Текст книги "Маринкина любовь"

Маринка, уже отчетливо чувствуя неладное, зачем-то подмела в коридоре пол и взялась гладить белье. Потом бросила утюг и снова пошла в комнату. Минут через десять, дожевывая бутерброд, туда вошел и Голубев. Увидев Маринку, которая, скорчившись на диване, что-то писала, он был очень удивлен:

– Ты что делаешь?

– Пишу. На всякий случай, – еле слышно сказала Маринка.

– Постой, постой, – обеспокоился Голубев, – ничего не понимаю. Ты что имеешь в виду? Ты вообще какая-то красная… Ты здорова?

Он осторожно потрогал ладонью лоб жены. Он пылал.

– Если что, ты только Илюшку не оставляй, ему уход нужен… Я тут все написала…

– Маринка, да что с тобой? Вызвать «скорую»?

– Подождем… Может, само пройдет? – одними губами спросила Маринка.

– А это что такое? – Побледневший Павел Иванович трясущейся рукой показал на расплывающееся по дивану кровавое пятно.

– Вызывай «скорую», кажется, пора… – Маринка еще попыталась улыбнуться.

Сбив по пути стул, Голубев бросился к телефону. «Скорая» не приезжала очень долго. Часа полтора.

– Что тут у вас? – недовольно спросил наконец приехавший врач.

– У меня, кажется, жена умирает… Завещание написала. – Испуганный Голубев начал трясти у врача перед носом листом бумаги.

– У нее что, суицидальные наклонности? Третья уже за сегодняшний вечер… Полнолуние, что ли?

Врач не спеша вымыл руки и, продолжая бормотать, вошел в комнату:

– Ну где тут ваша больная?

Голубев включил свет. Маринка лежала уже без сознания. Врач подошел к ней и взял за руку, мгновенно изменившись в лице.

– Что же вы молчите? Носилки, скорее! Где у вас телефон? Дрожащий Голубев показал. Врач прикрыл дверь и что-то быстро проговорил в трубку взволнованным шепотом. Через несколько минут Маринку погрузили на носилки.

– Что с ней? – спросил Павел Иванович, не отрывая глаз от огромного кровавого пятна на диване.

– Плохо дело! Молитесь, если умеете! – на ходу произнес врач.

Из приемного покоя Маринку мгновенно перевезли в операционную. И только после трехчасовой операции появилась надежда.

– Надо же, такая хрупкая – и какая живучая, кто бы мог подумать! – тихо сказал хирург, когда все было закончено.

Маринка вернулась домой только через неделю, прозрачная и тихая. Голубев с ней на тему ее болезни не разговаривал. Впрочем, у него и раньше даже упоминания о женских недугах вызывали нервические приступы. Видимо, поэтому он предпочел вести себя так, будто ничего не произошло. Илью на время Маринкиных злоключений увезла к себе Лидия Ивановна…

Несколько дней она лежала в полном одиночестве дома в постели и смотрела в окно. Часто вставать ей было нельзя, да и сидеть-то можно было по-особенному. В квартире стояла удивительная гулкая тишина. Есть, пить, читать, смотреть телевизор было невозможно. Едва она закрывала глаза, с чудовищной ясностью вспоминалась причиненная ей боль. Не хотелось видеть никого, даже сына. Маринке стало казаться, что она сходит с ума…

Когда неожиданно зазвонил телефон, Маринка равнодушно потянулась к трубке, предполагая, что звонит мать.

– Алло?

– Маринка, привет! – В трубке зазвучал как будто знакомый радостный женский голос. – Наконец-то я тебя отыскала!

– Привет, а кто это?

– Ну ты даешь! Это же я, Наташка Андреева, бывшая Соловьева… Помнишь еще?

– Наташка, ты? – Маринка от волнения едва трубку не выронила. – Как ты меня нашла?

– Как всегда, это было непросто! – рассмеялась Наташка. – Мы давно не виделись… Новостей столько, не знаю с чего начать!

– Да уж!

– А что это у тебя муж такой смурной? Я тебе всю прошлую неделю звонила, а он мне говорит, то ты в душе, то уже спишь, то нет тебя… Я беспокоиться начала уже, все ли с тобой в порядке.

– Я в больнице была.

– В больнице? – Радостный тон Наташки сразу сменился озабоченным. – А что с тобой?

