Текст книги "NOTHING: Почти детективная история одного знаменитого художника"

– А что это за конфликт был между вами, о котором писали в газетах? – решил сменить тему Власов.

– Это его история. Самсонова поймали за руку, а он решил подставить меня. Теперь-то я понимаю, что именно для этого и держал меня возле себя. Дело замяли, поскольку человек известный, к тому же автор заказных портретов очень высокопоставленных людей. Никому же не объяснишь, что он умудрился провернуть аферу даже с парадным портретом едва ли ни первого лица страны. Из уважения к власти дело-то и замяли. А ведь Самсонов в свое время сварганил этот портрет и дал интервью, что это заказ самого главного то ли нефтяника, то ли энергетика. Писаки, щелкоперы сразу к заказчику. Да неужели же это правда? А почему это именно вы такие парадные портреты заказываете да еще заранее, задолго до объявления результатов выборов? А тот смекнул все по-быстрому (ситуация-то для олигарха очень выгодная образовалась) и сказал, что есть на то свои причины, а потому и заказываем и покупаем. Правда, пришлось выложить ту сумму, которую Самсонов назвал в газете, – 80 тысяч долларов. Блеф был грандиозный.

Олигарх тот и на самом деле заказал бы портрет, но уж, конечно, не Самсонову, но тот вовремя подсуетился, все удачно совпало. Вот так на мизере Самсонов сорвал куш, сделал себе бабки, да еще и политиче-ский капитал сколотил. В общем, никто не хочет связываться с таким типом. Вроде бы все и всё про него понимают, но не хотят признаться, что он делал и делает из всех дураков и столько времени всех водит за нос.

– Поясните, что вы имеете в виду. Судя по всему, историю Самсонова вы знаете с самого начала. Не зря же он вас столько времени при себе держал. Так в чем суть?

– Хорошо, я все, конечно, расскажу, только очень прошу, чтобы эта информация как можно дольше не попала в газеты. Иначе и ваше дело замнут, а Самсонов будет невинной жертвой.

Эта история, как я уже говорил, составлена мною из самых различных источников и позднее дополнена им самим. С кем-то хочется быть откровенным, а со мной Самсонов был даже нарочито откровенным: он чувствовал, что я понимаю, каков он на самом деле. Дескать, сам все рассказываю, а все равно ты со мной ничего не сделаешь. Ну вот, когда вы прослушаете эту историю, вам станет понятен и сам герой.

История милого, наивного художника

Все началось много лет назад, когда известный и дорогой художник с интригующим именем Микис был просто Мишей Самсоновым, студентом дизайнерского факультета Ростовского института искусств. До этого он многое уже перепробовал. После разочарования в актерстве пришла идея поступить в художественное училище. Правда, оно было педагогическое, и готовили там учителей рисования. Мальчиков в таких учебных заведениях обычно можно по пальцам пересчитать, и при поступлении для них создавались условия абсолютного благоприятствования. Вместе с документами надо было представить рисунки. Михаил собрал дома все, что было сделано на уроках рисования в школе. В училище посмотрели на его работы и… приняли.

У председателя приемной комиссии была теория, что научить рисовать можно любого, а если есть хоть какие-то способности, то при желании их можно развить чуть ли не в талант. Поначалу Миша очень рьяно взялся за учебу, но довольно быстро к ней охладел. К тому же у него появилось наконец настоящее увлечение. Ему нравилось знакомиться с девушками. Определилась цель постоянного завоевания, и он превратил это занятие в настоящий спорт. На спор с товарищами подходил к девушке на улице, и не позже чем чрез полчаса она уже шла за ним в какой-нибудь подъезд, где происходило все, что должно было произойти. Он почему-то никогда не получал ни отказа, ни отпора. По всей видимости, была в нем какая-то мужская харизма, которая просто зомбировала девушек, и Миша получал над ними безграничную власть. Были у него и серьезные отношения, то есть не только на один вечер. Таких романов у него было, когда три, когда пять, понятное дело: все параллельно.

