Текст книги "Предчувствие"

Круиз в ноябре

 
Спи и смотри сон.
И сон не простой, а волшебный.
Чмок! В нос.
Одни и те же будни. Скукота.
Я бы сварил в кипятке редакторов,
кто утвердил такую прозу.
Я девять месяцев попил бы и погулял на Канарах.
Побалдел бы, а потом три месяца поработал.
Ну, посчитай! Получится двенадцать! Гармония числа.
Попил морковный сок, погулял по набережной.
С критиканшей под ручку.
Посмотрел на одинокий парус в море.
И чтоб снегу не было и слякоти тоже.
В траву зеленую густую затащил критиканшу.
И улетел бы утренним рейсом.
В Зимбабве.
К своей забаве.
Там черненькая вся Муммома.
Мне пишет стихи. На Прозе. ру ее не печатают.
Она пишет на песке.
Нет, на фарси.
Я помялся и не стал ее тащить
в траву густую и зеленую.
Там леопард скучал.
Вернулся в Таллин в ноябре.
Пописал на углу, подумал о культуре.
Пошел купил водки.
Зашел в свою берлогу.
Написал критиканше.
Типа ты исчо жива старушка?
Она в ответ показала мне палец.
Средний. Другие поджала.
Тогда я подумал о мировом господстве.
И пошел в интернет посмотреть, как оно там?
Посмотрел. Хмыкнул. Опять потянуло в Зимбабве.
Черная моя там принцесса сидит
и трет песком сковороду. Ждет меня.
У ней грудки торчком. На конце розовые.
Как клювы у чаек.
И папортник на бедрах.
И она все еще ждет своего белого и пушистого.
Тогда я соглашаюсь остаться там вождем. До весны.
Всех отправляю на охоту.
Критиканше шлю телеграмму, мол, прилетай.
Без трусиков только.
Здесь они не нужны.
Пока тебя в аэропорту проверяют,
я из пальмы тебе юбку готовлю. Короткую.
И ложе выстилаю.
В лагуне. Жду полной луны.
Абзац. Я улетаю. В Новую Зеландию.
Там упал вертолет. Сейчас съедят его пилотов.
Приходи на пиршество.
Там будут есть Богов!
А что? Предлагаешь обратно в Таллин?
И тут повеситься на шпиле?
От тоски.
И балтийской килькой насорить на крыше?
И смотреть с высоты, что там опять у памятника?
И столь же бурный там Кленский?
А куда ее еще девать, эту кильку?
Ну, разве пару банок поставить вместо свечей
у мемориала Свободы на площади?
И салакой закидать трамвайные пути
до спального района.
Чайки наведут там шмон,
и все встанет на свои места.
И силуэт Таллина будет снова,
как шпроты на вилке. Торчать!
Ну это, конечно, готика сплошная!
И человеку негде даже похаркаться,
разве что если не уехать на озеро Харку.
И там дохлых собак и кошек обойдя,
что сбиты миллионом машин во время пробок,
присесть у опрокинутого мусорного ящика.
Найти мое письмо к тебе,
что ты выбросила когда-то.
И капнуть три слезы.
Вздохнуть и сказать так многозначно: Балтика!
И вспомнить про Зимбабве.
Не кончился ли песок у моей зазнобы?
И чистит ли она до сих пор сковороду?
И так же черна, как прежде?
 

Козявки из носа

…Идут по шумным дорогам и проспектам мира сего самозваные лекари, знатоки эзотерики, гуру болей наших сердечных и прочие пастыри, занесенные в книге грехов человеческих в один общий реестр «экстрасенсы». Но есть и те, кто призван к народному целительству и кому удается помогать другим людям без шарлатанства и вредительства, а по причине сострадания, по зову сердца.