– Операция по женской части…

– Это серьезно? Почему же твой муж мне ничего не сказал? Мы бы примчались… Ты говорить-то вообще можешь?

– Могу, могу… Все уже прошло. Ладно, хватит обо мне. Ты-то как?

– Было у меня тоже приключений, как-нибудь потом расскажу! А если коротко, институт закончила, дочь родила, Юльку…

– А я знаю!

– Откуда? – удивилась Наташка и сразу напряглась. – Неужели… Ты что, с моим братом общалась?

– Нет, то есть да, немного, – засуетилась Маринка, понимая, что сболтнула лишнее. – Я была в Петровском, его случайно на улице увидела. Он и сказал.

– Вот кровопивец тоже! – успокоилась немного Наташка. – Глаза бы мои его не видели, бездельника. И себе, и другим жизнь портит. Ладно, бог с ним. Я тебе знаешь зачем звоню?

– Нет, – простодушно сказала Голубева.

– Я тут решила, что Юльку крестить надо. Серега, конечно, возражает. Но он такой своеобразный… Я вас потом познакомлю… Так вот, я подумала, что лучшей крестной матери, чем ты, мне не найти!

– Ты серьезно? – Маринка даже задохнулась от волнения. – Ты действительно считаешь, что я достойна?

– Конечно, считаю! – рассмеялась Наташка. – Ты что там так разволновалась? Я же помню, как ты меня в детстве воспитывала…

– Это такая ответственность… – сказала тихо Маринка и заплакала.

– Ну вот, как всегда, эмоциональный перебор! Ты совершенно не изменилась! Так ответь: согласна или нет быть у моей Юльки крестной?

– Согласна, согласна! Конечно, согласна! – испугалась Маринка.

– Вот и хорошо! Давай поправляйся! Запиши мой телефон. Когда будешь себя чувствовать лучше – позвони. Я буду ждать.

– Конечно! Наташенька, ты такая молодец, что нашла меня…

Этот разговор вернул Маринку к жизни. Она лежала и улыбалась, думая о том, как произойдет ее встреча с Наташкой и ее дочерью. Она уже одинаково любила их обеих. К вечеру Голубева приподнялась и приготовила мужу ужин. Потом позвонила матери, чтобы та привезла ей Илью. Откуда-то взялись силы и настроение. Маринка поняла, что ее жизнь, дав очередной стремительный вираж, возвращается в свое русло.

Юльку крестили через несколько месяцев в Петровском. Это была воля Наташки. Маринка готовилась к этому мероприятию, как-то особенно остро ощущая, какая ответственность ложится на ее плечи. Спрашивала себя десять раз: готова ли? Если бы речь шла о чьем-то другом ребенке, наверно, испугалась бы, отказалась. Но Наташке отказать было невозможно. Вечерами, когда сын и муж засыпали, Маринка зажигала церковную свечку и в ночной рубашке вставала на колени перед иконой, молилась. Никто никогда не учил ее этому, не водил в церковь. Наоборот, мать всегда избегала разговоров о Боге, хотя иконки хранила. В раннем детстве Маринку тайно крестила бабушка против воли всех остальных членов семьи – только недавно Лидия Ивановна призналась дочери в этом.

Переборов свои страхи, Голубева даже специально в церковь съездила, поговорила с батюшкой, чтобы лучше понимать, что именно она должна будет делать. Когда переступила порог храма, от непривычного душного запаха ладана голова у нее закружилась так, что она потеряла сознание.

– Значит, ты великая грешница! Молись! – сказала ей какая-то бабка.

Так впервые в жизни Маринка исповедалась и причастилась. Ей понравилось бывать в церкви, слушать хор, стоять перед строгими иконами. Как будто для нее начиналась совсем другая, новая страница жизни. Она собиралась даже Илью покрестить, но Голубев не дал ей это сделать.

– Марина, при чем тут церковь! – говорил он. – Мало ли, что в стране происходит. Сначала все были атеистами и членами партии, теперь все верующие. А завтра что, все сатанистами будут?

– Павел, я это хочу сделать не потому, что все делают, – пыталась на первых порах что-то объяснять ему Маринка, – просто у меня душевная потребность.

