Текст книги "История войны и владычества русских на Кавказе. Деятельность главнокомандующего войсками на Кавказе П.Д. Цицианова. Принятие новых земель в подданство России. Том 4"

Глава 11

Предположения правительства о приобретении пристани Поти. Важность для нас подобного приобретения. Предполагаемые средства к достижению этой цели. Отправление статского советника Литвинова в Имеретию и Мингрелию. Происки имеретинского царя Соломона. Кончина Дадиана Мингрельского. Прибытие наших войск в Имеретию и Мингрелию. Затруднения, встреченные в продовольствии их. Доставка провианта из Крыма. Неудобства этой доставки. Крушение корабля «Тольская Богородица» и гибель привезенного провианта

Присоединение к России Мингрелии и Имеретин делало необходимым приобретение некоторых пристаней, каковыми были: Батум в Гурии, Анаклия, искони принадлежавшая мингрельскому владельцу, и в особенности пристань и крепость Поти, находившаяся при устье реки Риона и имевшая до 50 человек турецкого гарнизона.

«Должен с откровенностию объяснить, – писал князь Цицианов[233]233
  В собственноручн. письме графу Воронцову 12 июня 1803 г. Арх. Мин. иностр. дел, 1 – 13, 1803–1812, № 7.


[Закрыть], – что Мингрелия без Поти ничего не значит». Не имея в своих руках этой и других пристаней, нам невозможно было ни продовольствовать войска, назначенные на всегдашнее пребывание в новоприобретенных землях, ни пользоваться естественными произведениями Имеретин и Мингрелии. Богатство страны делалось для нас бесполезным, тогда как напротив, присоединяя Поти к мингрельским владениям, к которым она принадлежала еще в древности, мы связывали торговлю этого пункта с Крымом, могли расширить промышленную деятельность всего Закавказья, а следовательно, содействовать обогащению тамошнего народонаселения.

Оставление черноморских пристаней в чужих руках вредно уже было и потому, что в них сосредоточивалась главнейшим образом торговля пленными христианами, торговля, опустошавшая край и населявшая Турцию и Египет. Известно, например, что почти все мамелюки были из грузин.

Этот промысел побудил впоследствии князя Цицианова объявить жителям Имеретин и Мингрелии, что пойманный в занятиях такого рода торговлею будет сослан в Сибирь в каторжную работу. Хотя царь Соломон и князь Григорий Дадиан на словах заявляли, что разделяют мнение о необходимости подобной меры, но объявление это мало помогло делу: пленнопродавство существовало, и не было сомнения, что будет существовать до тех пор, пока Поти не будет занята русскими войсками.

Еще год тому назад, вступая в переговоры с Дадианом, князь Цицианов уже предвидел важность и значение пристани Поти и сознавал, что с принятием Мингрелии в подданство России будет сделана лишь половина дела, которое может считаться оконченным только с приобретением этой пристани.

«При занятии Мингрелии, – писал он[234]234
  Всепод. донесение от 27 июня 1804 г.


[Закрыть], – я нахожу пристань Поти столь нужною, что почитаю выгоднейшим для России приобретение сего одного пункта, нежели всей Мингрелии, коей зависимость определится зависимостью Поти».

Главнокомандующий просил, чтобы наше министерство вошло в соглашение с турецким правительством об уступке Поти, без чего невозможно было отправить наши войска в Мингрелию.

«Нужно мне также, вашему сиятельству, донесть, – писал князь Цицианов графу Воронцову[235]235
  В собственноручн. письме от 12 июля 1803 г. Арх. Мин. иностр. дел, 1-13, 1803–1812, № 7.


[Закрыть], – что когда Поти будет уступлена турками и настанет время занятия Мингрелии, тогда необходимо, чтобы из Николаева в Крым и из Крыма в Поти на первый случай доставить провианта на полк и на год, для того что отсель доставлять, по трудности дорог в горах, нельзя, а в Мингрелии большею частию просо одно сеют».