Писатели, журналисты, художники и люди творческого склада, как правило, не лечат, а наоборот, чаще имеют обыкновение вскрывать болячки, свидетельствовать и отображать всякие житейские перипетии, и вовсе не потому, что так велит им главный редактор или заказчик на картину. Бывает, они сами – из страдающих, ищущих, задающих вопросы, и не прочь подлечиться у хорошего лекаря – почитать интересную книгу, поглядеть душевный фильм, послушать, что говорят в народе, вникнуть в судьбу конкретного человека… «Господи! Освободи моих врагов от тяжести ненавидеть меня, от желаний преследовать меня и добиваться моего поражения… Господи! Даруй им свет миролюбия и доброжелательность. Да не приткнут они судьбы свои в изыскании злодейства против меня и не омрачат они сердца свои и мысли заботой о нанесении мне вреда и ущерба невосполнимого. Помилуй нас, Господи!»

…В океане ума своего каждый из нас ищет пристани и убежище, и так мы думаем, избегнуть горечи и отчаяния. И чем более часто мы обращаемся к уму своему, и чем острее мысли наши, тем ближе к нам… страдание. Потому что мы прежде, чем найти утешение, чаще всего сталкиваемся с противоречиями наших желаний и наших возможностей, наших интересов и тем, что предлагает нам окружающий нас мир. И прав тот, кто видит, что наше сознание – есть зеркало, причем, живое, и поэтому постоянной картины в себе не имеющее. Как движется мир вокруг, так движутся и наши мысли. Сколь неприязни имеем мы в себе к внешним силам или другим людям, считая их враждебными для себя, столь велика и сама наша враждебность, потому что мы постоянно что-то отражаем. И не только, как зеркало, но и в роли воителей.

И мы себя противопоставляем всему тому, что не входит в состав нашего «я». И всякий сопротивляется, желая иметь свое, как мы убеждены, законное место во Вселенной. И нам досаждают вторжениями в наш внутренний мир обстоятельства внешние, особенно, когда требуют от нас чего-то такого, чего мы сами никак не желаем, но к чему нас принуждают. А мы так хотели бы гармонии.

И вот сколько тысяч лет мается человечество, разделенное цветом глаз и кожи, вкусами и представлениями, принципами и обычаями! И кровавая вражда сопровождает всю историю цивилизации. И уступать никто не находит возможности. И нападающие не имеют ума остановить свой порыв. И мир поделен на добро и зло. Таков тяжкий путь познания и вкус плода земной жизни. И в сердце всякий знает, что есть Любовь. Даже в самом горьком своем отчаянии не оставляет человек надежду, разве только вместе с дыханием. И мы воздыхаем по неведомому, невидимому и желанному. И нет нам покоя. А горести нанизываются одна за другой, как бусы на четках. И молитвы тогда сами просятся с уст.

Душа сокрушенная, кто даст тебе забвение? И кто избавит тебя от горестей? И вопрошает голодный дух, как бы ему насытиться, как и чем утолить тело и душу, постоянно чего-то страждущие? И так проходит земной путь – от юности, нектаром сочащейся, до старости, слезами и болями изнеможенной. И жизнь, как песок, сквозь пальцы бежит, и годы водой в реке мутной уходят. И в нас самих, бывает, бушует океан от чувств разочарования, от одиночества и потерянности. И редки среди нас счастливчики, имеющие в себе самих родник чистый, целебный или нашедшие приют у берега тихого озера мудрости. И в смятении мы ищем путь Правды, мы просим мудрейших явить нам Истину. Мы жаждем исцеления своему уму и телу своему желаем освобождения от мук и страданий, коли видим, как подвержены они всевозможной разрухе, бедствиям и поражениям. Где же Тот, кто спасет меня? Кто дарует мне чудо милосердия? Где мне все это искать? И можно ли вообще получить хоть толику желаемого?

