Текст книги "Останься со мной навсегда"

Молодость берет свое. Алия однажды призналась мужу, что ждет ребенка. Атай был в восторге, что скоро станет отцом. Мысли о Наристе ушли на второй план.

* * *

Атай вместе с супругой вернулся на родину, чтобы Алия родила их первенца здесь, а потом согласно традициям оставалась у родственников в течение сорока дней, пока она и малыш не окрепнут.

Родилась девочка, Атай в честь своей бабушки назвал её Анарой. После того, как девочка окрепла, они с семьей вновь вернулись в ленинградскую академию, а затем по распределению и после развала Советского Союза в Бишкек. Всё у молодой семьи налаживалось, но все же несколько поведение жены заставляло Атая беспокоится. Какое-то время девочка не хотела брать грудь, тогда Алия в сердцах крикнула: «Да, что ж ты как неродная!» и заплакала. Атай знал, что после родов у некоторых женщин бывает послеродовая депрессия, поэтому не придавал особого значения этому эпизоду. Потом когда дочка сказала первое слово, для Атая это было полным счастьем, малышка произнесла «пап», Алия надулась и сказала, что она здесь лишняя. Все затем обернулось в шутку и забылось. Алия становилась нервной и начинала злиться по всякому поводу, не объясняя ничего Атаю.

Однажды Атай застал Алию в слезах. На вопрос, что случилось, она зло ответила, что дочь её не любит. Тогда Атай списал это на ревность жены к ребенку. Он, ласково обняв супругу, успокоил её, сказав, что скорее всего она устала от быта, и ей надо найти работу. Конечно, с работой в то время было тяжело. Не найдя ничего подходящего, Алия стала челночничать. Взяв небольшую сумму в кредит, она, оставив дочь на попечение старшей сестры Тамилы, стала ездить в Китай и Турцию. Привезенный товар отдавала на реализацию. Тем и жили. До того страшного момента. Из очередной поездки Алия не вернулась. Её убили. В дороге. На автобус, ехавший в сторону китайской границы, напали бандиты и потребовали деньги. Они забирали без разбору у всех. В основном, в автобусе ехали женщины, а какое сопротивление могли оказать они против вооруженных мужчин? В той роковой поездке погибла еще одна женщина. Она так же, как и Алия сказала, что не отдаст ни копейки, потому что она вязла деньги в кредит, и чем будет возвращать, не знает. На это один из мерзавцев наотмашь ударил женщину прикладом автомата в висок, и она упала на землю. Алия закричала, что это только звери могут поднять руку на женщин, которые годятся им в матери. Короткая очередь и брызнувшая на снег кровь, удавкой легла на сердце остальных. Больше никто не сопротивлялся. Когда бандиты удалились, тела погибших погрузили в автобус и, в скорбном молчании вернулись в город. Тело Алии и той женщины отвезли в морг.

Вечером, придя с работы, Атай, как обычно, забрал дочку из дома сестры жены. Он припарковал машину у подъезда и, взяв ребенка на руки, пошел к подъезду. Возле дверей стоял милиционер. Приставив ладонь к козырьку, он представился:

Капитан Максимов! Здравствуйте! Вы, Арстанбеков Атай?

– Да, я, а что? – удивленно протянул свободную руку Атай.

Милиционер неловко потупил глаза.

– Вы знаете, тут такое дело… – он стоял, переминаясь с ноги на ногу. – Вы не могли бы проехать со мной в отделение.

– Что случилось? – Атай опустил дочку на землю и, с тревогой посмотрев на капитана, спросил: – Что-то срочное?

– Да, но здесь не место для этого. Может, присядем тогда?

Капитан достал сигареты и протянул Атаю. Они сели на скамейку. Капитан, затянувшись, выпустил дым и, наблюдая за тем, как облако исчезает, растворяясь в морозном воздухе, произнес:

– Сегодня утром было совершено нападение на рейсовый автобус до Урумчи.

