Текст книги "Ловушка"

И девушка, и стоявший рядом мужчина разом оглянулись на него. Мужчина склонился к Гасанову.

– Вы можете говорить? – спросил он. – Я следователь. Я должен задать вам несколько вопросов.

– Он, наверное, еще очень слаб, – сказала девушка. – Может, вам лучше подождать денек-другой?

– Врач сказал, что сотрясения нет, – нерешительно возразил следователь.

– Эти врачи, – пренебрежительно произнесла девушка и открыто посмотрела на медсестру, стоящую с другой стороны кровати. – Вы дайте ему стольник – какой угодно диагноз поставит.

– Так что, у него сотрясение мозга? – спросил следователь.

– Откуда мне знать? – энергично пожала плечами девушка. – Просто я вижу, что он слаб, и вряд ли сейчас из него что-нибудь вытянешь. Я бы сама хотела все знать, ведь украденный товар на мне висит… Склад-то мой… Поди теперь отвечай перед хозяином товара…

– Вы говорите, там были апельсины?

– Да. Апельсины, бананы, клубника… Фрукты. Завтра должны были забрать. На два дня арендовали помещение. И вот что получилось… – она посмотрела на Гасанова, лежавшего с перевязанной головой.

– Кому понадобилось воровать фрукты? – спросил сам себя следователь. – Ладно. Что теперь делать… Пусть отлежится. Завтра приду.

Он ушел. Следом за ним вышла из реанимационной палаты и медсестра, обиженная замечанием девушки в адрес врача и всячески стараясь подчеркнуть это. Девушка проводила их взглядом и, оставшись наедине с Гасановым, склонилась над перевязанной его головой.

– Как вы себя чувствуете?

– Как человек в буквальном смысле головой зарабатывающий деньги, – медленно с усилием ответил он, отдыхая после каждого слова.

– Неплохо для начала, – сказала она. – Честно говоря, не ожидала от вас в таком состоянии столь длинной фразы.

– Как вас зовут? – спросил он запавшим голосом.

– А? – она не расслышала. – Если ничего срочного, лучше не повторяйте. Вам нужно беречь силы.

– Как вас зовут? – повторил он громче.

– Как меня зовут? – она посмотрела на него долгим взглядом. – Меня зовут Айтен. А вас я уже знаю. Ваше удостоверение у меня. Не забыли? Отдыхайте. Я приду завтра.

Она нагнулась и поцеловала его в щеку, холодную, уже немного обросшую щеку. Он слабо улыбался, прикрыв глаза, и слышал, как почти тут же за ней захлопнулась дверь. И впал в забытье. Тревожный, урбанистский сон снился ему; на улицах этого сна шли цветные дожди, и она приближалась к нему с непокрытой головой, и цветные струи дождя превращались в продолжение ее распущенных волос. И снова, и снова он просматривал этот короткий, повторяющийся кадр, из которого, как оказалось, и состоял весь сон, как первый в истории кинематографа фильм состоял только из прибытия поезда на вокзал.

Они стали близки как-то естественно, несмотря на разницу в летах, большую разницу в финансовом положении и огромную разницу в характерах. Ей было тридцать два года, ему – за пятьдесят, она была богата, он еле сводил концы с концами, она была авантюристка, любила рисковать и выигрывать, он привык довольствоваться малым, был расчетлив в мелочах, и никогда в жизни не доводилось ему манипулировать крупными суммами.

