Текст книги "Курс в бездну. Записки флотского офицера"

По сути дела, вся РСФСР стала одним обобщенным кагалом. Ведь евреи-ашкеназы после исхода из Хазарии в конце девятого века под натиском «языческих» дружин Святослава тоже не были полноценными евреями, но из них образовали кагалы, и затем руководители кагалов воспитали с помощью талмудического иудаизма, железной дисциплины и принудительного отбора тех евреев-ашкеназов, которые в наше время и являются еврейским народом. Вот как раз перевернутый духовный треугольник и показывает со всей очевидностью, что материализм марксизма-ленинизма является чистой фикцией и ложью. На самом деле за идеологией марксизма при его зарождении стоял Господь Израиля, и потому все методы кровавого воспитания евреев-ашкеназов в кагалах средневековья оказались востребованы и были применены для коммунистического воспитания русского народа. Ведь система кагала предполагает пользование каждым членом кагала своим имуществом, но это имущество не принадлежит семьям евреев на правах частной собственности. При необходимости управляющая «тройка» может изъять имущество в интересах кагала или произвести полное обобщение имущества всех рядовых членов. За исключением самих себя, любимых. Принцип национализации также не является изобретением марксизма, а является изобретением кагальной системы, которая существовала еще во времена вавилонского пленения. Всякое имущество кагального еврея принадлежит кагалу, а еврею только разрешено им пользоваться.

С учетом сказанного становится понятным, что никакой русский не мог быть достойным организатором и руководителем в таком государстве, принципы которого незнакомы ему на генетическом уровне. Ленин весьма плохо отзывался о деловых качествах русских людей и окружал себя только евреями потому, что они прошли тысячелетнюю школу кагального воспитания и на генетическом уровне понимали задачи текущего момента и стратегические задачи коммунистического воспитания. В то же время за ненавистью к попам и к религии как «опиуму для народа» стояло не чувство материалистического безбожия, а тайная и извечная ненависть талмудического иудаизма к мировому христианству, исламу и другим коренным религиям мира, которые не признают Господа Израиля единым богом всех народов мира. Нет смысла копаться в цифрах статистики и подсчитывать количество человеческих жертв, которые коммунисты ленинской гвардии положили на алтарь «материалистического» коммунизма. Назову лишь одну цифру. В январе 1918 года численность населения России составляла приблизительно 148 миллионов человек, а через пять лет коммунистического правления, на январь 1923 года, эта численность составила 118,5 миллиона человек. Из страны «испарилось» 29,5 миллиона человек или по 5,9 миллиона человек в год. Можно усреднить эту суровую статистику и до ежедневных потерь. Получается, что даже с учетом повышенной рождаемости, характерной для русского населения начала девятнадцатого века, ежедневная убыль населения составляла около 16 тысяч 164 человека в день. Если брать в процентном отношении, то за пять лет (1918–1923 годы) население России уменьшилось более чем на 20 %.

Сталина и Жукова обвиняют, что они воевали не качеством, а количеством. Однако общие потери численности населения СССР за годы войны с 1941 по 1945 год составили только 19,5 % общего населения. Но эта жертва оправдана своими результатами. Люди погибли не только за свободу СССР, но и за свободу всех народов Европы, а вот как раз 29,5 миллиона человек за первые годы гражданской войны и Советской власти погибли ради того, чтобы сделать невозможной победу СССР в будущей войне с гитлеровской Германией и объединенной Европой. Прочитав эти строки, некоторые читатели могут подумать, что я ненавижу Ленина и обожаю Сталина. Поверьте, что к обоим им я отношусь с полным бесстрастием и уважением. Пока я не знал, что за Лениным стоял гениальный дух Князя Мира Сего, который требует действительного уважения и почтения за свою гениальность и предприимчивость, я все действия духа приписывал гениальности Ленина. Разве можно было мне в молодые годы, когда я искренне верил в возможность построения коммунизма, сомневаться в ленинской гениальности. Но я подчеркну, что хотя меня как офицера ВМФ десятки раз заставляли переконспектировать одни и те же ленинские работы, как и работы классиков марксизма-ленинизма, никакого научного обоснования неизбежного перехода земного человечества к коммунизму, «где от каждого по способностям, а каждому по потребностям», я так и не смог обнаружить. Но сама по себе идея всеобщего равенства, братства и свободы отвечала моему внутреннему духовному состоянию. Сам себя я считал недостойным по внутренним духовным недостаткам быть членом будущего коммунистического общества, но ведь я и не считал себя никогда лучше подавляющего большинства окружающих меня людей. Моя коммунистическая идеология держалась не на знаниях, а на вере. Я думаю, такая же вера питала и тех многочисленных ученых, которые пропагандировали научный коммунизм как совершенно установленную научную истину.