…Так шел среди ив плакучих по краю болотистому и у подножия леса дремучего человек, и роем комариным звенели в нем мысли, и воспаленным был его взор. На лице его имелась печать отчаяния и трудов изнурительных от путешествия. Был ли он сбежавшим из дома, а то, может быть, простым рыбаком, но кроме посоха и котомки за спиной ничего более видимого, да так чтобы наружно, он не нес собой. И ночь его поджидала опасностью, а рассвет не радовал. Несмотря на то, что жизнь вокруг шевелилась и трепыхалась всюду – что в небе с облаками веселыми и кудрявыми, что в траве нехоженой, что в листьях лета счастливого и, казалось бы, бесконечного.

…В Багдад, сказочный и которого нет на карте, шел человек, бежав прежде расстроенным и перепуганным из Иерусалима. И думал, что если народ от песков не даст ему чаемого исцеления, тогда у него еще останется надежда на предгорья Тибета. А так-то шел он от простой русской избы в деревушке где-то под Псковом, в которой ему всегда мерещился запах только что сваренной картошки и где некогда сквозь древние липы играли солнечными бликами купола деревенского православного храма.

Там, в русских полях, однажды в детстве среди белокурых облаков он видел лик Иисуса Христа во все небо. Чудный лик с очами любви и родства, все прощающий, ни за что не судящий!

А люди в это время ничего не замечали: сельские труженицы, женщины в пестрых кофточках и белых до полы платьях, согбенные, собирали печорский лен, и на небо смотреть им было некогда.

А он, с облупленным от солнца носом и соломой в волосах, босой, смотрел на волшебное небесное видение во все глаза и, застыв под впечатлением, доставал из носа засохшие козявки и тут же в задумчивости отправлял их себе в рот…

Иди, когда не можешь, ползи, когда нет сил.

Да! А ты куда идешь? Или, может быть, тебе уже никуда не надо?

Русская рулетка

 
Ты мне говоришь то, о чем я сам другим говорю
и что проповедую. Но исповедую ли?
Ужели крепко я так сокрушен на два различных рода:
Мораль произвола – для себя,
другая – для разношерстного народа?
И правая рука не ведает того, что творит левая…
Не хочешь ли ты обратить свой взор
на мою раздвоенность?
Так знай же, что я расстроен!
И четвертован. И распят.
И шестерками я колесован.
И семижды раз по семь проклят.
И восьмирован.
И девяткой пронумерован.
Чтобы попасть в десятку.
Все числа выстроились в ряд.
И все ждут знака бесконечности.
Это – порог, а далее – дыхание.
Вечности. И для кого-то лед небытия.
А для кого-то и полет, как все в одном:
где ты, там я.
А на Земле у каждого свое должно быть место.
Мы занимаем его. Бывает, и чужое.
Женихов хватает всегда,
если есть для них где-то невеста.
Это сутры. Гиты. Авеста.
В этом цельность моя.
В том, что я вмещаю в себе все эти цифры.
И я миры уже сейчас творю.
И бывает, одни из них погибают.
Другие же сами жизнь дают.
И один во мне пишет. А два говорят.
И третий ищет молчания.
Четвертый занимает место пятого чувства.
И кто-то из них шестерит.
И семеро зовут в неизвестные дали.
Восьмой надежно под девяткой,
как у Королевы Король. Под пяткой…
Сальвадор Дали! Ты его удали.
Но часы перестанут быть круглыми,
и время превратится в тряпку.
И все, что вокруг – расплавится,
исчезнет измерение, не будет круга.
Заглохнет мотор и встанет центрифуга.
И ты услышишь Баха. Фуга. До минор.
До свидания! До встречи. Милый.
…И будут сталактиты подземелий чудных
явлены свету, ничто не скроется во мраке.
Все остальное – враки.
И стафилококки станут,
как слоны,
и всякого пронзит прожектор.
И прекратятся драки.
Резекция отверзет небеса и каждого.
До мозга костей.
Я хоть что-нибудь отражаю?
Или только и делаю одно, что поражаю.
Чувства. И разочарованию выстилаю соломку.
Ты предлагаешь мне пройти
и вкусить опять свою ломку?
От упоения. От пресыщения.
От круговращения ума. Шестая палата.
Коечка вторая от окна. Четвертый этаж.
На первом – рентген. Моя цифра семь!
А у тебя – восемь. Ничего не скажем?
Ничего не спросим?
Или ты приглашаешь меня на карусель?
Или ты предлагаешь мне все-таки себя
и уступаешь мне место на циновке?
Или рецепт воды живой ты вживляешь в меня,
как лекарство для души заблудшей?
Ты образы носишь в себе доли моей лучшей?
У лимона дольки с сахаром целебны.
Я церебрально, думаешь, согбен?
Ты видишь во мне ходячее безобразие?
Но я теперь уже – лимонка,
и чека выдернута из меня. И будет взрыв.
Саперы отдыхают.
Итак, в чем находим мы противоречия
и в чем теряем диалектическое единство?
Тонкое перо и тонкие слова…
Так рвутся поезда. Полковнику никто не пишет.
Он не сошел с ума. Ты ничего не знала.
Пустой звук! Хлопок одной ладони!
Вот просветления азарт! И озарению разрядка.
Я отгадал эту загадку мастера Дзэна.
Ты посмотри, ты видишь грядку?
На ней цветок дает лопух.
И божья коровка играет со мной. В прятки.
И земля мне не камни, но пухом!
Я проникнут тобою? Я приникаю к тебе. Слухом.
И зрению твоему я прозрение. Не человек я уже.
А только слух.
О том, что в мир явился Зороастр
от Бога ли он или от злого гения —
впереди славный путь и… гонения.
И кардинала я веду под ручку с Ницше.
Блаженны нищие!
Они напитаны голодным духом.
Так слышишь ли ты меня? А разве не видишь?
Ведь я у компьютера уже. Над самым твоим ухом.
Уф!
 