Казалось, поначалу никакого чувства не было между ними, он как и до встречи с нею занимался своими делами, она – тоже. Но однажды призналась ему, что неотвязно думает о нем, чем бы ни занималась – все мысли о нем. И вдруг он понял, что с ним происходит то же самое, просто он не задумывался над этим, и с самого начала естественно воспринял то, что она заполнила всю его жизнь; и не так, чтобы заполнила какую-то пустоту в его жизни, нет, отодвинула все остальное – семью, работу, друзей, привычки – на задний план и высвободила себе огромное место. Он наслаждался ее любовью, ее телом, цинично выражался об их, как он говорил «предосудительной связи» (причем, ему не надо было напрягаться и что-то выдумывать, он по натуре был циник), но оставшись один, или, вернее, оставшись без нее, желал только одного – поскорее ее увидеть. Хотя во время их, порой, затянувшихся встреч не чаял, как от нее избавиться. Она, несмотря на крутой нрав, с каким ворочала делами своего темного бизнеса, туг, с самого начала их отношений подчинилась ему и безоговорочно исполняла все его желания, тем более, что и исполнять-то их не составляло большого труда. Но в любви он был изобретателен и требователен, что дополняло отсутствие в ней сексуальной фантазии. Вообще, парочка эта была полна противоречий. В ней следовало бы ожидать порочности, но ее не было. В ее небогатой биографии в сущности имелся только муж, с которым она несколько лет, как развелась, не удосужившись обзавестись ребенком. У него, несмотря на нелегкую – от зарплаты до зарплаты, с мизерными гонорарами – жизнь, имелся большой казановский опыт и, несмотря на плешь и пучеглазие, вопреки, так сказать, внешности, он еще мог охмурять и добиваться, и если бы не хроническое безденежье, он бы вполне вольготно чувствовал себя в этом полоумном мире. У нее была прекрасная квартира в относительно спокойном районе города, и там они, обычно, встречались. Он, профессионально сгоравший от нетерпения спросить и узнать, все-таки профессионально сдерживал себя до подходящего момента; и однажды этот момент настал. Они лежали расслабленные после роскошно состоявшегося соития, она протянула руку к пачке сигарет на полу, не дотянулась, рука повисла, и она еле произнесла: – Сил нет даже покурить…

Он живо, как резиновый мячик, подскочил, подал ей сигареты, поднес огонек зажигалки, и как бы, между прочим, спросил.

Она тут же помрачнела, блуждающая бессознательная улыбка исчезла с лица; и он немного пожалел, что спросил.

– Нашел время, – сказала она, сильно, по-мужски затягиваясь.

– Да? А мне показалось – самое подходящее время, – чистосердечно сказал он. – Но если не хочешь, можешь не рассказывать.

– Это может прибавить тебе проблем, – сказала она. – Тебе надо? Я не потому не говорила, что хотела скрыть от тебя, я же люблю тебя, и какие могут быть секреты…

– Подожди, как ты сказала? – перебил он ее.

– Какие секреты, говорю, между нами, – повторила она.

– Нет, нет, до этого, что любишь…

– Это правда, – подтвердила она.

– Ты говоришь это впервые и как бы между прочим. Она помолчала.

– Ну, не знаю… Я не задумывалась над такими вещами, – сказала она. – Может, потому так вышло, что само собой разумеется? Мы бы не были вместе, если бы я не любила тебя. В этом будь уверен.

– Мне на это положить.

– Нет, это не так. И ты сам знаешь, что не так.

Он не ответил. Она искоса посмотрела на его профиль. Еще крепкое лицо, но уже заметны первые признаки старения, складки у подбородка, глубокая как шрам морщина на щеке, мешки под глазами.

– Ладно, я тебе скажу.

– Если не хочешь…

– Ты же спросил, – перебила она. – Я отвечу. У меня еще проблемы. Крупные проблемы. Там были не только фрукты. Спрятали наркотики, кокаин и хотели отсидеться в моем складе. Я узнала и взяла наркотики, инсценировав ограбление. Они не могут знать, что я узнала про кокаин, но, естественно, подозревают… Кто же придет воровать апельсины и убивать из-за этого сторожа?

Она замолчала.

– А наркотики? – спросил он.

– Уже реализовала на стороне.

– Что это значит? – спросил он.

– Уехали из республики.

– На сколько их было?

– Оптом – полмиллиона.

– Полмиллиона долларов?! Пятьсот тысяч долларов?!

– Не манатов же… Это небольшая партия. У меня надежный канал. Он и взял. На улицах он заработает вдвое больше.

– Но они же, я имею в виду хозяев товара, не оставят тебя в покое.

– Почему? Я сказала, что возмещу им украденное – апельсины, бананы, киви, клубнику. Попросила дать мне время. Про остальное я ничего не знаю. И они не могут мне сказать, что там были не только фрукты. Выходит, они подставляли меня, прятались за моей спиной, а потом забрали бы свой товар, похихикали бы, как ловко обвели меня, и заплатили бы копейки за несколько дней аренды склада. А если бы обыск? Меня бы обвинили, а эти красавчики в белых костюмах – мы тут не при чем, это ее кокаин… Я их наказала. Что я сделала не так?

