Текст книги "Сердце огненного острова"

18

То звучно, как колокола, то фальшиво и сбивчиво звучали аккорды расстроенного фортепиано в доме на Конингсплейн. До Рождества оставалось еще несколько дней, и, когда майор и Маргарета де Йонг уезжали, Якобина занималась с детьми в малом салоне, чтобы в сочельник они удивили родителей рождественской песней.

– Ти-и-иха-ая но-очь, свя-а-атая но-очь, – пел Йерун, а Якобина скользила пальцами по клавишам и ободряюще кивала головой в такт песне. Мальчик пел с благоговением на лице, держа руки за спиной, а его глаза едва ли не стекленели от старания. – Все-о-о спи-ит во-о-окру-уг.

– И-и-ихая но-ось, вя-а-тая но-ось, – пищала Ида, ритмично дергала за свой саронг и раскачивалась из стороны в сторону. – Се-о-о пи-и-ит во-клу-ук…

Йерун замолчал и замер, открыв рот, а Ида пела дальше, довольная, что дальше следует ее любимое место, где она может пропищать высокие ноты.

– …в ни-и-ибесь-ной вы-ы-си-и-не-е!

– Йерун, что такое? – Якобина обеспокоенно посмотрела на мальчика, но он ничего не ответил; казалось, он не мог оторвать глаз от того, что увидел в открытую дверь на веранде. Не успела Якобина оглянуться, как он выбежал из салона.

– Йерун? – Якобина встала и пошла за ним.

Ее сердце сжалось, когда она увидела, что он стоял на веранде лицом к лицу с туземным мальчишкой. Тем самым, который опять пробрался в сад.

Чувство долга заставляло Якобину увести Йеруна в дом и прогнать мальчишку, как требовала госпожа де Йонг, но она не могла пересилить себя. Дети с любопытством глядели друг на друга; по осанке и выражению лица каждый был словно зеркальным отражением другого. Они улыбались, робко, но почти дружелюбно. Прибежала Ида, прижалась к Якобине и глядела на брата и чужого мальчишку.

Позади них что-то упало; дети и Якобина вздрогнули. Мелати с такой поспешностью поставила на стол поднос с лимонадом и кексами, что один из стаканов упал и покатился по веранде; резко, почти грубо она схватила мальчика за локоть, потрясла его и обрушила лавину слов; казалось, она ругала его. Мальчишка чуть не плакал, но пытался уткнуться лицом в саронг Мелати и схватить ее за руку. У Якобины зашевелилась догадка, перехватившая ее дыхание.

– Йерун, – тихо сказала она своему воспитаннику, который испуганно переводил взгляд с мальчишки на Якобину и обратно. – Принеси свою железную дорогу и покажи ее мальчику. Хорошо? Ему она понравится, и тогда вы сможете играть вместе, – пояснила она, когда Йерун с сомнением посмотрел на нее. Потом она погладила Иду по светлой головке. – А ты иди с ним вместе и принеси Лолу. Покажешь ее мальчику.

Йерун послушался и взял за руку сестренку, а сам поглядывал через плечо на темнокожего мальчишку. Скрестив на груди руки, Якобина посмотрела им вслед, потом снова повернулась к Мелати.

Ее тирада потеряла свою злость и звучала скорее как утешение, но с нотками отчаяния. Из глаз рыдавшего мальчишки катились крупные слезы, которые он напрасно пытался прогнать сжатым кулачком.

– Мелати. – Нянька испуганно посмотрела на Якобину. – Это твой сын, да?

Якобина с первого дня убедилась, что Мелати хорошо понимала по-голландски, но никогда не слышала, чтобы она говорила на этом языке. Тем больше она удивилась, когда Мелати с мольбой воскликнула:

– Не говорить ньонья бесар, что здесь! Ньонья бесар очень сердится! Не говорить, пожалуйста! – На ее глазах показались слезы.

– Нет, – заверила ее Якобина. – Конечно, нет. Сколько ему лет?