В конце концов учеба настолько ушла на дальний план, что встал вопрос об отчислении местного казановы из училища. Однако пришло время служить в армии, и проблема решилась сама собой.

Михаил попал совершенно в другую обстановку. Конечно, армейская служба была совсем не сахарной, но она принесла и открытия. Служил Михаил в одном из гарнизонов под Ригой. В первый раз получив увольнительную в город, он был совершенно очарован его непохожестью на российские города. Все такое аккуратненькое, чистенькое, везде цветы, даже у водителей в автобусах маленькие букетики душистого горошка. Люди одеты как-то иначе, неброско, в доминанте спокойной светло-бежево-сероватой гамме, без пестроты. На всем была печать западной изысканности, что очень нравилось Самсонову.

За все время службы Михаил встретил в Риге только одного пьяного. Это было летом в довольно полном автобусе. Все такие светлые, приветливые, вдруг заходит мужичок с тремя трехлитровыми банками брусничного морса в руках. Такую ношу и в трезвом состоянии донести проблематично, а этот на ногах не стоял и потому со всем своим добром решил забраться в автобус. Как только машина тронулась, одна из банок, естественно, выпала из рук нетрезвого бедолаги, и пассажиры буквально с ног до головы оказались в сладчайшем смачно-красном морсе. Михаил ожидал знакомой реакции, которая непременно последовала, произойди такое в его родном Нижнем Новгороде. Ничуть не бывало. Сдержанные латыши никак не комментировали это событие, не вспоминали ничьих родственников по материнской линии, всем своим видом показывая, что от этих бесцеремонных и не имеющих внутренней культуры русских (мужичонка, понятное дело, был именно из таковых) ничего другого ожидать и не приходится. Придется терпеть.

Михаилу почему-то стало очень неудобно за «своих». И не только за то, что пьют, а за то, что не имеют таланта жить красиво.

Видимо, чувство неловкости от невольной приобщенности к тому, что произошло, каким-то образом отразилось на лице Михаила. Во всяком случае стоявшая рядом с ним весьма молодая дама искренне посочувствовала ему.

– Ну сейчас мы все не в лучшем виде, – сказал Миша, оглядывая стройную фигурку молодой особы, одетую в белую маечку и в белые джинсы, которые в момент стали розовыми. Ягоды брусники застряли в ее слегка вьющихся волосах и весьма пикантно подчеркнули линию выреза.

«Наверное, ей и за пазуху брусника нападала. Хотел бы я посмотреть на нее без одежды и всю в бруснике», – мечтательно подумал про себя Михаил.

– Да я почти дома. Сейчас приду и сразу в ванну. А вот у вас проблема. Вы определенно выглядите не по уставу, и в части вас явно не поймут. Знаете что? – неожиданно сказала дама с улыбкой. – В рамках интернациональной дружбы и взаимовыручки приглашаю вас к себе. Не могу допустить, чтобы своим видом вы подрывали боевую мощь вашей державы.

– А вы не из этой державы? Вы не местная? – только и нашелся, что спросить Миша.

– Почему? Очень даже местная. Но армия, в которой вы служите, здесь не для того, чтобы нас защищать, а для того, чтобы не отпускать от себя. Впрочем, сейчас не об этом.

В этот момент автобус подъехал к остановке, дверь открылась. Незнакомка бросила на ходу: «Вы со мной?»

Михаил «мухой» вылетел из автобуса и бодро зашагал рядом с девушкой. Они подошли к дому в стиле модерн. Двери подъезда были наполовину стеклянные, причем все стекла целые, чистые, на стенах ничего не написано. Лифт тоже в стиле модерн, отделанный красным деревом и зеркалами.

Михаил в стилях разбирался плохо, но понимал, что входит в какую-то другую жизнь.