Атая пробило холодным потом. Прижав Анару к себе, он слушал. Каждое сказанное капитаном слово эхом отдавало и стальными иглами впивалось в мозг. Он целовал дочь, не замечал слёз, капавших на её шапочку. Ему захотелось кричать, но ребенок на руках сдерживал все чувства и мысли.

Вместе с капитаном они отвезли девочку к сестре жены. Тамила в недоумении смотрела на заплаканное, ставшее вмиг серым, лицо Атая.

– Что случилось?

– Тамила, Алию убили, – Атай уже не мог сдерживать плача. Он обнял женщину и запричитал: – Убили мою Алиюшу.

– Нет! Неправда! Ты лжешь! – закричала Тамила, все еще не веря в случившееся. Она слышала утром по радио сводку, в которой упоминалось о нападении, но не придала этому значения.

Посочувствовав тем, кто мог пострадать. Но ей и в голову не могло прийти, что несчастье коснется её сестры, её младшей любимицы.

В морге Атай опознал жену. Через три дня её похоронили.

* * *

Он взял бессрочный отпуск. С утра до вечера смотрел семейный альбом, стараясь вспомнить самое лучшее. Тамила забрала племянницу, но ежедневно приходила проведать Атая и помянуть сестренку. Атай похудел и осунулся. Бывало, наступали моменты, когда ему казалось, что время остановилось. Что оно просто не существует, а он, потерянный в этом вакууме мыслей и сомнений, не знает, день это или ночь. Ему хотелось просто выйти на улицу и идти, куда глаза глядят, забыть свое имя и адрес, где живет, и брести так, пока не остановится сердце. Его существование стало бессмысленным.

После проведения сороковин к нему заглянули коллеги по работе и, видя его угнетенное состояние, напомнили Атаю, что у него есть ребенок и работа, которая его ждет. Понемногу, боль стала затягиваться. Но Атай уже решил для себя никогда больше не любить сильно человека. Он осознал, что чем сильнее любовь, тем сильнее её терять. Это чувство он испытал еще в детстве, когда остался без отца, но все со временем стирается из памяти, оставляя лишь самые трогательные моменты. Мать Атай похоронил позже, но к тому времени он понимал, что, несмотря на потерю, жизнь не останавливается и продолжает свой ход. Теряя родных, человек, не забывает, а продливает их жизнь в своих воспоминаниях.

Тамила через полгода приехала попрощаться с зятем и племянницей. Её как специалиста пригласили работать в Америку, и она с семьей уехала надолго. Она очень хотела сказать о чем-то Атаю, но так и не решилась, подумав, что сделает это в другой раз. Атаю оставалось лишь догадываться, что же хотела сказать ей Тамила.

* * *

Прошло время, Анара подросла и вот – он уже готовился вести её в первый класс.

Иногда он вспоминал о Наристе, но каждый раз ему становилось стыдно. Он корил себя за то, что из-за своего эгоизма и слепой страсти причинил Наристе боль. Приезжая к родственникам в Кант, он даже не пытался искать встреч с ней. Он понимал, что нету него на это никакого права. Вновь врываться в жизнь Наристе и ломать её жизненный уклад. Да и кто, как не она заслуживала счастья? Скорее всего, она давно вышла замуж и даже не вспоминала о существовании какого-то там Атая, сломавшего её юношескую любовь.

Проезжая мимо её ворот, он старался не смотреть в сторону окон, чтобы ненароком не встретиться взглядом с кем-то из обитателей дома. Время шло, оно зарубцевало раны на душе Атая и он, свыкнувшись с мыслью одинокого существования, уже поставил крест на создание новой семьи, пока вдруг однажды случайная встреча не перевернула его жизнь.

* * *

Во время очередного медосмотра, врач, проверявший его, не допустил до полета и направил Атая в республиканский центр кардиологии. Атай взял направление и отправился на обследование.

В центре его осмотрел специалист и направил в отделение ревматологии. Он безропотно принял известие о своем диагнозе и не спеша отправился на третий этаж. Старшая медсестра определила его в палату и, выдав необходимое вновь прибывшему, удалилась, победоносно неся свои сто с лишним килограммов на коротеньких ножках.