Разности

Сила чувств

Как избавиться от тревог и боли? Отдели себя от чувств. Как вернуть свои чувства? Почувствуй боль чужого человека.

Сила ума

 
Что видишь ты, достигая высот?
Что встречает тебя в глубинах?
Что слева от тебя?
А что ты видишь справа?
Куда бы ты ни шел,
Там ты встретишь свой ум.
 

Сила нежности

Еще чуть-чуть и я задохнусь. От изобилия тепла и света. И стану легче пушинки. И вознесусь, и разольюсь, и заполню звездное небо. А после стану маленькой точкой. И пропаду, и растворюсь. Я есть, но это уже не я. Это тонкая вуаль Любви. Хочешь, я ею тебя окутаю?

Сила восхищения

 
Состоит всего из трех слов и двух «не».
В тебя невозможно не влюбиться.
Подойди и скажи на одном дыхании:
«В тебя невозможно не влюбиться».
Ты спросишь: «А к кому подойти?
Что ли к этому бесчувственному столбу?»
Нет. Подойди просто к зеркалу.
 

* * *

 
Печаль лишь слабость,
но она не может жить без волшебства…
Печаль есть провокация
И способ подразнить себя.
При этом хочется, чтобы в ответ
Чудо не стало томить вас и ждать,
А сразу принесло бы удачу,
И само же купило за вас
Счастливый билет. На сдачу.
Возьми свою печаль в руки
И поднеси ее к глазам.
Ты видишь, уже вечер,
И небо закрыто от тебя.
 

Рассвет

Если хочешь, вставай! Посмотри, снова утро. Ты хочешь жить? Впусти в себя весь мир. Думаешь, ему будет тесно? Тогда растворись в этом утреннем мире. И я сразу почувствую тебя. Потому что уже проснулся. Но может быть, это все еще продолжается сон?

* * *

 
Из чего сделано чудо?
Из простого цветка ромашки.
Из капельки дождя.
Из лучика солнца
В твоих волосах…
 

* * *

 
Послушай время.
Не то, что в часах.
А то, что в реке,
А то, что в веках.
Парение всегда ровное.
Без движения ничего не бывает.
Куда ты идешь? Ты слышишь время?
 

