Текст книги "Граф Феникс"

ГЛАВА LXXXII
Родимые приметы

Мамка замолчала. Но зерно сомнения, зароненное ею в душу княгини, не могло не прорасти. Она теперь постоянно возвращалась к вопросу: действительно ли ее первенец лежит перед нею в колыбели или чужое дитя, лишь схожее с ним? Ужасная мысль! Вдруг подумалось о том, что, казалось бы, раньше нужно было сообразить. Что Калиостро иностранец, совершенно никому не известный, даже имя его точно неизвестно. Кто? Откуда? И ему-то они с князем на продолжительное время доверили своего ребенка! Поздно спохватилась княгиня, но тем острее были одолевавшие ее сомнения. Если это не сын, то где же княжич? Тут в златокудрой головке прелестной Улыбочки завихрилось столько ужасных мыслей, что она не находила сил сама с ними справиться и стала отчаянно звать мужа:

– Князь! Князь! Сергей Федорович! Встревоженный ее воплями, князь поспешно вошел. Тут Улыбочка в волнении стала спрашивать: знает ли он доподлинно, кто такой Калиостро? И честный ли он человек? И можно ли было ему довериться?

Это удивило князя. Весьма сбивчиво он отвечал княгине, что граф Калиостро, или Феникс, рекомендован высокими особами в Европе; что сомнения, возникавшие о нем, все рассеялись; что государыня изволила с ним беседовать и осталась довольна; что, наконец, исцеление их первенца ясно доказывает… Тут Улыбочка еще более беспорядочно, со слезами и криками выразила обуревавшие ее сомнения в подлинности возвращенного ребенка.

Князь растерялся больше, нежели княгиня, так что даже некоторое время не мог произнести ни слова.

– Как не наш? Чье же это дитя, если не наше? И возможно ли, чтобы граф Калиостро, прославленный во всей Европе благотворениями и здесь исцеляющий ежедневно столь многих…

– Пусть он исцеляет весь мир, но где мое дитя? Где мой сын? Где мой первенец? – восклицала женщина.

– Но почему же, милая, ты полагаешь, что это дитя не наше? И как бы осмелился Калиостро? И куда бы он дел нашего сына? Это невероятно… Это как сон!

– Невероятно! Как сон! Но с тех пор, как этот ужасный граф вмешался в нашу жизнь, все стало похоже на бред и невозможное стало возможным! Он – чародей, и жена его чародейка. И таким людям мы доверили свое дитя! Я говорила, я всеми силами этому противилась, но ты не послушал меня, князь, настоял, и наше дитя погибло! Да! Да! Погибло!

Улыбочка залилась слезами. Князь до того перепугался, что весь дрожал..

– Конечно, мы доподлинно не знаем… – бормотал он. – Но почему у тебя возникли сомнения, что ребенок подменен?

– Почему? По всему. Разве это то милое, тихое, кроткое дитя? Это злой, капризный, упрямый, несносный бесенок! И разве это княжеское дитя? Где в нем порода и кровь? И мамка говорит, что подменен…

– А, мамка! Так это все мамка тебе наговорила, а ты и поверила? – сказал князь, обрадованный, что нашел выход из затруднения. – Слушай больше, она еще и не того наговорит. Все маленькие дети пренесносные крикуны.

– Нет, я и сама давно подозревала, – вскричала княгиня. – Я первая заметила. Еще когда Калиостро сказал, что возвращает нам дитя, в котором нет ничего прежнего, во мне сомнение зашевелилось! Я! Я первая заметила! Но и мамка. А она кормила княжича.

Тут и князя поразили приведенные княгиней слова магика. Он впервые задумался над их странным двойственным смыслом, и уверенность его сразу испарил ась. Он вновь и окончательно перепугался и кинулся смотреть на спящего в детской младенца. Но вид его не сказал ему ровно ничего. Ребенок был белобрыс, толст и похож на всех младенцев, еще представляя собой примитивное, едва намеченное в расплывчатых контурах создание. Так называемый «голос крови» тоже не сказал ему ровно ничего.