– Ты ненормальная, у тебя всегда что-то в голове происходит не как у людей. Ну пусть там у тебя потребность, ходи, конечно, куда хочешь, но ты взрослый человек! Это твои проблемы. А Илья-то при чем? Вырастет – пусть сам определяется.

Хоть крестится, хоть обрезается, хоть в партию вступает. Может, к тому времени все уже назад повернется…

Крестины Юльки происходили в небольшой церквушке на окраине Петровского. Гостей почти не было, поэтому внутри было достаточно свободно. Присутствовали несколько московских подруг Наташки и ее муж Серега. Приехал все-таки в Петровское, хотя считал все происходящее бабской блажью. Он не понравился Маринке сразу: наглый, самоуверенный. Было такое ощущение, что он в первое же мгновение просто раздел ее взглядом.

– А какая хорошенькая у нас крестная! – сказал он, причмокивая. – Только ради этого уже стоило приехать! Нам надо познакомиться поближе! Где ты ее скрывала, жена?

– С Наташей мы и так с самого детства знакомы! – отрезала Маринка. Сердце у нее забилось неспокойно.

Саму Наташку было не узнать. За прошедшие годы из кудрявой, непосредственной девчонки она превратилась в высокую, статную блондинку с сосредоточенным, строгим лицом. Несколько морщинок уже пересекли лоб. На руках у Наташки лежало завернутое в одеяло сокровище.

– Отдаю тебе самое дорогое, что у меня есть, – сказала Наташка, протягивая Маринке сверток. – Будь готова, сейчас ор начнется… Беременность у меня была очень нервная, Юлька от этого капризная получилась.

– Мне не привыкать, – отозвалась Маринка, бережно принимая на руки малышку.

Юлька спала, только крошечные реснички немного подрагивали.

– Как ты думаешь, тут не холодно? – беспокоилась Наташка. – Нам только простуды не хватало, все остальное и так есть…

– Да не волнуйся ты! Все нормально будет.

В этот самый момент за Маринкиной спиной мрачно прозвучал чей-то голос:

– Привет!

– Надо же, братец явился не запылился, и не опоздал даже! – язвительно отозвалась Наташка.

Маринка обернулась. Сзади, засунув руки в карманы, стоял щетинистый, исхудавший Димка.

– Здравствуй! – только и смогла сказать она.

– Вот мы снова все вместе, как в детстве, правда, сестренка? И повод нашелся. – Димка хулигански подмигнул Наташке.

– Слушай, или ты ведешь себя нормально, или сваливаешь отсюда. Это не то место, где нужно действовать мне на нервы, – раздражаясь, ответила сестра.

Маринка ничего не сказала, только вцепилась покрепче в Юльку.

– Как там моя племяшечка? – Димка склонился над ребенком и пощекотал ее за щечку. – Уси-пуси!

– Убери руки! – не выдержала Наташка. – Не видишь, спит ребенок!

– А Лена как поживает? – спросила Маринка, чтобы разрядить обстановку.

– Как будто он ее видит! – презрительным голосом сказала Наташка.

– Ничего, нормально. Растет, вся в отца! А Илюха твой как?

– Тоже хорошо. Я с ним приехала, он сейчас у мамы.

– И уедем мы отсюда сразу после крестин, так что не раскатывай губу на то, чтобы отметить! – добавила Наташка.

Димка отошел.

– Зачем ты с ним так? – спросила Маринка, покачивая Юльку.

– Тошнит меня от него! Ненавижу таких мужиков! Ничтожество!

– Наташка, он тебя так любит! Когда мы с ним вместе с тобой рожали, он больше меня переживал. Он тебя так любит!

– Что ты сказала? – присвистнула Наташка и уставилась на Голубеву с непониманием. – Вы с ним… что делали?

Ответить Маринка не успела, поскольку началась церемония. Первую ее часть Юлька проспала крепким сном на руках у крестной. Когда малышку окунули в купель, она открыла глазенки и попробовала жалобно пискнуть.

– Ну что ты, девочка! – прошептала ей Маринка. – Сейчас с тобой чудо происходит. Не надо плакать, лучше посмотри вокруг…

И Юлька покорно перевела глаза на иконы и смотрела на них не моргая. Потом снова задремала. Несколько раз Маринка встречалась взглядом со стоявшим неподалеку Димкой. Его обычно светло-серые глаза казались сейчас глубокими и темными. Он сосредоточенно держал в руках свечу, оплывающий воск с которой капал прямо ему на свитер. Но Димка этого не замечал, погруженный в какие-то мысли.