В палате Атая встретил молчаливый сосед, седой худощавый мужчина лет шестидесяти. Он читал газету и, увидя заходящего Атая, кивком поздоровался.

Вечером молоденькая медсестра поставила Атаю капельницу, предупредив, что их лечащий врач, сейчас на операции и он зайдет позже.

* * *

«Арстанбеков Атай Медерович», – прочитала Наристе на личной карточке пациента. Она часто задышала и начала перелистывать карточку больного, внимательно изучая результаты осмотра. После проведенной сегодня операции Наристе чувствовала себя усталой и вымотанной. Оперировали маленькую девочку полутора лет. Наристе болезненно переносила такие операции. Она снова и снова возвращалась в воспоминаниях к своему ребенку, который даже не успел сделать первый вздох.

Вспоминала Наристе и слезы матери, которая ни слова не говорила дочери о выступавшем животе. Как её мать прятала глаза от соседей, осуждающе покачивающих головы вслед беременной Наристе. Вспоминала и тяжелые скорые роды и свою вдруг наступившую внезапно слабость. Расплывающееся лицо акушерки с криком «мы её теряем». Затем после того, как она очнулась ей сказали, что у неё остановилось сердце, и она пролежала в реанимации больше двух недель, и что у неё родилась мертвая девочка.

Сегодня её целый день не покидало предчувствие того, что должно случиться что-то важное, что-то жизненно необходимое для неё. Изучив историю болезни, Наристе взяла инструменты и направилась к палате, по дороге она натянула медицинский чепчик на лоб и надела марлевую повязку.

Атай лежал под капельницей. Он смотрел в окно, наблюдая, как осенние листья, пожухшие и ссохшиеся, колышутся на ветру. Ему казалось, что он слышит их шорох. Вот так и я, – подумал Атай, как эти листья пожух и ссохся. Мне только осталось сорваться и полететь куда-нибудь, эх, только мысль о дочери не дает мне этого сделать…

– Здравствуйте! – в палату вошла врач. Она присела на стул возле Атая и спросила, как он себя чувствует. Атай ответил, что его ничего не беспокоит. Врач стала измерять давление и делала записи в истории. Атай внимательно наблюдал за ней и не мог понять, что его заставило обратить на себя внимание.

– Наристе Рустамовна! Когда меня выпишут? – это молчаливый сосед Атая, оторвался от чтения и, вопросительно смотрел на женщину.

– В понедельник, еще раз пройдете ЭКГ и потом мы решим, что с вами делать, – ответила та.

Атай побледнел. Неужели, это Наристе? Как? Она его врач? Судьба порой преподносит такие подарки и сюрпризы, которые своей неожиданностью могут свести с ума.

– Наристе, здравствуй. – Атай свободной рукой потянулся к руке Наристе.

– Лежи спокойно, Атай, тебе лучше не двигаться сейчас, – ответила Наристе. – Я зайду, когда капельница закончится, послушаю твое сердце. – Больше ничего не сказав, она ушла, тихо прикрыв за собой дверь.

Наристе! Неужели, через столько лет мы встретились вот так? В такой нелепой обстановке. Как я буду дальше здесь лечиться, как я смогу смотреть ей в глаза? Острая боль пробежала между ребер. Атаю захотелось вскочить, побежать следом за Наристе, схватить её и объяснить, что он во многом виноват, что возможно то, что он сейчас находится здесь – это наказание за его эгоизм! Но он лишь, молча, сглотнул слюну и сжал кулаки.

Она вновь пришла через час. Все та же марлевая повязка на лице, всё та же тихая речь.

– Как ты себя чувствуешь? Давай измерим сначала давление, а потом я прослушаю сердце.

Без эмоций. А чего он ожидал? Что она кинется на него с упреками и кулаками? Да и замужем она, наверное. А может он ждал, что она всё ещё ждёт его? Что за бред! – Атай злился на себя и на свою нерешительность спросить у Наристе о её жизни.

Закончив осмотр, Наристе попрощалась и ушла, оставив Атая с его мыслями.