Именно тогда в том лифте ему захотелось остаться здесь навсегда. Не именно в этом лифте и этом доме, но, возможно, в этом городе, но не в качестве пьяного мужика, бьющего по автобусам банки с морсом, а на равных, чтобы быть таким же, как эта раскрепощенная дама. Никаких комплексов – пригласила парня с улицы и сделала это так просто, что никого не покоробило и не вызвало никаких вопросов.

При всей разнузданности своей юношеской жизни и случках в подъездах в Михаиле живы были патриархальные установки. Чем доступнее были женщины, тем меньшую притягательную силу они для него имели. С большим удовольствием использовал тех, кто сам этого хотел, но доступными плодами не насыщался. Здесь же он получил доступ к таким плодам, о которых и мечтать не мог.

Лифт остановился на третьем этаже. На лестничной клетке оказалась только одна квартира. Незнакомка открыла дверь, и они зашли в огромную прихожую. Самсонов даже не успел оглядеться и понять, где находится. Оказавшись в квартире, он тут же несколько неловко попытался обнять таинственную спасительницу, ожидая, что получит решительный отпор. Однако новая знакомая неожиданно резко повернулась и с жадностью ответила на поцелуй Миши. Парня стало просто колотить от желания, необычности ситуации, от этой явно сумасбродной, но такой притягательно-манящей женщины. Трясущимися руками он снимал с нее пропитавшуюся морсом липкую одежду, а незнакомка, расстегивая на нем пуговицы, уже увлекала Самсонова в глубь огромного коридора.

Сколько времени они провели в ванной, Михаил не помнил и даже не мог сообразить, который час и когда надо возвращаться в часть. Кругом пахло морсом, на полу – ягоды брусники и груды одежды, словно в крови после битвы. Жутко и смешно одновременно.

Приняв душ, Миша надел белый махровый халат и вышел на кухню, где хозяйка дома, завернувшись в полотенце, жарила яичницу на огромной сковородке. Увидев Михаила, она заметила:

– Кажется, мы жутко проголодались, – и поставила перед ним тарелку с яичницей из пяти яиц.

Положив в свою тарелку то немногое, что осталось на сковороде, присела к столу.

– Слушай, а как тебя зовут? – спохватился Михаил.

– Вилма, – сказала она, улыбаясь, – а тебя?

– Михаил.

– Запиши мой телефон, Миша. Будешь в Риге, заходи. И давай свои вещи. Сейчас быстро все постираем.

– Да я не успею. Мне к восьми надо быть в части, а сейчас уже пять.

– Это очень быстро. Машинка у меня и стирает и сушит, а в часть отвезу тебя на своем транспорте. Сегодня я угощаю. Потом твоя очередь.

– У тебя машина? А почему на автобусе ездишь? – удивленно спросил Михаил.

– Вообще-то, предпочитаю пешком ходить. А в автобус случайно села, не знаю даже почему. Может, чтобы морсом облили или чтобы тебя там встретить. Но ты прав. Я в автобусах не ездила лет семь.

Вещи-то тащи, – напомнила она, подходя к стиральной машине и засыпая в нее порошок.

Через 20 минут все было готово: постирано и высушено. Они попили кофе, и Вилма ушла одеваться, чтобы отвезти его в часть. За это время Михаил решил наконец осмотреться и понять, где он находится. Квартира потрясла его. Высокие потолки, светлые гладкие стены, кругом картины. Старинная мебель из карельской березы делала гостиную солнечной и светлой. В огромном кабинете все стены были заставлены книжными стеллажами. У окна стояли старинные напольные часы. На большом письменном столе красовался бронзовый письменный прибор и настольная лампа, тоже из бронзы. Не квартира, а роскошная лавка древностей.

«Мама дорогая! Куда я попал?» – подумал про себя Михаил.

– Я готова. Поехали, – Вилме очень шел светло-голубой джинсовый костюм, в котором она выглядела намного моложе своих лет.

У подъезда стояла совершенно потрясающая машина – «мерседес» сороковых годов выпуска.