Когда все закончилось, Маринка бережно передала Наташке дочь, закутанную в одеяльце.

– Принимайте новокрещеную!

– Неужели не раскричалась даже? Я тут три сигареты выкурила, пока ждала. Все прислушивалась: сейчас заорет, забирать придется…

– А что нам орать было? – Маринка наклонилась к девочке. – У нас все было хорошо, правда, крестница?

Юлька улыбнулась и показала всем маленький розовый язык.

– Что ее ждет… – вздохнула Наташка. – Милая, спасибо тебе. Я не ошиблась в выборе крестной.

– Еще бы! – хмыкнул подошедший Димка. – Я все смотрел – она с ребенком сама как с иконы… Я всегда говорил: мадонна!

– Помолчал бы! – взвилась Маринка и быстро зашагала прочь.

– Что это с ней? – строго спросила Наташка брата.

– Откуда я знаю? Она ведь всегда была странная, – ответил тот, даже не смутившись.

На следующее лето в знакомые места Маринка не поехала, хотя Наташка, с которой они после крестин стали общаться часто, не раз уговаривала ее отправиться с ней в Петровское. Отрекомендованная Матвеевне, Наташка поселилась там, где в предыдущие годы жила сама Маринка.

Маринке же через прежних знакомых мужа по министерству удалось каким-то чудом устроиться нянечкой в детский лагерь на Черноморском побережье. Маринка уехала туда на все лето и забрала с собой сына. Худенький, бледный после затяжной весны Илюшка в первый раз увидел море и вдоволь наелся фруктов.

Осенью она вышла на работу в школу, а сына скрепя сердце отправила в детский сад. Естественно, уже на следующий день Илюшка заболел ангиной, и Маринка с мужем попеременно правдами и неправдами вырывались из школы, чтобы сидеть с ним – специально устраивались работать в разные смены. Год проскользнул незаметно. На следующий сезон устроиться в летний лагерь на море не удалось, политическая чехарда сказалась и на детском отдыхе. Денег на то, чтобы ехать самим куда-то отдыхать, не было. Так семья Голубевых в полном составе снова оказалась в Петровском, поскольку в Москве стояла невыносимая, тяжелая жара.

Многие жители Петровского, наслышанные о приключениях Маринки, с нескрываемым любопытством таращились на неразлучную троицу. Было похоже, что все наконец устоялось у них в семейной жизни. С раннего утра Павел Иванович вел жену и сына на прогулку к реке. Сам Голубев жару не переносил, поэтому надевал большую белую панаму и усаживался с газетами в тени под деревом. Маринка с сыном резвились на солнышке, играли и купались. Наступил момент, когда все прежние тревоги, казалось, окончательно отступили. Первые дни Маринка опасалась, что увидит Димку, но он не показывался, и ничто не омрачало их семейный отдых.

Однажды на улице, направляясь за молоком, Маринка встретила Смелова-старшего. Что приключилось с ним за эти годы! Он сильно поседел и постарел так, что у Маринки сердце екнуло, когда она его увидела.

– Андрей Семенович, здравствуйте! Что с вами? Смелов махнул рукой и едва не заплакал.

– Дело всей жизни, – пробормотал он, – а они прихлопнули его за несколько дней! Да как же так можно!

Оказалось, что райком закрыли, а Смелова отправили на пенсию. После этого у него был инфаркт, от которого он с трудом оправился. Маринке стало стыдно, что она даже не знала об этом.

– Андрей Семенович, может быть, вам чем помочь? Мы с мужем все лето в городе… Вы скажите только!

– Да разве тут поможешь… Я бы им всем… – Смелов погрозил кулаком куда-то вверх.

– Мне жаль, – помялась Маринка, – очень жаль. А Борис как поживает? Навещает вас?

– Куда уж там, навещает! – горько сказал Смелов. – Борис наш в Германии второй год. Работать его туда в частную клинику пригласили. Только письма пишет, да и то редко…

– Да что вы!

– Я его отговаривал уезжать, а теперь, глядя на все это, думаю, правильно мой мальчик поступил. Нечего тут делать, все разваливается… И медицина развалится. Про тебя Борька все время спрашивает. Как ты живешь-то? Счастлива? Что сказать ему?