Князь выманил мамку из спальни и стал ее допрашивать. Но уже раз обиженная недоверием, самолюбивая мамка теперь стала говорить надвое и весьма неопределенно, только повторяя, что воля барская была отдать княжича итальянскому колдуну, а ее рабское дело, и она доложить обязана, а впрочем, знать наверняка не может. – А если кто и может знать, так это две старые няни, которые в Озерках остались. Они младенца перепеленывали, а ей только к груди подавали, так что все его родимые приметы доподлинно ведают.

Князь несказанно обрадовался этому выходу из тьмы недоразумений. В самом деле, по родимым приметам няни в точности могут определить, княжич или не княжич возвращен магиком?

– Но если не княжич?..– спросила княгиня. И оба похолодели от ужаса.

Что если Калиостро – низкий шарлатан? Что если их дитя умерло, и тот подменил его кем-либо, похожим по фигуре, цвету волос и чертам лица? Ужасная и невыносимая мысль!

– Скорее! Скорее! Люди! – закричал князь. – Послать в Озерки с нарочным за двумя княжевыми нянями! Привезти их сюда единым духом!

Приказание было немедленно исполнено. Но часы ожидания протекли для несчастных родителей в непрестанных терзаниях. Сомнения то обуревали их, то сменялись надеждой. Они раз десять осматривали ребенка, отвечающего на это злобным ревом.

Наконец под вечер няни прибыли. Они упали в ноги князю и княгине, причитая, что день и ночь плакали и молились о здравии дорогого княжича и что не чаяли уже и увидеть его, а вот привела Царица Небесная!

– Ахи, радости! Ахи, голубчик наш здоровехонек стал! Ахи! Ахи! – восклицали старухи, которые действительно были очень стары и потому несколько придурковаты.

Князь и княгиня не сказали им о сомнениях насчет подлинности младенца, но спросили сначала, знают ли и помнят ли они родимые знаки на теле княжича?

– А как же, князюшко, как же! Все ведаем! Все помним, – в один голос отвечали нянюшки.

– А ну, скажите! – приказал князь.

– На груди будто горошинка, на левой ножке луночка, на правом локотке бородавочка! – сказала одна няня.

– И что ты, Устиновна! – возразила другая. – Разве ж это княжичевы приметы? Луночка на ножке еще у дедушки княжича была. А горошинка на груди – у самого вон князя. Бородавочка на правом локотке – подлинно есть, но главная примета – пятно между лопаток да пятно пониже спинки.

Разойдясь столь серьезно, старухи заспорили, но сколько ни пререкались, толку вышло мало. Сами наконец запутались в родимых приметах нескольких поколений вынянченных ими князей Голицыных.

Родители велели им осмотреть дитя. Но оказалось, что тело ребенка изобиловало столь многими родимыми пятнами, что под них подходили приметы, указанные обеими нянями, и приметы других представителей фамилии. И няни, и родители совершенно растерялись и не могли найти толку. Загадочное дитя как будто задалось целью мучить их сомнениями, не приводя ни к какому определенному решению.

Обескураженные, князь и княгиня вышли из детской и в сентябрьских сумерках сидели в гостиной, озаренной гаснущими отсветами заката и окнами, выходившими на Неву. Такое теплое «бабье лето» стояло, что окно было открыто и с Невы доносилось складное пение гребцов. Князь и княгиня молчали, утомленные и опечаленные. Вдруг вошел камердинер и почтительно доложил, что пришел человек от графа Калиостро.

– Человек от графа Калиостро! – воскликнул обрадованный князь. – Веди его, веди сюда!

Камердинер удалился.

– Весьма кстати, – сказал Сергей Федорович. – Поговорю с ним по душам и уверен, что полажу. Если я отдал за исцеление княжича пять тысяч империалов магику, то не пожалею и десяти тысяч, лишь бы узнать истину о возвращенном младенце и обличить сего злодея, если он подлинно таков!

Тут камердинер ввел в гостиную слугу Калиостро, а сам по знаку князя удалился.

ГЛАВА LXXXIII
Обличитель

Казимир – это был он – низко поклонился князю и княгине, прижав руку к сердцу, и затем, расправив ус, постарался придать себе осанку вольного литовского шляхтича. Но это ему плохо удалось… Ветхость одежды, явно истомленная голодом, болезнями и всевозможными ударами судьбы фигура, дрожащие от слабости руки и ноги и сгорбленный стан – все говорило о его полнейшем упадке.