Он ответил не сразу.

– Это же опасно, – сказал он.

– В жизни приходится рисковать, – ответила она. – Я удовлетворила твое любопытство? Кстати, они могут выйти на тебя. Скажешь, что подрабатывал ночным сторожем.

– Наверняка следят за тобой, – сказал он мрачно.

– Может быть. Я осторожна. Про эту квартиру никто не знает. Моя квартира в центре. – И все равно мне не нравится все это, – сказал он.

– Не будь занудой.

– Не по мне все это, – прибавил он. – Чужие деньги, грязные деньги…

Она молча посмотрела на него, просто посмотрела, не осуждая и не одобряя сказанное.

– Все деньги чужие, – сказала она после паузы, – и все стараются побольше их присвоить себе. Так уж повелось среди людей.

Он хотел еще что-то сказать, осудить такую форму зарабатывания денег, но вовремя вспомнил, что жена, удовлетворившись его невразумительными объяснениями, уже успела потратить часть денег, отделаться от кое-каких долгов, что на них висели; видимо, ни как не могла предположить, что он, Гасанов, мог заработать эти деньги именно так, как заработал.

– Ладно, – проговорил он примирительно. – Не надо казаться умнее меня. Это меня раздражает.

– Не буду, – сказала она. – Да у меня и не получится. Теперь, может, дашь мне пепельницу, или мне держать этот окурок всю оставшуюся жизнь?

Он поднялся, принес ей пепельницу и снова лег рядом. Она чмокнула его в щеку.

– Фу, – сказал он. – Ты куришь, как дворник. Плохая девчонка.

Она посмотрела на него долгим, странным взглядом, о чем-то думая.

– Что? – спросил он.

Она осторожно прижалась к нему в постели.

– Я хочу спросить, – сказала она, будто колеблясь: стоит ли?

– Что-то новенькое, разрешения спрашиваешь.

– Тебе хорошо со мной?

– Несвежий вопрос. С чего это ты?

– Ну… ты же видишь. У меня мужской характер, и люблю командовать.

– Тут, конечно, у нас совпало, у меня тоже, как ни странно, мужской характер, – сказал он! – И я не очень-то люблю подчиняться.

– Это плохо, да? – спросила она. – Плюс и плюс.

– Или минуем минус, – сказал он.

– Я не удовлетворяю тебя, скажи честно?

– Тебя беспокоит, могу ли я после тебя быть с женой?

Она промолчала, отстранившись от него. Он не стал настаивать на ответе.

– Мне уже пора, – сказал он, бросив взгляд на часы на запястье.

– Ты когда спишь тоже не снимаешь их? – раздраженно спросила она.

– Когда сплю – снимаю, – ответил он, – и кладу рядом, чтобы, проснувшись, знать время. А когда мне надо рано вставать, завожу будильник. У нас есть будильник. Стараемся быть на уровне. Может, лет через сорок смогу купить компьютер, если буду как прежде вкалывать. Еще вопросы есть?

– Что с тобой? – испугалась она. – Я просто спросила. В шутку. Думала пошутить.

– У тебя получилось, – он порывисто вскочил с постели и стал одеваться.

– Душ, – сказала она.

– Нет времени, – отмахнулся он. – Уже опаздываю.

– А я приму.

Она встала, и он опять увидел ее всю, ее ослепительное тело, прекрасно сложенное, безупречно пропорциональное, в очередной раз увидел это ненадоедающее тело, от которого трудно было оторвать взгляд. Она медлила идти в ванную, и, усмехаясь, глядела на него; став лицом к зеркалу, обернулась, посмотрела через плечо так, что у него из рук выпала одежда, что он собирался торопливо напялить на себя и пуститься вскачь по своим мелким делишкам…

Он помнил ее непрестанно, без всяких пауз, но ненавязчиво, так что мог заниматься другими делами, не забывая о ней, точно так, как занимаясь своими делами, мы не забываем дышать.