Миша изо всех сил сдерживал себя, чтобы не показаться любопытным и не спросить, чем занимается Вилма, откуда такая квартира и все остальное, но все-таки не выдержал.

– Откуда у тебя такая машина, причем в отличном состоянии. Может ты побочная дочка Штирлица? – вроде как пошутил Миша.

– Не напрягайся. Машину нашли… Случайно. На даче решили разломать глухую стенку, там оказалась ниша, а в ней машина.

– Ты шутишь!

– Абсолютно серьезно. Исторически мы не так давно живем при советской власти. Бывают разные находки: и квартиры старые у нас сохранились, и мебель, и картины. Такие вещи накапливаются из поколения в поколения. Вам, русским, трудно это понять. Я живу в квартире, в которой жили мой дед и родители. Правда, они предпочитают сейчас жить в Лиепае, у нас и там дом. Дед у меня художник. Как-то получил премию, советскую уже, и на нее купил дом. Кстати, насчет Штирлица ты не промахнулся. Машину действительно снимали в том фильме, и не только там. Я тоже художница. Работаю на киностудии. Получается, мы вместе с ней трудимся на благо процветания советского кинематографа, – разъяснила Вилма.

В часть Самсонов не опоздал, штрафником не оказался и в следующую увольнительную вновь договорился о встрече со своей новой рижской подругой. Вилма с явным интересом отнеслась к тому, что до призыва в армию он учился в художественном училище. Подарила краски, кисти, и к следующей встрече Миша написал несколько этюдов. Она очень доброжелательно отнеслась к работам, заметив, правда, что у него плохое чувство цвета. Однако потом смягчила сказанное, заметив, что это можно развить: нужна «насмотренность». Короче, изучать историю искусств надо, творчество художников и много чего еще…

На Михаила, если честно, эти попытки образовать его, наводили тоску. Встречался он с Вилмой вовсе не за этим, и уроки, которые она преподносила в постели, нравились ему значительно больше. В сексуальных отношениях Михаил особой изобретательностью не отличался. Пришел, увидел, победил… и пошел дальше. Другое дело с Вилмой. С ней все было иначе: красиво, каждый раз по-новому, необычно, непредсказуемо. Он все с большим нетерпением ждал каждой новой встречи. Ждала их и Вилма. Ее, утонченную и рафинированную, невыносимо притягивало это брутальное дитя природы – незатейливость в мыслях и поступках, практичная деревенская хватка и простецкая мужицкая сила, которые были заложены в Михаиле.

Прошло полгода, и Миша уже просто не представлял себе увольнительных без встреч с Вилмой. И дело было не только в сексуальных отношениях. Поначалу он только делал вид, что ему лестны старания девушки образовать и «обтесать» его, но со временем именно это и стало притягивать. Не потому, конечно, что в юноше проснулась жажда знаний, а оттого, что, поразмыслив, Самсонов понял: возможно, именно эта женщина выведет его на ту тропку, ступив на которую, можно осуществить свою, пока еще призрачную мечту о славе. Правда, слабо представлялось, как именно это произойдет, но то, что произойдет, Михаил не сомневался. Скрепя сердце он внимал рассказам Вилмы о художниках, ходил с ней по музеям, на выставки, понимая при этом, что, появляясь в его обществе, она несколько компроментирует себя и достаточно эпатирует публику. Довольно часто в различных общественных местах они встречали знакомых Вилмы, которые с явным недоумением смотрели на Самсонова и почти откровенно осуждали ее. Еще бы: состоявшаяся творческая личность, светская дама из хорошей семьи и какой-то русский солдатик явно маргинального склада. Но Вилма как будто не замечала ни осуждения друзей, ни советской военной формы своего кавалера и эпатировала окружающую публику по полной программе.

Михаил, пораскинув мозгами, решил, что она на многое ради него пойдет.

И пусть не сейчас, не когда он расхаживает в солдатской форме, а потом, после службы, она все равно введет его в избранный круг своих друзей.