– Ты – человек графа Калиостро? – спросил князь, дивясь, что слуга знаменитого магика выглядит столь печально.

– Да, ваше сиятельство! – отвечал глухим, болезненным голосом поляк. – То есть я, собственно, бывший человек господина Калиостро, бывший его человек! – пояснил он.

– А, так ты не от него явился, но сам от себя?

– Да, ваше сиятельство. Я пришел к вашей ясновельможности и припадаю к ногам вашим, моля о защите от обманщика, безбожного злодея и чернокнижника, названного графа Калиостро!

Говоря так, Казимир пал на одно колено и, схватив полу княжьего кафтана, стал ее целовать.

– Встань! Встань! Не унижай себя, – строго сказал взволнованный Голицын. – Ты образ Божий на себе носишь. Я же, хотя и князь, но подобный во всем тебе человек. Объясни толком, с чем пришел. Княгиню я-ка, – прошептал он Улыбочке, во все глаза глядевшей на странного, внезапно появившегося обличителя, – княгинюшка, кажется, Бог нам в руки ключ к тайне посылает. Но должен я сего человека расспросить с глазу на глаз. Выйди.

Княгиня послушно встала и, взволнованная до глубины души, удалилась.

– Теперь, любезный, объясни толком, с чем пришел, – повторил князь Казимиру.

Бедный шляхтич хотел говорить, но его охватило безумное волнение и, закрыв лицо руками, он разрыдался, невнятно и сбивчиво восклицая:

– Ах, ваше сиятельство… Ваша доброта… Ваше снисхождение… Нищета, ваше сиятельство… голод… преследования злодея… я урожденный шляхтич литовский… я не сделал ничего дурного… за что же я должен погибать? За что?

– Любезный, успокойся. Утри слезы. Если ты обижен и несправедливо страдаешь, найдешь защиту у меня.

– Ваше сиятельство! Будьте моим Провидением! – вскричал Казимир, опять бросаясь целовать руку князя.

– Любезный, успокойся. Успокойся, любезный, – отнимая руку, настойчивее повторил Голицын.

Казимир наконец справился с собой и мог более связно изложить причину прихода. Он рассказал, как был нанят в услужение на площади у Синего моста неизвестным иностранцем, который, ощупав ему череп, описал все его прошлое; как затем, доведенный до крайности, имея сестру с двумя детьми, явился в назначенный день в Итальянские; бедность помещения, странные речи иностранца, занимавшегося врачеванием и назвавшего себя графом Калиостро, и уклончивый ответ о жалованье расположили было уже Казимира отказаться от должности при графе, но появление ливрейного лакея князя Потемкина, а затем и генеральши госпожи Ковалинской, супруги управителя дел этого великого вельможи, рассеяли его сомнения, и он поступил в услужение к графу, сам и маленький Эммануил, дитя его несчастной сестры.

– А, так этот белокурый ребенок, стоявший обыкновенно за ширмами и дававший ответы на вопросы магика, – дитя вашей сестры? – переспросил князь.

– Да, ваше сиятельство! Калиостро обещал вознаградить и его, равно как и меня, щедро, однако мы не получили от него ни копейки, и я ушел, не получив расчета.

– Почему?

– Первый раз по собственной глупости, пьянству и дерзости. Что же, не буду скрывать и расскажу всю правду. В первый раз я был сам виноват. Однако и тогда не получил же расчета, но так как многие господа щедро меня одаривали, приезжая к графу и графине за советами, то и без жалованья скопил изрядную сумму.

– Ты сказал, что в первый раз ушел по собственной вине и пьянству. Значит, опять поступил к Калиостро в услужение?

– Ваше сиятельство, я всю правду должен сказать. Когда я ушел от графа в первый раз, то имел пенендзы[6]6
  Деньги (польск.)