Как-то она затащила его в ресторан, хотя он не любил бывать в подобных заведениях, точнее, не мог себе позволить бывать, одичал вконец, все ему казалось, что в зале все исподтишка наблюдают за ним, и, наконец, уронил с колен салфетку, суетливо кинулся поднимать, несмотря на ее останавливающий жест – мол, на это есть официант. И обозлился. Сидел, остро ощущая дискомфорт. Ресторан был дорогой и почти полон.

– Откуда столько богатых бездельников? – сердито пробурчал он.

– Для журналиста, работающего на популярные газеты, ты слишком мало информирован, – сказала она язвительно, видимо, в глубине души солидарная с «богатыми бездельниками».

– Как будто в газетах ведутся расследования, кто как зарабатывает.

– Я могу сообщить тебе без всяких твоих журналистских расследований, – сказала она.

– На сегодняшний день у нас самые большие деньги – взятки.

– Погоди, – сказал он. – Мы где сидим. В ресторане? К чему этот разговор?

– Если тебе неприятно, не будем говорить, – послушно отозвалась она. – Вообще не будем говорить. Мне и молчать с тобой приятно. Особенно молчать.

– Спасибо, – сказал он и почувствовал себя немного уютнее. – Мне тоже.

Подошел официант и заменил ему салфетку. За спиной Гасанова тихо, как во сне, играл струнный оркестрик.

– Я знаю эту мелодию, – сказал он, улыбаясь.

– Еще бы, – улыбнулась и она ему. – Это мелодия твоей юности.

– Правда?

– Это песня Джона Леннона. «Битлз». Когда он был популярен у нас, я как раз родилась. Хочешь потанцевать?

– С тобой?

– Нет, со швейцаром. Вставай, лентяй.

Они медленно танцевали возле оркестра, и скрипач, когда они приближались к невысокой эстраде, сгибался пополам, будто стараясь подсунуть им под нос свою скрипку, угодить хотел. Но музыканты были очень хороши.

– Я отучился, – признался он виновато, – давно не танцевал.

– Нормально, – сказала она, прижавшись к нему всем телом, так, что, он почувствовал твердые соски ее грудей, не обременных бюстгальтером.

– Ты что, – сказал он. – Веди себя прилично. На нас смотрят.

– Кому мы нужны, – сказала она. – Я хочу тебя.

– Не сходи с ума, чушка.

– Будь ты потемпераментнее, мы бы сейчас заперлись в отдельном кабинете.

– Ты уже так делала? – спросил он, усмехаясь, хотя ему было явно не до смеха, хотелось превратить все в пошлую, циничную шутку, но не смог, слишком важен был для него сейчас ее ответ.

– Да, – сказала она отчужденно. – Каждый день. Пока не встретила тебя. Это важно?

– Пошли, сядем, пока скрипач не попал мне смычком в глаз.

Он помог ей сесть, сел на свое место и стал разглядывать людей, зал, музыкантов, скатерть. Как только они – единственная танцующая пара – покинули маленькую танцевальную площадку перед оркестром, скрипач успокоился и уже не сгибался пополам, будто у него болел живот, а стоял прямо, похожий на макаронину, играющую на скрипке. Все это он разглядывал, стараясь не смотреть на нее. Она же смотрела ему в лицо.

– Иногда ты бываешь невыносим, – сказала она.

– Очень часто, – согласился он и отпил из бокала с вином.

– Ты меня бесишь.

– Да? – сказал он. – Это повышает адреналин в крови.

– Я хочу уйти отсюда, – сказала она.

– В кабинет?

Она не ответила, поднялась, положила на стол деньги и торопливо направилась к выходу. Он встал и пошел за ней. И ему казалось, что все усмехаются ему в спину. Чувствовал себя старым альфонсом. Наверное, так о нем и думали все эти сытые, надушенные, усмехающиеся люди. Хотя на самом деле никто ему вслед не смотрел, даже макарона-скрипач, даже их официант, привыкший ничему не удивляться. Здесь никому ни до кого не было дела. Она знала куда с ним прийти. Он догнал ее на улице, когда она собиралась сесть в машину, схватил за руку, она вырвала руку.

– Больше всего я не люблю, когда меня ставят в смешное положение, – сказал он сердито.