Но ведь вера и лежит в основании всякой мировой религии. Религии существуют до тех пор, пока творческий дух, который стоит за той или иной религией, питает души верующих своей невидимой духовной сущностью. Лишь много позже я осмыслил богоборческий характер марксистской идеологии и понял, что за коммунистической идеологией стоит не дух Бога-Отца или Бога-Сына, а дух Господа Израиля, который выдвинул идеи коммунизма, чтобы поскорее осуществить свои ветхозаветные чаяния по созданию на земле мировой богоборческой империи. О Сталине в юности я не написал ни одного хорошего или плохого слова, потому что не понимал духовной сущности этого человека и считал его «верным продолжателем» дела Ленина. А вот гениальность Ленина меня поразила даже не столько его теоретическими статьями и работами, сколько цепкостью практической хватки. Что говорить, Ленин действительно совершил первоначально бескровный переворот и изнутри разрушил несокрушимую в военном отношении православную империю. Предвосхищая будущую звездную экспансию земного человечества, я писал не для печати, а лично для себя:

 
И пусть на звездах жить неплохо,
И пусть сама Земля старей,
Но я б ей памятник отгрохал
За то, что Ленин жил на ней.
 

Вот такая наивность была у автора этих строк всего 15–20 лет назад. Но я ведь был коммунистом брежневской эпохи. Наш коммунизм полностью потерял черты ленинско-троцкистской беспощадности и озверелости. Дух Князя Мира Сего медленно покидал территорию России, а вместе с ним и менялась духовная природа коммунизма. Во времена моего детства исчезли понятия классовой ненависти или классового чутья. Никто не вел речи о насильственном распространении идей коммунизма или о насильственной подготовке революций. А уже во времена Брежнева идеологи коммунизма породили «Моральный кодекс строителя коммунизма», который был практическим слепком с новозаветных проповедей Иисуса Христа.

Часть 2. Советская эпоха. Разрушение народного быта и духа. Крестьянское детство морского офицера

Глава 1. Малая родина и крестьянский быт

Я был младенцем крещен по православному христианскому обряду. Моя бабушка и мать были верующими христианами. Держали иконы в переднем углу, ежедневно молились перед ними. Никакой сверхнабожности у своих родителей я не замечал, да ее и не было. Правда, несмотря на коммунистическую эпоху, отмечали обильной едой и выпивкой только религиозные великие праздники Пасхи, Рождества, Троицы, в том числе и осенний престольный праздник Покрова Богородицы, обязательный для соседней деревни под названием «Сурава», и престольный праздник нашей деревни Козьмодемьяновки, в честь святых Козьмы и Дамиана. Я думаю, этот праздник являлся престольным для нашей деревни потому, что деревенская церковь была построена в честь вышеназванных святых и деревня носила название их объединенных имен. Сама деревянная церковь имени Козьмы и Дамиана стояла в полукилометре от нашей деревенской избы, но я не помню, чтобы мать посещала церковь. Сопливая детвора часто собиралась для своих игр в небольшом церковном парке, который был усажен старыми вязами и кустами сирени. Там, в бывшем поповском доме размещалась и наша уютная бревенчатая деревенская школа. Я это особо запомнил, потому что никаких других деревянных зданий в округе не было. Все деревенские избы были сложены из самана и покрыты соломой. В деревне не было сельского клуба, а где располагалось правление колхоза, для меня так и осталось неразгаданной тайной. По крайней мере, в округе двух километров от моей избы никакого правления не было, а удаляться на большее расстояние мне не приходилось.