Мелати подняла руку с растопыренными пальцами. Пять. Значит, он на год младше, чем Йерун. По словам Рату, Мелати была бабу детей с самого начала; значит, она родила своего сына, когда заботилась о младенце Йеруне. Несомненно, на этой работе она была занята круглые сутки, так как оставалась при детях даже ночью. Якобина пришла к выводу, что Мелати редко видела сына. Ей вспомнилась та грозовая ночь, когда у супругов де Йонг случилась первая громкая ссора, которую слышала Якобина; та ночь, в которую дети спали у нее. Возможно, Мелати была в ту ночь у своего сына; возможно, он тогда заболел.

– Живет в кампонге, – сообщила Мелати, отпустила локоть своего сына и погладила его по головке, потом взяла за руку. – С семьей. – Всхлипывая, мальчишка прижался щекой к бедру матери и посмотрел на Якобину глазами, полными слез.

Якобина кивнула и крепче обхватила себя за плечи. Ей было стыдно, что она ничего не знала про Мелати. Пару раз она пыталась заговорить с ней на смеси голландского с крохами малайского, которые успела запомнить. Но Мелати всегда только кланялась и уходила. Возможно, надо было приложить больше усилий для контакта. Или она что-то неправильно делала?

– У отца, да? – С нерешительной улыбкой она попыталась продолжить нить разговора. Мелати смущенно отвернулась, и Якобине сразу вспомнилось, как мальчики стояли напротив друг друга на веранде. Почти как зеркальное отражение друг друга. На мгновение земля закачалась у нее под ногами, когда она внимательно взглянула на лицо мальчишки. Разрез глаз, форма носа и рта – он вполне мог бы быть братом Йеруна. Темнокожим братом. Она представила себе лицо майора, и в ней расползся ледяной холод.

Что-то в ней сопротивлялось правде, написанной на лице сына Мелати; Якобина еще питала слабую надежду на то, что она заблуждалась в своих чудовищных подозрениях. Она понимала, что не имела права спрашивать об этом, но не могла не спросить.

– Туан де Йонг? – с трудом проговорила она. – Он… он отец?

Мелати сжала свои пухлые губы, горько и словно бы пристыженно потерла пальцами глаза, будто хотела стереть не только слезинки, а нечто большее… Ответ был ясен.

– Подожди. – Якобина зашла в салон и вернулась с горстью печенья. Она встала на колени перед зареванным мальчишкой и протянула ему одно печенье. – На, возьми, это тебе. – По телу Якобины пробежала дрожь, с которой она не могла справиться; ее голос тоже задрожал и прозвучал непривычно резко.

Мальчишка вопросительно взглянул на мать; та с недоверием посмотрела на Якобину и в конце концов неуверенно кивнула. Мальчик робко взял печенье и чуточку надкусил его, не отрывая глаз от Якобины.

Она повернулась к Мелати.

– Как его зовут?

– Ягат.

– Ягат, – пробормотала Якобина и переборола желание погладить мальчика по щеке, не зная, понравится ли это его матери. Она встала и положила Мелати в руку остальное печенье для Ягата. Она торопилась, ведь в любой момент могли вернуться дети. – Мелати, отведи его домой и побудь с ним. Наверняка ньонья бесар вернется сегодня очень поздно и не заметит твое отсутствие. Придешь завтра рано утром. – Якобина никогда еще не купала детей и не укладывала в постель, но она как-нибудь справится. А если Мелати хватятся, она что-нибудь придумает.

Мелати недоверчиво посмотрела на нее, потом на ее лице расцвела улыбка. Она ненадолго отпустила сына и взяла за локоть Якобину.

– Спасибо, нони Бина. Терима касих!

Якобина проводила взглядом мать и сына, когда они перебежали лужайку и скрылись за деревьями. Тучи уже сгущались, предвещая новый ливень. А за ее спиной послышался стук пяток Йеруна, а потом и более медленные шажки Иды.