К концу службы Миша уже точно знал, что надо делать. После демобилизации он отправился домой повидаться с родителями, со своими сестрами и братьями, которых у него было аж шесть человек. Но долго рассиживаться в Нижнем не собирался. Дембельский аккорд должен был прозвучать именно дома, чтобы распрощаться с прошлым и уехать навсегда в другую жизнь, почти заграницу, в Ригу, где он планировал поступить в институт искусств.

Это была идея Вилмы. Михаил поначалу отказывался. Томно говорил, что ему трудно будет, что не та у него подготовка…

Однако поломавшись и внутренне ликуя, согласился с ней. В глубине души Михаил был уверен, что если будут какие-либо проблемы с поступлением, то, что бы его подруга ни говорила о недопустимости протекции человеку, поступающему в творческий вуз, ему она непременно поможет. Поможет сейчас и будет помогать всегда. Она – та крепкая база, которой у Михаила никогда не было и которая была ему абсолютно необходима. База эта надежна, ею можно пользоваться, пока будет в том необходимость, потому что Вилма всего только женщина и эта женщина полностью в его власти.

Получилось все так, как и предполагал Михаил. Поступил он с трудом, но все-таки поступил. В последний момент Вилма, как бы в тайне от него, позвонила ученику своего деда, чуть ли не ректору института, и Михаила зачислили, несмотря на то что вступительные экзамены он сдал на одни тройки.

Благодаря Вилме Михаил и внешне преобразился, превратившись из провинциального увальня в весьма стильного юношу. Она заставила его отказаться от рубашек в цветочек, подарила настоящие американские джинсы и черный классический джемпер, уместный на все случаи жизни, посоветовала отрастить волосы и бородку, которая зрительно убрала излишнюю округлость и придала лицу даже некоторую изысканность.

Именно Вилма придумала Михаилу и новое имя. Однажды он рассказал о том, как познакомились его родители. Отец служил где-то в Узбекистане, куда в те годы была завезена огромная греческая диаспора. Приятель, грек по национальности, познакомил его с милой русской девушкой. Рассказал и забыл. Эту историю Вилма неожиданно вспомнила, когда Миша, поделился своим любимым детским сновидением. Все в этом сне было пафосно: он стоит над огромной толпой, все кричат «ура», аплодируют ему, а из динамиков ликующий голос диктора сообщает, что вот наконец-то все увидели живого… Микиса Теодаракиса. Почему именно Микиса Теодаракиса, Самсонов и сам понять не мог, но с видением не поспоришь. Что привиделось, то и смотри. Очевидно, в те далекие годы этот греческий композитор был очень популярен в нашей стране и о нем так много говорили, что в детском сознании это имя ассоциировалось с какой-то безмерной славой и до такой степени въехало в уши, что стало являться Мише во сне. Вилму такой сон жутко развеселил, она долго смеялась, живо представляя эту картину. Потом, став вдруг какой-то загадочно-серьезной, она неожиданно спросила:

– А каким это образом греки оказались в Узбекистане?

Самсонов точно и сам не знал. Видимо, это связано с политикой, ведь все эмигранты были коммунистами.

– А почему бы тебе и на самом деле не стать Микисом Самсоновым? Просто – Микис. Может, этот сон был вещим? В этом имени есть интрига, история. Я верю – ты будешь знаменитым, и первый интерес к тебе появится из-за имени. Ведь приятель-грек твоего папы вполне мог познакомить его со своей сестрой гречанкой. Точно… Гречанка стала твоей мамой и назвала тебя Микисом.