Дома, едва закрыв за собой дверь, Наристе заплакала. Так она не плакала с тех пор, как Атай признался ей, что жениться. В тот день ей хотелось умереть, но пришедшая из гостей мать помешала ей сделать это.

Атай не сильно изменился, все те же умные глаза, всё тот же смешной вихор и только седина и несколько морщинок говорили, что и он уже не юноша.

Когда она увидела его, всё разом вспомнилось. Все чувства. Ей захотелось, обняв, прижать его к себе и сказать, как долго она его ждала. И говорить, говорить… бесконечно. Как же ей хотелось это сделать, но она сдержала себя неимоверным усилием воли. Выйдя из палаты, Наристе почувствовала, как трясутся её поджилки.

Всю ночь и выходные Наристе думала. Она была в растерянности. Она пыталась не думать, отвлечься, читая книгу или слушая музыку, но все время ловила себя на том, что не понимает ни смысла читаемого текста, ни слышит мелодию. Так прошли выходные.

* * *

В понедельник после планерки начался обход. С самого утра Атая с соседом по палате отправили проходить нужных специалистов и сдавать анализы. К приходу Наристе они оба сидели и беседовали у стола.

Наристе была без маски. Атай заметил, что она стала другой. На лбу появилась едва заметная складка. Не было её пухлых в молодости щечек. Лицо стало худым, и оттого его утонченность придавала правильность её чертам. Пациенты легли на свои места. Первым Наристе осмотрела соседа по палате и сказала, что после обеда, возможно, он отправится домой, на что тот несказанно обрадовался.

Затем она подошла к Атаю и начала осмотр.

– Как ты?

– Да, ничего, нормально? – Атай прикоснулся к руке Наристе, – ты прости меня…

– За что? – женщина внимательно посмотрела в глаза Атаю.

– За всё, – он опустил глаза. – За мою ложь, за мою трусость…

– Не надо… об этом. Всё прошло, Атай. У тебя своя жизнь, у меня своя. Тебе лучше не волноваться, а то придется совсем распрощаться с работой.

Наристе улыбнувшись, похлопала по руке Атая и удалилась. Он был уничтожен. Уничтожен её равнодушием, её спокойствием. Она так уверенно это произнесла, что не оставалось никаких сомнений в её правдивости. Атаю стало тоскливо. В выходные он представлял себе, как признается Наристе в своих чувствах, несмотря на то, что у неё, скорее всего, есть семья. Но он понимал, что если он не сделает этого, умирая, потом будет корить себя за то, что не смог сказать. И вот сегодня она сама прервала цепь их, так и не состоявшихся отношений.

После обеда соседа Атая выписали и он, пожелав ему скорейшего выздоровления, уехал в сопровождении своей многочисленной родни.

Атай решил прогуляться, и он отправился в скверик.

Проходя мимо поста дежурного врача, он краем уха услышал, что Наристе сегодня дежурит. В полной решимости, во что бы то ни стало поговорить с Наристе, Атай отправился гулять.

* * *

Октябрь в этом году выдался теплым, и позднее солнце радовало глаз. Атай прошёл вдоль своего корпуса и спустился к беседке, там никого не было. Он сел на скамейку и вдохнул воздух. Ему захотелось растянуться здесь же и всем телом вдыхать это осеннее благоговение, застыть и повиснуть в воздухе осенним желтым листом, потом подняться подгоняемым ветром в небо и, медленно раскачиваясь в такт вальсу, падать вниз раз, два, три, раз, два три, раз…

Так он просидел около часа. Побывав один на один с самим собой, он успокоился и вернулся в палату.

Наристе закончив работу, спросила у дежурной сестры о состоянии одного из пациентов, получив удовлетворительный ответ, направилась в ординаторскую.

* * *

Дверь тихо отворилась. Наристе подняла глаза. Это был Атай.

– Наристе, нам надо поговорить. – Он зашел в комнату и сел напротив неё.

– Атай, нам не о чем с тобой разговаривать, я же тебе еще утром сказала. Не стоит. Поверь, – она устало перелистала историю, лежавшую перед ней, и снова углубилась в её изучение.