[Закрыть]. Думал экипироваться и поступить в хороший дом. Но поддался гибельному соблазну. Сбили меня приятели, да и сам насмотрелся на картежную игру. Короче говоря, попытал счастья. Дурость, глупость это была, сам признаю. Сначала повезло, а потом весь проигрался. Не осталось ничего; даже часы, табакерку и галстучную булавку с камнем – подарки мне от хороших господ, посещавших Калиостро, – все карта-злодейка взяла. Тут скоро ввергнут был я в пучину бедствий, – продолжал Казимир с ужасом. – Проклял меня граф и оповестил повсюду о будто дурной моей нравственности. Отовсюду пошли на меня гонения, посыпались несчастья, все двери затворились предо мной, и места никакого не мог получить. Обносился совершенно, потому что лучшее платье продал. Дошли с сестрой до крайности. Оставалось мне идти с повинной к Калиостро. Я так и сделал.

– И что же, граф опять тебя взял в услужение? – спросил Голицын.

– Взял, ох, взял! Но лучше бы не брал! Лучше бы я с голоду подох! – вскричал Казимир, весь дрожа. – Ваше сиятельство! Как смерти боюсь я сего злодея. Сюда к вам шел – крался по переулкам, дрожал. Он все видит, все знает, все слышит. У него везде уши и везде руки. Но, между прочим, он такой же граф, как я – епископ. И жена его из простых, из служанок. Калиостро столько имен имеет, сколько святых в календаре. И если бы стал я вашему сиятельству докладывать все известные мне мошенничества его и плутовства, то до утра бы не кончил.

– Ты на господина своего свидетельствуешь, – с сомнением уже сказал князь, – но почему опять отошел от него?

– Он сам меня обругал, избил и выгнал, как собаку, едва только я заикнулся о получении условленной суммы, ваше сиятельство!

– Обругал! Избил! Выгнал! Что-то странное рассказываешь ты, любезный, и всячески поносишь и порочишь бывшего своего господина! – строго сказал усомнившийся Голицын. – Подумай, любезный, о ком ты все это говоришь? Граф Калиостро во всей Европе прославлен благотворительством, безвозмездным врачеванием, бескорыстием, высокой нравственностью. Кто же поверит тебе, по собственным твоим рассказам, и картежнику, и пьянице?..

– Благотворительность? Ха! Безвозмездное врачевание? Ха-ха! Бескорыстие! Ха-ха-ха! – нервно рассмеялся Казимир.

– Ты очень дерзок, любезный, и злоупотребляешь моим снисхождением, – рассердился князь. – Повторяю, вспомни, на кого осмеливаешься клеветать! Граф Калиостро с прекрасной стороны известен самой государыне, изволившей удостоить его беседой!

– Да сохранит в здравии и долголетии всемогущий Бог великую государыню! – воскликнул Казимир. – Но, ваше сиятельство, ошибаетесь! Ей-ей, ошибаетесь! Если бы граф с хорошей стороны был известен государыне, то Степан Иванович Шешковский не призывал бы меня и не поручал обо всем, что у Калиостро с супругой происходит, тайно докладывать полицейскому офицеру господину фон Фогелю!

– Степан Иванович! – с ужасом повторил князь и побелел, как бумага. – Тебя призывал Степан Иванович! Ты… ты… – от волнения голос князя пресекся.

Казимир сам весь затрепетал и если раньше был бледен, то теперь напоминал загробную тень.

– Ой, ваше сиятельство, потише… Ой, потише… – зашептал он побелевшими сухими губами. – Я не должен был этого говорить… Я не смел этого говорить… Если кто-нибудь нас слышал, я погиб… совсем погиб… И вы никому не рассказывайте, никому…

– Любезнейший, я не о двух головах, чтобы такое рассказывать! – придя в себя, сказал Голицын. – Если верно то, что ты сказал мне, то… то Калиостро действительно не таков, каким до сей поры всем казался… Это важно, очень важно, что ты мне сказал… Но если так, ты должен рассказать мне все, что знаешь о нем. И ты не выйдешь из моего дома; помещен будешь на антресолях, в отдельной комнате.

– Ваше сиятельство, приютите и сестру мою с Эммануилом, – сказал Казимир. – Она тоже пришла со мной и сидит теперь в сторожке у вашего садовника Франциска, моего земляка.

– Да! Да! Не беспокойся о ней. Но кончай свой рассказ. Ты говорил, что Калиостро тебя изругал, избил и выгнал уже второй раз, едва ты напомнил о получении условленной суммы?

– Точно так, ваше сиятельство.

– Но за что сумма была условлена? За услужение?