– Мне нравится эта идея, – довольно сказал новоиспеченный Микис. С тех пор это имя стало неотъемлемой частью нового имиджа, с которым Самсонов постепенно и вполне органично стал вписываться в окружающую среду советского Запада середины семидесятых. Это его очень радовало, и было вполне достаточно для формального признака успеха. Собственно для Микиса именно формальные признаки всегда играли первостепенную роль, он к таковым и стремился. Ему были не интересны беседы и разговоры на кухнях в интеллигентных семьях его сокурсников, он никак не участвовал в студенческих посиделках. Общение, споры о просмотренных фильмах, о направлениях в искусстве, о книжных новинках Самсонова никогда не интересовали. Он не получал удовольствия от учебы или процесса работы. Радовало другое, а именно то, что он живет в красивом городе, учится в престижном вузе, бывает с Вилмой в шикарных домах у известных людей и собирается стать знаменитым. Важен только результат, а путь, по которому он к нему доберется, не имел значения. Главное – побыстрее. Микис знал, что у него все получится, поскольку не собирался возвращаться в прежнюю жизнь. Не хотел жить по схеме, в которую вписались уже многие его одноклассники, рано женившиеся, мало зарабатывавшие, ни к чему не стремившиеся, живущие в типовых квартирах со стандартными стенками и диванами, с обязательными коврами на стенах. Нет, такое бытие уже не для Самсонова!.

Все было бы замечательно. Но в какой-то момент Микис понял, что самоотверженная привязанность Вилмы его совсем не устраивает и даже в тягость… Ему всегда нравились ее взбалмошность и непредсказуемость, но со временем в Вилме что-то стало меняться. Она готова была сделать все, что бы Микис ни попросил, но и от него требовала постоянного присутствия рядом с ней, отчета, если он днем пропадал на час или два, а о вечере и разговора не было. Если Самсонов не оставался у нее ночевать, то за этим следовали бесконечные выяснения отношений и жуткие сцены ревности.

Как всякая влюбленная женщина Вилма всегда чувствовала, когда у него появлялась новая пассия, которых было предостаточно, и «разборки полетов» их взаимоотношений устраивались практически при каждой встрече.

Официально Микис жил в общежитии, хотя Вилма считала, что он живет у нее и все его вещи были в ее квартире. Но, справедливости ради, надо сказать, что так думали, по крайней мере, еще три жительницы Риги. Сам же Микис лихорадочно соображал, что ему предпринять, чтобы обзавестись собственной квартирой. Связывать свою судьбу с какой-либо из знакомых женщин только ради жилья он категорически не собирался. Жизненное пространство, измеряемое квадратными метрами, не было пределом его мечтаний.

Где-то к концу второго года обучения он случайно на улице познакомился с женщиной, которая (как это называлось в те времена) занималась спекуляцией. Позднее, в самом начале перестройки, она открыла первый в Риге бутик одежды ведущих домов моды Европы. Поначалу же ее бизнес, приносивший довольно приличный доход, носил нелегальный характер. Фирменных вещей в те годы в стране практически не было, «достать» их, как тогда говорили, было очень трудно, и стоили они в соотношении с доходами советских граждан баснословных денег.

Самсонов даже не предполагал, что легкий роман с Ниной продлится так долго. Казалось, это была ни к чему не обязывающая связь. Нина часто уезжала в Польшу, к ней постоянно приезжали какие-то люди, и хотя она была занята круглые сутки, на Микиса у нее всегда находилось время. Однажды она как бы невзначай спросила, не надоело ли ему жить без квартиры, быть стесненным в средствах. Дескать, избежать этого можно очень легко, было бы желание. Она как будто прочитала мысли, которые давно роились в его голове, выстраиваясь в этом направлении. В конце концов учебу можно совмещать с работой – была бы работа. Кажется, судьба опять улыбнулась ему, и на вопрос Нины он коротко ответил:

– Надоело! Очень, – и вопросительно посмотрел, ожидая конкретных предложений.

Нина в нем не ошиблась. Она сразу почувствовала деловую жилку и хватку в этом молодом честолюбце.

– Художник из тебя получится или нет, это еще вопрос. А будут деньги, точно добьешься, чего захочешь, – сразу взяла быка за рога предприимчивая дама. – Мне нужен помощник. Надо ездить в Польшу, а главное, в Россию. Там голод на шмотки и сбыт моментальный.