– Это потому, что мнение окружающих для тебя много значит, – сказала она язвительно, изо всех сил стараясь побольнее уколоть его, – как бы ты ни старался казаться независимым. Он не отвечал, уставившись на ее руку, открывавшую дверцу машины – в памяти запечатлелись нервные движения красивых тонких пальцев. Оба чувствовали себя неловко, надо было как-то заканчивать этот эпизод, зашедший в тупик, но непонятно было – как именно. По логике, она, рассерженная, должна была сесть, хлопнуть дверцей и укатить, а он не должен был выходить из ресторана вслед за ней и накачаться вдрабадан. Но случилось то, что случилось: она вышла, он вышел, она застыла около машины, он застыл.

– Ладно, садись, мне не хочется ссориться, – сказала она.

– И не подумаю, – сказал он. – Поеду на такси.

– Хватит, садись, не зли меня, – проговорила она дрожавшим голосом.

– А что будет? Ударишь меня еще раз по голове? – чувствуя, что повел разговор не в том направлении, все же через силу сказал он.

– Ты же не хотел это говорить? – спросила она.

– Не хотел, – признался он, взял ее руку, легонько пожал. – Я – идиот.

– Догадывалась, – сказала она.

– И все-таки – связалась?

– Что поделаешь: сердцу не прикажешь.

– Звучит, как название индийского фильма, – он ухмыльнулся.

Некоторое время они ехали молча, Она как обычно ехала быстро, часто на недозволенной скорости. На одной из центральных улиц за ними увязался патруль автоинспекции на «жигулях», догнал и с минуту ехал вровень, но, увидев женщину за рулем, гаишники отстали, поулыбавшись друг другу.

– Вот еще одно преимущество женщины за рулем на Востоке, – сказала она, когда машина ГАИ отстала от них.

– Еще одно? – спросил он. – А еще какое есть?

– То, что завезу тебя сейчас в укромное место и изнасилую в машине, – пригрозила она. – Если будешь придираться к каждому слову.

И исполнила свою угрозу на заброшенном ближайшем от города пляже.

– Давай я научу тебя водить, – сказала она после долгого молчания, когда усталые они возвращались в город.

– И что я с этим умением буду делать? – поинтересовался он.

– Будешь работать у меня шофером. И зарабатывать раз в десять больше, чем сейчас журналистом.

– Спасибо, – сказал он. – Обдумаю твое предложение.

– И побыстрей, пожалуйста, – сказала она шутливо. – За тобой большая очередь, оглянись через плечо.

– Звучит двусмысленно, – проговорил он.

– Не хами, – поморщилась она, – прошу тебя, не хами.

– Ладно, – сказал он. – Сорвалось с языка. Не буду.

Проходили дни, недели и месяцы их отношений, все больше привязывавших их друг к другу. Нельзя сказать, что это время отдаляло его от семьи, потому что и до встречи с Айтен Гасанов семью видел довольно редко: девочек – отходящими ко сну, или только что проснувшимися, жену, спящую рядом, или нетерпеливо ожидавшую, когда он освободит туалет (обычно, к ее выходу оттуда он уже выбегал из дому; волка ноги кормят – шутил он в семье в свое оправдание), остальное время съедала работа, беготня по редакциям, по пресс-конференциям, по заданиям, писание материалов на ходу, стремление быстро анализировать и обдумывать факты для создания объективной картины и прочее, прочее, прочее. Так что, семью, как не видел почти, так и продолжал не видеть. Изредка по воскресным дням уделял девочкам час-два, чувствуя всю уродливость такого к ним отношения, мало похожего на отцовское, и потому старался в это малое время вложить как можно больше нерастраченной нежности к ним, всю заботу о них, грызущую его душу и не находившую выхода, благодаря такому лихорадочному образу жизни. Дочери чувствовали это, отвечали взаимностью, по крайней мере, изо всех сил старались отвечать взаимностью, но с каждым днем, с каждой неделей все больше отдалялись от отца, безнадежно увеличивалась дистанция между ними, и, в конце концов, бразды их воспитания окончательно взяла в руки их мать; она же и обдумывала их будущее, как устроить их в жизни, она же занималась покупками продуктов и, естественно, готовкой, даром что ли, домохозяйка, так что все эти заботы и хлопоты наложили на нее свой недоброкачественный отпечаток, вследствие чего она в свои сорок походила чуть ли не на сверстницу мужа.