* * *

 
Я всегда работаю.
Я работаю над собой и тобой.
 

* * *

 
Песок под ногами.
Песок в часах.
Песок между нами.
И мы сами песок.
Звезды падают.
Звезды в глазах.
Звезды – покрывало надежды.
Даже когда у нас нет ничего.
Дыхание дает мысль.
Дыхание хорошо ровное.
Всего больше хочется дышать.
Когда уже дышать больше нечем.
Иди, солдат!
И научись все принимать.
 

* * *

 
Дожить до рассвета!
Как мучительно это:
Ночь наблюдать и трогать струны
Одиночества.
Мне не забыть явившийся однажды образ.
Это из Древней Руси сказание.
Осажденная свирепыми степняками крепость.
В небе – высокие звезды. На земле – костры.
В городище у церкви – кресты.
Мужчина, русский витязь, ждет рассвета.
Там будет бой. И он знает, что последний.
Крепость обречена. И не будет тех, кто пожелает сдаться.
Суток трое езды от этого места есть город.
Там живет Та, которая не любит героя. А он влюблен в нее.
И равнодушие ее делает его суше в бою.
Мужчине не спится. И она наяву ему снится.
Он завтра увидит ее. Увидит с неба.
Он час назад принял особый отвар мухоморов.
Чтобы быть безупречным в резне.
Он позовет на поединок жирного нойона, внука хана.
Предложит ему блеснуть удалью.
К полудню действо напитка сделает русского витязя мертвым.
Если он к тому времени не будет убит.
Осада сердца. Крепость души.
Мысли не прогонишь.
Единорог, как видение и знамение. Знак тревоги и предтеча
новизны. О нем можно не знать. Он сам приходит.
На рассвете. Загадкой и ответом.
И ночь все-таки надо превозмочь. Даже если Она тебя не любит.
И пусть тебя разрубят утром надвое. Ты все равно сохранишь
в душе образ своей половинки…
 

* * *

Она ворвалась к нему вихрем, наполненным ароматом цветущей сирени и теплым воздухом, впитавшим в себя негу мая. Хотя двери были открыты. Он давно уже ждал ее. Можно было просто зайти, задержаться, постоять у порога и сказать как ни в чем не бывало:

– Я так устала! Он ей ответил бы:

– Заходи. А чего ты устала? А она в ответ:

– А вот устала. Тебя искать. И он ей сказал бы тогда:

– Я так и знал! Но ничего, теперь все позади. Давай отдыхать.

– Давай! А что мы будем делать?

– А что захотим. А чего не захотим, того и не будем…

А давай полетим вот на то облако, сядем на него, свесим ноги и будем ими болтать и называть друг друга по имени… Но с этого все и началось.

Былое и пыль

Той, которая

Ты – в моей жизни.

И что с того, что между нами километры, часы и дни, а то еще и годы?!

И века!

Ты – в моей жизни. Сейчас и сегодня. Но у меня и нет другой.

Потому что будущего не существует. Оно уже есть и было всегда.

Я могу его просто не видеть. А если все-таки и есть еще что-то и где-то, то там уже не я, а тот, который только будет.

Я обожаю тебя и ревную.

Я безоружен перед тобою.

И весь – такой маленький человечек – с сиюминутностью, суетой, и с недостатками, и не без пороков… Но как же хочется жить высоко и благородно, по-звездному, и гореть всегда, как голубое пламя, и быть необыкновенно сильным, великодушным, честным, а где надо – и слегка суровым. И все равно этого всего мало, чтобы быть достойным Тебя!

На мне теперь черный плащ и черные одежды, но за ними, чего никто не видит, розовая рубашка, в которой я и рожден. От начала.

Я – человек. Но Ты во всем превосходишь меня.

Ты – женского рода.