Меня никто не принуждал к молитвам и не объяснял евангельских текстов, потому что бабушка Ирина, хотя и видела в молодости живого царя Николая Второго, но была неграмотной. Мать прошла деревенские курсы «всеобуча», но не могла самостоятельно читать даже книг детского содержания. Ее научили расписываться, и этого ей было достаточно, чтобы прожить физически трудную, но духовно комфортную жизнь сельской труженицы. Вообще надо отметить, что в сельских семьях, несмотря на крайнюю бедность, на грани полной нищеты, не было жалоб на трудности, как и не было никакой зависти к более «обеспеченному» руководству колхоза. Вообще-то я ни разу и не видел этого обеспеченного руководства и даже не знал самого председателя. Позже узнал, что он жил один, а его семья проживала в районном центре Никифоровка. В деревне, где я родился, не было электричества, хотя деревня располагалась в 25 километрах от города Тамбова. Но была начальная школа, куда меня и отправляли с двух лет вместе со старшими двоюродными братьями, так как все работали в колхозе и приглядывать за мной в течение дня было некому. Учителя не возражали, и в три года я уже бегло читал газету «Правда», не понимая смысла прочитанного. В 1950 году мне исполнилось семь лет. Мне сшили холщовую сумку для учебников и тетрадей и уже официально отправили в школу как ученика первого класса. Всю школьную программу начальной школы к этому времени я досконально освоил, но в деревне не было другой школы и мне поневоле пришлось «скучать» на уроках, повторяя все то, что я уже хорошо знал.

Конечно, в деревне случались несчастья. В зимнее время часто происходили пожары. Самановые избы, крытые соломенными крышами, от трубных искр по вечерам вспыхивали огненными факелами, и целые семьи становились погорельцами. Люди общими силами копали землянки, накрывали их ветловыми сучьями, а затем утепляли той же соломой и продолжали жить. Напротив родительского саманового дома была построена такая землянка. Там жили двое или трое моих сверстников, и я часто ходил к ним в гости, совершенно не замечая убогость и бедность этого подземелья с земляным полом и металлической печкой-буржуйкой в центре примитивного помещения. Собственно говоря, и родительские хоромы мало отличались от землянки. Теплый саманный блок представлял собой прямоугольник приблизительно 4 на 6 метров. Пол был застелен грубыми некрашеными досками. Слева от входа располагалась огромная русская печь с чугунками на загнетке. В самой крайней точке левого угла на металлическом крюке висело ведро с питьевой водой. Помню, в зимние холода вода в ведре обязательно покрывалась коркой льда. Внизу под ведром стояла «лоханка». Над ней мы по утрам умывались, и в нее я справлял свою легкую нужду. Сам «туалет», который мы называли «нужник» или «уборная», располагался во дворе и был построен из ивовых плетней, обмазанных глиной. Деревня стояла в голой степи, достать бревна или доски было невозможно, поэтому в «нужнике» не было даже двери. Канализация отхожего места состояла из неглубокой ямы или металлического ведра, которое родители эпизодически использовали для удобрения огорода. Вокруг изб не было никаких оград, лишь редкие из них были огорожены кое-где от деревенской улицы хилыми плетневыми перегородками. Причина все та же: кругом была голая степь и купить или даже украсть приличный кругляк для строительных целей было невозможно. Внизу за огородами протекал ручей. Летом он пересыхал, но там росли ивы, которые мы называли «талами», вот эти «талы» и были наряду с глиной и навозом главным строительным материалом для сооружения плетней и хозяйственных построек.