Доставляя провиант сухим путем и на вьюках, мы могли при всех усилиях обеспечить войска только месячным продовольствием и то при условии свободного движения транспортов, на что, однако же, рассчитывать было невозможно, так как не было сомнения, что враждебный нам паша Ахалцыхский и непримиримый враг Дадиана царь Имеретинский употребят все усилия, чтобы вредить нам и владетелю Мингрелии. Можно было ожидать, что паша Ахалцыхский, содержавший всегда лезгин на своем жалованье, будет направлять их на разграбление наших транспортов, и тогда нам пришлось бы или сопровождать эти транспорты сильными конвоями, или, отказавшись от доставки продовольствия, вывести войска из занятых областей.

Все эти причины заставляли князя Цицианова откладывать до времени введение войск в Мингрелию и желать, по возможности, скорейшего занятия прибрежных мест.

Равнодушие, с которым принято было Портою известие о присоединении Мингрелии, а потом и Имеретин, подало надежду нашему правительству, что точно так же посмотрит она и на приобретение нами пристани Поти, находившейся более в номинальной, чем в действительной ее зависимости[236]236
  Отношение графа Воронцова князю Цицианову 8 октября 1803 г. Акты Кавк. археогр. комиссии, т. II, № 909.


[Закрыть]. Порта, по-видимому, сама не считала Поти в своей зависимости, потому что ближайший к ней ахалцыхский паша, сообщая князю Цицианову о новой милости к нему султана прибавлением начальства над морскими пристанями, в числе их Поти не назвал.

Хотя, после всего сказанного, казалось, и не было причины турецкому правительству противиться нашим намерениям, но надежда петербургского кабинета на податливость Порты на этот раз не осуществилась. Посланник наш в Константинополе Сталинский сообщил министерству, что Турция едва ли согласится на подобную уступку. Ревностно охранявшая, по народным и духовным преданиям, свои азиятские владения и в то же время подстрекаемая другими европейскими дворами, зорко следившими за нашими приобретениями в тех краях, Порта не могла добровольно уступить что-либо из своих владений. Италинский находил лучшим не начинать негоциации об уступке нам пристани Поти на том основании, что турецкое правительство, видя наше искательство в нем, может сделать более затруднений, чем тогда, когда желание наше, подкрепляемое правом, данным нам Кайнарджийским трактатом, совершится само собою. «Мы тем менее ожидаем впоследствии, – писал товарищ министра иностранных дел князю Цицианову[237]237
  От 20 марта 1804 г. Арх. Мин. иностр. дел, 1 – 13, 1803–1812, 7.


[Закрыть], – дальнейших негодований ее (Порты), что власть султана над сею крепостью есть мнимая и что даже самый паша, по отдаленности оной от места его пребывания не имеет ни малейшего о гарнизоне и жителях ни понятия, ни попечения и доходов никаких не получает, а более пользуется оными командующий в крепости гарнизоном, который также не Портою туда посылается, а набран из бродяг и составляет в прямом виде скопище разбойников, разоряющее грабежами все окружные места, давая притом пристанище у себя и другим скитающимся партиям хищников».

Если, с одной стороны, приобретение крепости Поти было крайне необходимо для русского правительства, то с другой, чуждое всяким насильственным мерам, оно не желало навлечь на себя неудовольствие Порты Оттоманской. Политическая система действий петербургского кабинета относительно турецкого правительства была совершенно не согласна с каким бы то ни было самовольным поступком. Император Александр предоставлял князю Цицианову приложить старание «к изысканию для приобретения Поти такого средства, которое бы, не подавая повода Порте к явному негодованию на нас, могло бы утвердить за нами место сие».

При этом товарищ министра иностранных дел сообщал, что император, не желая подавать миролюбивым и слабым соседям своим причины к разрыву и потере к нам доверия, находит для исполнения этого плана такого рода средство.

В Крыму в то время занимались отправлением провианта в Поти, с тем чтобы оттуда препроводить его по реке Риону в Мингрелию. Полагали возможным послать в Поти офицера с командою нижних чинов, числом до 50 человек, который, по прибытии в Поти и сделав, по азиятскому обычаю, подарок коменданту, «обласкает таковым же гарнизон и привлечет к себе любовь жителей хорошим своим и команды его обхождением». Тогда он мог объявить турецкому начальнику, что прислан для приема и препровождения в Мингрелию провианта, долженствующего прибыть из Крыма; потом, по отправлении провианта, он должен был остаться в Поти под предлогом ожидания из Мингрелии разных вещей, для отправки в Крым, а потом опять приема провианта из Крыма и т. д.