Как-то на улице подошел к нему молодой человек вполне приличной наружности и, как оказалось в дальнейшем, абсолютно неприличной внутренности. Биологическая шутка.

Модный, элегантный костюм, красивый, дорогой галстук, туфли, только что начищенные у уличного чистильщика, которые совсем недавно появились на центральных улицах города со своими чистильными причиндалами. Процесс чистки обуви сопровождался у молодого человека слежкой за Гасановым, зашедшим в книжный магазин, как раз напротив чистильщика, чтобы выбрать себе очередной блокнот для работы, вместо предыдущего, переполненного записями высказываний различных партийных лидеров, обещаниями государственных чиновников, сетованиями обманутых, сытой отрыжкой людоедов-обманщиков; людей, сделавших себе громадные состояния на взятках, на высасывании жизни из других людей; людей, возившихся в мусорных кучах в поисках какой-либо пищи, людей, потерявших стыд, потерявших совесть, потерявших деньги, потерявших разум, людей, разуверившихся во всем, и людей, продолжавших, вопреки здравому смыслу, жить надеждой и мечтой – всем этим кишел его старый рабочий блокнот, так же, как все предыдущие старые блокноты кишели подобным этому, если только всем этим можно кишеть, и теперь все это было так же важно, как прошлогодний снег. Вот он и выбросил блокнот, и купил себе новый, чтобы заново заполнять его столь же важной ерундой. И пока Гасанов привередливо выбирал себе новый блокнот (чтобы он был удобный, карманного формата, крепкий, достаточно толстый и, конечно, недорогой), тот приятель на улице терпеливо подвергался чистке обуви, то и дело бросая взгляды на дверь магазина, за которой пропал Гасанов так надолго, будто костюмы примерял. Наконец, он вышел, и молодой человек в неприлично блестевших туфлях устремился за ним. Увидев, что Гасанов с центральной улицы сворачивает в глухой, безлюдный переулок, молодой человек прибавил шагу, почти побежал и настиг преследуемого там, где хотел, где никого, кроме них, в эту минуту не оказалось. Он схватил Гасанова за локоть и невежливо дернул, развернул лицом к себе. Гасанов опешил. Молодой человек, еще не начиная разговора, показал ему дуло пистолета из прорехи, надо полагать, специально проделанной в подкладке пиджака для дула пистолета, чтобы демонстрировать его, не вынимая оружия из кармана.

– В чем дело? – интеллигентно осведомился Гасанов, внимательно и продолжительно ознакомившись с предлагаемым для обозрения дулом.

– Пикнешь – проделаю в тебе дырку, – пообещал невежливый молодой человек.

– А – не пикну? – поинтересовался Гасанов, совершенно не испугавшись ни дула, ни обещания и, гордясь своей выдержкой, надел на руку кастет.

– Не делайте глупостей, – почему-то перешел на «вы» молодой человек, видимо, вид кастета поднял Гасанова в его глазах с уровня «вшивого интеллигента» до уровня «блатного урки».

Гасанов, хоть и не испугался, но достаточно ясно понял, что тут, конечно, силы неравные, и молодой человек в ослепительной обуви может проделать обещанную дырку в нем гораздо быстрее и успешнее, чем он своим допотопным кастетом расквасит тому морду. В итоге подталкиваемый дулом в спину и глупо, беспомощно улыбаясь, Гасанов вынужден был подчиниться: пройти с молодым человеком и сесть в машину, которая оказалась поблизости с таким же с виду культурным, хорошо одетым молодым человеком за рулем, как и первый. Правда, Гасанову не удалось разглядеть обувь водителя, такая ли начищенная, как у того, с пистолетом? Всю дорогу Гасанов молчал, понимая, что суетливость и излишняя разговорчивость с его стороны могут быть расценены, как трусость, а это было бы обидно, тем более, что в данный момент трусости не было, а было острое любопытство: в подобную ситуацию он попадал впервые. Не то, чтобы Гасанов был храбрец, или постоянно смелым человеком, по-разному бывало: был и смелым, и трусливым, и слабохарактерным, и твердым, и хитрым, и тупым, хватким, разиней – по-разному бывало, просто сейчас он не испытывал испуга, вот и все. И минут тридцать-сорок, что они добирались до места, он спокойно молчал, чуть отстраняясь от упертого ему в бок дула и только раз сказав молодому человеку, сидевшему рядом с ним на заднем сиденье машины:

– Уберите, холодно.