– Где он? – запыхавшись, воскликнул Йерун и огляделся по сторонам, прижимая к груди деревянную железную дорогу. Радость, сиявшая на его лице, сменилась разочарованием.

– Ушел? – удивилась Ида, прижимая к себе обеими руками куклу Лолу.

– Да, к сожалению, – ответила Якобина и погладила Йеруна по голове. – Ему надо было возвращаться домой, его давно искала мама. Мелати приведет его к ней. – Йерун наклонил голову и что-то пробормотал.

Якобина прошла за ним в салон и захлопнула крышку фортепиано.

– На сегодня хватит. Предлагаю подняться к вам и поиграть.

Йерун кивнул и молча направился к лестнице.

– Пойдем, Ида, к вам в комнату, – сказала она малышке. Потом поставила на поднос с лимонадом и оставшимся печеньем упавший стакан и понесла все наверх.

Остановившись возле лестницы, она бросила взгляд на веранду. Ей казалось, что перед ногами разверзлась пропасть, такая мрачная и глубокая, что не было видно дна.

19

Бейтензорг, 22 декабря 1882 г.

Дорогая Якобина,

если я правильно понял Ваши строки, то в Конингсплейне сейчас идет война. Мне хочется добавить: опять идет война. Ведь нет ничего необычного в том, что между Винсентом и Грит летят клочья шерсти, после чего они так же бурно мирятся. В Батавии давно уже вошло в поговорку, что в доме де Йонгов ни один фарфоровый сервиз, ни одна ваза не переживают сезон дождей. Пожалуй, любой человек в городе мог бы рассказать Вам, как супруги ссорились в клубе или в гостях у друзей, или как во время бала Винсент упал на колени перед Грит и призывал всех стать свидетелями его вечной любви. В этом отчасти и заключается секрет популярности супругов, ведь в Батавии очень любят сплетни, большие и маленькие скандалы, сцены, полные страсти, и широкие жесты. Винсент и Грит прямо созданы для здешней жизни – во всех отношениях.

Тем не менее я могу лишь посочувствовать Вам. Конечно, неприятно становиться невольным свидетелем таких сцен. Мне поначалу тоже было тяжко, пока я не узнал их лучше. Поверьте, он боготворит землю, по которой она ходит, а она невероятно предана ему. Винсент не может жить без Грит, а Грит не может без Винсента, и я не преувеличиваю, когда говорю, что они умрут друг за друга, если понадобится. Я заверяю Вас, что это неустойчивое время скоро пройдет. Вместе Винсент и Грит бывают похожи на мощную тропическую грозу, но потом снова светит солнце.

У Винсента это заметнее, но и у Грит страстная натура, и она проявилась только здесь, на Яве. Я часто вспоминаю примеры из книг и свой собственный опыт. Европеец, неважно, из какой он страны, становится в Ост-Индии совершенно другим человеком. Краски и свет действуют в тропиках интенсивнее, климат сильнее выявляет скрытые качества человека. Возможно, и жара, которая плавит все искусственное, фальшивое, сковывающее. Возможно, дело также в бренности всего земного, которую все ощущают тут сильнее, чем у нас в Европе, так как здесь нет места для косных обычаев. Тропики извлекают из человека все, как бы глубоко это в нем ни лежало, все эмоции и чувства, слабые и сильные черты, все наши недостатки и бездны. Что бы ни таилось в нашей душе – тропики выведут это на поверхность.

Присмотритесь к себе – как меняет Вас Ост-Индия?

Мне очень хотелось бы встретить Рождество с Вами и детьми. Но это невозможно, и я буду с Вами мысленно, когда открою присланную Вами посылку. Хоть я считаю себя терпеливым человеком, мне очень трудно ждать до послезавтра – тем более, вы написали, что дети тоже участвовали в подарке, и это еще больше подстегнуло мое любопытство.