Министерство полагало, что мало-помалу турки привыкнут видеть русского офицера и команду как бы водворенными посреди их; словом сказать, они будут смотреть на офицера как на комиссара, присланного для безостановочного и безопасного отправления различных вещей и тяжестей в Мингрелию и Имеретию и обратно оттуда в Крым.

Отряд 50 человек, вооруженных и снабженных достаточным числом пороха и пуль, обеспечивал нас совершенно со стороны турецкого гарнизона, по числу своему не превышающего численности нашей команды. «Таким образом, – писал князь Чарторижский, – оградится от всяких покушений беспрепятственное сношение Крыма с новоприобретенными краями, и мы, достигши настоящей цели своей, не трогая турецкий гарнизон, отъемлем у Порты право роптать на нас, и между тем, сделавши сей первый шаг и увидя, каково он будет принят Портою, мы можем неприметно укрепляться, от времени до времени, более в Поти и, сообразуясь с обстоятельствами, сделаться единственными оной хозяевами».

Другое средство к занятию крепости представлялось возможным сделать через посредство Дадиана. Владетель Мингрелии должен был пустить в ход известное корыстолюбие азиятцев. Он должен был подкупить турецкого начальника в Поти и самый гарнизон, с тем чтобы они оттуда разошлись, под видом каких-либо междоусобных несогласий или неудовольствий на начальство. Тогда с отрядом мингрельцев, будто преследующих партию хищников, Дадиан, найдя эту крепость без гарнизона, мог занять ее своим войском и сообщить паше, что, желая оградить пределы Мингрелии от беспрерывных набегов хищнических партий, в необходимости нашелся занять крепость Поти, брошенную турецким гарнизоном; что на поступок этот решился еще более и потому, что Поти искони составляла собственность Мингрелии и по Кайнарджийскому трактату между Россиею и Турцией давно должна быть возвращенною в его владение.

Исполнивши это, Дадиан дал бы нам весьма легкий способ, вместе с занятием Мингрелии нашими войсками, занять и крепость Поти. Она перешла бы к нам тогда из третьих рук.

В случае несогласия Дадиана на подобные действия петербургский кабинет полагал возложить то же самое на князя Цицианова. Поступив точно так же, как и Дадиан, главнокомандующий должен был, по занятии крепости, «обласкав жителей, уверить их, что из милосердия к ним, как остающимся без защиты, нужным счел занять Поти». Он должен был настолько обласкать жителей, чтобы они просили его об охранении их от набегов. Просьба эта, как опора, могла служить основанием в переговорах с Портою Оттоманскою о причинах занятия Поти нашими войсками.

Трудно было, однако же, предположить, чтобы каким-нибудь средством, кроме силы, возможно было занять эту крепость. Получая большой доход от пристани, турецкий начальник не мог согласиться уступить Поти за какой-нибудь подарок и тем добровольно лишиться ежегодного своего дохода. Таким образом, не имея возможности безотлагательно занять Поти и тем обеспечить продовольствие войск, князь Цицианов не решался вводить их в Мингрелию и Имеретию. Он ожидал прибытия Белевского полка из Тавриды Черным морем, полка, обеспеченного до некоторой степени продовольствием и назначенного императором Александром как для усиления войск, находившихся в Грузии, так и для облегчения князя Цицианова, затруднявшегося посылкою войск по непроходимости имеретинских и мингрельских дорог.

Одновременно с отправлением полка решено было отправить из черноморских наших портов в Поти провиант и один морской батальон, но только тогда, когда он будет потребован князем Цициановым.