Ты – все то, чего нет у меня, но что я так хочу, чтобы было.

Ты – мечта моя неутоленная, и та, которая всегда со мною. Я ношу в себе Твой образ с дней моих еще мальчишеских.

…Как я умирал, когда смотрел за Тобою со стороны, потому что не умел и не имел права подходить к Тебе, и Ты в это время, как сирень, ароматная и по-весеннему веселящаяся, улыбалась другим.

…И как я трепетал, когда Ты летом июльским купалась, и я видел тебя однажды такую уже взрослую, а сам тогда и плавать не умел.

…Как я рыдал, будучи Тобою не замечаемым, и бежал от всех в уединение, в лес, где на поляне стояла сосна со многими следами молний и чьих-то топором ударов. И там телом я содрогался на земле от всех своих юношеских страданий, вцепившись в траву густую и зеленую, что была мне вместо ковра, и я поливал ее слезами.

Да, Ты меня не замечала. Как я хотел тогда бежать в чистое поле и там смущать бессмысленных врагов и их передовые отряды. И голову я там сложить был готов, и не вернуться больше из боя, потому что Ты – не моя.

И как я мечтал при этом, что все-таки выйду победителем и появлюсь снова там, где Ты – в городах! В великолепии и музыке, и в праздниках, и в буднях. И вот, израненный герой, Тобою буду встречен. И Ты пройдешь ко мне сквозь падающих пред Тобою на колени, ликующих от восторга и мною спасенных, подойдешь, устремив на меня глаза свои нездешние, и в них я увижу свет нашего родства и саму нашу близость, и то еще, что люди вечностью зовут и звездным небом… И подойдешь, протянешь руки, и скажешь просто: Милый мой! Я так Тебя ждала! И… Я Люблю Тебя!

Но Ты не подходила и Ты не видела меня героем. Другие же готовы были в этот миг отдать мне всё, чтоб только их заметил. Мне было жалко их и нечем было отвечать на их признания и чувства. А Ты так и оставалась на тех возвышенных ступенях, ведущих к трону, во всем своем великолепии с неотразимой красотой. И вновь иные Тебя там тесно окружали. И видел я, что среди них нет того, кто любил бы Тебя так, как любил я. Но у них было что-то другое: хорошие лица, красивый цинизм, сухость рукопожатий и высокомерие к сопернику каким и был я для них. Я для них не был конкурентом, потому что они не любили Тебя так, как я. Они вообще Тебя не любили, но в свете Твоем находили свое отражение и тем питали свое самолюбие. И Ты по какому-то заклятию была им как бы в наследство дана.

И я тогда становился грубее, потому что взрослел и шел с восторженной толпой в подвалы их и в их таверны, и просыпался утром на чужой постели, смотрел с сочувствием на ту, и видел, что она – не Ты… Она же властно так считала меня своим мужем.

В прошлой жизни я был известным самураем и победил во всех своих походах. Теперь у них – страна. Но был еще спасающим у племени оленеводов. И другом князя русского однажды был, который мне в порыве чувств высоких хотел отдать, было, свою шапку, но мне нельзя менять хода истории. Однажды я был пророком среди иудеев и цыган.

И видел восстающих из земли титанов. И видел бессилие креста из-за недостатка веры. И все нынешние и недавние правители были у меня хоть единожды, и даже последний уже приходил и так же, как его предшественники, просил одеяло, чтобы укрыться. И я им всем постель свою уступал на ночь… Однажды был я за лунным миром, и мне показан был далекий город, с востока едва по контуру освещенный, и было показано значение сего и смысл других событий. Когда же позже я вновь этот город посетил, он был весь черен, безлюден, лишь кое-где светились желтым светом чердаки и некоторые окна. За ними были знаменитые поэты и мудрецы, продолжающие свои труды и далеко отсюда…

И мне еще вчера чины давали. И звали руководить. Известности хватало, славы. И среди оргии одной, где все, кто был, всё пили, ели и не хотели выпускать меня из своих как будто дружеских объятий – увидел я, что им всем что-то надо… Они берут как можно больше от меня.