И Микис впрягся в эту работу. Прокатался все лето, стал зарабатывать большие деньги. Вилме сказал, что должен побывать на каникулах дома у родителей в Нижнем Новгороде, и пропал до сентября.

Когда наступила осень, вопреки своим первоначальным планам Микис продолжал ездить, абсолютно забросив учебу. Он никогда не был прилежным учеником, а в этот период попросту забыл дорогу в институт. Появившись только в ноябре и узнав о том, что отчислен с формулировкой «за профнепригодность», которая очень его раздосадовала, новоявленный коммерсант бросился за помощью к Вилме.

Причина его недовольства была веской. В институте Микис появился не просто так, а с целым ворохом картин. История происхождения этих работ в альма матер никого не заинтересовала, и он решил срочно рассказать ее Вилме. Но оказалось, что это не так легко сделать. Самсонов звонил несколько раз, но возлюбленная неизменно бросала трубку, едва заслышав его голос. Такая реакция ничуть не смутила Микиса, и вечером он приехал к ней домой. Вилма долго не открывала дверь, но после получасового трезвона вынуждена была впустить его в квартиру. С видом мученика первых лет христианства, на днях снятого с креста, он начал свой монолог с того, что ближе и роднее Вилмы у него никогда никого не было и не будет. Потом долго рассказывал, как скучал без нее, как ему не хватало ее самой и ее советов. Женщина не произносила ни слова, но Самсонов понял, что она его слушает и слышит. Вот тут-то Микис и завел щемящий душу рассказ о своем пребывании в Нижнем Новгороде и о небывалом творческом подъеме, прозрении, озарении… что там еще? ах да, вдохновении, которые на него снизошли в отчем доме. История действительно оказалась занимательной.

– Я никому не сказал, что уезжаю, – издалека подводил к основной теме Микис. – Не знаю, чем это было продиктовано. С самого начала меня как будто кто-то вел к определенной цели. В какой-то момент почувствовал непреодолимое желание увидеть родителей, пожить в их доме. Решил, что съезжу на один день, узнаю все ли в порядке, проведаю их и вернусь. Наверное, они очень скучали по мне. Во всяком случае, когда я приехал, буквально не знали куда посадить, чем накормить… У меня язык не повернулся сказать, что приехал только на один день. Решил остаться на неделю.

Встречали меня торжественно. Собралась вся семья, родственники – человек двадцать. Разошлись гости далеко за полночь. Только добрался до постели и сразу заснул. Родители жили в большом деревянном доме на самой окраине Нижнего.

Неасфальтированная улица, домики в три окошка, обнесенные покошенными заборчиками, с вкрапленными туда спинками и сетками от железных кроватей. Меня всегда жутко раздражали эти сетки. Я всегда поражался, откуда столько кроватей по всей стране? Можно подумать, что все хором собрались спинками от кроватей обмотать экватор, а пока нет команды, держат их у себя дома. Ведь ни одному латышу в голову не придет сделать себе такой заборчик.

Правда, в этот приезд даже эти железные сетки меня не раздражали. Да, жуткая нищета, неприбранность, неухоженность, но я здесь родился, вырос, знаю каждый закуток. Здесь мои родные, мои корни.

Я буквально физически ощущал энергию, которая вливалась в меня. С этими мыслями я заснул. На меня светила полная луна, как бы убаюкивая и обещая нечто удивительное. В ту ночь мне приснился потрясающий сон. Будто бы я нахожусь в огромном выставочном зале, по стенам развешаны картины, а я иду по этому огромному залу и понимаю, что все эти картины мои: пейзажи, натюрморты, обнаженная натура и зарисовки, сделанные на библейские сюжеты. Я ходил, и картины впечатывались в мою память, а я все смотрел и смотрел на них. Проснувшись, понял, что не могу двинуться с места, пока на самом деле не напишу все, что увидел. Я узнал пейзажи: на них были изображены места моего детства.