– Даже не знаю, – растерялась Маринка. – Скажите, что, наверно, счастлива. Я не думаю об этом, Андрей Семенович. Мне некогда… У меня ребенок! А Боре привет передавайте! Скажите, что все у меня хорошо.

– Передам… Ты не забывай, заходи к нам, Мариночка, посидим, чаю попьем… И мать рада будет. А то, кроме кошек, никакой у нас радости.

– Конечно зайду, спасибо…

Маринка была потрясена и подавлена этим разговором. Неприятности, происходящие с Голубевым, она воспринимала как-то философски. А вот в ситуации со Смеловым была острейшая несправедливость. Ведь такой работник был, огонь просто! И Борька теперь в Германии… Вот бы увидеть его, каким он стал!..

В августе временной семейной идиллии Голубевых наступил конец. Не пойми откуда на Маринкином горизонте вновь появился Димка. Он подкараулил ее, когда она развешивала во дворе белье:

– Привет!

– Ой, кто здесь? – испугалась Маринка и выронила таз. – Ты, что ли?

– Я, не бойся.

Прямо перед ней в тельняшке и закатанных по колени штанах, широко расставив ноги, стоял Димка. Он загорел до черноты, а выгоревшие волосы казались совсем белыми.

– Откуда ты берешься только, чертяка? – недовольно прошептала Маринка, оглядываясь в сторону дома. – Что надо?

– На тебя пришел поглядеть. Давно не виделись…

– Ну нагляделся? Проваливай, а то Павел сейчас выйдет… Будет тебе!

– А что мне твой Павел? Нашла пугалку тоже, – громко сказал Димка. – Пусть все знают, что я к своей принцессе пришел!

– Да замолчи ты! – Маринка попыталась ладонью закрыть ему рот. – Все у тебя не слава богу. Как тебе не стыдно только.

– Тебе так идет эта кофточка! – Димка нежным движением провел Маринке по спине.

– Ты что делаешь! Не видишь, что ли, я делом занята… Качнувшись, Маринка с мокрой простыней в руках едва удержала равновесие. За последние месяцы она успела забыть о том, что в теле бывают такие ощущения. Точно электрическая волна пробежала от головы до самых пяток.

– Я так скучал по тебе! – Димка уже обнимал ее за плечи, силясь дотянуться губами до ее полураскрытых губ. Маринка старательно уворачивалась:

– Нет! Не надо… Не здесь… Ребенок же увидит.

– А где, когда? – Глаза Димки сверкнули. – Придешь ночью?

– Дим, ну ты что? Какая ночь? – Тут Соловьев медленно поцеловал ее в губы. – Приду… Куда?

– К реке, на наше место! И гляди, не придешь – из-под земли достану. Ты меня знаешь…

Шлепнув напоследок шутливо Маринку по мягкому месту, Димка испарился. Раскрасневшаяся Маринка осталась стоять с мокрой простыней в руках.

– Ты что это тут? – Из дома вышел, подозрительно оглядываясь, Голубев. – Приходил кто-то? Я вроде разговор слышал…

– Нет, никто. Это ветер…

– Ах ветер…

Помявшись рядом еще некоторое время, Голубев ушел обратно в дом. Маринка повесила наконец злосчастную простыню и нервно рассмеялась. Ей одновременно было смешно и страшно. Знакомая энергия желания ударила в голову, перевернула все вокруг.

Целый день Павел Иванович ходил вокруг жены и озабоченно заглядывал ей в глаза. Маринку это бесило.

– Ну что ты смотришь? Пойди делом займись. С Илюшкой поиграй!

Голубев уходил, но вскоре снова возвращался и странно смотрел на нее, как будто пытался понять, что с ней происходит. А Маринка летала! Впервые за долгое время она накрутила волосы на крупные бигуди.

– Посмотри, они седые у корней, да? – спрашивала она мужа.

– Есть немного… Но мне все равно, – меланхолично отзывался Голубев. – А что это ты, собственно, такая возбужденная? Собираешься куда?

– Значит, есть причины. Отстань от меня!

Вечером, накормив семью ужином, Маринка уселась на крыльце, дожидаясь, пока муж и сын умоются и соберутся спать. Голубев всегда ложился рано. Ее уже трясло от волнения. Ненадолго она снова почувствовала себя школьницей, которая ждет запретного прихода тайного друга. От смешанного чувства радости и вины бросало в жар.