Последний, имея высочайшее повеление относительно Поти и опасаясь, чтобы царь Имеретинский, пользуясь отсутствием войск, не возобновил своих действий против Дадиана, отправил в Имеретию и Мингрелию статского советника Литвинова, как для исполнения предположений нашего правительства относительно Поти, так и в качестве посредника или примирителя Дадиана с царем Имеретинским. С Литвиновым был отправлен майор Исаков и пятьдесят гренадер при офицере[238]238
  Всепод. рапорт князя Цицианова 29 мая 1804 г. Арх. Мин. иностр. дел, 1 – 13, 1803–1812, № 7. Впоследствии было отправлено еще 30 человек на усиление первых. См. рапорт князя Цицианова от 29 июня.


[Закрыть]. Литвинов получил от князя Цицианова полномочие обещать начальнику потийского гарнизона от 5 до 8 тысяч рублей за то, чтобы он, под видом погони за неприятелем, вышел с гарнизоном и оставил крепость на неделю. Тогда Литвинов должен был занять ее нашими 50 гренадерами, усилив их мингрельскими войсками, которых и потребовать на этот случай от Дадиана.

Что касается второго поручения, то Литвинов должен был стараться о превращении раздоров между царем Имеретинским и владетелем Мингрелии и «содержать их в согласии друг с другом» до прибытия туда наших войск[239]239
  Князь Цицианов князю Чарторижскому 25 апреля 1804 г. Там же.


[Закрыть].

В инструкции, данной Литвинову[240]240
  Предписание Литвинову 18 мая 1804 г., № 234.


[Закрыть], говорилось, чтобы он старался о сохранении добрых отношений между царем Имеретинским и владетелем Мингрельским, так как поводом к столкновению между ними могла быть лишь одна только Лечгумская область. По секретному же письму князя Цицианова, занятые имеретинскими войсками крепости Лечгумской провинции, с принадлежащими к ним деревнями, должны были оставаться во владении царя впредь до высочайшего повеления.

Соломон между тем не замедлил доставить доказательства, что Лечгум никогда не принадлежал Мингрелии, а всегда был собственностью царей Имеретинских. Он ссылался на свидетельство истории, приводил грамоты, выданные как имеретинским царям на владение Лечгумом, так и жалованные, в свою очередь, имеретинскими царями лечгумским князьям; он указывал на построение там церквей иждивением имеретинских царей и на показание духовенства, князей, дворянства и народа не только Имеретин, но и всей Грузии, которые, по его словам, единогласно признают Лечгум принадлежащим Имеретин[241]241
  Перевод с грузинского записки Соломона.


[Закрыть].

Решение этого спора было довольно затруднительно потому, что грамоты точно так же говорили и в пользу Дадиана Мингрельского[242]242
  Рапорт князя Цицианова государю императору 29 мая, № 10. Так в высочайших грамотах императрицы Екатерины II владетель Мингрелии назван и владетелем Лечгумским.


[Закрыть], и потому князь Цицианов находил самым лучшим спор этот оставить или до приезда депутатов в Санкт-Петербург, или решить его назначением особой комиссии, которая бы, рассмотрев дело на месте, помирила спорящих.

4 июня Литвинов прибыл в Кутаис, испытавши в пути все трудности, какие были нераздельны с тамошними дорогами. Он поместился в небольшой сакле, тесной, грязной и сырой до такой степени, что с трудом мог предохранить от сырости находившиеся с ним бумаги. Большинство князей встретили его с большим почетом, приняли весьма радушно и выказывали особое внимание и предупредительность.

Через день после прибытия в Кутаис, и именно 6 июня, Литвинов имел свидание с имеретинским царем и вручил ему письма князя Цицианова. Так как свидание это, по обыкновению, происходило при всем народе, то Литвинов просил Соломона назначить ему час для переговоров, хотя бы после обеда, что и было ему назначено в тот же день. На свидании этом он объявил царю, что, будучи послан главнокомандующим в качестве посредника употребить все усилия, чтобы примирить царя с Дадианом и доставить каждому возможное удовлетворение по возникшим между ними неудовольствиям, он с этою целью сам отправится в Мингрелию на свидание с ее владетелем. Литвинов требовал, чтобы Соломон, в доказательство своей преданности к России, позаботился об исправлении дорог и немедленно приступил к заготовлению материалов для постройки казарм, чтобы войска могли иметь особые от обывателей квартиры и чтобы «тем самым предупредить все неприятности, какие по образу жизни и нравам жителей встретиться могут». Он просил Соломона исполнить обязательство относительно царевича Константина, определить пристойное содержание жене бывшего в Гурии князя Вахтанга и, наконец, чтобы пленным, взятым во владении князя Дадиана, был сделан список; чтобы такой же список был сделан и крепостям, взятым в Одишийской и Лечгумской провинциях, и оба они доставлены к нему для того, чтобы, при получении высочайшего разрешения, можно было их очистить.