Я желаю Вам благословенного Рождества, дорогая Якобина; поцелуйте от меня Йеруна и Иду. И кто знает, может, мы одновременно откроем в Святой сочельник наши подарки, я – Ваш, а Вы – мой, и одновременно подумаем друг о друге…

Ян.

– Какая прелестная идея, дорогая нони Бина! – Маргарета де Йонг с сияющей улыбкой глядела на Якобину. Свет канделябра, стоявшего на столе, золотой патиной ложился на ее кожу и затейливо убранные волосы и вместе с бело-сине-золотым платьем подчеркивал ее яркую красоту. При каждом движении сверкали затейливые серьги и узкое колье. Это был рождественский подарок майора; с восторженным писком она открыла бархатную шкатулку и поблагодарила мужа нежным поцелуем.

– Как чудесно пели дети! Правда, Винсент?

Майор утвердительно хмыкнул и продолжил есть жареную утку.

Момент действительно получился торжественный, когда Йерун в матросском костюме и Ида в платьице с рюшами стояли у фортепиано, вынесенного по этому случаю в вестибюль, и пели «Тихая ночь, святая ночь». Маргарета де Йонг растрогалась до слез и утирала ладонью мокрые щеки, а Якобина могла поклясться, что и у майора на секунду увлажнились глаза.

Якобина украдкой наблюдала, как он сидел за столом в своем сине-черном мундире и ел кусок мяса. Он сильно переменился с начала сезона дождей; морщины на его лице стали глубже, под глазами набухли мешки. Его движения казались иногда скованными и осторожными, словно у него болели кости и суставы; иногда он слегка хромал при ходьбе. Якобина замечала, как дергалась мышца на его лице, когда он брал на руки Иду или возился с Йеруном.

Каждый раз при виде майора она думала о том, что у него есть сын от Мелати. Сын, который тайком рыскал возле дома, когда скучал по своей матери. Он явно не знал, кто его отец и что у него тут есть единокровные брат и сестра, как и те не подозревали о его существовании. Якобина смутно представляла себе, как протекает половой акт между мужчиной и женщиной и как происходит оплодотворение, но уже не сомневалась, что господин майор совершил этот акт незадолго до рождения Йеруна или чуть позже. Она часто задавала себе вопрос, принудил ли он Мелати, или она сама охотно согласилась на это, ведь майор был видный, привлекательный мужчина. Застигнув себя на таких мыслях, Якобина смущалась, но не могла их прогнать. Как и вопрос, знала ли об этом госпожа де Йонг, и не потому ли она так раздраженно реагировала на появление мальчишки в саду – но если это так, почему же она тогда держит Мелати в доме и даже доверила ей детей.

– Мы действительно очень, очень довольны вашей работой, – объявила госпожа де Йонг. Якобина уже убедилась в этом, когда распаковала свой рождественский подарок: саронг, мягкий и легкий как кашмирская шаль и явно дорогой. На сливочно-белом фоне изображены красным и зеленым сцены из яванской жизни; по краю идет широкая, в две ладони, кайма из цветущих ветвей; помимо этого майор вручил ей конверт с суммой, равной двум месячным окладам. – Сколько вы уже живете у нас?

– Полгода; точнее, чуть больше. – Эти месяцы пролетели очень быстро, и все-таки Якобине казалось, что она живет тут давным-давно.

– Боже, как летит время! – Маргарета де Йонг долго смотрела на свой бокал, потом взглянула на Якобину поверх рождественской композиции из ветвей лиственных и хвойных деревьев, лент с бантами и красных звездочек поинсеттии. – Надеюсь, вы останетесь у нас еще на некоторое время?

Якобина удивленно наморщила лоб.

– Да, конечно.

– Ну, поймите меня правильно… – Она замялась. – Разумеется, нас не касается ваша личная жизнь. – У Якобины тревожно забилось сердце. – Но вы так часто получаете письма из Бейтензорга, а теперь и посылку к Рождеству… – Маргарета де Йонг не договорила фразы, лишь подняла кверху брови и многозначительно посмотрела на Якобину.