– Я не уйду, пока мы не поговорим, – спокойно произнес Атай. Он продолжал смотреть на неё внимательно, стараясь увидеть и прочесть эмоции.

Наристе отложила бумаги в сторону и, сложив руки, словно школьница сказала: «Хорошо, говори».

Атай не волновался.

– Знаешь, я должен был сделать это давно, но не решался. Я боялся, что ты не захочешь меня слушать. Но я знаю, что я обязан это сделать. Я поступил нечестно по отношению к тебе и полностью осознаю свою вину. Ведь если бы тогда я не повелся на поводу своей эгоистичной страсти, я бы… ну, у нас бы…

– Ничего не было, – продолжила Наристе. – У нас с тобой ничего не было, и нет. Ты это хотел сказать?

– Нет не только это. Все эти годы я думал о тебе, но вновь из-за своей трусости и малодушия даже не пытался искать тебя, чтобы сказать тебе об этом. Я ведь любил тебя по-настоящему. Очень сильно. Только когда женился, понял это, но было поздно.

– Да, Атай, поздно. И сейчас тоже поздно. Мы с тобой разные люди, у каждого из нас своя история любви, жизни и даже болезни, – попыталась пошутить Наристе.

– Нет, Наристе, сейчас самое время мне сказать тебе обо всем, иначе потом будет совсем поздно и невозможно. Прости меня за мое малодушие, за мою неспособность сделать тебя счастливой. Я понимаю, как глупо, наверное, это сейчас звучит, но все же. Наверняка, у тебя есть мужчина лучше, чем я. Я думаю, он по достоинству оценил твою честность, открытость и душевную чистоту. Но все же знай, что в твоей жизни был и такой человек, как я… как недоразумение, как разочарование, как осенний лист, улетевший в зиму. Прости.

Наристе молчала. Атай не найдя больше слов, повернулся и вышел.

* * *

Через десять дней, пройдя курс лечения, Атая должны были выписать. В этот день он купил букет цветов и передал их Наристе через одну из медсестер. В цветах была записка: «Что бы ни было в твоей жизни, знай, что я любил тебя, и буду любить до конца жизни».

Наристе прочитав записку, долго не выходила из кабинета. Потом коллеги, увидевшие её заплаканную, недоуменно расспрашивали, что случилось. Но Наристе лишь улыбалась и говорила, что ничего страшного.

Она не могла понять, почему даже через столько лет не может ненавидеть Атая? Почему он всё ещё был для неё небезразличен? В её жизни, кроме него, так и не нашлось места ни одному мужчине. После потери ребенка, к ней поступали предложения руки и сердца, попытки ухаживания со стороны коллег и не только. Но Наристе не могла безрассудно довериться новым чувствам и распылять свою жизнь на людей, к которым ничего не испытывала. Мать не раз в разговоре с ней, говорила, что ей было бы спокойнее знать, что у неё все наладится и будет семья. Но Наристе, так и не оправившаяся после смерти дочери, боялась вновь испытывать судьбу. В ней жили страх и боль. Они усилились, когда год назад её мама тихо ушла во сне, оставив Наристе наедине со своими мыслями и одиночеством. Её спасала работа, которую она любила и понимала, что многое зависит от её профессионализма. Были, конечно, в её карьере и летальные исходы пациентов, но это были совсем безнадежные пациенты, которые в силу возраста и запущенности самой болезни, не имели ни малейшего шанса выжить. Но даже это Наристе переносила, как свою личную утрату. Странно распорядилась с ней судьба, рассуждала она. Сама лечит людей от сердечных болезней, но и у неё у самой есть своя боль, врожденная патология желудочка, как физическая, так и боль сердечной любви – душевная. Она не разлюбила Атая, она лишь думала, что не любит его. На самом деле, ежедневно думала о нем, засыпая и просыпаясь. Думала о его судьбе, которая благословила его женой и ребенком. Лишь одного не знала Наристе: что овдовел Атай, через три года после женитьбы. Ей было неудобно расспрашивать о нём своих знакомых. Что они могли подумать о ней?