Взамен же я ничто не получал. Тебе же просто: был не нужен.

Я стряхивал друзей, подруг, которые и были, пока шел бал, как выяснилось позже, за мой счет. И уходил, вызывая в них недоуменье. Я уходил к той обгорелой сосне из моего детства… На той поляне когда-то капище было, и молчаливый дух его там еще жил. И я уже не плакал, как мальчишка, но слезы выступали сами, как смола на той сосне, и прожигали мне морщины и шрамы на лице… Смешно: было так, что только ими я врагов своих нетвердых побеждал. Но были среди них такие, которые ошибочно считали, что шрамы эти – знак плохого бойца, и тогда дерзали. А я их побеждал со всем моим искусством и азартом боя. А позже скорбел по поводу зазря так сокрушенных. А Ты не видела меня. Тебя другие обнимали.

И бросил я и щит, и меч. Оделся в рваные одежды. И площади уже не посещал. Отверженные стали мне как братья. И видели во мне какого-то вождя, и удивлялись, когда я кроток был, где мог бы и ударить. Я их лечил и деньги раздавал. И мне тогда один из них сказал: «А ты – дурак! Нам не нужно твое сострадание. И если что, то скопом мы тебя завалим и карманы вычистим твои. А если б был ты сейчас с бабой, то и ее мы пустили бы по кругу на твоих глазах!» И этот их на самом деле вождь был выбрит чисто, хотя отверженным ходил. Ему я не причинил вреда.

И удалился. Шел туда, где Ты могла бы появиться. Теперь уже Ты не любила шум толпы, и комнаты тебя от глаз моих скрывали. Однако, имея поклонение, ты выходила иногда на площадь к толпе, как к поданным своим.

И были праздники в честь Тебя утвержденные. И музыка на площади была, и пляски, танцы, хороводы. Цветов, шаров, улыбок и вина там всегда много.

И видел я, что это все-таки не мой, а чей-то праздник. И снова что-то теснило грудь мою, туманило глаза, и шел я прочь. И проходило всё – и люди, и песни, влюбленные пары – всё мимо. Я любил Тебя, как прежде, как девчонку, но Ты мне всегда казалась старше меня на год или два…

А я так и шел за Тобою мальчишкой.

Ушел я в дикий монастырь. И был там отчасти усердным. Но лицемерие молящихся и постных побило мою кротость. И я восстал. И сам там всех побил. И хлопнул дверью ложной кельи. И улицы тогда, заметил я, стали все более безлюдными, так поздний вечер идет, и небо становится ближе. И осень. И заботой вдруг я был поражен: где мне выжить зимой? Зима уже в сердце входила.

За просто так меня уже никто не звал. От славы сам я отказался. И бросил должности, чины. И видел многих я мужей и жен. И видел то, что они любят. Но это не была Любовь.

О, если бы знала Ты, что и до сих пор я все еще люблю Тебя, как никто Тебя не любил, и не полюбит.

Что еще? Я принял причастие и получил Посвящение. Могу смотреть, куда хочу. Имею власть и силу, которым нет здесь примененья, а удивлять я не хочу. И вот что будет: это будет большая Любовь. Но она растает, как дым. Потому что Ты, имея заботу о земле, как ношу свою и как дар, предложишь мне сменить небрежные одежды на костюм приличия и мира, и волосы остричь, а бороду мою седую вовсе снять…

Ты для людей – надежда, вера. И опора. Тобою живы все они. А я? Я буду ждать Тебя на небе. Но много раз и прежде я Тебе явлюсь, поскольку вот, я объявил себя.

Тобою живу. Имя Твое – Любовь. И я лучше всех это знаю. И потому еще сильнее люблю и научаюсь любви. И нет того, кто мог бы все это измерить. Но Бог! Он все может.