– Чего это ты тут сидишь? – Голубев не выдержал, снова вышел из дома.

– Хочу и сижу. Вечер красивый…

– Я посижу с тобой…

Муж опустился на крыльцо рядом и попытался обнять Маринку за плечи. Та вздрогнула и отстранилась.

– Ты бы лучше Илюшку спать уложил!

– Он уже спит. Набегался за день… Марина, ты сегодня какая-то странная…

– Я всегда странная! – огрызнулась та. – Ты что, раньше не замечал? И вообще, иди в дом. Я хочу побыть одна!

– Ну хорошо…

Голубев тяжело встал и пошел в дом. Маринка посидела на улице еще с полчаса, наблюдая, как меняют цвета и исчезают длинные послезакатные тени и появляются первые звезды. Какая красота! Когда опустились сумерки, она на цыпочках прошмыгнула в дом. Там было темно. В своей кроватке посапывал Илья, Павел Иванович тоже спал, свернувшись калачиком в углу кровати. Последний и самый сильный укор совести пронзил Маринку и тут же отступил. Она, стараясь не шуметь, натянула нарядный летний сарафан и взяла теплую шаль.

– Марина, ты куда? – сквозь сон пробормотал Голубев.

– Мне не спится, я пойду погуляю немного у реки… Спи! Муж снова опустил голову на подушку и засопел. Маринка выскользнула из дома и побежала к реке. Сердце опять билось от прилива давно забытой радости.

На знакомой поляне никого не было. Маринка побродила несколько минут туда-сюда, полюбовалась на серебряную луну. Вдалеке пронзительно кричали птицы. Вдруг кусты у самой воды колыхнулись и кто-то вышел из них. Маринка вздрогнула и выдохнула, в ту же минуту узнав Димку:

– Уф, ты меня напугал!

– Давно ли ты такая пугливая? – рассмеялся тот в ответ и подошел к ней.

Ничего не видя вокруг, Маринка рухнула к нему в объятия. Очнулась она только на рассвете. Димка сидел над ней и гладил по волосам:

– Смотри, утро уже! Я так люблю рассвет! Часто прихожу сюда специально, чтобы посмотреть, как солнце встает… Есть в этом что-то такое, о чем даже сказать не могу…

– А я сто лет рассвета не видела!

Маринка осторожно приподнялась на локтях. Лежать на влажной траве стало холодно.

– Я сейчас тебе что-то покажу, только ты закрой глаза! – попросил Димка.

Маринка покорно отвернулась, подставляя лицо первым солнечным лучам. Отчаянно голосили проснувшиеся птицы.

– А теперь иди на меня, медленно, только глаза не открывай! Не бойся, не упадешь! Я тебя поймаю. Давай – раз, два… Молодец!

Маринка почувствовала, как через несколько шагов сильные Димкины руки поймали ее и легко приподняли. В то же мгновение под ногами что-то закачалось.

– Ой, Дима, что это?

– Открывай глаза! Это моя гордость! Я лодку купил! Сейчас тебя прокачу!

Он лихо завел мотор, и лодка полетела по зеркальной глади реки.

– Димка, я боюсь!

– Не бойся, принцесса моя! Мы сейчас полетаем!

То, что вытворял Димка на воде, не поддается описанию. Под его рукой моторка в повороте то ложилась на борт, почти зачерпывая воду, то резко поднималась носом кверху. Боясь вылететь на полной скорости в реку, Маринка прижалась к Димке всем телом – левой рукой он крепко обнимал ее, правой выворачивал руль. Со всех сторон сыпались брызги, платье Маринки было уже насквозь мокрым и прилипло к телу. Эта короткая поездка на рассвете осталась одним из самых ярких воспоминаний Маринкиной жизни.

– Ну что, как тебе? – гордо спросил Соловьев, когда они снова причалили к берегу.

– Здорово! – Маринка с трудом могла говорить.

– Я эту лодочку еще зимой купил. Починил сам, покрасил, вот мотор купил. Зверь, а не корабль! – Он похлопал по борту моторки.

Только сейчас Голубева обратила внимание, что лодка была ярко выкрашенная, желто-синяя, а по всей длине борта красовалось имя «Маринка».