– Они никогда не принадлежали Дадианову дому, – отвечал Соломон, испугавшийся слова «очистить».

– Все это решится волею его императорского величества, – отвечал Литвинов, – которого утверждение должно быть свято.

– Предав себя милосердию государя императора, – отвечал на это Соломон, – буду ожидать терпеливо своей участи.

Получивши согласие царя имеретинского исполнить все от него требуемое и устроивши несколько дела в Кутаисе, Литвинов отправился к владетелю Мингрелии. 16 июня он приехал в Одиши и тотчас же имел свидание с князем Дадианом, которому предложил исполнить секретное условие, заключенное с князем Цициановым. Дадиан отвечал, что ничего не присваивал себе после заключения условий и никакой собственности у имеретинского царя не отбирал.

– Князья крепости Загиши и Ачара вошли ко мне в подданство прежде, нежели были подписаны условия, – говорил Дадиан. – Окружность Дехвири была также занята моими войсками, а крепости Дехвири и Чквиши содержат и теперь гарнизоны царские (имеретинские). Они ничем не притесняются и находятся в совершенной свободе.

В доказательство истины показаний князя Дадиана Литвинов требовал, чтобы он приказал окружающим Дехвири моуравам пропустить транспорты имеретинского царя со съестными припасами, в которых, по словам Соломона, люди его имели большой недостаток. Дадиан согласился на это требование и 17-го числа послал приказание о пропуске съестных припасов[243]243
  Литвинов князю Цицианову 27 июня, № 10. Акты Кавк. археогр. комиссии, т. II, № 776.


[Закрыть].

Относительно крепостей Загиши и Ачара между Дадианом и князем Церетели, посланным Соломоном вместе с Литвиновым, завязался спор за право их владения без особенных, впрочем, доказательств с обеих сторон. Литвинов мог прекратить его только тем, что объявил о своей поездке на место, для того «чтобы узнать истину их показаний», которые будут сделаны.

Дадиан согласился, а Церетели говорил, что князья, во власти своей крепости имеющие, находясь в зависимости от Дадиана, покажут всегда то, что им будет приказано.

– Я заставлю присягнуть их, если это будет нужно, – отвечал на это Литвинов.

21-го числа они прибыли в Лечгум, а 22-го собрались князья и моуравы. Соглашаясь лично на все требования нашего правительства, Дадиан опасался, что не согласятся на то лечгумские князья, и он был совершенно прав в своих опасениях. В Лечгуме, точно так же, как и в Одиши, царствовала совершенная анархия. Власть Дадиана там вовсе не уважалась; разбои, грабежи, воровство детей и продажа их туркам, разного рода насильства были терпимы повсюду и самим Дадианом, сколько для собственной безопасности, столько же и потому, чтобы от тех князей, которые сегодня грабили и разбойничали, завтра иметь помощь и содействие против имеретинского царя Соломона.

«Во все три дня моего там пребывания, – пишет Литвинов в одном из своих донесений к князю Цицианову, – не было получаса свободного, чтобы не приходили отцы, дети и матери, изувеченные, без ног, без рук, с выколотыми глазами, просящие возвращения их детей». Это зрелище заставило Литвинова требовать прекращения подобного порядка вещей.

Дадиан согласился и просил содействия русской власти.

– Я сам, – говорил Дадиан, – не один раз испытал жестокость князей и их непослушание. Я сам принужден был скрываться в Суанетах (в Сванетии) и Абхазии; власть моя над ними столь мало утверждена, что я приказать им ничего не смею.