В тот же день поехал в центр города, купил краски, кисти, холст. Отец помог сколотить подрамники, и началась работа. Мне никто не мешал, не отвлекал. Я обосновался на чердаке дома, и никто не видел, чем я там занимаюсь. К тому же, в основном, я работал ночью, а днем отсыпался. Вот так и не заметил, как прошло время. Написал все, что увидел во сне, и привез с собой почти сорок работ.

– Сколько? – не сумев сдержать своего удивления, спросила Вилма.

– Ну, если быть точным, тридцать шесть, – спокойно ответил Самсонов.

– И ты их привез в Ригу? – вновь не удержалась Вилма.

– Конечно, там они никому не нужны. Хотел показать их в институте, но мне сообщили, что могу не беспокоиться, поскольку уже отчислен за профнепригодность, – обиженно сказал Микис, понимая, что раскачал маховик, машина скоро заработает на полную мощь, и он может считать себя практически восстановленным в институте.

Чтобы окончательно закрепить успешное примирение, Микис осторожно притянул к себе за руку сидевшую от него на значительном расстоянии Вилму. Она не сопротивлялась, и он, мгновенно сориентировавшись, стал быстро снимать с нее джемпер, расстегивать джинсы, с удовлетворением и не без самодовольства отметив, что женщина тоже проявляет нетерпение, торопливо расстегивая пуговицу на его джинсах.

«Ну теперь она моя, и афера с картинами пройдет как по маслу», – с усмешкой подумал про себя Самсонов и предался своему любимому занятию.

История с картинами, конечно, была им ловко придумана. Однако Вилма в нее поверила, а если там и есть какие-то шероховатости, то в ее дальнейшей интерпретации они сгладятся.

Самсонов, понятное дело, не проходил весь тот творческий «запой», который он пытался имитировать перед Вилмой. Все обстояло значительно проще и на первый взгляд вполне невинно.

Разъезжая по российской глубинке посланником европейской моды, сварганенной где-то под Варшавой, Самсонов ни о каком творчестве и не помышлял. Забот и без того хватало. Города сменяли один другой как в калейдоскопе. Иной раз сразу и сообразить не мог, где находится: названия пунктов назначения запоминать не успевал. Однажды он оказался в Угличе. Как обычно, позавтракать негде, кофе только бочковой. Пока Микис с тоской созерцал незатейливый ассортимент привокзального буфета, туда уже начали подтягиваться местные алкаши.

«Да-а, замечательно. Все тридцать три удовольствия – протухший буфет, все загажено мухами и ни одного трезвого слова с утра. Денежки просто так не даются. За ними иной раз и по помойкам надо побегать», – мысленно философствовал Самсонов.

– Слышь, мужик, помоги здоровье поправить, – вдруг услышал он возле себя традиционное причитание.

– Пошел бы лучше работать, чем побираться здесь, – оборвал просителя Микис и собрался уходить.

– А я не побираюсь. Вот купи картинку за двадцать рублей, – сказал алкаш и вытащил из-за пазухи сделанный маслом, причем очень профессионально, этюд.

Самсонов оторопело посмотрел на картинку и спросил:

– Откуда у тебя это?

– Сам рисую. Я, между прочим, настоящий художник. Учился в Ленинграде.

Короче, берешь? – заискивающе спросил «синяк».

Перед Микисом стоял совершенно опустившийся человек без возраста: длинные волосы и борода абсолютно дезориентировали в годах. Ему могло быть и 35, и 55 лет. Если приглядеться, в лице можно было уловить остатки стирающегося интеллекта, который угадывался в очень грустных глазах, во все понимающем и в то же время отрешенном взгляде. Приезжие были основной статьей дохода этого несчастного. Свои картинки он мог предложить только на вокзале, так как в самом городе они и даром никому нужны не были.