– Ох, ваше сиятельство, за ребенка!

– За какого ребенка?

– За маленького сестры моей!

– Зачем же понадобился маленький Калиостро?

– Ваше сиятельство! – снова опускаясь на колени, вскричал Казимир, – Калиостро совершено злодейство! Ребенком сестры моей подменил он сына вашего сиятельства и что с княжичем стало, не знаю! Или он умер, или злодей его прикончил! Неизвестно, куда и трупик задевал!

Громкий вопль и шум падения раздались в соседнем покое. Князь кинулся туда. На полу лежала без чувств княгиня Варвара Васильевна. Не в силах преодолеть желание знать правду, удаленная мужем, она села тихонько в соседней комнате и все слышала через неплотно притворенную дверь.

ГЛАВА LXXXIV
Чудесное перевоплощение

– Женщины! Мамушка! Няня! – растерянно взывал князь над бесчувственной княгиней. Отовсюду сбежались женщины и бросились на помощь. Княгиню подняли, уложили на диван, распустили ей шнуровку, давали нюхать соли и жженые перья, смочили голову водой.

Она пришла в себя и, лишь только увидела склоненное над собой бледное лицо мужа, сказала:

– Где этот человек? Я хочу его видеть! Я хочу сама расспросить его!

– Но, милая княгинюшка, ты так потрясена, и новое волнение…

– Я хочу видеть этого человека! – повторила княгиня, поднимаясь.

– Но можно ли верить прогнанному лакею самой дурной нравственности! – возражал князь.

– Я прошу вас исполнить мою просьбу, – сказала по-французски княгиня твердо. – Во что бы то ни стало я должна наконец узнать правду. Прикажите всем удалиться. И пусть этот человек войдет.

Князь увидел, что решение ее неизменно, и повиновался. Женщины удалились. Казимир вошел.

– Повтори мне то, что сказал князю, – попросила княгиня.

– Ваше сиятельство, сжальтесь над несчастным! – вскричал Казимир, заливаясь слезами. – Не губите меня! Я боюсь этого злодея! Он все может сделать со мной.

– Ничего не бойся. Пока ты в этом Доме, тебя никто не тронет. Говори всю правду! – приказала княгиня.

– Ваше сиятельство, я вынужден был согласиться, и сестра моя тоже, уступить ребенка злодею. Он не сказал нам, зачем ему нужен ребенок. Считали, что для волхвований, и страшились, что чародей погубит его душу. Но крайность, нищета, преследования… Мы согласились. Мы знали, что у Калиостро на излечении находится сын вашего сиятельства, но он был в дальнем покое, мы его и не видели, даже голоса не слыхали. Калиостро проходил туда через две пустые комнаты, запирая за собой одну дверь за другой на ключ. И хранил ключи всегда у себя под рукой. А хотя и можно было бы подобрать ключи, но граф уже не оставлял меня в доме, когда выходил со двора, или с собой брал, или отсылал во флигель, к супруге.

– Боже мой! Боже мой! Мое несчастное дитя в полной власти злодея! Одинокое! – закрывая лицо руками, простонала княгиня. Князь тоже от горя всплеснул руками.

– Продолжай, любезный! – овладевая собою, сказала женщина.

Теперь князь дивился мужеству нежной и чувствительной дотоле Улыбочки.

– Калиостро сказал, что наш ребенок нужен ему для исцеления княжича; будет-де он с ним вместе спать в одной колыбели и тем отгонять злых духов. Он тут много толковал весьма учено. Мы мало что поняли, но согласились. После того, как сын моей сестры был унесен в комнату княжича, мы уже доступа к нему не имели и ничего о нем не знали. Только граф нам говорил, что от нашего ребенка польза явная и сам он здоров. Мы верили. Что было нам делать?

– Говори! Говори все! – приказывала княгиня, нюхая соли и тяжко вздыхая.

Казимир пересохшими губами продолжал шептать, близко подступив и наклонясь к лицам внимавших ему родителей.