– Вы объявите им, – отвечал на это Литвинов, – что, передав, себя единожды милосердию его величества, вы обещались повиноваться во всем поставленным от него властям и, желая доказать покорность свою примером, вы приглашаете их повиноваться воле главнокомандующего.

Получив обещание князя Дадиана выполнить и это, Литвинов пригласил к себе князей Чиковани и Ахвледиани; но, вместо двух, вошло с ними до 20 человек.

«Чувствуя, что в таком количестве людей объяснения подвержены замешательству», Литвинов предложил остаться только приглашенным, а остальных просил удалиться.

– С одним или двумя ни о каких делах говорить нельзя, – отвечали они – оставаясь. Силу свою мы полагаем в соединении и связи между собою, следовательно, что касается до одного, то относится и до всех.

– Какую вы имели причину выйти из повиновения царя (Имеретинского)? – спросил тогда Литвинов.

– Не желая быть подвластными царю, мы отдали себя под власть Дадиана, – отвечали они.

– Поступок ваш противен условию, заключенному князем Цициановым с царем Соломоном. Для избежания справедливого наказания я приказываю возвратиться вам в подданство царя Соломона, тем более что пример покорности вы видите в особе вашего владетеля князя Дадиана.

– Никогда этого быть не может, – отвечали они.

Литвинов просил тогда Дадиана объявить им свое решение.

Владетель Мингрелии не успел еще окончить своей речи, как послышались голоса первейших князей.

– Если он не хочет повелевать нами, – говорили они, – так и мы его оставляем, но прежде умрем, чем пойдем в подданство царя Соломона.

После этих слов некоторые князья вышли, несмотря на просьбу Литвинова остаться, и совещание кончилось. Князь Церетели, бывший свидетелем происшествия, видел ясно, что дальнейшие понуждения были бы тщетны. Литвинов высказал надежду, что царь Соломон будет настолько великодушен, умерен и терпелив, что подождет окончательной развязки. Через четверть часа после того в комнату Литвинова вошло опять человек десять князей, и двое из первейших, став на колени, просили прощения в грубости, которую оказали русскому посланному.

– Объясните мне, – спрашивал Литвинов, поднимая стоявших на коленях, – причины, понудившие вас прибегнуть к Дадиану, тогда как вы должны были оставаться у царя (Имеретинского).

– Лечгумские князья, – отвечал на это князь Чиковани, – всегда сохраняли право входить в подданство того, кого они сами избрать хотели. Когда полковник Майнов привез орден Св. Александра Невского князю Дадиану, тогда мы, видя к нему милость государя нашего, хотели в оной участвовать, пошли в подданство Дадиану и взяли его под свое покровительство, позволив ему въехать в Лечгум, которого он до того принужден был избегать.

Справедливость своих слов князья доказывали двумя письмами, отправленными к князю Цицианову: 1) с полковником Майновым и 2) с посланным Дадиана, в которых было изложено то же самое, что говорил Чиковани Литвинову.

Последний, по возвращении своем в Кутаис, объявил все это царю Соломону, говоря, что Дадиан имеет искреннее желание с ним помириться, признать его старшим над собою и обещается быть всегда готовым на его услуги. Имеретинский царь принял слова Литвинова довольно холодно, но объявил, что во всем будет повиноваться ему, следовать его советам, а справедливость прав своих на Лечгум предоставляет рассмотрению главнокомандующего. Эта холодность в обращении царя Соломона отчасти оправдывала слова Дадиана, просившего Литвинова не ездить в Кутаис, а остаться с ним. На вопрос почему Дадиан отвечал, что имеет сведение, будто бы Соломон намерен вырезать всех русских, бывших в Кутаисе. Слухи эти повторялись и по приезде Литвинова в Кутаис.

Несмотря на существование подобных слухов, Литвинов остановился в Кутаисе, старался примирить враждующих и успел достичь того, что Соломон согласился иметь свидание с Дадианом там, где будет назначено. Приехавший из Лечгума двоюродный брат Дадиана отправлен был обратно пригласить владельца Мингрелии выехать на границу для свидания. Дадиан тотчас же исполнил приглашение и прислал брата своего Николая уведомить о своем прибытии.