Но продолжим описание теплого блока той саманной избы, в которой я родился и провел начало своей сознательной жизни. Верх печи вместе с деревянной пристройкой, которая называлась «полати», использовался как лучшее спальное место для детей и пожилых людей. На этой печи я и провел практически все зимние месяцы своих первых девяти лет жизни. Справа от входа в переднем углу висело несколько икон, стоял обеденный стол и ряд тяжелых деревянных лавок, которые почему-то назывались «кониками». Над столом было окно размером не больше чем 60 на 90 сантиметров. Сверху над плоскостью стола висела на металлической проволоке семилинейная керосиновая лампа. Далее после стола, напротив русской печи, были устроены еще одно или два оконца, которые зимой насквозь промерзали так, что в солнечный зимний день просматривались лишь слабые и совсем не слепящие контуры солнечного диска. Увидеть, кто там перемещается по улице, в течение всей долгой зимы было невозможно. Дальнюю заднюю стену избы и пространство за русской печью занимала родительская кровать, которая была занавешена ситцевыми занавесками. Где-то там размещался и сундук, в котором хранились вся наша сменная одежда, белье и государственные облигации. Так жила типовая семья фронтовика-победителя, который вернулся после войны живым и здоровым и без выходных с утра и до вечера работал механиком в машинно-тракторной станции, которую сокращенно называли МТС. Отец был колхозником только до 1937 года. Еще до войны, в 1937 году, он окончил Чакинскую школу механизаторов (на станции Чакино, Тамбовской области) и был назначен механиком в Сабуро-Покровскую МТС. После окончания войны и демобилизации его снова назначили на старую должность механика. Но МТС располагалась на станции Сабурово, в семи километрах от нашей деревни, и поэтому отца я видел очень редко.

Мать была колхозницей, я ее видел только перед сном, да и то не каждый день. Рабочий день был ненормирован, мать уходила на работу, пока я еще спал, а часто и возвращалась, особенно зимними вечерами, когда я уже засыпал на своих «полатях». По старости бабушка на колхозные работы не привлекалась и занималась домашним хозяйством. По утрам она топила соломой или кизяками русскую печь, кормила меня и провожала в школу. Общим кормильцем был колхозный огород размером в 50 соток. Лошади в колхозе были, но я не помню, чтобы колхоз выделял лошадь для обработки личных огородов. Этот огромный участок мать, бабушка и отец с помощью лопат засаживали картофелем, луком, свеклой и капустой. А затем бабушка, практически одна, с утра до вечера копалась на огороде, пропалывала его от сорняков, чтобы осенью собрать урожай, достаточный для пропитания всей нашей небольшой семьи в долгие зимние месяцы. Бабушка и была моим главным учителем и собеседником. Рос я хилым и болезненным, и, видимо, из жалости и любви к работам на огороде бабушка меня привлекала очень редко. Все свободное время я проводил в играх со сверстниками и двоюродными братьями. Никаких игрушек, которыми в наше время забиты детские магазины, у нас не было, но мы от этого нисколько не страдали. О футболе нам ничего не было известно. Таких больших мячей и не было во всей округе. Но мы играли в лапту, в «хранючки», в «войну» и находили еще десятки разных способов, чтобы проявить свою силу, ловкость и сообразительность. В Ильин день, в который сегодняшние воины ВДВ отмечают годовщину создания этого рода войск купанием в фонтанах, в деревнях проходил праздник, который назывался «побрыкушки». Возможно, это название происходит от искаженного слова «брызгать». В этот день все дети старались незаметно подобраться к своим сверстникам и неожиданно облить их холодной водой из кружки или резиновой груши. Не только дети, но и взрослые бегали друг за другом с ведрами воды и с веселым хохотом окатывали друг друга ледяными струями. Скажу откровенно, никакой скуки мы не испытывали, а все наше свободное время протекало как единый миг.