Молодой человек подумал и убрал пистолет, посчитав нужным при этом добавить:

– Все равно никуда не денетесь. Таких, как вы, я убиваю за пятьсот долларов. Гасанов не ответил, соображая про себя, много это для него, или мало.

Машина быстро катила по аэропортовской дороге, и скоро они въезжали в поселок, проехали немного в глубь его и выехали на дорогу, ведущую к морю. Там, на обочине дороги, примерно в километре от пляжа, строился трехэтажный особняк. Возле него и остановились. Гасанов вышел из машины по приглашению дула, снова упершегося ему в бок, и огляделся. Вовсю кипела работа вокруг, работала бетономешалка с ревом и грохотом, стояли недалеко самосвал с песком и большой грузовик с кирпичом. Рабочие возились на крыше третьего этажа, и пока Гасанов любовался одной из строек современности, из темного проема, что в дальнейшем обещал быть дверью, вышел пожилой, может, чуть постарше Гасанова мужчина и подошел к машине, возле которой околачивалась эта дружная тройка. За мужчиной следовал молодой человек, до неприличия здоровый и, казалось, еле поместившийся в свою куртку, с бритой головой, похожий на охрану высокого должностного лица.

Пожилой подошел вплотную к Гасанову, и у того мелькнула шальная мысль – обнять и поцеловать его, раз уж так близко. Он усмехнулся.

– Ну, здравствуй, сторож, – сказал мужчина, не подавая руки Гасанову.

– Ухмыляешься? Гасанов пожал плечами.

– Не понимаю, зачем я здесь, – сказал он.

– Не «понимаешь? – удивился мужчина. – По крайней мере, не для того, чтобы улыбаться. Сейчас тебе будет не до улыбочек.

– Может, объясните? – попросил Гасанов вежливо.

– Можно и объяснить, – согласился мужчина, сделав отстраняющий жест своим людям.

Те послушно отошли, а молодой человек с пистолетом предварительно сообщил мужчине:

– У него кастет.

Тот даже ухом не повел, словно ему сообщили, что в кармане у Гасанова был игрушечный утенок.

– Это не для посторонних ушей, – доверительно сказал мужчина Гасанову, – секретная информация.

И Гасанову стало приятно, что с ним с первой же встречи делятся секретной информацией.

– Вот, посмотри на это, – попросил мужчина интеллигентно, словно экскурсовод в музее искусств. – Бетон заливается в эту форму, застывает и становится плитой, которая потом пойдет на фундамент гаража этого особняка, – мужчина сделал паузу, видимо, не надеясь, что Гасанов поймет сразу.

– Хорошо, – одобрил Гасанов, заметив, что его собеседник вроде не собирается продолжать. – А при чем тут я?

– А при том, – почти ласково произнес мужчина, – что ты можешь оказаться в этой бетонной плите.

– Как? – удивился Гасанов.

– Очень просто. Зальем твой труп бетоном и заложим в фундамент. А потом я этот дом продам. Так что, кроме нас, никто об этом не будет знать. Я, видишь ли, немного занимаюсь недвижимостью… Ты ведь журналист?

– Да?

– Что ты делал на складе у этой шлюшки?

Гасанов почувствовал, как кольнуло сердце, еле сдержал ярость, кулаки сжались непроизвольно.

– Я? – взяв себя в руки, произнес он. – Сторожил. Надо было подработать, – начал он, понимая, что должен выгородить ее сейчас во что бы то ни стало.

– А как это произошло, помнишь? – спросил мужчина.

– Как я могу помнить? – развел руками Гасанов. – Ударили по голове, сзади подкрались… сознание потерял…

– И никого не видел?