– Димка! – только и выдохнула она.

– Моя боевая подруга, – задумчиво сказал он то ли о Маринке, то ли о лодке и поднял на нее сверкающие серые глаза, в которых плясали озорные огоньки. – А давай рванем отсюда куда-нибудь! Прямо сейчас! Там внизу, километрах в десяти, есть острова. Я там построил шалаш еще весной… Езжу туда, прячусь ото всех. Там будем только мы вдвоем! Поехали скорее!

Соловьев уже стал заводить мотор, не ожидая возражений. Маринка всколыхнулась сначала всем телом вслед за ним, потом остановила себя. Что она делает! Какие острова, когда утро в разгаре и дома проснулись уже муж и сын, и не знают, где ее искать… Когда у Димки дома Светка с Ленкой тоже беспокоятся и ждут его!

– Дима, быстро выпусти меня! – тихо, но твердо сказала она.

– Ты с ума сошла? – заорал он. – Нет! Мы едем на острова!

– Дима, у меня дома сын. Я не могу его бросить. Я же мать… И Голубев…

– Сын и Голубев! – язвительно сказал Димка. – Ты думаешь обо всех, кроме себя. Ты же сама все сейчас рушишь! Ты вообще хоть понимаешь, что делаешь?

– Дима, выпусти меня. Мне действительно пора идти! Соловьев не пошевелился. Он сел на корму и, кажется, заплакал, отвернувшись.

– Ну как хочешь…

Маринка выпрыгнула из лодки прямо в воду и сделала несколько шагов в сторону берега. Димка по-прежнему не шевелился. Она отжала платье и быстро зашагала в сторону городка. Сзади на полных оборотах отчаянно взревел мотор…

Когда Маринка, воровато оглядываясь и шарахаясь от прохожих, торопливо подошла к дому, первое, что она увидела, – Голубева, понуро сидящего на крыльце. Вокруг него с игрушечной машинкой в руке бегал Илюшка и что-то лопотал. Сердце Маринки от такой картины едва не разорвалось.

– Доброе утро! – тихо сказал Голубев, увидев жену. – А мы уже думали, ты нас бросила. Сын плакал ночью.

– Нет, ну что ты… Я вас никогда не брошу! Просто так получилось…

Маринка быстро поцеловала Илью и стала боком протискиваться в дверь, надеясь, что муж не обратит внимания на ее мокрый сарафан.

– Завтрак на плите. Я приготовил тебе яичницу. И переоденься в сухое, а то простудишься…

Она думала, что ее ждет истерика, скандал, она была даже готова к разводу, осознавая справедливость мужниного недовольства или гнева, но Голубев ничего больше не сказал. Только на кухне осталась открытой бутылочка с валокордином. Маринке стало неловко настолько, что она уже проклинала себя за то, что сорвалась ночью, бросив мужа и сына…

Вечером Павел Иванович долго сидел в одиночестве на крыльце, курил. Маринка вышла позвать его спать:

– Пойдем, Паша, поздно уже…

– Не беспокойся, я сейчас. Иди спи. Я не буду тебя тревожить, лягу в сенях. Там воздух посвежее.

Дальше лето покатилось своим чередом, как будто ничего не произошло. Маринка с удвоенной энергией погрузилась в домашние дела. Димка как в воду канул. Сверкающую лунную ночь сменили беспощадные будни. Только с того самого дня Маринка с мужем больше никогда не спали вместе. Голубев до конца августа ежевечерне укладывался спать в сенях…

Где-то ближе к концу сентября поздно вечером в квартире Голубевых раздался телефонный звонок. Звонила Наташка, которая недавно вернулась с отдыха.

– Привет, как тебе отдохнулось?

– Нормально, – не задумываясь, ответила Маринка, – а тебе?

– Да так себе, – ответила собеседница, – только терпеть не могу мужиков. Кажется, мой отец был прав…

– Что ты имеешь в виду?

– Так, ничего… Забудь. Ты слышала, что братец-то в очередной раз натворил?

– Что случилось? – Сердце Маринки, как всегда при случайном упоминании имени Димки, рухнуло в пятки.

– А что это у тебя так голос изменился? Ты что, переживаешь за него, что ли, до сих пор? Брось, не стоит. Представь, он снова женился!