– О-о, – вырвалось у Якобины; она все поняла и сразу покраснела. – Нет, мы просто переписываемся с господином Моленааром. – И она покраснела еще гуще, когда поняла, что очень надеется на большее.

– Ах так! – с облегчением воскликнула госпожа де Йонг и улыбнулась. – Я рада! Хотя, конечно, я бы вам пожелала… Ян такой замечательный человек. Такой образованный. Такой чуткий и понимающий, рядом с ним так приятно. И…

Звякнула посуда, раздался глухой удар, и женщины вздрогнули. Майор бросил нож с вилкой на свою тарелку и стукнул кулаком по столу.

– Хватит! Черт побери, М-грит! Может, ты хоть на сегодня оставишь свою глупую болтовню? – И он по-малайски добавил что-то неприятное.

Госпожа де Йонг закусила губу и в смятении опустила глаза, на которые навернулись слезы, а Якобина не знала, куда ей смотреть и что делать. Майор встал так резко, что опрокинул стул. Залпом выпил почти полный бокал вина и со стуком поставил его на стол. Бокал треснул.

– Если меня кто-то будет искать, я в клубе! – прорычал он и заковылял прочь.

Якобине показалось, что взрыв майора был вызван ревностью к Яну; от этой мысли ей стало нехорошо, и она поскорее прогнала ее. Она тайком наблюдала за Маргаретой де Йонг – она была красива даже теперь, когда понуро сидела и боролась со слезами. Якобина взглянула на свое новое платье, оливковое с красными узорами, и оно вдруг показалось ей скучным и провинциальным.

– Простите, нони Бина, – прошептала Маргарета де Йонг.

– Что вы… что вы…

– Я вас прошу, – торопливо продолжала она, – быть снисходительной к моему мужу. У него во время войны было сильно подорвано здоровье, он пережил много ужасов, да и все эти годы жизни в тропиках тоже сказываются. Но он все равно скучает без настоящих дел и от этого становится… раздраженным. – Она попыталась улыбнуться, но ее губы дрожали. – С Рождеством вас, нони Бина!

Якобина глядела на праздничный, особенно пышный рейстафел, к которому все едва прикоснулись, и прислушивалась к голосу Маргареты де Йонг и торопливым шагам слуг в вестибюле. Похоже, она собиралась уехать, и действительно, вскоре раздался топот копыт и скрип колес. После этого все стихло.

В который раз за последние недели Якобина размышляла о том, действительно ли бывает любовь, такая страстная, что она в любой момент может перейти в споры, даже в насилие или ненависть. И, как всегда, чувствовала, что при мысли об этом у нее каменели позвоночник и плечи, а в груди что-то теснилось. Это было похоже на голод, которого она не знала до приезда сюда.

Она посмотрела на слугу, который явился, чтобы унести приборы супругов де Йонг.

– Туан де Йонг как тигр, – тихо сказал он, и робкая улыбка осветила его бронзовое лицо.

– Да, – согласилась Якобина и тоже невольно улыбнулась. – Терима касих, – сказала она, вставая, потом помедлила. По всей вероятности, он был мусульманин, но она решила тоже поздравить его с праздником. – С Рождеством!

– С Розтесвом, нони Бина!

В вестибюле она остановилась и посмотрела на рождественское дерево местной хвойной породы, стоявшее возле фортепиано. Его мягкие ветки гнулись под тяжестью шаров, ангелочков и звезд из раскрашенного стекла. Как и дома на Рождество, туда тоже положили детские подарки. Йерун и Ида бросились к ним сразу после выступления. Они нетерпеливо развязали ленты, сорвали бумажную обертку и с горящими глазами достали множество игрушек. Там была и новая кукла с целым гардеробом платьев и туфель, музыкальная шкатулка с кружащейся принцессой, яркий волчок, лошадка на палочке и ящик с кубиками. Дети все внимательно рассмотрели и испробовали, пока не пришло время поужинать под присмотром Мелати и, как обычно, лечь спать. А супруги де Йонг вместе с Якобиной поехали в церковь Виллемскерк и потом ужинали в доме.