– А что вы так волнуетесь? – работал под дурачка Гасанов. – Хозяйка сказала, что возместит вам ущерб…

Гасанов молча покачал головой. Мужчина пристально смотрел ему в лицо.

– А что вы так волнуетесь? – работал под дурачка Гасанов. – Хозяйка сказала, что возместит вам ущерб…

Мужчина продолжал разглядывать его.

– Сколько она тебе платила?

– А вам не все равно? Что платила – все мое.

– Ты трахал ее? – спросил мужчина и не стал даже ждать ответа. – Конечно, трахал. Кто только ее ни трахал. Почему бы сторожу…

– Я журналист, – напомнил Гасанов, вновь ощутив противный укол ревности в сердце, при упоминании о ее прошлом, которого он не знал, а этот урод вполне мог знать.

– Да, тем более… Ничего, я все равно докопаюсь…

Обратно Гасанов добирался на пригородном автобусе и неотвязно думал об отношениях этого мужчины с Айтен, и, в конце концов, пришел к выводу, что они были любовниками, и не только он был, не только он… Эти мысли грызли, съедали собственническую, влюбленную душу Гасанова. Домой он вернулся такой мрачный, что жена, глянув на него, спросила:

– Что с тобой, Гасанов? На работе неприятности?

Ночью он особенно остро чувствовал свои многочисленные болячки, которых раньше не замечал; ворочалась и урчала аденома, заставив его за ночь трижды вставать помочиться; набухала под пальцами грыжа, раздуваясь, как жаба, желавшая напугать; дрожала от холода воспаленная простата, камень в почке так и вертелся всю ночь туда-сюда, плешь все больше увеличивалась, захватывая, как агрессор, пространство гасановского черепа, и сердце, вспомнив свою давно позабытую, в любви и нежности обитая, тахикардию, ныло, ныло, ныло, просто, может быть, напоминая, что оно есть. И Гасанов понял за ночь, что он старый, заурядный журналист, что над ним наверняка смеется молодежь, что в свои пятьдесят с лишним он делает то же самое, что и они, что у него устала душа, что он мрачный, с амбициями и претензиями нервный субъект с ущемленным самолюбием, и что любая женщина поступит правильно, если станет изменять ему. Утром у него болела голова, он почти не спал, ворочался, думал и теперь не хотелось вставать, не хотелось даже шевелиться, он ощущал приступ депрессии. Жена, увидев его таким, переполошилась, хотела врача вызвать, Гасанову не хотелось говорить, было физически трудно произносить какие-то слова, но он через силу произнес:

– Не надо. Устал. Отлежусь сегодня, – он отвернулся от жены, стоявшей над ним в распахнутом, стареньком халатике.

Не хотелось ее видеть, не хотелось никого видеть и слышать, особенно не хотелось отвечать на вопросы. Может, именно поэтому жена безостановочно сыпала вопросами:

– А хочешь, бульон сварю, а? Тебе полезно. У тебя, может, живот болит? Вчерашняя колбаса, кажется, была не очень свежая, я ее у молоканки купила, на базаре, домашняя, говорит, вот тебе и домашняя… Не тошнит? А, Гасанов, тебя не тошнит? Ты ночью что-то часто вставал… Не мутит тебя? Дай я глаза посмотрю, оттяни веки. Может, желтуха у тебя? Почему ты не отвечаешь, Гасанов?

– Отстань, – сказал он и спрятался в одеяло, подтянув ноги к груди, чтобы стать как можно меньше и незаметнее.

Когда на следующее утро он вышагивал по улице, мрачный, опустошенный тягучими, никчемными мыслями, он вдруг заметил выбивавшийся прямо из асфальта тротуара куст травы – до того свежая, до того яркая была травка, что трудно было оторвать взгляд. Он подошел поближе, нагнулся, потрогал рукой маленький беззащитный кустик, так вызывающе зеленевший на серости городского асфальта, но тут же спохватился, пошел своей дорогой, чтобы не показаться смешным на этой многолюдной улице, под взглядами прохожих. И в этот момент у него замерло сердце: он почувствовал ее присутствие; и в подтверждение того, что чувства его не обманули, был остановлен, схвачен за рукав и развернут на сто восемьдесят градусов.