Да, и какое её, Наристе, дело до жизни Атая? Зачем её вдруг будет интересовать жизнь семейного мужчины. Боязнь быть осужденной останавливала её. Ведь она помнит взгляды соседей и сочувствие сокурсников по поводу появления у неё живота. Для многих так и осталось загадкой, кто мог быть отцом ребенка. Наристе упорно молчала и на жалобу матери, что будь отец жив, такого бы не случилось, она лишь отмалчивалась. Речи об аборте не могло и быть. Она, как только поняла, что беременна, решила для себя, что оставит ребенка, что бы ни случилось. Но судьба распорядилась иначе. Беременность, протекавшая хорошо, ничего не предвещала, и в положенный сроку Наристе случились схватки. Она сама села на троллейбус и приехала в роддом возле Ошского рынка. Но потом всё пошло не так. Схватки не прекращались сутки. Наристе ослабла и, не имея возможности выспаться, стала чувствовать себя плохо. Давление стало то подниматься, то опускаться, сердце начинало колотиться с бешеной силой, затем вновь затихало и билось еле заметно. Врачу, принимавшему роды, она ни словом не обмолвилась о своем здоровье и потому, когда в очередной раз усилилась боль внизу живота, ей стало плохо. Не будь рядом опытной медсестры, возможно, и Наристе не было бы сейчас в живых. Но ценой жизни маленького человечка была спасена её жизнь. Вот и сейчас думая о встрече с Атаем через столько лет, она снова и снова погружалась в воспоминания, и полученный букет с признанием разбудили в ней былые чувства. Она поняла, что прошло время боязни жить. Что если сейчас она не будет жить, то никогда больше не сможет прожить и испытать снова эти чувства.

В этот день Наристе плакала от счастья и от осознания того, что жива; что судьба снова подарила ей возможность увидеть Атая, быть с ним, пускай в роли его врача; но те минуты, что она проводила рядом с ним во время осмотра, ей хотелось растянуть, чтобы снова почувствовать его запах, увидеть его глаза, прикоснуться к нему. Пусть даже в мечтах она могла позволить себе какую-то смелость, в реальности Наристе могла лишь быть только наблюдателем.

Теперь, когда его выписали, она и сожалела, и была рада, была рада тому, что он не болеет и может работать, и огорчена, его уходом. Само осознание того, что её любимый жив и здоров радовало её.

* * *

Вечером Наристе, забрав букет подаренный Атаем, медленно направилась к выходу. Возле входной двери её ждал Атай. Он был одет в деловой костюм, который лишь подчеркивал его мужественность.

– Наристе, позволь пригласить тебя на ужин? Или если у тебя нет времени, позволь, хотя бы довезти тебя домой?

Наристе посмотрела с благодарностью на Атая и сказала:

– Я так устала, что мне хочется поскорее домой. А тебя разве не ждут дома? – спросила она, улыбаясь.

– Дочке я позвонил и сказал, что задержусь. Больше меня никто не ждет. Садись, пожалуйста, – мужчина отворил дверь машины и пропустил женщину.

Машина тронулась с места. Наристе, словно завороженная, смотрела на мелькающие огоньки машин, витрин.

– Знаешь, я тоже хотела тебе сказать, – начала робко Наристе. Атай внимательно посмотрел на неё полными грусти глазами, он ожидал, что вот сейчас она скажет ему о бессмысленности его признаний, о том, что у неё семья и что жизнь у них и дороги разные. Наристе, немного промолчав, продолжила, – Я солгала тебе. Прости и ты меня.

– Ты мне солгала? – удивился Атай. – Как и когда? За что я должен тебя прощать?

– За все, за мое молчание, за мою трусость признаться тебе.

– Признаться в чем? – От волнения у Атая пересохло в горле.

– Я тоже хотела тебе признаться тогда, что любила тебя все эти годы.

Что я не смогла забыть ничего из нашей юности. Ты мне снился все это время, потому что я думала только о тебе. И после твоего недавнего признания я поняла, что не смогу простить себе, что не сказала тебе всего этого, – Наристе посмотрела на Атая, робкая слеза скатилась по её щеке, потерявшись где-то возле губ.