Будучи совсем мальцом, я не знал разницы между деньгами и облигациями, и однажды это незнание обернулось для меня детским разочарованием и горечью. Недалеко от школы был магазин, и бабушка иногда посылала меня купить керосин, сахар и конфеты. Мать за свой нелегкий каждодневный труд никаких денег не получала. Ей начисляли трудодни, которые осенью компенсировали натуральными сельскохозяйственными продуктами. Хлеба в магазине не продавали. Бабушка эпизодически замешивала тесто и с запасом выпекала хлеб в русской печи. Отец за свой труд в МТС получал денежную зарплату, и когда мать открывала сундук, я видел там солидную пачку каких-то купюр, полагая, что это и есть наши семейные деньги. Однажды в магазин завезли детский велосипед, и при очередном походе за керосином и сахаром я увидел это блестящее чудо и был им полностью очарован. В те послевоенные времена во всей деревне было лишь три-четыре взрослых велосипеда, да и владели ими лишь комбайнеры и трактористы, которые числились за МТС и получали хоть какую-то зарплату не в натуральных продуктах, а в денежном исчислении. Был такой взрослый велосипед и у отца. На нем он ездил, когда позволяли погодные условия, за семь километров на работу в МТС. Зимой или в осеннюю слякоть велосипедом пользоваться было невозможно, и отец часто оставался ночевать на работе. В редкие свободные минуты и при хорошей погоде отец сажал меня на раму, и мы ехали с ним в магазин, в гости к родственникам или его товарищам. В эти минуты я был горд за своего отца, да и за себя тоже. Ведь мало кто из моих сверстников вот так мог покататься на таком чуде техники, каким был велосипед для нашего послевоенного поколения. Я и не думал, что в это время были велосипеды не только для взрослых, но и для детей. Каково же было мое изумление, когда я увидел в магазине настоящий детский велосипед. Отец работал механиком в МТС на должности инженера по ремонту тракторов и комбайнов, и я был полностью уверен, что в семье имеется достаточно денег, чтобы купить для меня эту невиданную детскую игрушку. Вечером за ужином я сообщил родителям, что увидел в магазине детский велосипед и попросил их поскорее, завтра же, купить его мне, так как он был всего один, и другие родители могли опередить нас и приобрести велосипед для моих более удачливых товарищей.

Не помню, сколько он стоил, но, возможно, я уточнил у продавца конкретную стоимость детского велосипеда и запросил у родителей требуемую сумму. Родители внимательно посмотрели друг на друга, и мама сказала, что таких денег у них нет. Как же нет! Я-то видел, что в сундуке лежит целая связка денежных купюр. Неужели меня обманывают и, жалея деньги, просто не хотят их истратить на ненужную вещь. Немного помолчав, я не удержался и с обидой заявил, что видел в сундуке целую связку денег. Неужели им жалко истратить часть из них на покупку так необходимой мне вещи? Отец молча поднялся из-за стола, достал из сундука всю эту связку и протянул мне: «Бери, сынок. Только это не деньги, а облигации. По сумме на них можно купить сотню таких детских велосипедов, который ты видел в магазине. Вот только жаль, что в магазине их не примут, там принимают не облигации, а деньги. Но если ты уговоришь продавца, то можешь отдать ему всю эту пачку облигаций за тот детский велосипед, который так тебе понравился. Обязательно скажи продавцу, что облигации не украл, а получил от родителей, и они согласны поменять их на один велосипед». На второй день родители отправились на работу, а я, зажав тугую пачку облигаций в кулачок, спозаранку побежал к магазину, чтобы быть первым покупателем и стать первым на селе владельцем детского велосипеда. Сами понимаете, что в суровые сталинские времена такая беззаконная сделка была невозможна. Но я смело протянул всю пачку продавцу и попросил отпустить мне детский велосипед. Продавец подозрительно посмотрел на меня и спросил, где я взял столько облигаций. Я ответил, что мне их дали вчера вечером родители и разрешили купить на них детский велосипед. Продавец молча пересчитал все бумажки в пачке, внимательно рассмотрел каждую из них на свет и с улыбкой вернул их мне обратно, посоветовав приходить не с облигациями, а с деньгами. От огорчения слезы брызнули из глаз, и я стрелой выбежал из магазина. Это было для меня настоящим шоком. Столько лет прошло, а я в подробностях помню это непередаваемое огорчение и обиду из-за невозможности приобрести понравившуюся мне игрушку. Кстати говоря, этот детский велосипед так никто и не купил. Иначе я бы непременно увидел того счастливчика, кто на нем катался. Но ни в это лето, ни в следующее владельца детского велосипеда в нашей деревне так и не появилось. Много позже я узнал, что всем механизаторам МТС, которые жили в деревне и пользовались колхозными огородами, вместо ежемесячной денежной зарплаты выдавали лишь минимум наличных денег для покупки сахара и керосина, а саму зарплату «отоваривали» в основном облигациями добровольного займа.