Царь Соломон, узнав об этом, стал избегать примирения. Под предлогом рыбной ловли он уехал из Кутаиса, куда возвратился только по получении двух настоятельных писем Литвинова. По возвращении в свою столицу Соломон, несмотря на просьбы Литвинова и на то, что Дадиан находился уже на границе, отложил свидание до 15 июля. Нерасположение его к переговорам и даже ненависть к русским были слишком открыты. По всему видно было, что он хранит некоторую притворность только до случая. Это заставило Литвинова принять предосторожности, которые очень не нравились Соломону.

По городу ходили слухи о том, что люди, бывшие при грузинских царевичах, числом до 17 человек, закупали порох и свинец; что они думали вырезать всех русских, находящихся в Кутаисе; что эрзерумский и ахалцыхский паши присылали к имеретинскому царю посла уговаривать, чтобы он не впускал русских в Имеретию, и обещали ему подарки, если только он избавится и от тех, которые находятся в Кутаисе. Первым советником во всех этих поступках Соломона был князь Леонидзе. Отправляясь на рыбную ловлю, он вместе с тем отправлялся для того, чтобы видеться с царевичем Константином, бежавшим из Тифлиса, прибывшим вместе с Парнаозом в Имеретию и поселившимся в деревне Свире. Парнаоз вскоре ушел к партии лезгин, а Константин имел свидание с царем Соломоном.

Мы видели, что царица Анна, после неудачных переговоров об освобождении сына ее царевича Константина, с разрешения императора, сама отправилась в Грузию, где и оставалась после доставления его в Тифлис.

Живя в Грузии, царица принимала к себе всех выходцев из Имеретин, завела переписку с некоторыми князьями и вообще не была чужда интриг и борьбы партий. Главнокомандующий несколько раз предлагал ей отправиться в Россию, но никакие внушения не могли заставить Анну выехать, и она, ссылаясь на дозволение императора Александра, оставалась в Грузии[244]244
  Краткая записка о царице Анне и сыне ее Константине без месяца и числа. Акты Кавк. археогр. комиссии, т. II, № 825.


[Закрыть]. Разлучить же ее с сыном или прибегнуть к насилию казалось неудобным и несовместным с теми заботами и попечениями, которые были употреблены императором к обеспечению ее судьбы и освобождению ее сына. Впоследствии, чтобы склонить Анну добровольно оставить Грузию вместе с сыном, император назначил ей 10 000 руб. ежегодной пенсии, вместо 5000 руб., ею получаемых, с тем только, чтобы она выехала в Россию, под предлогом воспитания царевича Константина; но и это средство не оказало своего действия.

Анна просила оставить ее в Грузии и интриговала по-прежнему. Зная, что князь Цицианов ведет переговоры о подданстве Имеретин, она хлопотала о назначении сына ее царевича Константина преемником Соломону. В письме, написанном по этому поводу князю Цицианову, вдовствующая царица умоляла его не отказать в ее просьбе.

…«Прошу вас и умоляю, – писала она, – яко блудный сын, сжальтесь над бедною женщиною, столько лет несчастиями угнетенною и совершенно упадшею. Подайте мне радость и облегчение в таком горестном моем положении. Константин нижайше вам кланяется и целует руки, упадши на колени, умоляет вас, чтобы вы его, несчастного сироту, не оставили в несчастий его, яко благодетель и отец».

Спустя некоторое время царица Анна просила главнокомандующего позволить сыну ее выехать из Тифлиса в деревню Лашислан, лежащую в Карталинии. В основание своей просьбы она приводила и ссылалась на чрезвычайную жару, представляя, что «сын ее, с трехлетнего возраста и до самого освобождения из заточения, десять лет жил в башне на высокой горе, следовательно, в самом холодном климате, куда и солнце редко проникало».

Князь Цицианов, видя царевича Константина изнеможенным, согласился на просьбу матери, но через несколько дней, и именно 12 июня, Константин, подговоренный царем Имеретинским и дворянами, бежал в горы на имеретинскую границу.