– Вот однажды Калиостро нас вызывает, подает сестре белое покрывало, на голову – позолоченный венец, в руки – слоновой кости палочку с цветком лилии на конце. Потом водит ее между семи свечей в высоких подсвечниках и окуривает ладаном. Потом надевает на руку золотое кольцо и велит выпить из золотой чаши. Что она пила, неизвестно. Только сказала после, что вкуса особого никакого не было, просто чистая вода. Когда сестра выпила, Калиостро стал читать над нею «Аве, Мария…» А последнее слово – Jesus – не добавил.

– Какое ужасное кощунство! Злодей! Злодей! – в ужасе прошептали князь и княгиня.

– Да, ваши сиятельства, истинно злодей! – повторил за ними Казимир.

В покое, где они теперь находились, сумрак между тем сгустился, и лишь лица озарялись отблеском золотистого сентябрьского заката.

– Когда сестра выпила чашу, он поцеловал ее в уста и сказал: «Теперь пойдем смотреть княжича!» Мы пошли за ним пустыми комнатами. Калиостро шел впереди, весело улыбался и с торжеством говорил, что княжеское дитя совершенно выздоровело. Наконец мы вошли и в детскую. Но в ней были опущены занавесы, так что было не светлее, чем теперь в покое ваших сиятельств. Видна была колыбелька, и в ней спал младенец. Да к тому же и повернулся к стене личиком. Тут Калиостро взял с нас обоих великую клятву никому не передавать тайну, которую нам поверит. Но мы обманули злодея. Мы клялись, но в уме добавили такие слова, что клятва стала недействительной.

– Какую же тайну доверил вам магик? – спросила трепещущая Улыбочка, ища опоры в стоявшем рядом не менее от ужаса обмирающем супруге.

– Он сказал нам: это спящее дитя – душою княжич, а телом – ребенок сестры моей; душу же последнего он в чаше дал испить сестре, а поцелуем оплодотворил чрево ее, и она зачнет и родит сына, в коем новым будет только тело, а душа ее прежнего ребенка. Тогда мы усомнились. Но скоро сестра удостоверилась, что подлинно от Калиострова поцелуя и чаши воды зачала и носит ребенка под сердцем.

– Может ли это быть! – вскричала в изумление княгиня.

– Это странно и невероятно. Впрочем, я читал, что адепты высочайших степеней действительно могут оплодотворять женщин одним поцелуем, – растерянно говорил князь.

– Нет! – вскричала княгиня. – Это наглая ложь! От поцелуя женщина зачать не может. Ты лжешь, негодяй! И на этой лжи я тебя поймала! Князь! Прикажи сейчас же связать его! – кричала она вне себя от гнева.

– Зачем же меня вязать, если я весь тут перед вашими сиятельствами, а сестра моя у садовника вашего сидит, – столь кротко сказал Казимир, что несчастная в самом деле осознала, что вязать бедного лакея ни к чему.

– Но ты все-таки лжешь! – крикнула она.

– Бог знает, лгу я или не лгу. Спросите сестру. Это ее дело. Она должна знать, как зачала. Но с тех пор, как попал к Калиостро в руки, потерял я концы и начала и не могу разобрать, где правда и в чем ложь, что свет и что тьма, где сон и где явь: все в голове моей магик перевернул.

– Он правду говорит, княгинюшка, – глубоко вздохнул князь. – И если от Калиостро первые вельможи без ума оказались, и мы сами собственное дитя отдали сему бродяге, не зная толком, кто он и откуда, то простому человеку, будучи у него в услужении, можно окончательно потерять и тот малый рассудок, который ему дан природой.

– Если он не лжец, то сумасшедший! – настаивала княгиня.

– Позовите сестру и спросите! – повторял Казимир.

– Мы спросим и твою сестру. Но ужели можно верить, что тело возвращенного нам сына – от ребенка твоей сестры, а душа – моего княжича! Это – ужас! Это – бред! Это – полное безумие! – восклицала княгиня.

– Он так говорил, – тупо уставясь в пол, повторял несчастный лакей. Окончив рассказ, он, казалось, совершенно обессилел.

– Но если так, то где же тело моего сына! – ломая руки, повторяла женщина. И вдруг заторопила князя:– Вели позвать сестру этого несчастного! Скорее! Пусть она скажет все, что знает.

Князь дернул сонетку звонка. Вошел камердинер, но прежде чем успел услышать приказание, сам объявил:

– Граф Александр де Калиостро-Феникс.