Странно было праздновать Рождество тут, в тропиках, в неумолимую жару и под проливным дождем за стенами дома. Впервые за эти месяцы Якобина слегка затосковала по родине с ее холодом, снегом и морозными узорами на стеклах и даже немного по своей семье.

Вздохнув, она пошла к лестнице и остановилась, увидев на ступеньках маленькую фигурку в белой ночной рубашке, державшуюся рукой за перила.

– Йерун! Что ты тут делаешь?

– Мама и папа уехали?

– Да, но они наверняка скоро вернутся, – пообещала она, поднимаясь к нему. Ответить так ее заставил печальный взгляд мальчика. Она погладила его по голове. – Ступай, тебе давным-давно пора спать.

Йерун вцепился руками в перила и поводил босой ногой по ступеньке.

– Я не могу заснуть, – проныл он, а когда Якобина раскрыла рот, собираясь что-то возразить, он поскорее добавил, как бы оправдываясь: – Ида тоже не может!

– А что, Мелати нет?

Он покачал головой. Якобина надеялась, что Мелати теперь празднует Рождество со своим сыном, хоть она и не христианка.

– Почитай нам что-нибудь! – попросил мальчик, склонив голову на бок.

Вообще-то, Якобина собиралась уютно устроиться в постели с книгой, которую ей прислал Ян, – это была «Рождественская история» Чарльза Диккенса; она давно ее не перечитывала. Но не смогла противостоять умоляющему взгляду Йеруна.

Лицо мальчика мгновенно просветлело; он отпустил перила и с радостным воплем взлетел наверх.

У себя в комнате Якобина зажгла лампу, нашла Библию и захватила все это в детскую, а там поставила лампу на ночной столик и положила рядом книгу. Йерун уже стоял на коленях под своим пологом и смотрел с ожиданием; рядом лежал его новый меч. Ида тянула к ней ручки из решетчатой кроватки.

Якобина сбросила с ног тапки, устроилась на короткой, узкой кроватке Йеруна, подложив под спину подушки, и стала листать Библию. Наконец, нашла нужное место. Йерун непринужденно пристроился возле ее локтя, а Ида свернулась в клубочек рядом и положила голову на ее бедро.

– «В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле, – тихо читала Якобина. – Эта перепись была первая в правление»…

Ей вспомнилось собственное детство, когда нянька уходила на выходной, и ей, Хенрику, а потом и Мартину после всенощной, праздничного ужина – селедки под сливочным соусом и отварного картофеля – и подарков разрешали дольше не ложиться спать. В камине весело потрескивали поленья, на рождественской елке горели свечи, а дети пили густой, горячий шоколад с корицей и кориандром и грызли рождественское печенье. Мать сидела за рукоделием, а Юлиус ван дер Беек читал рождественскую историю. Якобина с радостью вспоминала такие картинки из своего детства, это были сладкие воспоминания, а не кислые и не горькие, которые относились к годам отрочества и взрослой жизни.

Головка Иды потяжелела и лучилась ровным, сонным теплом, Йерун тоже задремывал, уткнувшись в ключицу Якобины. Он обнял ее и прижался щекой к груди.

– Я люблю тебя, нони Бина.

– Я тозе, – в полусне пробормотала Ида.

У Якобины перехватило горло, а на глазах выступили слезы. Она отложила Библию и погладила одной рукой светлые, шелковистые волосы Иды, а другой – темные, короткие волосы Йеруна. Потом нерешительно поцеловала мальчугана в макушку; от него пахло карамелью и имбирем, и этот запах растопил в ее душе что-то жесткое, застывшее.

– Я тоже вас люблю, – прошептала она.