Литвинову поручено было узнать о местопребывании царевича, но и он не мог ничего положительного сообщить главнокомандующему. На расспросы отвечали, что не могут отыскать места, где поселился царевич, а Соломон высказывал свое неудовольствие и как бы жалобу на князя Цицианова, опираясь на то, что все это произошло оттого, что царевич был оставлен в Тифлисе, а не выслан в Россию[245]245
  Литвинов князю Цицианову, 11 июля 1804 г., № 33. Т. А. К. Н.


[Закрыть].

Когда узнали о месте пребывания царевича Константина, то хотя и старались подействовать на него убеждениями и просьбами, но и они не привели ни к чему удовлетворительному, более потому, что возвращение царевича не зависело от него самого.

«С отрочества моего поныне, – писал между тем Константин князю Волконскому[246]246
  В письме от 29 июля 1804 г. Волконский был в то время правителем Грузии.


[Закрыть], – бедствия мои и безмерные горести известны и вам, и всем. А как его императорское величество изволил освободить меня от оных, с того времени усердие мое к верности его величеству устремлено.

С освобождения моего имел я великое желание видеть отечество, родившее меня, видеть и ближних моих, не в противность, однако же, высочайшему престолу, что известно сердцеведцу испытателю Богу, но, скрывая сие, терпел, дабы я не противным кому-либо оказался. Когда же царь и царство Имеретинское, воспользуясь счастием, учинились подданными его императорского величества, после того решился я приехать в отечество мое, не давши, по младости моей, никому знать о толиком сердца моего желании. Но к сему присоединилась величайшая для меня горесть, так что ни его высочество царь, ни почтеннейшие его особы не соизволили принять меня, опасаясь сделать вам тем оскорбление. Итак, скитался я в горах трепещущий; но и туда войска пришли преследовать меня. Я, устрашившись того, прибыл в горы поблизости Гурии и скитаюсь, находясь в горести.

Ныне же, преклоняя колени, прошу ваше сиятельство да милостиво внемлите молению моему и да, не совершенно отринув меня, учинитесь ходатаем и помощником моим к царю, отнесясь к нему письмом, дабы он меня принял и допустил к себе, и потом, какое последует его императорского величества повеление, приму я с благоговением. Если ходатайство вашего сиятельства не вскорости мне поможет, то в таковой безмерной нахожусь я горести, что принужден буду прибегнуть к кому-либо иным, не имея средств здесь оставаться».

Константин писал также письма матери и директору тифлисского училища священнику Петриеву. Первое было написано с целию оправдать царицу Анну и выгородить ее из участия, принимаемого в побеге сына, а второе написано было с целию высказать жалобу на русское правительство.

Так маскировал Константин свои отношения к царю Соломону и поступки последнего относительно его самого. Все это делалось не по собственному убеждению, а по наущению того же Соломона и его приближенных.

Подговорив царевича бежать в Имеретию, Соломон тщательно скрывал место его пребывания и, снабжая всем необходимым, уверял Литвинова, что Константин скрывается в лесах, а где – ему неизвестно[247]247
  Литвинов князю Цицианову 19 июля 1804 г.


[Закрыть].

Выказывая упорство, несовместное с добрым расположением к России, Соломон точно так же поступал и в прекращении своей ссоры с Дадианом. Желая отдалить свидание и примирение, царь Имеретинский отказался переехать вброд через реку Цхени-Цкали и поэтому, вместо деревни Хунди, принадлежавшей Дадиану, назначил местом свидания деревню Сачилао, принадлежавшую ему и лежавшую по обеим сторонам той реки.

Когда Дадиан согласился на это и прибыл уже во вновь назначенное место, то и тогда Соломон все-таки нашел средства затруднить переговоры: между договаривающимися возник спор, кому переезжать через реку. Дадиан решительно отказался из опасения, что, находясь уже во владении имеретинского царя, но по сю сторону реки, он мог еще надеяться на защиту 50 человек русских гренадер, бывших с Литвиновым, тогда как, переправившись на противоположную сторону, он будет совершенно во власти своего противника.