Машина резко затормозила. Атай молчал. Молчали оба. Он вышел из машины и нервно закурил. Наристе вышла следом. Вот так стояли они в начинающем заявлять о себе ноябре, в вечернем сумраке затихающего города. Два одиночества столько лет отчаянно искавших пути друг к другу. Они говорили всю дорогу, каждому было, что сказать, у каждого было чем поделиться и отдать частицу сердца, которого так не хватало. Так они и стали встречаться, а затем и поженились.

* * *

Больше всего Анара любила быть одна. Именно в такие моменты ей приходили в голову гениальные, как считала она, мысли. В своих фантазиях она уплывала в дивные космические миры с причудливыми формами обитания. Она жила на одной из таких планет, где жителям не нужно было добывать из недр земли ресурсы для жизни. Они свободно парили в воздухе, перемещаясь в любую точку. В этом мире не было ни автомобилей, ни дорог, ни топлива. Всё, что было жизненно необходимо, находилось здесь же в воздушном пространстве. Люди в придуманном Анарой мире были творцами. Это были поэты и писатели, философы и мыслители. Они могли появляться на любой планетарной координате, стоило лишь подумать о них. Телепортация была естественным способом передвижения, а телепатия обычным мысленным обменом.

Неспроста девушка думала и мечтала об утопической форме жизни. С самого детства Анара привыкла одушевлять всё, что окружало её. Рано осиротев, она стала разговаривать с травой, небом и водой. Ей казалось, что всё это умеет слушать и слышать. Даже повзрослев, она не перестала играть в свои, только ей ведомые игры. К примеру, прочтя материал журналистов о слепнущих барсах, она живо представила себя воительницей, живущей в горах и обладающей волшебной силой исцеления. Она начинала мечтать и уже уносилась далеко в сопровождении двух необычайно красивых животных, то в образе Артемиды, то амазонки, скачущей на мустанге, а следом за ней неотступно плыли по воздуху могучие грозные барсы. Анара настигала монстров в человеческом обличии, которые не давали возможность вылечить животных.

Будь у неё выбор, она, скорее всего, ушла бы жить в горы. Так она себе и представляла, что когда ей нужно будет вдохновение, она соберет юрту на вершине горы и будет разговаривать с небом. Выросшая в городских условиях, девушка не боялась природы. С удовольствием ходила в горы с группой любителей альпинистов и фотолюбителей. За какие-то два с небольшим года, она смогла изучить все окрестные горы и пещеры. Стена её комнаты была оклеена фотографиями с природными пейзажами. Пейзажи, пойманные моменты. Вся стена в комнате Анары представляла собой цветную мозаику.

Именно этот мир она охраняла от постороннего вторжения. Не сказать, что она была замкнутой, но оставаясь одна в своих фантазиях, она не видела рядом с собой никого, кто мог бы нарушить её гармонию с природой, она и была самой природой в человеческом эквиваленте. Оставаясь в душе ребенком, она так и не научилась прощать обиды. Парни, учившиеся с ней на факультете, сторонились её, предпочитая более раскрепощенных однокурсниц. Но это мало беспокоило Анару, меньше, чем то, что кто-то из депутатов парламента, выступивших с инициативой отстрела краснокнижных животных для погашения бюджетных долгов. Анара написала разгромную статью в студенческую газету и выставила её на своем блоге в Интернете.

Она назвала свою статью «Плач матери оленихи».

Обернулась Рябая Хромая Старуха, глянула – диву далась, стоит перед ней олениха, матка маралья. Да такие глаза у нее большущие, смотрят с укором и грустью. А сама олениха белая, как молозиво первоматки, брюхо бурой шерсткой подбито, как у малого верблюжонка. Рога – красота одна: развесистые, будто сучья осенних деревьев. А вымя чистое да гладкое, как груди женщины-кормилицы.

– Кто ты? Почему ты говоришь человечьим языком? – спросила Рябая Хромая Старуха.

