом доме ты мне, возместишь, специальным образом.

А сам после чуть не каждого слова еще одно вставляет, либо сразу два, будто запятую, не так чтобы приличную. Вождь перед ним стоит ни жив ни мертв, участи своей опасается, оттого как Захар Горыныч известный изобретатель всякого безобразного бесподобия.

– Не губите, – говорит и на коленки падает.

– Нет, – благостно отвечает ему Захар Горыныч, – губить тебя, мне теперь без выгоды. Ты мне еще сослужишь, и убежище тебе, дам самое лучшее. Вот только одно мне, в тебе не нравится, Подберезовик.

– Я исправлюсь, – обещает Вождь и головой сильно кивает.

– А не нравится мне то, – продолжает Захар Горыныч, – что ты Кондрашку, боишься больше меня. Отчего это, такая напраслина?

– Боюсь, – соглашается Вождь, – кутузку он сжег, а меня подавно зажарит. А вам я верен, – в грудь себя бьет, – и до конца ваши указания исполнял. Хотел опять бритых голов на святое дело вести, а они меня чуть не убили за то, едва жив остался да ноги унес. Теперь мне только у вас защита и ограда, а не то пропаду совсем.

– Снова, напраслина, – отвечает Захар Горыныч, – кутузку вовсе, не Кондрашка пожег, а я.

Тут Вождь, совсем с лица съехавши, зелень свою растерял и не знает, куда деваться.

– Экий ты пужливый, – говорит Горыныч, собой довольный, – этих я пожег, чтоб остальные, злее стали.

Вождь на это рот раскрыл и кивает:

– Они стали. Совсем бешеные, будто покусанные.

– Так я ж, и говорю, – отвечает Захар Горыныч. – Ты теперь у меня тоже, злым станешь. Про Нессю, заморскую слыхал?

Вождь головой мотнул невнятно.

– А говорят, она в нашем озере завелась, – говорит Горыныч. – Да еще говорят, что ты в наших краях, лучше всех будто плаваешь?

– Врут, – сказал Вождь, а сам назад шарахнулся, точно лошадь вспугнутая.

– Это мы проверим, – отвечает Горыныч. – А Нессю ты не бойся, она тебя не съест. Ты у нее и так, внутри сидеть будешь, – говорит и тут же смеется, челюсть выдающуюся уронивши.

А пока заказы с материалами не пришли, Вождя тоже с гарантийными телоохранителями поселили и кормили хорошо, чтобы силу себе нарастил, потому как Несси должна быть большая и могучая.

Вот наконец заказные посылки прибыли, светлая голова их разобрал и в три дня смастерил такую страшилу, что сам Горыныч потное потрясение пережил, а Вождь заскулил и в угол забился. Еле его оттуда вынули и внутрь чудища для пробы засунули. А как изнутри Несси не такая страшная оказалась, то Вождь в ней быстро освоился. Пасть ей зубатую разевать стал да на Горыныча понарошку покушаться. Разные механизмы, которые светлая голова изобрел, с чудищем легко управлялись и поворачивали его куда надо. А росту в Несси было с двухэтажный дом, да на тулово безногое совсем мало пришлось, одна шея доверху растянулась, а на ней страшная голова с зубьями, и дым из ноздрей пускать можно. В воде же дышать через трубку либо в особом приборе.

А только как все это тайно к озеру перевезли и в лесу на берегу сгрузили, Вождь накрепко уперся. Наотрез не хотел спускать Несси в воду и от озера все отодвигался, а глазами по сторонам шныряет, как бы удрать.

– Нет у вас, – говорит, – такого права, чтоб человека в дивном озере губить.

– О правах, будешь, с Кондрашкой, разговаривать, – грозит ему Захар Горыныч и запятыми неприличными чаще всегдашнего сыплет.

– А хоть и с ним, да не в проклятом озере, – храбрится Вождь и к лесу помалу пятится.

Тут Захар Горыныч велел его взять и держать, а сам подошел ближе и говорит:

– Не полезешь, подобру, посажу тебя, в бочку, залью водой, из озера, и будешь, сидеть, пока не поумнеешь.

Вождь от такого обращения замотал головой и сильно сник.

– Не надо в бочку.

Сам залез в брюхо чудища, да не успел отверстие за собой закрыть – тут из лесу высовывается праздное рыло и любопытствует на чучело.

– Вот это стервь! – головой мужичок качает. – Испытания проводите? – спрашивает потом.

А Захар Горыныч своим людям палец в знак показал и говорит радостно:

– Проводим, а то как же. Вот и кролик к нам пришел.

Тут мужичка под руки взяли да к берегу подтаскивают. А он им:

– Эй-эй-эй, – кричит, – какой такой кролик?

– Так для опытов, – отвечает ему Захар Горыныч.

И самолично опыт проделывает: мужичка по голове тяжелым тюкает. А тот обмяк и в нечувствительность впал, тогда его на земле сложили и достали специальный инструмент в виде запасной челюсти для Несси. Этой челюстью мужичка покромсали без всякой жалости, а что осталось в видном месте на другом берегу потом расположили для доказательства.

После еще снимков нащелкали в разных видах: голова чудища на воде, спереди и сбоку, голова на длинной шее, голова с разинутой пастью. А резкости на кадрах специально не сделали, чтоб интересней было и просторней для фантазий.

Напоследок Захар Горыныч остерег Вождя, который из отверстия в боку чудища просунулся:

– Сбежишь, – говорит, – хоть с того света, достану и в бочку, засажу.

– Мне теперь от вас деваться некуда, – снуло отвечает ему Вождь, – вы мой патриотизм на свою корысть использовали, а сейчас вовсе его изничтожили и меня в проклятое озеро ввергли. Я вам этого вовек не забуду.

Захар Горыныч от этого лицевой фасад наморщил и говорит:

– Вот, не люблю, громогласных слов, меня от них, пучит.

Потом велел место почистить и выровнять, да с тем уехал. А Несси еще побарахталась на берегу для упражнения и поплыла в свое первое плавание по дивному озеру.