– Женился? – Маринка едва дар речи не потеряла. – Постой… Но он же женат… У него же Светка и Ленка!

– Ха-ха, – язвительно отозвалась Наташка, – ты и вправду ничего не знаешь о моем братце. Наш пострел везде поспел. Светка его выгнала еще весной. Он так распоясался, что стало просто невыносимо. Со всеми подряд… Стыдобища!

– То есть этим летом он уже был разведен? – воскликнула Маринка. – Почему же он ничего мне не сказал?

– Так, дорогуша, – голос Наташки сразу стал отстраненным, – ты что, в этом тоже поучаствовала? Мне Светка что-то намекала…

– Это не то, что ты думаешь. А на ком он женился?

– По-моему, он снова решил сделать плохо всем окружающим, в первую очередь – себе. Он женился на вдове на восемь лет старше себя!

– Но…

– Нет, ты дослушай! Она хромая, страшная, живет в деревне где-то за островами. Все местные считают ее ведьмой. Они с ним женились по какому-то дикому обычаю – вдвоем у костра на острове обменялись железными кольцами. И никого больше не было, только моего Серегу зачем-то притащили. Представь, он поехал, мне ничего не сказал. Я бы им там всем врезала хорошенько! Как ты думаешь, что это значит?

– Понятия не имею. Но может, он ее действительно любит?

– Мой брат? – расхохоталась Наташка. – Ну хоть ты не смеши меня. Мой брат никого не любит, кроме себя. И все это делает нам назло…

– Да ладно тебе! – Маринка до такой степени не могла прийти в себя от шока, что просто не в силах была больше разговаривать. – Я перезвоню, хорошо? У меня тут Илюшка проснулся…

Всю следующую ночь Маринка не сомкнула глаз. Перед ней снова проносились мгновения сладкой лунной ночи на берегу Оки. Почему он тогда ей ничего не сказал о разводе? Ведь все могло пойти совсем иначе… Так легко было – уехать вместе с ним на острова! Тогда она впервые подумала о фатализме судьбы, которая снова и снова настойчиво тянула ее на один и тот же круг, где осталось что-то недоделанное, непережитое, что никак не могло ее отпустить…

Об этом своем странном браке Димка после никогда ей не говорил, хотя и так было понятно, зачем он это сделал. Просто, как и прежде, он катастрофически не мог быть один. Одиночества Димка боялся больше смерти! А новая взрослая жена любила его и заботилась о нем в меру своих сил и скромных материальных средств.

Однако новобрачного пыла хватило у Димки ненадолго. Уже через несколько месяцев, когда Маринка приехала в Петровское проведать мать, они снова бродили вместе по заснеженным мостовым и пили горячий чай в местном кафе. Потом Маринка стала просто приезжать к нему раз в несколько месяцев – чаще совесть не позволяла, хотя тело и душа все время рвались к нему. Встречались на реке, в лодочном ангаре, а летом Соловьев возил подругу на те самые острова. Перед ее приездом он всегда переставал пить, брился и становился похожим на человека. Когда они были вместе, никто другой был ему не нужен. Потом он спокойно отпускал ее и сам никогда первым не звонил. Маринке рассказывали, что в ее отсутствие он куролесит так, что не только Петровское – все ближайшие деревни на ушах стоят. Но когда она приезжала, для него существовала только она – и никто больше. Так шли годы.

Маринкина семейная жизнь тоже была не совсем обычной, да и как могло быть иначе?

Вскоре после тех самых знаменательных совместных каникул Голубев познакомился с Женей. Она была почти его ровесница, высокая, худая, в тяжелых очках. Женя работала в соседней школе учителем химии и была патологически одинока. Они стали с Павлом Ивановичем встречаться и время от времени уезжать куда-то вместе на выходные. Маринка не возражала, наоборот, даже радовалась за мужа, что он нашел себе женщину по душе. Помогала Голубеву выбирать для Жени подарки в канун ее дня рождения и к 8 Марта. На их совместном проживании эта связь мужа никак не сказалась. Павел Иванович по-прежнему на две ставки трудился в школе, вечерами пытался подзаработать еще где-нибудь и в меру возможностей заботился о жене и сыне. Илья ходил в садик, потом в школу. Он был очень нервным и неусидчивым ребенком. Проблемы с ним только начинались…