– Я, мать-олениха, – отвечала ей та. – А заговорила так потому, что иначе ты не поймешь меня, не послушаешься.

– Чего ты хочешь, мать-олениха?

– Отпусти детей, большая мудрая женщина. Прошу тебя, отдай их мне.

– Зачем они тебе?

– Люди убили двойню мою, двух оленят. Я ищу себе детей.

– Ты хочешь их выкормить?

– Да, большая мудрая женщина.

– А ты хорошенько подумала, мать-олениха? – засмеялась Рябая Хромая Старуха. – Ведь они дети человеческие. Они вырастут, и будут убивать твоих оленят.

– Когда они вырастут, они не станут убивать моих оленят, – отвечала ей матка маралья. – Я им буду матерью, а они – моими детьми. Разве станут они убивать своих братьев и сестер?

– Ох, не скажи, мать-олениха, не знаешь ты людей! – качала головой Рябая Хромая Старуха. – Не то что лесных зверей, они и друг друга не жалеют.

Отдала бы я тебе сироток, чтобы ты сама узнала, что правдивы мои слова, но ведь и этих детей люди убьют у тебя. Зачем же тебе столько горя?

– Я уведу детей в далекий край, где их никто не разыщет. Пощади детишек, большая мудрая женщина, отпусти их. Буду я им верной матерью… (Ч. Айтматов).

Я не знаю…. После таких строк у меня наворачиваются слезы от понимания того, что животные обладают милосердием и любовью к жизни. Я помню, как впервые увидев фильм «Белый пароход» в семь лет, была поражена жестокостью таких людей, как Орозкул. Сейчас я плач. Плачу оттого, что сегодня могут дать разрешение на убийство маралов и других краснокнижных животных. Плачу, потому, что в угоду и по глупости депутатов парламента могут убить моё детство, мою Мать – Олениху, моего деда Момуна, мой белый пароход… моё сердце…. Скажите, кто дал право недалеким, глупым чиновникам разрешение даже на мысль об отстреле? Каким нужно быть манкуртом, чтобы не ценить то, чем одарила нас природа? Название этому одно – духовный фашизм! Неужели депутат Эсенгул Исаков не читал произведения Айтматова? Да, даже если и не читал, в школе он учился и должен прекрасно понимать что редкие животные – это сокровища планетарного масштаба. Есть ли у этого депутата сердце? А может, у него вместо этого установлен калькулятор? Остановитесь люди! Что вы творите?

Наш народ с богатой историей и культурой всегда славился своим радушием и гостеприимством. С детства наши деды рассказывали легенды и сказания о Кожожаше, как одного из ярких примеров человеческой алчности. Эти легенды передаются из поколения в поколение, и тонкой линией через них пролегает самое главное – бережное отношение к природе.

Природа не прощает ошибок, видимо, одной из таких ошибок можно считать и сам факт существования таких индивидов, как депутат Исаков. Иначе, как назвать его поступок? Это новоявленный Кожожаш, загоняющий олениху высоко к скалам, а вместе с нею и всю историю кыргызов, для которых само понятие Бугу-эне было святым. Кто дал право Исакову попирать святыню? Даже в трудные и голодные времена наши предки старались сохранить природу.

Мы что, умираем с голоду? У нас нет других путей пополнить дыру в бюджете? А почему тогда наши депутаты молчат? Кто они? Если молча соглашаются с одним? Соучастники? Может в таком случае, если парламент так радеет за бюджет, он откажется от льгот, которые оплачиваются из кармана налогоплательщика? Содержание одного депутата обходиться государству намного дороже, чем шкура убитого зверя! Может, все-таки не тех называют зверьми?

Поистине, нет предела человеческой жадности и жестокости! Помнится, когда депутаты пришли к власти, они клятвенно заверяли, что будут работать на благо, или я что-то путаю? А что теперь? Вместо того, чтобы обсуждать законы облегчающие жизнь человека, они угождают иностранным браконьерам! Может, и на нас отстрел разрешите, господин депутат? А что? Мы уже это проходили! В 2005-м, в 2010-м, и теперь… сезон охоты открыт?